Осень №41. Декорации нашей жизни

Я помню, что поднял кепку и отошел на пару шагов назад, пытаясь удержать все услышанное в своей голове, а все те ощущения, что мне довелось испытать, на своем теле. Моя бабочка упорхнула, и я с замиранием сердца наблюдал за их общим танцем, связанным с объединением и тем, что в их тайну впервые был посвящен человек. Тот, кто был похож на гигантскую бабочку, но не обладал такими красивыми крыльями и вообще не умел летать. Тот, кто был высок, как какое-нибудь дерево, и любил ловить красивых бабочек своей кепкой.

Домой я побрел затемно, катя свой велосипедик рядом с собой. Этой ночью ко мне впервые пришла бессонница. Я ворочался и не мог найти в себе ни одной капли сна. Наутро бабушка рассказала мне об этом понятии, и я запомнил его на всю жизнь, как и то, что случилось со мной тем солнечным августовским днем. Этот мелкий ручей и рой бабочек прямо над ним встречал меня каждый раз, когда я последующие два или три года его посещал. А потом в какое-то лето ручей высох и бабочки тоже пропали. С ними пропало и то волшебство, их шепот, похожий на природные звуки, и то чувство, заставляющее ступать по земле как можно тише, чтобы ненароком ничего этого не разрушить. Тогда я и понял, что дело действительно было в ручье. Я не помнил, каким летом все это исчезло. Это было одно лето из тех, что помещалось в рамки загадочного периода 6—9.

После, когда я приезжал туда в сознательном возрасте, я видел только отчего-то мокрую землю и доски, наваленные прямо в том месте. Каждое лето я надеялся, что я смогу снова это увидеть, но все было тщетно. С ручьем все пропало. С ним пропала и красивая черная бабочка с мохнатым брюшком. За всю жизнь я не встретил ничего похожего. Она словно испарилась. И я, взрослый, без своего велосипеда, но с заметной щетиной на подбородке, смотрел прямо туда, надеясь, что бабочки в ту же секунду вылетят из-под досок. Но этого не случалось. Не случилось раз, не случилось два, не случилось три. Все это можно было смело принять за детские фантазии. Это меня и тревожило. Было ли это на самом деле?

Все то, что было со мной в период 6—9 и без того можно было принять за нечто спорное – скорпионы, которые не могли водится в опилках; блестящая голубая глина, что напоминала мне крохотные яйца красивых змей, – ее я накопал в каком-то далеком лесу; отрубленная поросячья морда в люке дедушкиного сарая, что заглянула мне прямо в душу; какая-то семья, с которой дружила моя тетя, их лица и смех, который я уже не мог воспроизвести в своей голове, и тем более вспомнить их имен; тайные встречи с соседской собакой, с которой я тесно дружил и зимой носил конфеты из дедушкиного серванта, перелезая через ограду… Все это был период 6—9. Чужой и таинственный. Что-то из этого несомненно было правдой, и если к большинству этих вещей я относился как к какому-то сну, другой жизни, которая приключилась с кем-то другим, но мне повезло за ней поглядеть, то к той поездке – с полной серьезностью. Стоило ли говорить, что среди всего своего детского хлама я взял с собой во взрослую жизнь только синюю кепку, ту самую, под которой в нескольких сантиметрах от моей руки сидела бабочка Черно-Зеленое Брюшко.

***

Кристина с замиранием сердца смотрела на меня еще минут десять. Наверное, ей казалось, что в такой важный для меня момент только я и мог проявлять какие-то признаки жизни – покашливать, шуршать своей курткой и сигаретами, помешивать сахар в кофе, от которого я потом не усну, вспоминая, как хотел унести эту тайну с собой в могилу. Но теперь это точно не выйдет. Не знаю, о чем она думала. Знаю только, что не смотрел на нее. Мне было сложно только представить, что она думала обо мне после всего того, что я рассказал. Я отвлекался на какие-то вещи, что лежали передо мной, отвлекался на случайные мысли, но сердце продолжало колотится как бешенное. Я мог сколько угодно обманывать себя, но его обмануть у меня бы не вышло. Я выучил это, когда еще был в периоде 6—9.

