Ярослав и Анастасия

Он не знал, не ведал, что в этот самый час из ворот Константинополя выехало в Галич пышное посольство, возглавляемое двумя епископами. Император Мануил предлагал возобновить прежние мир и дружбу и выражал готовность простить своего непутёвого двоюродного брата. Победа в долгом упорном ромейско-угорском противостоянии на Балканах клонилась в сторону базилевса.

Глава 16

Ольга пушила Ярослава на чём свет стоит, заходилась в крике, от которого дрожала слюда в окнах. Князь молча, с отрешённым видом выслушивал её гневные слова, сидя на лавке у муравленой печи.

– Как мог ты?! Дочь нашу на позор отдал?! Латинянину поганому?! Что, доволен?! Вот они, соузнички твои! Вспомяни, как под Перемышлем бойню учинил круль Геза! Как батюшка твой ратоборствовал с ими! А ты?! Мириться, соузиться вздумал?! Стыд какой, Господи! Дочь нашу назад отослал угорец! Да топерича вся Русь над тобою смеяться будет! Позор, Господи, какой! Срам на главу мою! – бесновалась, вся багровая от возмущения, княгиня.

Что было силы она ударила кулаком по столу и грузно повалилась на лавку в стороне от Ярослава.

Досадливо морщась, Осмомысл глянул в её сторону. До чего отвратительна эта женщина! Как мог он жить с нею столько лет, как не было противно ему ласкать её по ночам?! На душе стало гадко, мерзко. Хотелось уйти, убежать куда-нибудь… Да куда угодно, лишь бы подалее от неё и от этой палаты!.. Но куда уйдёшь?!

Одно слово бросил он через плечо, едва разжав стиснутые зубы:

– Охолонь!

И снова Ольга взвилась, как укушенная, снова из уст её посыпалась ругань:

– Дурак ты! Дочь свою сгубить измыслил?! Сидишь тут! Рохля! Другой бы меч в руки взял да пошёл бы за позор дочерин мстить, а ты?! Задницу свою с лавки не подымешь! Всё по-лукавому хочешь! Да токмо никому твои лукавства не страшны! Никто тя не боится! Тебе в лицо плюют, а ты и доволен!

В конце концов Ярослав не выдержал.

– Хватит глупости тут молоть! Ишь, расшумелась! – прикрикнул он, обрывая её на полуслове. – Разберусь как-нибудь без твоих воплей истошных, что мне делать и как дочь свою устроить. Сама-то давно ли довольная ходила, говорила, что правильно, пора Фросе замуж идти! А теперь меня во всех грехах упрекаешь, безлепицу[136] молвишь! Помолчала бы! Без тебя тошно!

Зашуршала громко драгоценная парча. Поднялась княгиня, опёрлась руками о стол, ответила неожиданно спокойно и веско:

– За русского Фроську надобно отдать, за княжича какого. Одна вера, одна молвь, единые свычаи и обычаи. Легче тако-то вот. Сама я сим займусь.

Сказала эти слова Ольга, тотчас повернулась круто и вышла из палаты.

«Ну-ну. Давай дерзай! Ищи жениха! Токмо гляди не просмотри! Будто у нас на Руси все ладом живут!» – хотелось Осмомыслу крикнуть ей вслед.

Сдержался, остывая от жаркого спора, от обиды и неприязни, долго стоял у окна, молчал, смотрел на видные вдали главы собора Успения, думал невесёлую думу. В конце концов не выдержал, покинул горницу, хлопнув дверью, сбежал вниз с крыльца, велел седлать коня. Выехал шагом за ворота, окунаясь в вечернюю прохладу городских улиц, ударил скакуна боднями, ринул вниз с горы, к посаду. Оставив коня на попечение верного челядина, стойно вор, пробирался к дому Чагра, пролез, отодвинув доски забора, во двор, тенью юркнул к высокой теремной башне. Осторожно ступал по деревянным ступеням лестницы, протиснулся в дверь светлицы. Нежные белые руки обхватили его за шею.

– Настенька, любовь моя! – Слова потонули в страстном долгом поцелуе.

