Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

~ ~ ~

В те времена лето было безразмернее, чем нынче, и за тогдашнее лето происходило намного больше разного всего, чем теперь за два, а то и три лета.

Например, в одно лето с Налимом мои сестра-брат и я поехали в пионерский лагерь, хотя мы ещё не успели стать юными пионерами.

Ярким солнечным утром, дети нашего Квартала, а также соседнего, и дети-Нижняки́ из деревянных домов у подножия Горки, собрались вместе, возле Дома Офицеров, где нас ожидали два автобуса и два грузовика с брезентовым верхом над кузовом.

Родители отдали своим соответственным детям чемоданчики с одеждой и сумки с печеньем и прочими вкусностями, и помахали вслед отъехавшей колонне.

Мы пересекли Речку по мосту возле Насосной Станции, миновали белые ворота КПП и оставили Объект за колючей проволокой, что окружала его весь целиком – с лесом, с горами и долами, с болотами и кусочком Речки.

После КПП, мы свернули вправо и долго ехали по длинному подъёму, прежде чем свернуть с асфальта на грунтовую дорогу через лес могучих Сосен. Там колонна продвигалась медленнее, но минут через двадцать мы подъехали к другим воротам и другому забору из колючей проволоки. Однако тут она не шла удвоенной стеной, а только одной и довольно реденькой, и у ворот не стояли часовые, потому что лагерь-то просто пионерский.

Меж сосен вблизи ворот проглядывало одноэтажное здание из медпункта и столовой, а также из жилых комнат для Воспитателей, Директора и других работников лагеря.

Позади здания раскинулось широкое поле, застолблённое высокой железной мачтой Гигантских Шагов, с железным колесом на макушке, откуда свисали брезентовые петли на рыжих от ржавчины цепях, потому что никто и никогда не крутился на этом аттракционе.

Гигантские Шаги стояли тут, как молчаливый монумент из времён иных, далёких, когдв по лику Матушки Сырой Земли ещё прогуливались великаны, которым по плечу столь титаническая потеха.

Их уж не встретишь, но остался ржавый столб – свидетель самораскруток богатырских…

Под сенью высоких Берёз на левом фланге поля, тянулась ровная гаревая дорожка к яме для тройных прыжков, а также и одиночных, – просто в длину.

За полем снова начинался лес, отграниченный от лагеря парой провисших проволок (да, колючих), вколоченных в древесные стволы, которые потолще.

Налево от здания столовой, за полосой зелёных кустов стояли четыре квадратных шатра брезентовых палаток, а в каждой – четыре железных койки, поверх дощатого пола, для размещения девятиклассников из Первого отряда.

Затем шла ровная поляна с ещё одной железной мачтой, но намного тоньше аттракционной, и без ржавых цепей. Вместо них вдоль мачты тянулся тугой тонкий трос, продетый в пару блоков: верхний – не доходя метра до мачтовой макушки, нижний за метр от поверхности земли.

На трос крепился Красный Флаг лагеря…

Каждое утро и каждый вечер, отряды выстраивались на общую «линейку» по трём сторонам большого прямоугольника, лицом внутрь.

Железная мачта, Директор лагеря, Старшая пионервожатая и лагерный Баянист замыкали четвёртую – довольно жиденькую – сторону периметра.

Командиры отрядов, начиная от самого младшего, подходили, поочерёдно, к Старшей пионервожатой с докладом, что их отряд построен. При этом, и рапортующий, и Старшая пионервожатая удерживали свой правый локоть на высоте плеча, а правую ладонь выстраивали досочкой, обёрнутой большим пальцем к своему лицу, удерживая её строго по его диагонали.

Выслушав доклады командиров, Старшая пионервожатая командовала «Смирно!» всему построению, чтоб и самой начать шагать. Однако, так и не домаршировав до центра прямоугольника, она разворачивалась кругом и шла к Директору лагеря – доложить, что лагерь на линейку построен.

Во время её доклада, Директор лагеря стоял, вскинув правую руку в пионерском салюте по диагонали своего лица, хотя и не был юным пионером. После чего, он отдавал приказ поднять или опустить Красный Флаг лагеря, в зависимости от времени суток.

Баянист широко растягивал меха своего инструмента, и тот испускал гимн Советского Союза. Пара рядовых разнополых пионеров – вызванных Старшей пионервожатой из рядов отрядов за их недавние отличия и заслуги в жизни лагеря, – приближалась к мачте.

