Ярослав и Анастасия

– Прости, о божественный автократор! Я не постиг в полной мере преподанной мне мудрости. Просто я… я хочу блага империи ромеев, – пролепетал испуганный потомок Арпада.

Мало-помалу базилевс остыл и сел обратно в кресло.

– Надо расстроить брак Иштвана с дочерью галицкого князя. Как это сделать? Подумай, Бела. Наша мерность поручает тебе это дело. Только чтобы без яда, кинжала и прочих гадостей. Ты понял меня?

Бела кивнул, стукнувшись лбом о пол.

– Тогда иди. И знай: сегодня ты меня разочаровал.

Подобрав полы одежды, Бела поспешил покинуть покой императора. Он долго шёл по широким коридорам дворца, ловя завистливые взгляды придворных. Царевна Мария, облачённая в красную столу[123], в мафории[124] голубого цвета на русых волосах, проскользнула вверх по лестнице в сторону гинекея[125], сопровождаемая двумя лоратными патрицианками[126]. Заметив угорца, она остановилась, надула пухлые пунцовые губки, недовольно наморщила мясистый нос с горбинкой и насмешливо промолвила:

– У тебя такой жалкий вид, Бела. Что, досталось от отца?!

– Напротив, базилевс был ко мне милостив, как всегда, – ответил ей Арпадович.

– Не лги! Некоторые добрые люди слышали, как император кричал на тебя. В этом дворце, дорогой «женишок», стены имеют уши. Знай это.

Мария неожиданно рассмеялась.

Скрипнув зубами, Бела смолчал и, пропустив женщин, ринулся вниз по крутым ступеням. Он поспешил покинуть ненавистный Влахерн и в сопровождении небольшого отряда стражи направил стопы к угорскому подворью, расположенному на берегу бухты Золотой Рог.

«Найди способ, как расстроить брак». Легко сказать, а как, как это сделать? Мучили сына Гезы неприятные мысли.

«Вот не справлю дела, и прогонит меня базилевс, чего доброго. И придётся мыкаться в нищете, сидеть тут в заложниках!» – кусал в отчаянии Бела уста.

На угорском подворье встретил его Фаркаш – молодой барон, не так давно взятый к нему в услужение. Покуда вёл он себя почтительно, тихо и различные мелкие поручения выполнял толково. Но, бог весть, сумеет ли этот Фаркаш проворить дела более сложные и трудные.

К нему от безысходности и решил обратиться Бела. Рассказал во всех подробностях о разговоре с императором, только о недовольстве Мануила и гневе царственном смолчал. Фаркаш думал недолго, тотчас поклонился ему в пояс и предложил:

– Есть, королевич, один человек. Как раз недавно он приехал в Константинополь из Руси. Он скопец. Его имя – Птеригионит. Думаю, он сумеет помочь тебе в столь нелёгком деле.

– Птеригионит. Крылышко. Странное прозвище. – Бела нахмурил чело, пожал плечами. – Где ты его нашёл?

– Он сам отыскал меня. Явился сюда, на наше подворье. Попросил поделиться новостями.

Бела глянул на простоватое, озарённое угодливой улыбкой лицо Фаркаша.

«Слишком прост, чтобы лукавить», – подумал Арпадович, по привычке кося по сторонам глазами, и продолжил свои расспросы:

– Ты знал этого скопца раньше? Откуда?

– В первый раз он встретился мне года четыре назад, в Фессалониках, в таверне. Как раз он и посоветовал мне отправиться в Константинополь.

– Насколько я помню, четыре года назад в Фессалониках умер один русский князь. Иван, кажется. Говорят, он спорил с князем Ярославом за Галич. Или я ошибаюсь?

– Ты не ошибаешься. Именно в те дни в Фессалониках скончался некий Иван Берладник. Он приходился владетелю Галича двоюродным братом.

– Не приложил ли этот самый евнух руку к его смерти? Как ты полагаешь, барон?