– Княже мой! Любый мой! Сожидала тя ночами бессонными! Мой ты, мой! Ничей более! – шептала женщина.

Он срывал с неё одежды, окунался лицом в каскад шелковистых волос, забывая обо всём на свете, отбросив прочь все свои дневные заботы, проваливаясь словно бы в иной мир, наполненный ароматами любви, красотой и счастьем.

Утром, неожиданно строгая, прямая, Анастасия скажет ему:

– Тяжела я, княже! Ребёнок будет… у нас с тобой!

Новость была и желанная, и радостная, и тревожная вместе с тем. Как поступить ему теперь, как быть?

Ярослав решил, что хватит ему таиться, красться по ночам к дому возлюбленной. Отец и братья Анастасии давно знают об их отношениях. Ни от кого это давно не тайна во всём Галиче. Он введёт её в дом свой и будет жить с ней, как с женой. А Ольга… Пусть крикливая дочь Долгорукого поступает, как хочет. Отошлёт он её от себя, как только представится удобный случай. Жить с ней под одной крышей становится для него невыносимым. И Владимир… Растёт чужой ему отрок, который дичится и знать его не желает, где-то рядом, но будто в стороне совсем. Избалованный, взбалмошный, уже, говорят, и не одну девку испортил в свои невеликие лета.

Нет, надо с этой труднотою кончать! Хватит, хватит терпеть! У него будет ребёнок! Если Анастасия родит сына, его он и сделает наследником, ему завещает галицкий стол!

Хотелось думать, что всё сложится легко и просто. Сам себя убеждал Ярослав, что так оно и будет, но в глубине души своей он осознавал, сколь придётся ему тяжело ломать этот устоявшийся, годами создаваемый мир взаимоотношений. И ещё: он понимал, чувствовал подспудно, что вступает на путь многотрудный и что ждёт на нём его немало тяжких, невозвратимых потерь.

Глава 17

Мысли на ум Семьюнке в последнее время приходили невесёлые. Давно ли, кажется, был он князю самым близким человеком, делился с ним князь самым сокровенным, а ныне… другие оттеснили, отодвинули его в сторону от златокованого галицкого стола. Это раньше могли они с Ярославом вдвоём долгие часы проводить вместе, говорить о делах, как высоких державных, так и мелких. Ныне стало инако… Окружили князя новые люди, невесть как, но первым ближником его стал отныне боярин Чагр. Влез к Ярославу в доверие, видать, чрез дочкину постель. А за Чагром тянутся его родичи – сыновья, племянники, братья двухродные и трёхродные. Обложили князя, как охотники волка, а он словно и не замечает, не видит ничего, очарованный красотою Анастасии. Спору нет, прекрасна собою сия белая куманка, куда там до неё княгине Ольге! Да только не всё же прелестью глаз меряется, следует и голову на плечах иметь. А князю – тем паче.

Возок медленно катил вниз по склону горы, клубилась пыль, скрипели колёса. В забранное слюдой оконце падал солнечный луч. Вечерело. По небу неторопливой чередой ползли белые облачка, тихо было, лёгкий ветерок шевелил листву на могучих дубах и буках.

Заканчивалось очередное лето, из подвластных Семьюнке сёл и деревень тиуны везли обильный урожай. Радоваться бы, но радости не было. Что-то он, Семьюнко, не учёл, чего-то не уразумел. Вот и приходится сидеть долгие часы сиднем дома, кусать недовольно уста и думать… В чём тут дело? Неужели только в этой девке, дочери Чагра? Говорят, она колдунья, знает многие травы. Вот и очаровала, верно, князя, обволокла его зельями своими, замутила рассудок. И теперь бог весть, что будет! Сокрушённо тряс сын Изденя головой. Вот ведь сколько путей прошли они с Ярославом вместе, плечом к плечу, сколь много добра сделали друг другу, а ныне… горько, обидно становилось бывшему отроку, а ныне владельцу обширных волостей.

Он спрыгнул с возка возле ворот своего дома, шёлковым платом вытер со лба проступивший пот, вознёсся на всход.

