Осень №41. Декорации нашей жизни

Когда перед глазами появляться что-то, что ты видел много лет назад, но уже позабыл как оно выглядит, в голове поверх настоящего сразу же накладывается прежний образ. Я никогда не находил этому объяснения. Разве у людской памяти есть изнанка? Такой вполне себе внутренний карман, скрывающийся в подкладке пиджака. Так или иначе, так было и с ней. Своими взрослыми чертами, что отличались от тех, что я помнил, она давала мне вспомнить то, как все было тогда. Раньше у нее были другие волосы. Они были черными, как отсутствие всего на свете, и плотными, как охапка свежескошенного сена. Она никогда не заправляла их за уши, потому что стыдилась щек, и никогда не собирала их в хвост, потому что стыдилась ушей. Ее лицо, в прошлом какое-то растерянное и вопросительное, сейчас же обзавелось острыми скулами и открытым взглядом. Такой человек мог посмотреть в глаза кому угодно и спросить что-нибудь такое, на что никому не хватило бы смелости.

Сейчас она определенно выглядела немного иначе. В ней появилось то, чего раньше не было. То, с чем я еще не был знаком. Наверное, я смог заметить это, потому что во мне все осталось неизменным. Я остался в той точке, в которой повсюду искал ее в других женщинах еще лет пятнадцать назад. Искал, а потом осознал, что уже никогда не найду ее снова – только похожих. И теперь она сидела передо мной и посматривала по сторонам, совсем мокрая от дождя, отчего моментами ее одолевала мелкая дрожь. Она могла мне что-то сейчас сказать, а могла не говорить совсем ничего и просто пить кофе из чашки, теми руками, которые, было дело, раньше мне даже снились.

– О чем же можно разговаривать с людьми, которые приносят тебе этих бабочек? Неужто это так интересно?

– Это часть моей работы.

– Часть работы?

Она приподняла одну бровь. Брови у нее всегда были очень активными, так же, как и лоб. При любой эмоции он поднимался совсем как ткань, которую кто-то собрал в руках складками.

– Давай поговорим о тебе.

В первую минуту Кристина молчала. Казалось, в ее голове что-то просто не могло уложиться. Она часто моргала и мелко подрагивала от холода, как подрагивали лужи от прикосновений дождя. Я, наверное, мог предложить ей свою ветровку, но почему-то не стал.

– Раз уж ты меня спрашивала, я тоже у тебя об этом спрошу. Как этим твоим японским новомодным искусством у тебя выходит зарабатывать себе на жизнь? Разве это может приносить хоть какие-то деньги?

Она прищурилась. Я достал сигарету и снова оглянулся на людей за стеклом. Меня всегда посещали мысли, что все остальные куда более счастливы, чем был счастлив я сам.

– Может, но не так много, это верно.

Кристина снова выглядела так, как выглядела в нашем общем прошлом, когда я что-то утаивал и переводил тему, но она обязательно это замечала. Замечала, но ничего мне не говорила. Играла так, как играл я. Можно сказать, по моим правилам.

– Но это лучше, чем сидеть в офисе и плевать в потолок. Лучше, чем пустой запах денег в обмен на свободу и собственные желания. Мне надоело наступать себе на горло. Слишком уж это неоправданно. Ломать самого себя для того, чтобы продолжать жить. Как-то это противоестественно, тебе не кажется?

Я пожал плечами. Мы все так жили. Это была наша общая участь.

– Как есть.

Она продолжала. Я не мог оторваться от ее лица. При взгляде на нее во мне просыпалось что-то забытое.

– Оказывается, жить можно и по-другому. Жизнь никогда не останавливается. И ты не умираешь, когда решаешь выбрать себя. Ты не умираешь, когда принимаешь решения, которые разрушают твою жизнь. Они могут ее разрушить, да так, что ничегошеньки от нее не останется, но ты не умираешь. Даже когда ты разрушен, ты все равно не умираешь, а продолжаешь жить, как ограбленный дом. По-моему, только человек так умеет.

