Фернандо Магеллан. Том 3

– Вон и несостоявшийся капитан, – Жуан ткнул пальцем в Элькано, – проспавший поворот, а теперь пытающийся навести порядок на корабле.

– Разве это не Эспиноса? – усомнился Альбо.

– Тот не выходит из каюты, играет в кости с нотариусом.

– Я полагал, вы с Элькано приятели, – признался кормчий.

– Приятели? Может быть… Мы жили в одной каюте, но я не участвовал в мятеже. Баску придется дать показания чиновникам Каса де ла Контрасьон, – недобро заметил командир, снял шапку и помахал «Виктории». С каравеллы послышались приветствия. – Спроси нехристя, где удобнее стать на якорь? – велел кормчему.

– Они останавливаются перед дворцом султана, – напомнил Альбо.

– Нет, – замотал головой Жуан, – мы не пойдем под пушки.

– Бросим якорь на рейде неподалеку от выхода из бухты, – предложил штурман. – Мы будем на ветре и при необходимости уйдем в море.

– Хороший совет! – одобрил Карвальо. – Самое главное для нас – безопасность. Хуан, – позвал он сына, – приведи к нам сеньора Пигафетту с хозяином джонки!

– Я хочу посмотреть, как они обгонят нас, – заупрямился мальчик. В карих раскосых глазах промелькнула досада. Тонкие губы на круглом личике надулись недовольством.

– Ты слышал меня? – повысил голос отец.

– «Виктория» совсем уже близко… – взмолился Хуан. – Потом я быстро разыщу сеньора рыцаря.

– Исполняй приказ! Иначе я не сделаю тебя юнгой, – сказал Карвальо.

Сын нехотя спустился вниз, побрел по палубе разыскивать летописца. Черные смоляные волосы щекотали обнаженные плечи подростка.

«Виктория» неторопливо нагнала флагман. Инерция хода утратилась, скорости выровнялись, каравеллы шли рядом в пределах полета копья. Испанцы видели друг друга, понимали знаки, слышали кричавших товарищей. Капитаны условились не расходиться, по сигналу с «Тринидада» бросить якоря.

* * *

Из гавани селение казалось плавучим городом, причалившим к ветвистым зеленым деревьям, желтоватым стволам кокосовых пальм, окраинам непроходимых джунглей. От долгого и пристального взгляда свайные домики, с соломенными крышами, расползались, наплывали на каравеллы. Жилища стояли в несколько рядов плотной стеной у кромки воды, поднимавшейся во время прилива и позволявшей передвигаться между ними на лодках. Океан надежно защищал от лесных зверей и незваных гостей, сохранял прохладу в жару, тепло ночью. Но не все хижины омывались волнами, многие корнями вросли в песок, образовали кривые улицы. Желтые соломенные домики бесконечной чередой уходили вглубь острова. Испанцы напрасно испугались пушек крепости, их ядра не долетали до воды. Четырехугольная стена с двумя башнями по краям ворот скрывала от глаз дворец султана. К нему с берега среди построек и пальм вилась широкая дорога, по которой мог проскакать конный отряд, не опасаясь поцарапать лошадей оружием соседей. У жилищ на волнах покачивались сотни лодок, столько же долбленых судов лежало на песке среди свай. Многовесельные пироги и совсем маленькие лодчонки бороздили залив, развозили грузы вдоль побережья в отдаленные концы города.

– Вы звали меня, сеньор капитан? – услышал Жуан голос Пигафетты.

Карвальо отвернулся от берега и увидел летописца в потертых штанах и засаленной рубахе. Рана, полученная в схватке на Мактане, и длительная болезнь от туземного яда заострили черты итальянца, сделали старше. Рядом стоял пленный мавр.

– Антонио, вели магометанину, – капитан брезгливо поморщился, – указать место, где можно бросить якоря и удобно выйти в океан.

Пигафетта быстро исполнил приказ. Старик внимательно следил за его руками, понял по жестам смысл слов, степенно пояснил, наклоняя голову и сложив на груди руки. Чалма медленно поплыла вниз, прикрыла черное лицо с седой курчавой бородкой. Плечи сузились, спина сгорбилась. Вид пленника выражал вынужденное смирение. Антонио не понял ответа, вновь замахал руками. Мавр и на этот раз сказал кратко, с достоинством.

– Где? – не выдержал капитан.

– Большая вода скрывает отмели, можно встать в любом месте, – перевел Пигафетта.

– И очутиться в ловушке? – усмехнулся Жуан. – Наверное, ты плохо объяснил ему, какую стоянку мне надо?