Челядины стелились перед ним в поклонах, верный слуга осторожно стянул с боярских ног тимовые сапоги, надел цветастые восточные чувяки с загнутыми кверху носками, затем подал лёгкое домашнее платно из белого сукна. Переоблачившись, Семьюнко поспешил в женин покой.

Боярыня Оксана вплетала в две золотистые косы жёлтые шёлковые ленты. Прекрасна была она в шёлковом халатике, под которым проступали пышные округлости грудей. Недавно она стала матерью, родила Семьюнке девочку. Ребёнка нарекли при крещении Еленой в честь Равноапостольной царицы, крохотная дочь мирно посапывала в колыбельке, и боярин, глянув на неё, умилённо улыбнулся. Одна отрада в жизни у него – семья. Слава Христу, хоть тут покуда мир и покой.

– Был во дворце? – спросила Оксана, закончив свою работу и отбросив косы за спину.

– Был. Да до князя не добрался. Говорят, занят он. Чагровы люди в хоромах на лестницах сторожу правят. Словно позабыл Ярослав, кто ему столько лет служил верно.

Семьюнко вздохнул.

– Ты не печалься, – стала успокаивать его жена. – Придёт час, вспомнят о тебе. Вон, бают, с уграми у нас размирье. Дочь Ярославову воротил круль, отослал от себя, не восхотел ожениться. А на кого князю опереться в час лихой, как не на таких, как ты. Пришлют за тобою вборзе.

Глядя в синие озёра жениных очей, на её остренький носик, слегка подрагивающий при разговоре, любуясь невольно её красотой, мало-помалу отходил Семьюнко от досады, он почти поверил сказанным мягким грудным голосом Оксаниным словам. Подумалось уже: а права ведь она! Куда князю Ярославу без преданных, добрых советников?! Чагр, что ли, станет дела править али дщерь его? Непременно понадобится Ярославу он, Семьюнко.

…Уже в сумерках явился внезапно к Семьюнке нежданный гость – боярин Коснятин Серославич. Приехал верхом, не в возке, и сопровождали его всего трое гридней. Одет был по-простому, в мятелию серого цвета поверх домотканой свиты, да в шапке войлочной, столь же серой и невзрачной. Сразу и не догадаешься, что боярин великий. Поприветствовал Изденьевича, вопросил о дочке, а затем, когда уединились они в горнице, завёл хитрый разговор:

– Ведомы всем, боярин, заслуги твои перед Червонной Русью. Помнят, как под Перемышлем ты в стан угорский ездил и как со Мстиславом Волынским мир творил, и как под началом Долгорукого ратоборствовал. И супротив Давидовича как ты ходил не единожды, кровь свою за Галич проливал. Не щадил ты себя, боярин, службу правил князю Ярославу верно и честно. И что получил ты за верность и честность? Что, много земли, холопов князь тебе дал? Куда там! Боярство от его едва получить ты смог. А топерича и вовсе что выходит? Князь-то о тебе позабыл. Одни Чагровичи у его в чести. Тако вот стало. Отныне ни тебя, ни меня, ни иных многих не слушает князь, совет не держит. Вскружила ему голову дщерь Чагрова, девка непотребная. О княгине своей и детях вовсе позабыл князь, живёт с Настаской сей, яко с женою венчанной.

Хоть и немало напраслины возводил Коснятин на Ярослава, но суть того, что творилось сейчас в Галиче, передал верно. Сошлась речь его с давешними мыслями Семьюнкиными. Согласился сын Изденя с Серославичем. Много правды было в его словах. Одобрительно кивал Семьюнко головой, а Коснятин, видя это, продолжал:

– Особо возмущает то, что княгиню Ольгу, дочь Долгорукого, позорит Ярослав. Не забывай, боярин, что у Ольги на Руси немало сторонников, братья её, Андрей и Глеб, владеют Суздалем да Переяславлем[137]. Ещё же один брат, Василько, от базилевса Мануила городки на Дунае получил. Не хотелось бы, чтоб из-за блудодейки Настаски ратное нахожденье на Червонной Руси началось. Ох, не хотелось бы!