Я прикуривал, но не смотрел на огонь. Я смотрел на нее. В ней всегда было желание доставать всю себя перед кем попало, а потом как ни в чем не бывало засовывать все это обратно в себя и уходить, как если бы это не оставляло на ней никакого следа. Но я знал – на других оставляло. Я, конечно, был ближе к ней, чем какой-нибудь проходимец, но это еще как посмотреть. Иногда время берет свое и былые близости забываются. Забывается само привыкание. Непринужденность. Тогда приходится наверстывать прошлое, как если бы забывалось оно, а не само ощущение близости. Иногда приходится делать это снова и снова. Бывает так, что это стоит того. Разлука выстраивает между людьми непроходимую стену. Иногда это расстояние можно преодолеть, а иногда оно вырастает до таких размеров, что и целой жизни не хватит, чтобы вернуть все как было. Наперед, конечно, не угадаешь. В этом и был смысл.

– Я знал, что ты никогда не будешь юристом. Нутро у тебя не то, что хочешь делай.

– И это тоже.

– Ну так что, как ты это делаешь?

– Ну, сначала подбирала всякие разбитые вещи, склеивала для себя. Смотрела, как они меняются. Смотрела, как от этого меняюсь и я. Сначала я делала это для осознания, что все угодно можно исправить и починить. Вернуть в исходное положение. Теперь же, когда я снова в это не верю, в это верят другие. Кто притаскивает свои любимые разбитые чашки, даже целые сервизы, кто горшки и подсвечники. Однажды ко мне пришла парочка вместе с посудой, которую они вместе разбили в ссоре, вместо того, чтобы вновь покупать новую. То, что кто-то на их глазах ее склеит, должно быть, значило для них очень много.

Она вдохнула. На миг мне показалось, что вечер в ее глазах стал более блестящим и выпуклым.

– Может, они думали, что это как-то спасет их отношения и их самих. Когда я замешивала состав, я смотрела на их обреченные лица, у которых еще была их надежда. Этим они и были связаны. Надежда обязывает. Она обязывает к тому, чтобы все сбылось так, как этого хочет она. Правильно говорят, самое лучшее наступает тогда, когда уже не на что надеяться. Ты хотя бы свободен.

Я затянулся.

– Что потом было с той парочкой?

– Они ушли из мастерской, держась за руки и унеся с собой всю их посуду, которую я обжигала в печи в полной тишине. Они просто стояли и смотрели на этот огонь, будто он, а не они сами должны были все исправить. В тот момент я очень сильно их поняла. Ну, знаешь, по-людски. Иногда так хочется отдать ответственность за свою надежду кому-то другому. Я думаю, в тот раз они видели меня чуть ли не вершителем их судеб. Или судьбы. Наверное, такие люди не считают, что могут существовать отдельно от своего человека. Наверное, они на полном серьезе думают, что не могут жить друг без друга. Вот они и смотрели на меня так. Сидели плечо к плечу и ждали, когда это все сработает. Когда я достану посуду из печи и вручу им ее в руки, как талисман.

Я кивнул и отпил немного своего пива. Мой взгляд сам упал на ее руки, которыми она обнимала себя поперек.

– Ты сказала, ты больше в это не веришь?

– Не верю.

У меня было много вопросов. Я был уверен, что у нее тоже. Она долго вглядывалась мне в глаза и при этом ее лицо принимало какое-то тоскливое выражение. Она смотрела на меня так, будто бы съела что-нибудь горькое. Можно было подумать, эта встреча могла пройти по-другому, если в прошлом я представлял ее себе именно так. Тут я подумал, что Кристина думала о чем-то ином. Не о том, о чем она говорила. У нее и тогда замечательно выходило врать. Она делала это так просто, будто делала это буквально всегда, когда открывала рот. Но ее выдавало ее лицо. Примерно то же и случилось сейчас. Я смотрел на нее и думал, что своими разговорами о посторонних вещах она отвлекала нас друг от друга. Это было написано у нее на лице. Но я играл по ее правилам. Я был должен себе и ей – делать вид, что все так, каким она хочет, чтобы оно было.

– Оказалось, что так красиво склеить можно только посуду. Ну и кое-какие другие вещи. Все остальное – уродство. Человек будет так же уродлив, если попытаться его починить. Человека шрамы не красят. Только посуду.

– А если разрисовать их фломастерами?

Она улыбнулась. Я знал, как с ней надо. Это чувство все большего узнавания концентрировалось где-то в кишках и скручивало все внутри. Ее глаза вспыхнули и сразу смягчились, будто она пресекла внутри себя какие-то мысли.

– Ты думаешь, у той парочки все получилось?

– Едва ли. Когда единственное, что тебе остается – склеивать разбитую посуду, дела плохи.