Фаркаш развёл руками:

– Его вина не доказана, королевич. Но больше я евнуха Птеригионита не встречал… вплоть до вчерашнего дня.

– Вот что, Фаркаш. Как можно скорее доставь этого Крылышка сюда, ко мне. Будет к нему одно дело, – приказал Бела.

«Поглядим, что за птица. Может, с его помощью и удастся мне выполнить повеление базилевса», – подумал сын Гезы.

В чёрных, чуть раскосых глазах его заиграли искорки надежды.

Глава 13

Шурша шёлковой хламидой, Птеригионит распростёрся перед Белой ниц. Он долго лежал, слушая, как королевич на греческом языке предлагает ему опасное, многотрудное дело.

– Мне стало известно о намерении моего брата Иштвана, короля угров, вступить в брак с дочерью галицкого князя Осмомысла. Следует расстроить эту свадьбу. Если ты сумеешь помочь мне в столь щекотливом деле, я не пожалею золота, – коротко, не вдаваясь в подробности, сказал Бела.

Он с силой стиснул пальцами подлокотники стольца. Волнение охватывало молодого угорца, он чувствовал, что рискует и что ставит себя, своё грядущее благополучие в зависимость от этого маленького невзрачного человечка, который сейчас валяется у него в ногах, но который может изменить многое… очень многое как в судьбе самого Белы, так и в исходе долгого ромейско-угорского противостояния.

Птеригионит наконец несмело поднял голову. Лицо его озарилось заискивающей улыбкой, выставились наружу уродливые лошадиные зубы.

– Постараюсь помочь тебе, светлый принц. Я знаю, что надо делать. Только… У меня будут к тебе две просьбы.

– Говори, – нетерпеливо потребовал Бела.

– Первое. Я не смогу обойтись в нашем деле без помощника. Прошу, дай мне в подмогу барона Фаркаша.

– Хорошо. Отныне Фаркаш поступает в твоё распоряжение, – согласился Бела.

– И второе. Дело твоё требует немалых затрат. Нужно серебро. Много серебра.

– Я дам тебе серебро. Столько, сколько ты попросишь. Когда ты сможешь отправиться в путь?

– Хоть сейчас, о светлый принц. Но перед тем, как ехать в Угрию, я должен побывать в Фессалониках.

– Это ещё зачем?

– Для успеха нашей затеи мне будет нужен ещё один человек. И я знаю, как заставить его оказать нам необходимую помощь.

Маленькие глазки скопца плутовато блестели.

– Пусть светлый принц не беспокоится. Евнух Птеригионит знает, что делать и как делать.

Довольно убедительно говорил маленький человек, и Бела проникался уверенностью, что план его, подсказанный базилевсом, будет исполнен.

Он отсыпал скопцу серебра, сказал, что по окончании дела даст ещё больше, и велел ему незамедлительно собираться в дорогу.

…Фаркаш и Птеригионит выехали из Золотых ворот Константинополя рано утром, на рассвете. Городские улицы были в этот час пусты. Никакие зеваки не обратили внимания на необычную парочку – трясущегося на ослике маленького евнуха, облачённого в долгую серую хламиду, и рослого усатого угорца в цветастом жупане и высоких сапогах со шпорами, ехавшего верхом на породистом аргамаке[127].

Сперва путь их лежал в Фессалоники. Фаркаш недоумевал и приставал к евнуху с вопросами, зачем они туда едут, ведь Угрия находится совсем в другой стороне. Сделав такой крюк, они только потеряют много времени.

– В Фессалониках нас ждёт одна важная встреча, – коротко отвечал скопец и угрюмо отмалчивался, наотрез отказываясь удовлетворять любопытство угорца.

…Они остановились в одной из таверн на берегу залива Термаикос. Обедали простой бобовой похлебкой и козьим сыром. Быстро утолив голод и выпив чару белого вина, Птеригионит осмотрелся по сторонам.