– Что предлагаешь, Коснятин? – прямо спросил, перебивая многоглаголивого собеседника, Семьюнко.

– Да что я покуда предложить могу? – Серославич развёл руками. – Одного добиваюсь: чтоб мы, бояре, заедино стояли. Много меж нас недовольных Ярославом. Вот приехал, поделиться думами своими измыслил. И скажу тако: ежели вместе мы все станем, сумеем Чагра и его свору из княжьих хором вышвырнуть. А тамо… Князья меняются, а мы, бояре, остаёмся. Мы – соль Руси Червонной, мы – сила её. Без нас не стоять столу галицкому!

Закончил Коснятин молвь свою торжественно, смотрел он на Семьюнку, гордо приподняв обрамлённое круглой короткой бородой лицо.

Не возразил ему Семьюнко, ни слова супротив не молвил. Вспомнил вдруг, как взял под себя Ярослав тех двух девчонок, спасённых во время потопа. Не дал ему, Семьюнке, угодья их родителей – житьих. Не хотелось ему вспоминать о прежней княжеской милости, о детских годах, о дружбе былой с Ярославом, одно думалось: прав Коснятин! В них, в боярах великих, – сила земли!

Так и ответил, а уже провожая гостя, бросил, как бы невзначай:

– Ты, еже что, приходи. Али к себе зови. Есть, чай, над чем подумать.

…Довольный, покинул Коснятин Серославич Семьюнкины хоромы. Мнилось ему, что обрёл он в Красной Лисице единомышленника и союзника. А о том, что «дальше», Коснятин не говорил никому. Не время было, крепко покуда сидел на галицком столе ненавистный ему «Ярославка». Однако дела Серославича продвигались, медленно, но верно. И даже Настаску он в мыслях благодарил, что невольно помогала ему разжигать среди бояр недовольство князем и его нынешним окружением. Но, понимал Коснятин, час решительных действий ещё не пробил. Он научился ждать, быть терпеливым – и ждал, терпел, надеялся. Он чуял, как волк на охоте за добычей: скоро пробьёт его час.

…О разговоре с Коснятином Семьюнко никому не поведал, даже жене. Но в княжеских хоромах с того вечернего разговора старался бывать он как можно реже. Запали слова Серославича ему в душу.

Глава 18

На высоких сенях в деревянном тереме в Тисменице, даренной ему щедрым Осмомыслом, Андроник Комнин не только охотился и предавался греху с молодыми жёнками. Были у него и дела поважнее. Началось всё с того, что единожды явился к нему некий маленький колченогий человечек в чёрном одеянии. Долго кланялся, говорил визжащим тонким голосом, наконец завёл речь о главном:

– Моё имя Птеригионит. Недавно мне посчастливилось побывать в Константинополе. Я исполнял одно поручение архонта Ярослава. Так вот, я имел встречу и беседу с людьми, близкими к твоему двоюродному брату, сиятельнейшему автократору Мануилу. Мне велено передать тебе, царевич Андроник: базилевс не держит более на тебя зла за прошлое. Он ожидает, что ты верно послужишь империи ромеев. В скором времени в Галич прибудут послы автократора. Ты можешь возвратиться в империю.

– С чего вдруг базилевс сменил гнев на милость? – недоверчиво качая кудрявой головой, спросил принц. – И почему я должен верить тебе? Кто ты? Ради чего явился ко мне?

– Ты забыл меня. А ведь я не раз оказывал тебе важные услуги, светлейший. – Птеригионит рассмеялся, обнажив уродливые лошадиные зубы.

Смех евнуха, скрипучий, противный, с провизгом, помог Андронику вспомнить кое-что из прошлого. Он долго молчал, сурово глядя на смуглое лицо улыбающегося скопца, затем поднялся во весь свой огромный рост и прикрикнул громко:

– Помню, как ты вынюхивал в Палатии в гинекее! И как базилисса Ирина гневалась на тебя! Наверное, было за что! Где же ты был потом?! Укрывался в Галиче?! Отвечай!