Антонио промолчал.

– Пусть покажет, где они причаливают, – распорядился Карвальо. Владелец джонки длинным пальцем с синеватым ногтем указал на крепость.

– Туда мы не пойдем, – замотал головой португалец, – там тесно.

– Надо встать неподалеку, – предложил Франсиско. – Выход в море открыт и залив виден.

– Хорошо, – согласился Жуан.

Старик поклонился офицерам и заговорил.

– Что ему надо? – поинтересовался капитан.

– Просит вернуть хотя бы джонку, – пояснил ломбардиец.

– Э, нет… – развел руками Карвальо, как бы отстраняясь от пленного. – Привести корабль в гавань – половина дела. Я пошлю его к властителю, чтобы склонил раджу к миру и беспошлинной торговле. Если справится с поручением, – наполню лодку подарками, отпущу всех на свободу. Если же туземцы нападут на нас, – отрублю голову!

– Вы обещали иное, – напомнил Антонио.

– Я передумал, – не смутился Жуан. – Не заступайся за них! Разве мало враги Христовы мучили праведников?

– Не они мучили, мы морили их голодом… – упорствовал Пигафетта.

– Спроси, богат ли касик и какова его вера? – раздраженно прервал спор Карвальо.

Быстро жестикулируя и медленно говоря, летописец перевел вопрос мавру.

– В городе Брунее живет двадцать пять тысяч семей, – сообщил старик. – С каждого дома Сирипада собирает налог. Ему принадлежит почти весь остров, кроме северных земель язычников. На поездку вокруг острова на пироге потребуется три месяца! У Сирипады есть две совершенно круглые жемчужины величиною с куриное яйцо. Они всегда куда-нибудь катятся. По их движению толкователи предсказывают будущее. Говорят, они живые… Раньше жемчужинами владел отец жены Сирипады. По ее наущению раджа ночью напал на тестя и убил его вместе с детьми, похитил жемчужины. У него много золота и драгоценных камней[2]. Никто не победит его воинов! – закончил пленник.

Марки с изображением бухты Брунея.

Бруней, 1924 г.

Бруней, 1908 г.

– Властитель и его подданные – мавры, поклоняющиеся Магомету, – добавил Пигафетта.

– Если Сирипада силен, как ты говоришь, почему не подчинил язычников? – допытывался Жуан.

– Аллах всем дал землю, заповедал жить в мире, – уклонился от ответа моряк.

– Раджа не воюет с ними? – не поверил капитан.

– Случается… – нехотя сказал старик. – Язычники живут неподалеку, – он взглянул на берег, где в душном мареве таяли очертания домов, тропического леса, ниточки оконечности бухты. – Их город больше Брунея, тоже расположен на воде. Ежедневно они приплывают сюда торговать, потому что джонки с других островов боятся приставать к их пирогам. Часто дело кончается ссорами, гавань наполняется шумом, а вода – кровью. Вы можете остановиться в их части залива, но я не обещаю вам мира. Они коварны и жестоки.

– Отца и братьев жены Сирипады зарезал не касик язычников, а сам раджа! – возразил Жуан, раздумывая, не податься ли на другую сторону гавани?

– То было давно, – вздохнул мавр. – Аллах наказал раджу, подарил ему только одного сына.

– Имея заложников, лучше ждать здесь, чем плыть к людоедам, – посоветовал Альбо, заметивший сомнения капитана. – У наших пленников одна вера с туземцами. Старик поможет завязать хорошие отношения с властителем.

– Франсиско прав, – поддержал кормчего Пигафетта.

– Почему ты раньше ничего не говорил о язычниках? – подозрительно поглядел на мавра Карвальо. – Хочешь вместе с раджей обмануть меня?

– Ты велел привести корабли в гавань, – спокойно произнес старик. – Я выполнил обещание. Теперь решай сам, куда плыть дальше.

– Поклянись Аллахом, что не замыслишь худого для нас! – потребовал капитан.

– Клянусь! – промолвил моряк.

– Сегодня ты отправишься на берег, сообщишь о нашем прибытии, – заявил Жуан. – Пусть раджа пришлет послов для переговоров.

– Меня не допустят к нему, – предупредил мавр.

– Разыщешь правителя, начальника стражи или придворных Сирипады.

– Для этого нужно много времени.

– Поторопись. Чем скорее мы получим позволение торговать, запасать продовольствие и воду, тем быстрее твои люди обретут свободу. У нас мало еды, мы не можем делиться с пленными.

– Я сделаю это, – кивнул хозяин джонки. – Дай слово, что не передумаешь, вернешь нам лодку!