– Нам нужна одна женщина, гетера[128]. Её зовут Лициния, – обратился он к хозяину таверны. – Не помог бы ты, добрый человек, нам её найти.

– Лициния иногда приходит сюда по вечерам. Но, вообще-то, она теперь служит у одного знатного и богатого человека. Вряд ли она согласится провести ночь с твоим другом. – Пожилой грек с сомнением глянул на Фаркаша.

– Вот тебе серебряная монета, – предложил ему Птеригионит. – Пошли за ней. Скажи, что её очень хочет видеть один старый знакомый.

…Пышногрудая черноволосая гетера, молодая красивая гречанка лет двадцати пяти, евнуха не узнала, Фаркаша же она вовсе никогда ранее не видела. Удивлённо блестели в тусклом свете чадящего светильника на столе глаза цвета южной ночи.

– Что вам от меня надо? Кто вы такие? – спрашивала она. – Откуда вам известно моё имя?

– Не помнишь меня, красавица? – Птеригионит улыбнулся, выставив зубы, чем заставил женщину недовольно поморщиться. – Тогда я тебе напомню. Четыре года назад. Ты была такой же молодой и красивой. Я привёл тебя к одному русскому архонту. Беглому архонту. Его звали Иван Берладник.

Лициния испуганно вскрикнула и прикрыла рукой рот.

– Я вижу, ты вспомнила. Архонт умер однажды утром, после бурной ночи с тобой. Полагаю, ты подсыпала ему в вино какого-нибудь снадобья.

– Это ложь! – воскликнула пылкая гречанка. – Это ты его отравил!

– Я? Да как я мог это сделать? Когда архонт умер, я был уже далеко от Фессалоник. Он послал меня в Галич, хотел разведать, как там обстоят дела. Да и зачем было мне убивать того, кто меня кормил со своего стола? – Хитрый евнух умело плёл свою паутину.

Гетера умолкла, стала беспокойно озираться. Нечего было ей возразить, вспомнила она, как боялась, что заподозрят её в отравлении русского князя.

Меж тем Птеригионит продолжал:

– На твоём месте я бы постарался покинуть Фессалоники. Мало ли что. У некоторых людей цепкая память. У меня есть к тебе предложение. Хорошее предложение. Ты молода, красива, сможешь не одному мужчине вскружить голову.

– Что ты хочешь от меня? – спросила Лициния.

– Такая красавица, как ты, не беглецов должна ублажать, а лиц королевской крови.

– Мой нынешний друг достаточно богат, – хмыкнула гетера. – Я не нуждаюсь в милости королей.

– А вдруг он узнает о русском архонте? – С уст скопца исчезла улыбка, лицо его стало серьёзным и злым.

Лициния задумчиво потеребила пальчиком с накрашенным ногтем нос.

– Говори, какая тебе нужна от меня услуга? – после недолгого молчания наконец спросила она.

– Мы с моим другом едем в страну угров. Хотим, чтобы ты сопровождала нас. Мы купим тебе богатую одежду, неплохо устроим. А ты… твоей целью будет соблазнить молодого короля, – пояснил ей Птеригионит.

– Чтобы в одно солнечное утро его обнаружили мёртвым в постели со мной? И меня казнили как убийцу? Я не стану играть в такие игры! – решительно заявила гетера.

– Успокойся. Ни у кого и в мыслях нет убивать нашего дорогого и горячо любимого короля Иштвана. Просто… король хочет поразвлечься. Пока он холост… В скором времени к нему доставят будущую жену, и юный монарх… Одним словом, он не хотел бы осрамиться. Ему необходим некоторый опыт…

– Не верю тебе. – Гречанка тряхнула волосами.

– Можешь не верить, но есть ли у тебя выбор, красавица? Виселица, а если не она, так темница или нищета вечная. В Угрии же тебя ждёт богатство, немалое богатство. Мы с Фаркашем потребуем от тебя… просто некоторой услуги. Правда ведь, друг мой? – Птеригионит, снова оскалив в улыбке зубы, повернулся к молчавшему доселе барону.