– И что, ты нашел эту бабочку?

Я не стал на нее смотреть. За эти полчаса в ней ничего бы не поменялось. Ее азиатский разрез глаз все так же напоминал бы мне закат солнца, когда горящий шар уже наполовину погружается за горизонт, а ты смотришь на него и вздыхаешь, ждешь, когда его поглотит тьма. Каждый раз менялось только их выражение, да и только. Ну а так они почти что всегда были для меня одинаковы. Ее волосы по-прежнему были рыжими, и это было на ее совести – не буду упоминать, что для меня это было настоящим преступлением против себя и своего прошлого. Но она имела на это право. Никто никому ничего не должен. Даже оставаться таким, каким он был в памяти какого-то человека. Ведь для этого память нам и нужна – запоминать людей такими, какими они были, когда ты их любил. Потому что все меняется, и не всегда так, как этого хочешь ты. Глупо полагать, что можно это как-нибудь обойти, ведь планета вращается, и мы вместе с ней. Только самые искусные шулеры смогут обмануть свою жизнь и судьбу, только бы остаться там, где они начали, и никогда не вертеться и не стареть вместе с планетой. Я таких никогда не встречал. Ведь я сам стал другим. Сидя сложа руки и молча наблюдая за тем, как вокруг меня все разрушается, я все равно стал другим. И это было самое главное. Дело было не в цвете волос. Я бы сам себе не ответил, в чем же все-таки было дело. Мне это просто не нравилось, вот и все.

– Нет, я ее не нашел.

– То есть, поэтому ты получил второе образование? Чтобы самому выяснить, существует она или нет?

– А ты глубоко копаешь.

Мы встретились взглядом. Я вдруг осознал, что мы с ней когда-то спали в одной постели.

– И что ты выяснил?

– Что я выяснил? Ничего. Зато я выяснил много чего другого. Всех бабочек, что когда-либо населяли землю, я могу назвать так: вид, подвид, размах крыльев, примерная численность, среда обитания. Я никогда не мог подумать, что среди всех этих чешуекрылых, что населяют нашу планету, среди того миллиона особей, если только не больше, я не смогу найти ту единственную.

Она смотрела на меня, закусив губу. Пожалуй, в своей голове она только что представляла, как могли проходить ее вечера вчера и сегодня, если бы она не встретила меня – под кленом, с зонтом цвета хаки и в моих любимых сапогах. Я же в свою очередь представлял то же в ответ. И не знаю, столкнулись бы наши с ней мысли носами или же нет.

– Похоже, та бабочка все же была единственной в своем роде. Тот голос сказал мне, что она может дать продолжение самой себе, но по всей видимости этого не случилось. Иначе факт существования этой бабочки уж точно не укрылся от взгляда таких как я. Тех, кто горит желанием прикоснуться к тому, что неизвестно никому кроме него. Это собственничество. Это погоня за тайной, которую от нас прячет сам мир.

Я сделал паузу. Ее глаза расширились. Клянусь, пододвинься я к ней чуть ближе, я мог бы увидеть в них себя.

– Думаешь, если бы она осталась одна во всем мире, а потом погибла через пару дней, как и отведено бабочкам, эти бабочки стали бы исполнять желания всех твоих клиентов?

– Не знаю. Этот вопрос мучает меня уже много времени. С того самого дня, как я увидел это вживую. Их интимное общение между собой, их сообщничество, тайное и непонятное никому, кроме меня или еще кого-то, кто так же случайно оказался не в то время и не в том месте. Знаешь, оно почти такое же, как у людей, только ближе. Все равно что мы бы сидели сейчас с тобой и…

Я попытался что-то изобразить руками, но ничего не вышло. Она же смотрела на меня с удивлением и даже с любопытством. Все же возраст не смог у нее этого отобрать. Всего этого живого в ней, что только цвело и распускалось, цвело и распускалось… Я все больше узнавал в ней Кристину от слова «крест» и все меньше жалел, что я не смог удержать свою тайну у себя за пазухой.