– Видит Бог, – воскликнул командир, подняв правую руку к безоблачному небу, – я наполню джонку товарами и отпущу вас с миром!

– Я могу отправиться в город вместе с ним, – вызвался Пигафетта, довольный совершенной сделкой.

– Успеешь, – капитан удержал порыв итальянца. – Я не хочу рисковать людьми, пока мусульманин не привезет послов раджи.

– Пора сворачивать паруса, – прервал разговор Альбо, внимательно следивший за приближением к берегу. – Лучшего места не найти.

– Командуй, Франсиско, – велел Жуан.

* * *

Якоря упали в волны, подняли столбы бирюзово-изумрудной воды, расплескали прозрачные теплые капли, оставили после себя разбегавшиеся круги с белой таящей пеной. Легкий ветер с моря развернул корабли кормой к берегу. Рывком натянулись канаты, прижали бушпритами каравеллы к поверхности океана. Шумный гребень волны пробежал к золотисто-желтому песку. «Тринидад» с «Викторией» на миг вскинули носы, будто принюхивались к жаркому соленому воздуху, но разлапистые якоря осадили их, удержали на месте в четверти мили от побережья. Суда еще раз дернулись под напором набегавшего потока, намереваясь обрести утраченную свободу, и сникли, лениво закачались на привязи.

Жаркое солнце насквозь прожигало незащищенные парусами корабли, загоняло моряков под навесы, сушило снасти, проникало через раскрытые крышки люков в трюмы, уничтожало плесень и зловоние. Рассохнувшиеся палубы прохудились. Смола вылезла из щелей, набухла темно-коричневыми комочками, растеклась по щербатым доскам.

Зеленовато поблескивали бронзовые стволы освобожденных от талей пушек, высунувшихся после спячки наружу. Чернели чугунные ядра, серели от соли кучи камней, предназначенных для стрельбы по лодкам противника. Расплелись потрепанные канаты, размякли от десятков мозолистых рук, тянувших, вязавших, укладывавших их в бухты. Привычно поскрипывало рангоутное дерево, смазанное жиром в трущихся местах, обитое воловьей кожей. Теплый ветер уносил звуки в город.

Немного погодя рядом появились лодки островитян. Они кружили вокруг эскадры, перепрыгивали через волны, соединялись друг с другом. Темнокожие полуголые гребцы дружно работали веслами. Они сидели в долбленках в один ряд по пять, десять, иногда больше человек. Их посудины напоминали морякам средиземноморские галеры – фусты. Между ними виднелись альмади, похожие на каноэ, которыми пользовались португальцы и жители Восточных Индий. В отдалении недвижно стояли боевые балангейсы – легкие лодки с глубокой осадкой и множеством гребцов. Над ними на тростниковом настиле располагались воины. На двух бамбуковых шестах в ветреную погоду растягивали большие квадратные паруса. Балангейсы не имели палуб, но не тонули даже в бурю. Широкие балансиры поддерживали их на плаву, гребцы непрерывно вычерпывали воду.

Испанцы вылезли из душных щелей, столпились у бортов, предлагали туземцам различные товары. Разноцветные тряпки, побрякушки, колокольчики, магнитом притягивавшие жителей островов, не возбуждали у горожан желания причалить к каравеллам. Они издали махали руками и полотняными шапочками, приветствовали гостей.

С флагмана послышались голоса пленных мавров, старавшихся убедить единоверцев подойти ближе. Туземцы поняли заложников, что-то крикнули в ответ, но расстояние не сократили. Мавры долго уговаривали островитян прислать на «Тринидад» послов для переговоров, пока по невидимому приказу от лодок не отделилась пирога и направилась к кораблю. Прочие наблюдали за действиями товарищей, готовые по первому выстрелу броситься наутек.

«Отважные» воины боялись подняться на борт, но от подарков не отказались. Взяли с собой старика, отправленного Карвальо к султану. Вместе с пирогой ушли в город балангейсы, легко скользившие по гавани под пение старшин, задававших ритм гребцам. Запрет на общение с гостями сохранился, никто не подплывал к каравеллам.

Медленно текли предгрозовые вечерние часы. Моряки изнывали от давящей духоты, бесцельно бродили по палубам, смотрели на пироги, описывавшие круги вокруг эскадры и уходившие к хижинам, откуда им на смену беспрерывно спешили новые: познакомиться с непривычными лодками, имевшими внутри орудия, как на стене властителя. Впервые люди видели плавучие крепости и думали, будто в каждой из них сидит богатый раджа. Ведь даже дети знали – построить крупную балангу труднее и дороже, чем дом на берегу.