– Это так, – подтвердил Фаркаш.

Лициния примолкла, на этот раз надолго. Смотрела она на чадящий светильник, вздыхала, с опаской поглядывала на евнуха и его спутника. Наконец она выдохнула, выдавила из себя с силой:

– Я согласна. Нет мне другой дороги.

– Начало положено, – шепнул на ухо Фаркашу довольный Птеригионит.

Глава 14

Вода в Блатенском озере отливала яркой синевой под безоблачным куполом небес. Лёгкий ветерок приятно обдувал разгорячённые долгой стремительной скачкой лица. Который день шла на лесистых берегах озера королевская охота. Лаяли до хрипоты псы, трубили в рога ловчие, угорская знать, разряжённая в яркие кафтаны, жупаны, кинтари[129], без устали гоняла по долинам быстроногих оленей и мохнатых диких вепрей. Свистели стрелы, ржали кони, вечерами в лагере под Веспремом рекой лилось янтарное вино. Веселье, шутки, смех сменяли бешеную скачку и крики. На вертелах жарилась добыча, изголодавшиеся за день бароны с довольным урчанием поглощали свежее мясо убитых животных. А наутро всё начиналось снова – скачки, погони, схватки со зверем.

Фаркаш долго искал удобный случай подъехать к королю и заговорить с ним. Пребывание в Константинополе научило его быть осторожным и рассудительным. Уже не рубил он, как на пороге юности, сплеча, а выжидал, как затаившийся хищник, того мгновения, когда почти невозможно будет промахнуться. И вот на пятый день ловов, когда ехали они трусцой вдоль берега озера, заметил Фаркаш, что румяное, дышащее здоровьем лицо молодого короля Иштвана сделалось скучным и угрюмым. По всему было видно, что охота надоела молодому монарху. Ехал он медленно, отпустив поводья, хмуро взирал на синеву Балатона, устало морщился, слушая безмерную похвальбу и пьяные рассказы баронов о давешнем лове. И Фаркаш рискнул. Незаметно подъехал он к молодому королю, поравнялся с ним, завёл неторопливый разговор:

– Я вижу, ваше величество вполне насытился охотой. Может, следует вам заняться иным делом?

Иштван с удивлением приподнял бровь.

– О чём ты говоришь, барон?

Лицо его сразу оживилось.

– Вы молоды, ваше величество. Полагаю, найдутся женщины, которые доставят вам удовольствие. Не всё же время скитаться по лесу в поисках зверя. И не вечно воевать. Иногда можно позволить себе вкусить иных прелестей.

– Ты же знаешь, Фаркаш, что у меня есть невеста. Русская княжна, Евфросинья. Моя дорогая матушка уже всё за меня решила! – Иштван недовольно поморщился.

– Но вы ведь уже не ребёнок, государь. Вы сами вполне созрели для важных решений. Стоит ли вам во всём слушать вашу матушку? – Последние слова Фаркаш произнёс тихо, почти шёпотом.

Иштван опасливо огляделся по сторонам. Шумная свита баронов немного отстала от них и отъехала в сторону от озера, лишь трое верных слуг держались несколько позади короля. В любой миг готовы они были обнажить свои огромные двуручные мечи и броситься на его защиту, если бы такая потребовалась.

– Что ты предлагаешь? – продолжая хмуриться, резким голосом громко спросил Иштван.

– Здесь неподалёку есть одно место. Небольшое загородное поместье. Там можно остановиться и весело провести время.

Иштван задумался, прикусил губу. Верно говорил Фаркаш – он уже далеко не мальчик. Мать навязала ему невесту – толстощёкую галичанку, совсем ещё девчонку, которая ему совсем не пришлась по нраву. Их обручили наскоро в соборной церкви в Эстергоме, после чего Ярославну отослали в Тормово, в монастырь – пускай поживёт там пару лет, пока станет взрослой и сможет рожать ему, Иштвану, здоровое потомство.