– А как насчет человека, который ее склеивает?

Она снова улыбнулась, но по-другому.

– Как долго мы не виделись… Я уже говорила о твоей бороде?

– Да.

Кристина закусила губу и задержала на мне свой взгляд.

– Я в браке уже семь лет.

– Это же отлично.

– Да. Это хорошо.

– Счастлива?

– После семи лет счастье уходит к другим людям.

Она взяла в руки чашку. Ее волосы немного подсохли.

– Больше этого срока оно не живет.

– Почему?

– Моя бабушка говорила, что ему надоедают одни и те же люди. Оно уходит, чтобы сменить обстановку. Все эти люди думают, что так будет всегда. Они останутся такими же и будут чувствовать это до конца жизни. Но счастье от них все равно уходит. Оно уходит к другим. Может, пройдя несколько тысяч кругов от одних к другим, оно и может к тебе вернуться, но до этого еще надо дожить. Это необходимо, чтобы люди скучали по счастью. Не воспринимали его как должное. Счастье – противоположность тому, что принято считать чем-то должным.

– Так ты не счастлива?

Она улыбнулась и заглянула в свою чашку.

– Все-таки расскажи мне о своей работе. О бабочках и тех людях. Я тебе уже и так достаточно рассказала. Можешь считать, на сегодня я закрываю свой рот и набираюсь терпения, чтобы слушать. Я вся внимание.

Кристина сделала такой жест, будто закрывает рот на замок и выбрасывает невидимый ключ в сторону неоново-фиолетовых балконов. Я взял в руки стакан и отпил немного пива. Она сделала то же самое со своим кофе. Мне стало интересно, сколько сейчас было времени.

– Не знаю, что тебе рассказать.

– Все. Расскажи мне все.

В голове разом пронеслось все то, что я мог бы ей рассказать. Все то, что какое-то время было между мной и этой женщиной, а потом осталось где-то за горизонтом, словом, там, где нас уже никогда не будет. Я решил, что могу рассказать ей все.

– Помнишь, ты рассказывала? Если хочешь рассказать какую-то тайну, лучше рассказать ее тебе, либо взять лопату и выкопать в лесу глубокую ямку, склониться над ней и прошептать свою тайну прямо в землю. Потом закопать эту ямку и лопатой сравнять с поверхностью. Ты говорила, что только так можно сохранить свою тайну. Ты ведь помнишь?

– Я помню. Так что ты выберешь? Выкопать ямку или рассказать свою тайну мне?

– Я не могу сказать, что это секрет.

– Так чем ты занимаешься? Так не бывает, чтобы все было так просто.

Я взял сигарету из пачки и посмотрел на нее.

– Помнишь, у моего деда был старый гараж, который мы так и не смогли продать? Сначала я продавал там книги, кассеты и другие вещи, которые достались бывшей жене от отца. С отцом у нее и при его жизни складывались кое-какие неполадки, вот она особо и не дорожила его вещами. Считала, что они только занимают место и вместо них можно накупить новых. Прибыли почти не было. Да у меня и не было цели заработать. Гораздо важнее было весь этот хлам кому-нибудь сбагрить.

Я закурил и перевел дух, всматриваясь внутрь себя. Хотелось следить за тем, что я чувствовал, говоря те или иные слова.

– Впоследствии я сделал из него антикварный магазин. Я назвал его «Dreams never ends».

– Это как… «Мечты никогда не заканчиваются»?

– Да.

Кристина подложила руку под голову и легко улыбнулась.

– Это правда?

– Что?

– Что они никогда не заканчиваются?

– В моей лавке так точно.

Я допил свое пиво, оставив в бокале коричнево-белый налет, и стал обдумывать, с чего я мог бы начать.

– С одной стороны, я продаю. Но продаю не вещь, а услугу. Такие услуги никем ранее не оказывались, но обо мне знает не так много людей. У меня нет рекламы. Я сам нигде, кроме этого разговора, об этом не распространяюсь. Зачастую работает сарафанное радио, но не такое, о каком ты можешь подумать. Люди знают обо мне, но не подают вида, что знают. Они могут кому-нибудь рассказать и даже найти себе сообщников, но в том то и дело, что они ни за что не раскроют рта перед человеком, который в это не верит.

Она положила руки на стол и положила на них голову, смотря на меня странными глазами, после чего сказала такие слова.