Улыбка исчезла с лица Птеригионита. Евнух стал не спеша, опуская некоторые подробности, рассказывать, как попал он впервые в Галич и какие важные дела пришлось ему выполнять по приказу князя и княгини.

– Значит, отравил архонта Ивана тоже ты! Ну и злодей же ты, однако! – усмехнулся Андроник. – Одного не пойму: почему не убил ты его раньше? Зачем было пускать стрелу в эту самую архонтиссу Марфу, жену Изяслава Давидовича и возлюбленную архонта Ивана?

– Тогда архонтисса Ольга не заплатила бы мне ни обола. Сказала бы: архонт Иван погиб в бою. Не поверила бы, что сулицу пустил я. А архонтисса Марфа могла о многом догадаться. Пока она находилась рядом с архонтом Иваном, мне было трудно на него влиять.

– То, что ты говоришь, справедливо. А вообще-то, ты весьма мерзкая тварь, евнух! – заключил громким, заставившим скопца вздрогнуть голосом Андроник. – В другой час я приказал бы повесить тебя на ближайшем суку! Но раз ты принёс доброе известие о том, что базилевс Мануил меня простил… Твои слова, конечно, следует проверить. Но если это правда, не вернёшься ли и ты в Константинополь? Здесь тебя по головке не погладят, узнав, что ты натворил у угров. Да, ты ловок, бестия! А мне такие, как ты, нужны!

– Я с радостью соглашусь сопровождать тебя, о доблестный, в твоём пути на родину. Смею надеяться, у тебя впереди большое будущее, сиятельный! – тотчас согласился евнух. – Мне нужен такой покровитель, как ты. Служить тебе я почёл бы для себя великим благом и великой честью!

– Довольно слов! – недовольно поморщился Комнин. – Дождёмся послов базилевса. Меня он, конечно, может обмануть. Заманит в Константинополь и бросит в темницу, я его знаю! Но, думаю, он так не поступит. Он слишком будет дорожить дружбой с архонтом Ярославом. Ему надо сейчас победить угров, и кто, как не оскорблённый королём Иштваном архонт Галича, станет базилевсу Мануилу главным союзником. Вот почему, Птеригионит, я готов поверить твоей болтовне. Но… подождём послов. Не будем спешить. Сейчас ты уползёшь в Галич и будешь сидеть там, тихо, как мышь. А потом… Я тебя позову, когда настанет нужный час.

Принц брезгливым жестом руки указал Птеригиониту на дверь. Маленький человек, всё поняв, тотчас скрылся, словно провалившись в прохладу тёмных осенних сумерек.

Взобравшись на своего неизменного ослика, поспешил евнух в Галич. Дорогой он думал о том, что все властители, с кем бы ни приходилось ему встречаться, его презирали. И этот Андроник, и базилисса Ирина, и Бела, и Иван, и княгиня Ольга, и Давидович. Все, кроме одного, который, кажется, его понимал и даже по-своему жалел. Этим одним-единственным был Ярослав Осмомысл, князь Галича.

Глава 19

Сразу две горькие вести, словно вороны чёрные, прилетели в Галич этой осенью. В Зимино, под Владимиром, в своём любимом сельце тихо скончалась вдовая княгиня Рикса, мать волынского князя Мстислава. Ярослав с горечью вспоминал, как когда-то давно долго убеждал он её стать ему союзницей, как назвал сестрой и как после Рикса почасту бывала у него в Галиче, как встречала его после победы над половцами. Вот истинная была княгиня – гордая, мудрая, всегда готовая совет дельный дать. Это благодаря ей в первую голову заключил он, Ярослав, крепкий союз со Мстиславом Волынским и благодаря ей в конце концов разбили они самохвального наглеца Давидовича. Его успехи стали и её удачей. И вот… необратим, скор бег времени. Рикса ушла из этой жизни, из этого мира… И некому больше приехать в Галич, не с кем потолковать по душам о своей жизни, о семье и о детях. Слёзы застили Ярославу глаза.