– Все равно что мы бы сидели и соприкасались нашими глазами, прямо слизистыми, понимаешь? Щекотали друг друга ресницами и всякое такое… А лучше, общались бы друг с другом посредством урчания в животе. Ты бы понимала меня куда хуже, если бы я мог сказать все то, что зашифровал для тебя мой желудок. Это было бы совсем другое. Это было бы более поверхностно. Все равно что…

Она зажмурилась и поджала нижнюю губу. Должно быть, я плохо умел изъясняться о чем-то абстрактном.

– В общем, я все равно не смогу тебе как следует объяснить.

– Я понимаю.

– Правда?

– Ну да.

Мы помолчали. Кристина стучала по чашке ногтями. Вечер нас обнял. Становилось темно. Я думал, захочет ли она увидеть меня завтра или послезавтра.

– И что, даже ни один из твоих клиентов ни разу не приносил тебе ничего похожего? Хотя бы просто отдаленно?

– Нет. Ничего похожего. Разве что, Парусник Маака. Она довольно большая, куда больше той бабочки, что сидела у меня под кепкой. Максимальный размах крыльев Парусника, в частности, самца, примерно около тринадцати сантиметров. У той бабочки, сдается мне, он бы не превысил и девяти. Все в ней было достаточно просто, вот только… Сам окрас переливался, будто чешуя рыбы.

Я отпил немного кофе, проследил, что она смотрела на меня, а не по сторонам, и продолжил.

– Но на ней не было ни симметричного узора, ни чего-то такого, что свойственно чешуекрылым. Было просто черное полотно, покрытое россыпью изумрудного. Представь, что каждая ее частичка черного опыления была присоединена к частичке изумрудного опыления. И это было так натурально, что можно не поверить своим глазам. Это было настоящее чудо природы. Ни пятнышка, ни резной окантовки по краям крыльев, буквально ничего. Только черная мгла, словно кусок вселенной.

– И ты никому об этом не рассказывал?

– Рассказывал одному профессору, а потом однокурснику, а тогда, когда это случилось, рассказал своей бабушке. Но я никому не говорил как именно это случилось. Я просто описывал бабочку, которая заняла все мое воображение. Но никто, включая профессора, что опросил всех своих коллег и искренне заинтересовался вопросом, а потом предлагал мне всевозможные варианты особей с похожим опылением и строением крыльев, никто из них не докопался до той правды, что я искал. Профессор раскладывал фотографии на своих коленях, и мы с ним вместе, согнувшись в три погибели, два кретина с бабочками в голове, рассматривали кандидатуры, предложенные региональным советом энтомологов, а по совместительству еще и лепидоптерологов.

Я сделал паузу. Внутри паба громко заговорили мужчины. Скоро должна была завязаться потасовка. Такие вещи я чуял всегда, и безошибочно успевал смотаться оттуда перед тем, как кто-то кому-то врежет. Это была моя сверхспособность. Мы вместе посмотрели в желтые окна, где двое потных мужчин стояли друг напротив друга и мотали руками, потом, будто думая об одном и том же, синхронно повернули головы в сторону улицы. В ту же секунду надумал пойти дождь, мелкий и тихий, похожий на чьи-то слезы после тяжелого дня. Я ждал этого дождя.

– Неужто никто не посчитал тебя сумасшедшим?

– Как же, было и такое. Сначала все загорались идеей найти эту самую бабочку, а потом застать меня врасплох. Но когда я начал отвергать бабочку за бабочкой, что мне показывали на марках или карточках для коллекционеров, на фотографиях из научных трудов, кадрах из научно-исследовательских фильмов… Начинали считать меня идиотом. Видишь ли, сначала они верили, что такое может быть. Что может быть некое неизвестное никому существо, которое миру только предстоит обнародовать. Потом, когда ничего не выходило и у них, начинали откровенно беситься. Остаться не у дел – не самое приятное, что может быть. Считать, что именно ты сможешь разгадать что-то великое, а потом понимать, что не можешь. Иногда проще счесть кого-то больным придурком, кому это все просто привиделось. Хотя, я бы соврал, если бы сказал, что никто из них не хотел бы быть на моем месте. Каждый энтомолог хотел бы испытать что-то подобное. Открыть что-нибудь, что никто до тебя не видел. Можно сказать, это цель истинного ученого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.