– Люди, которые ни во что не верят, опасны для общества. Они полагают, что без чудес можно и нужно жить. Должно быть, это приспешники дьявола.

Я улыбнулся. Ее волосы слегка подсохли и распушились так, как если бы Кристина только что надела через голову синтетический свитер.

– Рассказывай дальше.

Она снова сделала покорное лицо и после минутной паузы я все же продолжил.

– Им приходится быть осторожными. Подбирать свое окружение и свои последующие «уши» таким образом, чтобы ни у кого из нас не было неприятностей. Зачастую именно эти «уши» по их же стопам и приходят ко мне, жмут мне руку и рассказывают о своих бедах. Ну и, конечно, перед этим отправляются на поиски лучших бабочек. Я оборудовал для них целые террариумы. Установил необходимую влажность. Два или три раза в день опрыскивал их крылья мелким дождиком из воды, чтобы пальца меньше осыпалась. Сделал так, чтобы в террариумах всегда было светло, но не слишком, и еще – поставил лишь такие стеклянные ящики, где лампы располагались снаружи, а не внутри. Это могло бы обжечь им крылья. Ну и все остальное – запас фруктов, приготовление сахарного сиропа из сахара и воды, уборка каждого террариума от фекалий. Также я вел журнал, где фиксировал все, что происходило в моем антикварном магазине. Кто приходил, его имя и адрес, с каким он пришел запросом, что мне рассказал, сколько заплатил и каких бабочек мне принес. Я документировал вид и подвид каждой особи, время поступления в магазин и дату смерти. Также я помечал, сколько бабочка потребляла пищи, сколько выделяла фекалий и, в конце концов, размножалась она или нет.

Ее лицо менялось от каждого моего слова. Сменяясь радостью и довольством, она удивлялась и в итоге осталась такой, что по ней сложно было сказать, на что та прямо сейчас смотрела внутри себя. Я остановился, чтобы перевести дух и подумать над своими словами – не сказал ли я лишнего, не приукрасил ли что-то и в конце концов, что еще стоило сказать и не стоило, и какими словами. Незаметно дождь кончился. Духота ушла и подул холодок. Пришел официант и забрал посуду. Кристина взяла себе еще кофе, я же ни сказал ни слова, крутя зажигалку меж пальцев. Официант исчез. Дядьки за окнами заказывали больше пива и их лица становились только краснее. Кристина снова на меня посмотрела. Она ждала, когда я продолжу.

– Чем ты в итоге занимаешься?

– Я исполняю желания.

– Что ты делаешь?

Ее верхняя губа дернулась, а потом опустилась. Она сомкнула рот и продолжила слушать. Я вертел в руках зажигалку и испытывал жгучее чувство внутри, где-то в районе грудины. Оно приходило ко мне каждый раз в юношестве, когда я понимал, что снова показывал людям своих скелетов, хотя обещал себе во что бы то ни стало не приоткрывать перед ними дверцы своего шкафа.

– Я исполняю желания тех людей, которые ко мне приходят.

Мы выдержали долгий зрительный контакт.

– И как ты это делаешь?

– Сам не знаю.

– Выходит, они приносят тебе бабочек и платят деньги, чтобы ты исполнил их желание. Что происходит дальше?

– Они должны назвать день, в которой их бабочка или бабочки должны умереть. Я фиксирую это в своем журнале и позже сверяю цифры. Зачастую это просто условность. Бабочки всегда умирают в назначенное время. В то самое время, которое наугад говорит мне человек. Жизнь бабочек, как и человека, нельзя загнать в рамки. Они могут прожить неделю, могут две и три, а могут прожить всего два дня. То же и с человеком.

Нахмурившись, она обернулась на официанта, который в эту же секунду решил принести ей кофе. Я замолчал и подождал, когда тот вновь зайдет внутрь.

– Но я сделал кое-что. Я приблизил условия содержания к идеалу. Посуди сама. У них была еда, был свет и необходимая для жизни температура. При этом у них не было врагов. Абсолютно никаких факторов, которые могли привести к неестественной смерти. Как раз таки наоборот. Подобное существование приводит только к естественной смерти, что значило бы – отмеренный им жизненный век был закончен. Они умерли так, как умер бы человек, никогда не знавший физического труда. Такой человек никогда не будет болеть и никогда не будет подвержен несчастным случаям. Все просто. Но знаешь что? Все бабочки умирали в назначенный час. Находясь в одних и тех же условиях и питаясь одной и той же едой, бабочки умирали в разные дни, иногда с отрывом в неделю и больше.