Стоя по обе стороны от мачты и нижнего из блоков тросика, они хватались за него и дёргали попеременными руками, и Красный Флаг полз, нервно вздрагивая, с досадными остановками, вдоль мачты – утром вверх, а вечером вниз, пока всё построение (кроме Баяниста, что шевелился с какой-то расхлябанной распущенностью, несмотря на гимн) стояло по стойке смирно, удерживая их правые локти на высоте плеч, с ладонями расправленными в досочку, строго по диагонали их персональных лиц, включая малышню Четвёртого отряда, которым ещё расти и расти до возраста, что соответствует салюту юных пионеров…

Покинув поляну с флагштоком, короткий спуск сбегал к приземистому бараку из двух длинных спален. Внутри их разделяла продольная глухая перегородка. Для окон, в каждой оставалось по одной дощатой стене, вдоль которой стояли два ряда кроватей с панцирными сетками, развёрнутые своей длиной поперёк барака. Однако и при этом вдоль глухой перегородки оставался вполне даже широкий проход.

Каждая спальня заканчивалась дверью в общую комнату, вдвое короче, чем предыдущие, зато без перегородок – во всю барачную ширину. В ней находилась маленькая сцена с экраном для показа фильмов, и сиденья под зрителей, – десятка два рядов.

Сразу по прибытии, водворясь в свою спальню, мальчики не торопились вернуться в здание у ворот для получения матрасов, простыней и одеял. Вместо этого, они дружно уронили свои сумки-сетки-чемоданчики на пол и, испуская вопли вольных краснокожих, сорвались взапуски вдоль пружинисто отзывчивой пары рядов из коечных сеток, что придают такую приятную взлётность прыжкам бегущего…

(…в этом виде спорта очень важно не врезаться в попрыгунчиков, мчащих в обратном направлении…)

Потом все пооткрывали свои сумки и чемоданчики, и начали объедаться сладостями, запивая их глотками тягучего сгущённого молока, из сине-белых жестяных банок.

Как оказалось, для потребления сгущёнки никакой консервный не нужен вовсе. Просто найди гвоздь, который вытарчивает из стены, и ударь по нему крышечной частью банки, чтобы пробилась дырка.

Постарайся, чтобы пробой пришёлся с краю, а не в центре. Теперь в той же крышке сделай дополнительную дырку, напротив первой, поближе к другому краю…

Чувствуешь? – Сосётся легче лёгкого, без остановок, и при этом ничуть не перемажешься, в отличие от вон того гвоздя, с висящей на нём каплищей густой сгущёнки.

Ну а если ты не слишком ещё натренированный дыробой или не хватает роста дотянуться до гвоздя в стене, то попроси кого-нибудь из мальчиков постарше – пробьют безотказно, всего за пару долгих отсосов из твоей банки…

~ ~ ~

Но так чтоб особо, на поляне лагерных построений не помаршируешь, центр её отводился под квадратные грядки. Типа отдельной могилки для присмотра каждым из отрядов. Дети выкладывали на своей дату текущего дня, применяя зелёные шишки или свеженащипанную листву, или головки оторванные у цветов для эстетического соревнования на Лучший Отрядный Календарь. Это и обеспечивало скорый разворот Старшей Пионервожатой к Директору с докладом, в ходе лагерных линеек.

По воскресеньям большой автобус привозил в лагерь толпу родителей, чтобы те кормили своих детей пряниками, конфетами и – поили ситром!

Мама уводила нас в уединённую тень под берёзами, и смотрела, как мы жуём и глотаем, а Папа щёлкал с разных сторон своим новеньким фотоаппаратом ФЭД-2. Уминая лакомства, мы с важностью отвечали, что жизнь в лагере, как жизнь, да.

А совсем недавно все отряды ходили на прогулку в лес, вот. Возвращаемся – сюрприз! Нас ожидает ресторан в перголе с дощатым полом, напротив запасного выхода барачного кинозала.

Оказывается, девочки старших отрядов в лес не пошли. Они расставляли стулья и столы в перголе, и готовили обед, вместе с поварихами столовой.

На столах разложены листки рукописного меню, и все посетители подзывают девочек взрослым словом «официант!». А они подходят получить заказ на Салат Майский или Салат Луковый. В списке меню только два этих блюда.