Другая новость была и того горше. В Познани отдала душу Господу последняя, самая младшая из его сестёр, Евдоксия, бывшая замужем за князем Мешко. Умерла она при рождении сына, названного Владиславом. Хрупкая, болезненная, слабенькая Евдоксия – Ярослав любил её паче других своих сестёр, они росли вместе, маленькие ходили, держась за руки. Хоть и нравная была отцова любимица – то колола его иголками, то щипалась, то отнимала у него тряпичные игрушки. Он ребёнком почему-то всегда ей уступал – и в спорах детских, и в играх. Может, потому что единожды отец сказал ему: «Се молодшая сестрёнка твоя. Оберегай её. И уразумей – девочка она. Слабая, а ты – муж, ты – сильный. И должен слабых беречь и уступать им».

В браке с Мешком она, кажется, была счастлива. По крайней мере, несмотря на суровый нрав, познанский князь супругу свою любил. Вот только ребёнка никак не могла Евдоксия родить. Когда же наконец забеременела, радовалась, стойно девочка, с нетерпением ожидая появления малыша.

«Будет вборзе у тя племянник али племянница!» – писала она брату в Галич, обещая приехать и показать младенца. Увы, не суждено было ей вкусить земного счастья материнства. А сын её выжил, выкормили его ближние панны, говорят, здоровый родился мальчик, достойный вырастет, Бог даст, у Мешка наследник.

Познанский князь, похоже, долго не горевал. В то же лето оженился он вдругорядь, взял в жёны немецкую принцессу, племянницу императора Фридриха. И снова, по слухам, готовится стать отцом.

Ярослав Мешка не осуждал. В конце концов, жизнь на земле продолжается, несмотря на тяжкие невосполнимые потери. Лях просто не стал терять времени и заручился выгодным союзом с Германией. Произойди такое и с ним, Ярославом, тоже постарался бы использовать имеющиеся возможности.

Возможности… Что говорить, когда у него есть она, Настя! Она для него теперь – всё, с нею он любые невзгоды одолеет, любую беду переживёт!

Когда приходила она к нему в покой каждую ночь, забывал он обо всём на свете, мир сужался для него, дела державные уходили куда-то в сторону, казались неважными, второстепенными, мелкими, он не вспоминал о них, погружаясь в серую бездну прекрасных очей, зарываясь лицом в шелковистые волосы, вдыхая аромат её благовоний, чувствуя рядом её тёплое, исполненное любви тело. Кроме этого, не было для него ничего. И в этом нескончаемом наслаждении, в любви, в уходе от дел и крылась его главная жестокая ошибка. Он поймёт после, что, перестав заботиться о земле своей, о Червонной Руси, забыв о том, что наступило для неё сейчас «время сберегать», погубил он и свою любовь, и жизнь свою, и многих других людей исковеркал. Но то будет позже. Сейчас же он предавался ласкам ненасытной до плотских утех молодицы и ждал от неё ребёнка. Остальное отошло в сторону, не замечал Ярослав хмурых взглядов друга детских лет Семьюнки, не видел лукавых перемигиваний Коснятина с Зеремеем Глебовичем, не смотрел в полные немого бешенства глаза Ольги.

А надо было ему всё это видеть, всё примечать. Беда наваливалась, надвигалась, как туча чёрная на небосклон, и недалёк был день, когда окажется он один посреди бушующей стихии страстей, посреди бури, унять которую сможет лишь ценой тяжких утрат.

Глава 20

Узенькая голубая ленточка Быстшицы блестела меж холмами. Громко журчала вода в ручье, пенистым потоком, разбиваясь о камни, бежала к реке, проваливалась в глубокий овраг, растекалась вширь у самого впадения. Здесь вода была прозрачная, чистая, каждую песчинку на дне было видать. Осторожно, ковшиками зачерпывали жители Люблина водицу сию из ручья, несли в вёдрах на коромыслах до дому. Вода ключевая, по старинным поверьям, была целебной, дарила здоровье и долголетие.