Но, в конце концов, он ведь король, а не кукла какая тряпичная! В восемнадцать лет он сам способен выбрать себе будущую жену. Мало ли что там думает мать. Она полагает, что без помощи галицкого князя он не сможет победить ромеев. Как бы не так! Да он ещё не раз покажет на поле брани этому самому Мануилу свою отвагу и свою силу! Он отгонит его за Дунай, за Балканы! Пусть убирается в свой Константинополь и сидит там, дрожит за свою шкуру!

– Хорошо. Говори, куда ехать, – ответил наконец молодой король согласием на предложение Фаркаша.

Они свернули с прибрежной тропы и понеслись рысью по пыльному шляху.

…Лёгкий шёлк цвета морской волны приятно обрисовывал стройную фигуру. Уста покрыл слой коринфского пурпура, долгие ресницы были подкрашены, брови подведены сурьмой, на иссиня-чёрных волосах красовался невесомый полупрозрачный плат. Трудно было узнать в нарядно одетой красавице вчерашнюю портовую гетеру. Сияла она прелестью, притягивала мужской взор обаянием улыбки, а манерами походила на знатную гречанку, благо Птеригионит оказался неплохим учителем. Даже имя Лициния сменила молодая женщина на благозвучное «Мария».

– Ты должна забыть о том, кем была раньше, – давал ей последние наставления евнух. – Ты станешь любовницей короля, сможешь влиять на самые важные дела, которые будут твориться в этой стране. Помни, что императрица Феодора была в юности цирковой артисткой, а будущая супруга двух базилевсов Феофано прислуживала в таверне. И обе они возвысились благодаря, в первую очередь, своей красоте. Ну и здесь… – Птеригионит постучал себя по лбу. – Кое-что у них имелось. Вот и тебе предоставляются неплохие возможности.

Лициния-Мария молчала. Она не верила в добрые намерения евнуха и его дружка, держалась настороже, но соблазнить короля угров хотела. Встречу с ним ждала она как некое захватывающее приключение. И когда явился к ней этот пропахший лесом и конским потом юнец, оказавшийся грубым и бесцеремонным, испытала она немалое разочарование.

– Ты кто? – спросил он, стряхивая с дорожного кафтана пару сухих листьев. – Ты гречанка? Я воюю с греками.

– Моё имя Мария. И да будет тебе известно, что не все греки – друзья императора Мануила.

– Ладно, хватит нам заниматься пустыми разговорами. Сними с меня сапоги и раздевайся сама! И поспеши! У меня нет времени на глупости! – приказал король.

Он опустился на стул и позволил ей стянуть с себя высокие сапоги с боднями.

После, когда она послушно разделась и легла, он набросился на неё, словно дикий зверь. Она успокоила его, позволила ему удовлетворить плоть, а затем возбуждала раз за разом, как умела, с удовлетворением замечая, как дикость варвара сменяется в молодом Иштване восторгом от соития. Дело своё Лициния-Мария знала хорошо. День, вечер и ночь провёл король угров в постели с красавицей-гречанкой.

– Я возьму тебя с собой. Увезу отсюда, – говорил он после. – Сделаю тебя королевой, посажу на трон.

– Но ведь у тебя есть невеста? – лукаво щурясь, спросила Мария.

– Я выгоню её! Велю убираться к своему отцу! На что мне эта девчонка?! Некрасивая, толстая, как пирожок! Ты мне нужна! Ты!

Бывшей гетере сделалось вдруг страшно. Мало ли что болтал там Птеригионит об императрицах. Сейчас другое время, и знала она твёрдо, что никакой королевой ей никогда не стать. Захотелось убежать, скрыться от этого гадкого евнуха. Или убить его, что ли? Подкрасться ночью да заколоть кинжалом. Она сможет, хватит у неё решимости и силы. Но что потом? Опять портовая таверна, грязь, пьяные моряки? Нет, даже думать о той, прежней, жизни Мария-Лициния не хотела. И когда утром король наконец покинул её ложе, она никуда не ушла, никого не убила. Осталась она сидеть на ложе, растрёпанная и усталая после ночного бдения, совершенно не зная и не понимая, что же теперь её ждёт.