После ресторана, я случайно подслушал, как две официантки пересмеивались между собой, что все заказывали Салат Майский, хотя Салат Луковый намного вкуснее, и официантская доля получилась больше, благодаря лопухам, которые верят словам на куске бумаги.

(…и я дал себе слово – не покупаться больше на блестящие фантики финтифлюшных слов.

Да-да, именно так, потому что моё лавинообразное чтение успело уже сделать из меня довольно пафосного ребёнка с ненормативным запасом странных слов…)

К сожалению, в режиме дня лагерной жизни сохранился пережиток детсадовского прошлого, хоть и под новым именем – «мёртвый час». После обеда – марш по своим палатам! Всем по койкам! Отбой!

Спать посреди дня просто не получается, и двухчасовый «мёртвый час» ползёт медленнее слизняка. Все ужасы рассказаны и выслушаны в миллионный раз: и про женщину в белом, которая пьёт собственную кровь, и про летающую чёрную руку, у которой даже тела нет, а всё равно душит кого попадя, и все другие жути жуткие, однако до команды «Подъём!», по-прежнему, всё те же 38 минут…

Однажды за обедом в столовой, я заметил несомненно конспиративные знаки в жестикуляции на пальцах у трёх мальчиков за моим столом.

Помимо пальцевых переговоров, шёл обмен активными кивками и немым подмигиванием – тут даже и слепой увидит тайные сигналы секретного кода. Яснее ясного – здесь полным ходом сговор семафорится. Но как же я?

И я пристал к близсидящему заговорщику так неотвязно, что ему поневоле пришлось открыть мне их секретный план. Они сговорились не идти на «мёртвый час», а смыться в лес, где есть место, малины – завались, больше, чем листьев.

По окончании обеда, беглые мальчики, украдчивой пробежкой, подались в противоположном от барака направлении.

Прилипчиво бегу за ними вслед, отражаю попытку вожака вернуть меня восвояси – в палату с «мёртвым часом», и – проползаю замыкающим, в веренице пластунов под колючей проволокой.

В лесу мы первым делом вооружились. Ружья – из древесных сучьев, что дали себя обломить. И – пускаемся в путь по широкой тропе, среди кустарников и Сосен. Вожак сворачивает на поляну, после которой мы входим в лес, где уже нет тропы.

Долго бродим, но никакой малиной и не пахнет, а попадаются лишь только кусты волчьих ягод, но они ядовитые.

Наконец, нам надоедает бесполезный поиск, а вожак вынужден признать, что позабыл место обещанной малины. За это ему выражено разноголосое «эх, ты!», и наше блуждание по лесу продолжается. Но куда?

Да вот же она! Двойная путеводная нить из колючей проволоки, прибитой к стволам деревьев. Продвигаясь вдоль наводящей колючей подсказки лагерного забора, мы выходим на уже знакомую тропу.

Воспрянувший вожак отдаёт команду строиться. Похоже, начнём играть в Войнушку. С охоткой подчинясь приказу, выстраиваемся в шеренгу на тропе, тесно прижимая сучко-автоматы к животам.

И вдруг сразу две взрослые тёти – Воспитательницы из лагеря – прыгают из-за куста с громким криком: «Бросай оружие!»

Ошарашенные, мы роняем наши палки и нас – уже готовой колонной – конвоируют к воротам лагеря. Одна из поимщиц идёт впереди, вторая замыкает строй.

. .. .

Вечером на общей линейке, Директор объявил, что в лагере произошло ЧП и родителям виновников сообщат о нарушении, а также будет поднят вопрос об отчислении беглецов из лагеря.

После построения сестра-брат подошли ко мне из своего младшего отряда. «Ну тебе будет!»

– А! – отмахнулся я в ответ, скрывая страх перед неопределённостью меры наказания за поднятие вопроса об исключении.

Неизвестность мучила меня до самого конца недели и воскресного Родительского Дня…

Родители приехали с обычной усладительной программой, и Мама, при раздаче сгущёнки и печенья, ни словом не помянула мой проступок. Мне отлегло – наверное, Директор лагеря забыл сообщить родителям!

Когда они уехали, Наташа мне сказала, что Мама всё время знала про ЧП и, в моё отсутствие спрашивала: а кто ещё ходил в бега со мною?

Выслушав отчёт Наташи, с исчерпывающим списком имён и фамилий, она сказала Папе:

– Ну деток таких людей уж точно не исключат.