Кристина помешивала сахар в кофе. Я отдышался, пытаясь усмирить в себе весь этот столб из слов, которые выходили наружу уже не по моей воле. Я сам не заметил, как сдерживал в себе это желание с кем-нибудь этим всем поделиться. Я ощутил, как это жгучее ощущение оставило меня. Вместо него пришло спокойствие. Оно было похоже на чувство, что приходило ко мне, когда я задирал голову к фиолетовым балконам еще в детстве. Откуда-то сверху, где не было ни меня, ни всего того, к чему я привык, словом, с баснословной высоты, ниспадал снег, а я думал о лете и о кухонном окне, на свет которого слетаются мотыльки. Я дышал полной грудью, чтобы ощутить в груди легкий пожар.

– Дальше их бабочка умирает и их желание исполняется.

– Вот так вот просто? Получается, это не ты их исполняешь. А эти бабочки. Нет? Разве выходит не так?

– Так и выходит.

Кристина почесала подбородок и обняла себя руками.

– Если это правда, все, что ты говоришь, то это просто безумие.

– Здорово, правда?

– Да, и вправду здорово.

Я заметил на ее лице что-то, что было похоже не то на сомнение, не то на страх.

– Можно сказать, я никак в этом не участвую. Я лишь взвешиваю их желание и определяю, сколько бабочек мне необходимо, чтобы желание сбылось. Еще я решаю, какие именно это должны быть бабочки. Согласись, все не так просто. Если приходит ребенок и просит, чтобы его мама купила ему конструктор на день рождения, хватит и обычной голубянки. Но бывают и другие желания. Для них нужно нечто большее. Этим я и занимаюсь. Предоставляю людям все необходимое для того, чтобы их желания были исполнены.

– У тебя есть мысли, почему так происходит?

– Определенно.

– Но ты мне не скажешь?

– Это разговор для следующей встречи.

Она улыбнулась, а потом с грустью посмотрела куда-то вдаль.

– Это была отличная история. Буду ждать ее продолжения.

Я опустил взгляд ей в чашку. Кроме кофейной гущи там уже ничего не осталось. Я никогда не пил кофе вечером, но знал людей, которые пили и все равно отлично спали ночами. К их числу я не относился. Я боялся не уснуть. Каждая моя бессонная ночь давалась мне по-настоящему тяжело. Поэтому я частенько сидел здесь, дабы отсрочить момент, когда нужно было ложиться в постель. В моей голове было слишком много мыслей, самые смелые и постыдные из которых приходили ко мне ночами и садились на краешек матраса, мешая сну. Смотря на нее, я думал об этом. Думал о том, что пора возвращаться в свой пустой дом.

– Не оставишь мне номер телефона?

Я покачал головой.

– Давай встретимся на пересечении улицы №1 и №2 завтра в семь вечера. Ты придешь?

– Приду.

Когда Кристина ушла, я вспомнил, что так и не спросил ее, что она делала в этом богом забытом городишке, в котором мы провели нашу с ней молодость. Как я знал, она уехала отсюда сразу после того, что случилось, а я остался. Так было и сейчас. Она ушла, а я остался сидеть здесь, где еще витали смутные напоминания о ее парфюме. О том парфюме, которым она никогда не пользовалась в наше время. В то время она обещала, что до конца жизни будет пользоваться теми духами, которые я подарил ей на праздники. Обещала она это скорее себе, чем мне. Я в подобных обещаниях не сказать, что особо нуждался. Люди всегда врут. Не замечают, как врут себе и другим. Все потому, что они меняются. Меняются их волосы, их лицо, и в конце концов, их желания.

***

– Ты как-то изменилась.

– Правда?

Она снова размешивала сахар в своем кофе. В этот день не было дождя, как бы это ни было удивительно для нашего дождливого августа. Но на ее скамье, прислоненный к сумке, лежал зонтик. На мне снова были мои резиновые сапоги, а у ветровки снова был капюшон. Август превратится в сентябрь. Сентябрь так же быстро превратится в октябрь. Октябрь в ноябрь и так далее. Я же находил в этом особое предзнаменование. Август, как близкий конец всему цветущему, и мы, встретившиеся еще вчера на нашем закате. Ночь еще не наступила и закат тоже. Только яркие полоски покрасневшего и расплющенного солнца предзнаменовали конец дня. Нашего дня. Нашего века. Нашей короткой жизни, короче которой может быть только жизнь бабочки или собаки. И как назло, мы встретились только теперь. В этом дождливом августе.