А тем часом Фаркаш, неотлучно сопровождавший короля в обратном пути к Блатенскому озеру, осторожно спрашивал:

– По нраву ли вам пришлась эта гречанка? Говорят, она красива и умна.

– Ты прав, Фаркаш. Я подумаю, чем тебя наградить. Бывают же женщины! – Иштван тяжело вздохнул.

– В чём печаль ваша, государь? – спросил, нарочито хмурясь, Фаркаш. – Вам чем-нибудь кто-нибудь не угодил?

– Нет, друг мой. Не в том дело. Я бы… я бы хотел отослать обратно к отцу свою невесту. Но моя мать…

– Ваша мать? – удивился Фаркаш. – Вот что я вам посоветую, государь. Сходите-ка вы к епископу Луке. Насколько я знаю, он противится вашему браку с дочерью галицкого князя. Думаю, он найдёт способ повлиять на вашу мать.

– А ведь ты прав! – воскликнул обрадованный Иштван. – Как я сам не додумался? Точно! Епископ Лука мне поможет! Отошлю противную девчонку восвояси – и тогда заживу, как и подобает королю! Женюсь на какой-нибудь красавице королевских кровей…

– Конечно, ваше величество, конечно. К примеру, у австрийского герцога Генриха, кажется, есть красивая дочь. Чем не королева Венгрии? – заметил Фаркаш. – А не она, так другие найдутся.

Барон мысленно потирал руки и благодарил Бога. Кажется, их с Птеригионитом план сработал. А дальше… Король благоволит к нему. На что, в конце концов, сдался Фаркашу этот Бела! Если всё сложится как надо – он останется в Угрии и займёт место в свите короля. А евнух пусть проваливает в свой Константинополь!

…Продолжалась на просторах Европы хитроумная игра страстей, кипела на Балканах война, и всё новые и новые люди втягивались в нескончаемую цепь событий, в запутанный клубок противостояний.

Глава 15

Давно не учинялось на княжеском дворе в стольном Галиче таких шумных и многолюдных пиров. Как в давние уже времена покойного Владимирки, вздымались чары с пенящимся олом и мёдом, произносились здравицы, плясали меж столами весёлые скоморохи. Яств обильных на столах было немерено. Чего только не сыскать здесь! Тут и рыба разноличная, и фрукты заморские, и зажаренные целиком молочные поросята, и лебеди в сметане, и медвежатина, и кабанина. Текли в ендовы[130] вина красные греческие и белые угорские, ол тёмный ячменный соседствовал со светлым пшеничным, густая сливовица стояла рядом с бочонками, наполненными крепким мёдом. Не скупился князь Ярослав, на широкую ногу устроил он празднества в честь своего двухродного брата, царевича Андроника Комнина.

Вчерашний беглец восседал по правую руку от князя, облачённый в дорогие одежды: в фиолетовом аксамите[131], в шапке с собольей опушкой, в красных тимовых сапогах. Подымал он чашу – ритон[132], говорил на правильном русском языке, не коверкая слов, хвалебные речи, благодарил князя за оказанный ему добрый приём.

На пиру Осмомысл торжественно провозгласил, обращаясь к своим ближним боярам:

– Земля моя! Бояре земские и люди градские! Сподобил нас Господь чести лицезреть великого гостя – брата нашего, кир Андроника, единокровного нам по матери его, архонтиссе Ирине Володаревне, единоверного нам по равноапостольному Константину[133]. День этот навсегда, на веки вечные вписан будет буквецами златыми в летописи славного города нашего, поскольку впервые принимает он в своих стенах потомка столь великого множества славных царей и цариц, наследника величайшего из всех земных престолов!