~ ~ ~

Конец лета ознаменовался резкой переменой в образе жизни Квартала. По утрам и вечерам, ежедневно, осторожно медлительный мусоровоз начал заезжать во Двор. Он испускал протяжный громкий «бииии!», и неподвижно ожидал, пока жильцы домов принесут и выпорожнят свои мусорные вёдра в задний ящик его кузова.

Железные ящики Мусорки, позади нашего дома, куда-то увезли, а ворота в заборе окружающем пустое место наглухо заколотили досками.

В сентябре, на просторный луг между Бугорком и осиротелой загородкой явился бульдозер, и несколько дней-деньских фырчал, и тарахтал, и лязгал, передвигая горы грунта.

Затем он вдруг исчез, оставив после себя пустое поле – на пару метров глубже того, где мы прежде играли в футбол. Однако в новом незнакомом поле не осталось ни одной травинки, а только множество следов его бесконечных гусениц глубоко впечатавшихся в голый твёрдый грунт…

. .. .

Месяц спустя случился Трудовой Воскресник для только взрослых, однако Папа разрешил и мне пойти с ним.

На опушке леса за следующим кварталом, стояло длинное здание очень похожее на барак в пионерском лагере, и взрослые Трудовые Воскресенцы набросились на него и принялись нещадно бить, громить, и всячески разваливать.

Папа залез на самый верх. Он ломом отрывал целые куски крыши, и швырял их вниз, покрикивая: «Эх! Ломать – не строить! Душа не болит!»

Трудовой Воскресник мне совсем почти не понравился, потому что повсюду тебе твердят одно и то же: «Близко не подходи!», а просто слушать издали, как визжат гвозди, когда их вместе с досками отдирают от брёвен, быстро надоедает.

(…вот всё никак не вспомню – накануне того Воскресника или сразу же после него, скинули Никиту Хрущёва, и главным рулевым СССР стал Леонид Брежнев… И-и-и! Как всё-таки несвоевременно! Ведь до построения Коммунизма в нашей стране оставалось всего каких-то 18 лет…)

В своей весьма практичной книге, Эрнест Сетон-Томпсон настаивает, что лук следует изготовлять непременно из Ясеня. Но спрашивается: где найдёшь ты на Объекте Ясень? В лесах вокруг «Горки» лишь Сосны с Елями, а из лиственных – Берёза да Осина, всё прочее можно считать кустарником.

Поэтому, следуя совету соседа по площадке, Степана Зимина, я свои луки делал из Можжевельника.

Очень важно выбрать правильный Можжевельник, потому что у слишком старого много побочных ветвей, а если без ветвей, но слишком толстый, то его и не согнуть никак. Деревце метра в полтора – самое оно, пружинисто и крепко. Превратишь его в лук, и выпущенная из него стрела взовьётся, почти теряясь в осеннем сером небе, – насилу разглядишь. Потом, конечно, присвистит обратно, чтобы стоймя уткнуться в землю, потому что наконечником у неё – гвоздь, примотанный изолентой.

Для изготовления стрелы применяй ровную рейку, из тех, что крест-накрест прибивают к стенам под штукатурку. Рейку следует продольно расщепить и обстругать ножом округло.

Вот только стрелы мои так и остались неоперенными, хоть Сетон-Томпсон подробно излагает, как именно их вделать.

Да, но откуда перья взять-то? Папу просить бесполезно, – у него на работе одна только механика…

~ ~ ~

На зимних каникулах мне кто-то сказал, что ребята обоих кварталов «Горки» ходят в Клуб Полка по субботам, чтобы смотреть кино.

(…Полк – это где солдаты продолжали службу по окончании Учебки Новобранцев…)

Идти туда в первый раз было страшновато из-за ползущих среди детей невнятных слухов, что какой-то солдат душил в лесу какую-то девочку. Даже Наташа толком не могла сказать зачем душил, но она предполагала, что это был чернопогонник, а в Полку погоны у всех солдат красные.

Путь в Полк оказался неблизким, в два раза дальше, чем до школы, которую надо обойти справа. Тропа там становится прямей, продолжаясь вдоль плотного ряда Елей-великанов, пока не выйдешь на асфальт дороги, что кончается воротами с охраной. Однако часовые мальчиков не останавливают, и можешь идти дальше, до здания с вывеской «КЛУБ ЧАСТИ».