– Раньше я думала, что это я особенная. Потом я поняла, что не я особенная, а все остальное, что меня окружает.

– Очень похоже на то, что я раньше чувствовал.

Она улыбнулась. В этот раз я тоже пил кофе. Мне показалось, так мы с ней находились ближе друг к другу. Этой ночью, скорее всего, я бы опять не уснул. Но об этом, как ни странно, я думал в самую последнюю очередь. Больше всего я думал о нашем разговоре, который сегодня должен был состояться. Я не знал, что из наших встреч могло бы получиться впоследствии, сколько их еще будет и о чем мы будем говорить, но это тоже меня не касалось. Это никого из нас не касалось.

– Расскажи мне о своей жизни. О том, что случилось потом.

– Что бы тебе рассказать. Даже не знаю. Поработала юристом, пока параллельно училась. Потом мы с семьей переехали из Читы в Югославию на несколько лет. Там я встретила русскоговорящего мужчину, за которого вышла замуж. Семья вернулась сюда, а мне пришлось остаться. Детей в браке не было. Работу я так и не нашла. По образованию работать уже не хотелось. Как ты говоришь, не тот темперамент. С возрастом я еще больше размякла и предалась голубым мечтам. Йован говорил, что мне все только на блюдечке с голубой каёмочкой подносить. Что я разленилась, впала в апатию и стала какой-то совсем не такой. А мне просто не хватало воздуха. Не хватало этих блюдечек с головой каёмочкой, которые позже я склеивала в своей маленькой студии.

Она сделала глоток из чашки. Я достал сигарету и попытался вообразить, чем я был занят примерно в то время. Наверное, тоже пытался обзавестись декорациями. Получил диплом и строил планы, в числе которых были песчаные дюны; тропические леса с невообразимым разнообразием всяческих крыльев, похожих на морды животных; огромные простыни атласов, которые я бы целую бесконечность раскрывал на своих коленях; ночлег под открытым небом, а также под страхом укуса бразильского странствующего паука. Но потом случилась жена. Пришлось перемотать все свои мечты скотчем и продать в своем антикварном магазине под видом кассет и кепки «Dickies». Я вздохнул. Нет ничего хуже того, когда собственные мечты приходится умертвить своими же руками.

– Его семья меня никогда не любила. Они считали, что я слишком темная, что у меня мощные для женщины ноги и передние зубы, похожие на лопаты, а волосы словно проволока. Они вели себя так, будто никогда не видели азиатов, или же всем нутром ненавидели их. Они переглядывались, стоило мне чихнуть или съесть больше, чем нужно. Но их сросшиеся брови, привычка курить в помещении и громкий говор, от которого я вздрагивала, как подстреленная… Это все снится мне даже здесь.

Она вздохнула и покачала головой.

– В какой-то момент я решила, что мне просто необходимо сменить свою деятельность и полюбить кого-то другого. Но вот, я вернулась сюда, где все и началось. Теперь я каждое утро пью тот кофе, который хочу, с тем количеством молока, которое мой взгляд только найдет приемлемым. Сплю до обеда, как я хочу. Мечтаю, как я хочу. Я могу чихать, не прикрывая рта, и завтракать в кровати, и самое главное, без зазрения совести не скрывать свой акцент.

– И что с Йованом будет теперь?

– Ничего. Я не планирую разводится официально. Я получаю от него письма, складываю их в одно место, и, конечно, никогда не читаю. Все это слишком прозаично. Я могу догадаться о каждой строке, что есть в этих письмах.

Кристина закачала ногой и убрала волосы за уши. Настало то время, когда за счет темноты фиолетовые балконы становились насыщеннее своим цветом.

– А ты? Почему вы развелись?

Я уставился в пустоту, пытаясь найти в себе то, что происходило тогда на самом деле. Дело в том, что я долго с этим боролся. С теми воспоминаниями. Я посадил это глубоко внутри себя и загородил от своего же внимания бетонными плитами. Но все было в порядке. Все было в порядке, пока я не начинал все это из себя доставать.