Старый боярин Лях вздыхал, качал седой головой. Ветер ворошил густые взъерошенные волосы. Жить бы да жить, радоваться тёплому осеннему солнышку, греть на крыльце старые кости, пить водицу молодильную, так нет ведь – мысли недобрые будоражили ум боярина. Вроде неплохо устроился он в Люблине, сёла имел в округе, пашни обширные, а тянуло домой, в Галич. Там, возле стола златокованого, видел он себя, там, считал, было его место.

После гибели супруги Млавы Лях так и не женился, жил бобылём. Когда помоложе был, так водил к себе гулевых девок, предавался с ними сладкому греху. Теперь куда уж – сыны выросли. Старшему, Володиславу, шестнадцать годков стукнуло, двое молодших – Яволод и Ярополк, тоже не чада малые, вытянулись вверх, что дерева стройные, уже и отца выше будут.

О детях своих и думал Лях тяжкую думу. Часами сиживал на берегу ручья, глядел в воду, видел своё отражение – морщинистого старика с нечёсаной долгой бородой и тусклым, угасающим взором.

Посылал в Галич тайно Лях своих верных людей, велел проведать, как живёт, чем дышит Русь Червонная. Всё сомневался он, всё не решался створить то, что давно напрашивалось. Разговор серьёзный с сынами назревал, но неведомо, завёл ли бы его старый боярин, кабы давеча невзначай не услыхал он, как Володислав с Яволодом баили меж собой в горнице.

Тонким, звонким голосом первенец Млавин разъяснял молодшему:

– Давно слухи такие ходят. Матушка-то наша, боярыня Млава, полюбовницей была князя Владимирки. И сказывают, будто уже когда она мною тяжела была, отдал её князь замуж за отца твоего. Выходит, я княжич. За то, верно, и преследует семью нашу галицкий Ярослав. Ведает, кто я есмь на самом-то деле.

– Ты, брат, небылицы всякие не слушай. Мало ли, о чём люди бают. Язык, он – без костей, – возражал старшему братцу не по летам рассудительный Яволод.

Голос у него был слегка с хрипотцой, говорил он медленно, неторопливо, словно взвешивал каждое слово.

– А ежели даже и тако, дак кто что видел, кто что топерича докажет. Мало ли с кем мать путалась? У неё, верно, и после полюбовники водились. Может, и мы с Ярополком от какого князька на свет белый появились.

– Вы позже уже родились! – промолвил Володислав резко, с явным возмущением. – Не может такого быти! Да и на отца вы похожи оба! Высокие, власы тёмные. А вот я… я не в вашу породу. Влас более светел, и росту не столь великого. Князь Владимирко, сказывают, таким же был.

– Ох, братец, братец! Опасное ты измышляешь. Не дай бог, проведает кто о толковне нашей да князю Ярославу о том донесёт. Как бы не подослал князь к нам убивцев! – остерёг Володислава Яволод.

Неведомо, чем бы окончился сей разговор в горнице, да явилась челядинка убирать посуду. При ней прикусили братья языки, сидели тихо, молча, а потом разошлись каждый по своим делам. Старшой умчал на охоту, Яволод же, прихватив с собой Ярополка, поспешил на речку, неся с собой удилища.

С той поры Лях потерял покой. Надо же, оберегал как мог сынов от слухов и сплетен, а пробрались-таки они к нему в дом. Язык бы поганый вырвать тому, кто сию гадость Володиславу в уши нашептал. А меж тем… слух тот, может, и верный был. Дыма без огня не бывает. Ведь и в самом деле похож Володислав на покойного Владимирка. А что Млаву он, Лях, взял тяжёлой, то – брехня! Опять же не одного Владимирку ублажала покойная его жёнка, многие боярчата у неё в постели побывали. Вот, к примеру, тот же Коснятин. Пригрела на груди у себя змею Млава, а змея-то и укусила, вонзила в неё жало смертоносное! Отомстить бы сему Костьке, ироду, да сил недостаёт! Уже ходит по дому он, Лях, и то с трудом, ноги шаркают по полу, а без трости и вовсе на крыльцо не взойти ныне.