Сразу за входом – широкий длинный коридор с тремя двустворчатыми дверями в его глухой стене. Вдоль неё, – от двери до двери и дальше, а также на простенках между окнами, – висят картинки одинакового размера, с портретами солдат и офицеров, и с кратким описанием их беззаветных подвигов и героических смертей при защите нашей Советской Родины. Она их не забыла, и наградила каждого звездой Героя Советского Союза. Вот почему подобные картинки всегда начинаются изображением высоrой награды в левом верхнем углу листка,

Двустворчатые двери открываются в огромный зал без окон, наполненный рядами прибитых к полу фанерных сидений, лицом к сцене, где висит занавес из тёмно-малинового бархата. Он раздвинут в обе стороны, чтоб не закрывать широкий белый экран.

От сцены к задней стене, в которой высоко под потолком чернела пара квадратных окошечек, откуда показывают фильм – тянется длинный проход, разделяя зал на две половины.

Такие же проходы, но поперечные, проложены от каждой двери до стены напротив.

Солдаты заходили группами, громко переговариваясь и стуча сапогами о крашеные доски пола. Постепенно, сиденья заполнялись их одноформенной массой, и в зале рос густой неясный гул массовой болтовни.

Время тянулось до невыносимости. Окружающие стены зала покрывала однообразная побелка, без картинок, и я, в который раз читал и перечитывал слова двух надписей по бокам от сцены. Красный туго натянутый кумач на паре деревянных рам послужил холстом, чтоб написать их. Кроме того, кумач на рамах служил для маскировки двух чёрных ящиков звуковой аппаратуры, стоящих там, где кончался бархат занавеса.

На левой, тонкая жёлтая линия прямоугольно охватывала портрет вырезанной где-то головы с широкой бородой и копной полуседых волос, приклеенной над словами в общем с ней прямоугольнике:

«В науке нет широкой столбовой дороги и лишь тот, кто не зная усталости, карабкается по её каменистым тропам, достигнет сияющих вершин».

Отдельная строка без кавычек, но заключённая в ту же нарисованную жёлтым рамочку периметре, служила пояснением, чья именно голова додумалась до этих слов – К. МАРКС.

А вслед за бархатными складками на правой стороне, голова без волос и с бородкой клинышком (не вклееная, а исполненная жёлтой краской в размашистом наброске) – моментально вразумляла (ещё не доходя до самой нижней строчки), что это Ленин так кратко поделился:

«Кино не только хороший агитатор, но и замечательный организатор масс».

Когда солдаты заполняли зал целиком, школьники-киноманы (около десятка на сеанс) перебирались из передних рядов на сцену, и смотрели кино с обратной стороны туго натянутого полотна экрана.

Какая разница, если Человек-Амфибия нырнёт со скалы в левую сторону, а не направо, как может показаться сидящим в зале.

А бунтовщик Котовский всё равно сбежит из судейского зала… К тому же, кино с обратной стороны можно смотреть и лёжа на полу сцены…

Хотя некоторые мальчики оставались в солдатских рядах, унасестившись на подлокотниках между сиденьями, и их не прогоняли.

Иногда в темноте, прорезаемой сполохами луча проектора над головами массы, звучал крик от какой-нибудь из трёх двустворчатых дверей: «Ефрейтор Солопов!» или «Второй взвод!». Однако всякий крик, от любой двери, заканчивался одинаково: «На выход!»

Если кино внезапно обрывалось, и зал тонул в кромешной темноте, мигом взвивалась оглушительная стена свиста и грохота сапогами в пол, и криков «Сапожник!» – со всех невидимых сторон…

После кино в Клубе Полка, мы шли домой через ночной лес, пересказывая друг другу то, что только что смотрели сообща: «Нет! Но как он ему двинул!»—«Эй! Эй! Я те говорю! Тот даже и не понял!»

. .. .

Конечно, Клуб Полка не единственное место, куда можно ходить в кино. Всегда остаётся Дом Офицеров, но там сеансы по билетам, а значит надо приходить с родителями, у которых на кино никогда нет времени.

Хотя по воскресеньям, там же, для детей крутили бесплатные сказки, чёрно-белые, с Бабой-Ягой в драном тряпье, или цветной фильм про юного партизана-пионера Володю Дубинина.

~ ~ ~

Воскресным утром я сказал Маме, что иду гулять.

– Думай, что говоришь! Какой гулять в такую погоду?

За стеклом кухонного окна стремительные росчерки снежной крупы полосовали мутно-серый сумрак.