По Божьему соизволению странником нищим, гонимым судьбою пришёл он к нам, и тем дороже должен он быть для нас, тем теплее будет наша забота о его благе. В кормление дорогому гостю даю я свои города – Тисменицу, Толмач и Хотимир со всеми ловищами, лебедиными, гогольными и турьими займищами. Пусть заменит ему роскошь и богатство великого Царьграда охота на диких туров в лесах наших! Пью за здоровье твоё, брат Андроник!

Смыкались со звоном чары с хмельным питьём, шумно приветствовали приближённые князя улыбающегося Андроника, отмечали его храбрость, ловкость и силу. В заснеженных карпатских лесах не одного дикого тура убил он, не одного оленя догнал, не одного медведя заколол рогатиной. Хоть и ромей был Андроник, а не было в нём ничего келейно-завистливого, льстивого, изнеженного, не жаловался он ни на холодную зиму, ни на то, что вынужден жить изгнанником и рассчитывать лишь на милость и доброту Ярослава.

Многим по нраву был рослый, сильный ромейский царевич, особенно же вздыхали по нему боярские жёны и дочери. До женского пола был Андроник так же охоч, как и до поединков с дикими зверями. В теремах шептались, что не одна жёнка зачала от него ребёнка. В некоторых богатых семьях боярских явились уже на свет смуглые малыши с вьющимися кудрями. Обманутые мужья покуда молчали – пользовался Андроник у князя большим почётом.

Пиры продолжались без малого седьмицу. И невесть сколь долго шли бы они и далее, да на шестой день ввечеру прискакал в Галич на запалённом иноходце скорый гонец от угров. Шатаясь от усталости, проследовал он в сопровождении стражи мимо пирующих на верхнее жило княжьих хором, упал перед встревоженным Осмомыслом ниц, промолвил прерывисто, тяжело дыша:

– Княже! Король угорский Иштван… на Дунае на отряд, посланный тобою, нападение учинил… Средь нощи, коварно налетели на нас… Тудор, воевода твой, пал в сече… Отметчик король Угорский!.. Дщерь твою Евфросинию велел к тебе в Галич отослать. Все, кто противу были, в темницу брошены… Мать, королева Фружина, сперва супротив была… но топерича всё одно, за сына стоит… Слушает же во всём король токмо бискупа[134] латинского Луку да барона Фаркаша… Меня воевода Або… послал… Велел передать… Рвал бы ты с королём Иштваном дружбу.

Недобрые вести поразили Ярослава в самое сердце. Вот оно как вышло! Выходит, весь тот союз, который он долгие годы сколачивал, рухнул в одночасье по глупости и вероломству мальчишки Иштвана! Жаль, безумно жаль было верного Тудора и ратников. Посланные им в помощь уграм, стали они жертвами подлого предательства!

– Что же, король угров думает заключить мир с базилевсом Мануилом? – спросил князь после долгого скорбного молчания.

Гонец отрицательно замотал головой.

– Нет, княже. Рать на Дунае продолжается. Безумное затеял королёк сей. Похвалялся, что в одиночку со греками совладает.

Пальцы с силой вцепились в львиные головы на подлокотниках стольца. В голове после выпитого вина стоял хаос, мысли мешались, путались, на душе было горько, обидно! Понимал Осмомысл одно: союзу с уграми у него более не бывать. А Фрося? Что будет с ней? Тревога охватила Ярослава. Поспешил, ох, поспешил он! Надо было здесь обождать. Настя бы уразумела.

Словно отвечая на немой вопрос, гонец воеводы Або добавил:

– Дщерь твоя вборзе[135] в Галиче будет. Нынче в Перемышле уже обоз её.

«Ну, хоть так. Хоть Фросю не тронул, мерзавец! Ничего, поквитаюсь с тобой! За позор мой и её землями в Подунавье заплатишь, глупец!» – думал с ожесточением Осмомысл. Желваки гневно ходили по его скулам.