– Видишь, что творится?

Но я ныл и канючил, и не отставал, пока Мама не рассердилась и сказала мне идти, куда уже хочу, но всё равно там никого не будет.

Я вышел в необъятный Двор. Ни души на всю его беспредельность. Пустота вокруг выглядела слишком тоскливой, чтоб разделить её одиночество. Пряча лицо от секущих вихрей жёсткого снега, я обошёл угол дома, пересёк дорогу и вышел в поле возле заколоченной Мусорки.

Конечно, и тут совсем никого, ведь себя же я не мог видеть, а видел только ошалелую вьюгу, что хлестала посеревший от страха мир змеистыми полосами колючего снега. От одиночества в этой унылой круговерти, хотелось вернуться домой, в спокойное тепло. Но Мама скажет: «Я же тебе говорила!» И младшие начнут подсмеиваться.

Но вдруг с дальнего конца поля, где в давным-давно минувшие лета играли в волейбол и городки, донёсся голос алюминиевого репродуктора с верхушки деревянного столба, не видного за всей этой кутерьмой:

– Дорогие юные радиослушатели! Сегодня мы разучим песню о Весёлом Барабанщике. Сначала прослушайте её, пожалуйста.

И слаженный хор детских голосов запел про ясное утро у ворот и кленовые палочки в руках Весёлого Барабанщика.

Песня закончилась, и диктор начал раздельно диктовать первый куплет, с тем чтобы юные слушатели у своих приёмников успевали записывать, слово за словом и без ошибок:

«Встань по-рань-ше, встань по-рань-ше, встань по-рань-ше, толь-ко ут-ро за-ма-ячит у во-рот…»

И я уже был не один посреди пустого мира, что получал свою, чем-то заслуженную порку. Я бродил по глубоким сугробам угрюмого поля, но снег не мог до меня добраться, тёплые штаны плотно облегали валенки.

Диктор закончил диктовать первый куплет и дал мне прослушать его в исполнении хора. Затем он перешёл к диктанту второго, тоже с последующим прослушиванием, и третьего.

– А теперь послушайте песню целиком.

И тут уже нас собралось совсем много: и Весёлый Барабанщик, и дети с весёлыми голосами, и даже вьюга стала одной из нас, и бродила по полю, рука об руку вместе со мной, туда-сюда.

Только я проваливался сквозь корку наста в зыбкую снежную пудру под ним, а вьюга плясала поверху, разбрасывая свои колючие крупинки.

Когда я вернулся домой, Мама спросила: «Ну, видел там кого-нибудь?» Я сказал, что нет, но никто не хихикал.

~ ~ ~

Одиночная прогулка в большой компании, под диктовку Весёлого Барабанщика, вылезла мне боком и уложила в постель с температурой.

Странная тишина сползлась вокруг, когда все ушли на работу и в школу.

Из-за того, что все книги, взятые в Библиотеке Части оказались полностью прочитанными, а вокруг никого, кто отнёс бы и обменял их, мне пришлось выбирать какую-нибудь из домашней библиотеки – на полке внутри серванта в комнате родителей.

Чуть поколебавшись, я вытащил ту, которая давно манила своим названием, но отпугивала общей толщиной в четырёх томах «Войны и Мира» Льва Толстого.

Начальная глава подтвердила мои опасения – с первой же строки потекла страница за страницей французского текста. Однако отлегло, когда углядел перевод в подстраничных примечаниях…

Из-за романа, я не заметил свою болезнь, а торопливо проглатывал лекарство, – и спешил обратно к Пьеру, Андрею, Пете, Наташе… порой, не успевая вытащить градусник из подмышки.

Я прочёл все тома и эпилог, но заключительную часть – рассуждение о предопределении, так и не смог осилить.

Её нескончаемые предложения превращались в отвесную стеклянную скалу и, с трудом вскарабкавшись на чуть-чуть, я неизменно соскальзывал вниз к её подножью. Неодолимая стеклопреграда простиралась в обе стороны от подвернувшейся точки в конце спуска, где невозможно ни понять, ни вспомнить, откуда я к ней докатился. Последний том пришлось закрыть, не дочитав до заключительной доски.

(…пару лет назад я перечёл роман – от доски до доски – и в заключение изрёк, что если человек мог писать как у Толстого в той последней части «Войны и Мира», то нафига ващще огород городить, из всей той предварительной беллетристики, да ещё с эпилогом?