Клонившееся к закату солнце краснело, будто опускалось в раскаленную печь. От жара оно раздулось, стало малиновым, готовым лопнуть, разлететься на куски, исчезнуть во вздыбившейся паром воде. Голубое небо пожелтело, озолотилось, порозовело, придавило светило. На западе на багровых завесах возникли крохотные черные тучки, как выползшие из моря жуки. Они расправили крылья и полетели к земле, застилая подрумянившееся небо. Усилившийся ветер разогнал любопытные лодчонки, поднял крутую темно-синюю волну с зеленоватыми гребнями. На берегу закачались высокие пальмы, полетела с крыш солома. Все пришло в движение, зашумело, замелькало, заголосило. Солнце скрылось за плотной серой пеленой, поднимавшейся из океана. Дневная небесная лазурь, осевшая на востоке, стекла в джунгли, уступила место низким клубящимся облакам. Они густели, набухали дождем, опускались к земле, стлались над океаном.

Поверхность залива похолодела, окрасилась стальным цветом, покрылась неровными рядами валов, чередою идущих к берегу и разбивавшихся о серый песок. Грязные пенные буруны накатывались на сваи домов, дробились и оседали среди почерневших от сырости толстых стволов. Мутными потоками вода стекала к морю, оставляла позади комки бурых водорослей, блестки трепыхавшихся рыб.

С каравелл опустили дополнительные якоря, захлопнули крышки портов, закрыли люки. Как муравейник готовится к дождю и запирает входы, так моряки ждали грозу. В душных кубриках, пропахших потом и давлеными клопами, люди улеглись на матрасы в ожидании примиряющего и усыпляющего дробного шума капель. В гавани не надо бороться с бурей, работать с парусами, – здесь можно отдохнуть.

Раскаты грома прокатились над океаном, словно солнце за тучами упало в бездну. Молнии украсили черные стены, огненным частоколом надвинулись на бухту. Они гнали гром на корабли, на дрожавшие на привязи лодки островитян, на уцепившиеся за землю хижины. Облака порвались, с неба хлынули потоки.

За шторами дождя скрылись очертания гор, а потом и города. Голые ребятишки подставляли ливню животы, чтобы наполнил их силой, сделал великанами.

* * *

Ветер утих. Волны раскачивали каравеллы, разбивались о форштевни, прокатывались вдоль разъеденных червями бортов, глухо ударяли в обшивку. На «Виктории», давшей течь на подходе к острову, прибывала в трюме вода. Проклиная грозу, промокшие до нитки моряки качали рукояти насосов. Прохладная вода заливала глаза, растекалась по телу, щекотала пальцы ног. В это время на флагмане путешественники безмятежно спали или молились с Антонием о прощении грехов.

Господь гремел над ними литаврами, пугал огненными стрелами, изломанными как трещины в рассохшихся досках. Колотил кулаками по облакам, выбивал скопившуюся влагу на головы моряков, заблудившихся в лабиринте архипелага. Это Он случайно рассыпал из чаши жемчужины в океан, ставшие островами.

Ливень омыл корабли от скверны, выбросил за борт скопившиеся нечистоты, побрел по заливу к язычникам на их сторону острова, куда Творец услал молнии с громом, вняв молитвам францисканца. Дождь мирно стучал по палубам, мельчал, успокаивался, пока не наступила тишина с привычными звуками моря, прерываемыми ругательствами на «Виктории».

* * *

Откачивавшие воду вахтенные первыми увидели святого Эльма. На мачтах кораблей послышался легкий треск, будто кто-то грыз грецкие орехи. Удивленные моряки подняли головы, заметили вспыхивавшие на стеньгах и концах реев голубые искры. Они наполнили жизнью мертвые мачты, зажгли белые мерцающие огоньки. Те боязливо топтались на месте, опасались сорваться вниз и утонуть, но постепенно окрепли, принялись гоняться друг за другом, перепрыгивать на соседние снасти, кружиться хороводом по марселям, карабкаться по вантам на фор-салинги, взбираться к вымпелам.

– Святой Эльм пришел к нам! – закричали изумленные матросы и упали на колени. – Он среди нас! Помоги нам, Эльм! – вопили они, крестились на набухшие влагой паруса, где огоньки устроили кутерьму. – Укажи путь на Молукки! Верни живыми домой!

Моряки высыпали на палубы. Больных вынесли посмотреть на чудо, предвещавшее благополучный исход плавания. Молодые побежали к вантам, намереваясь подняться к огонькам, дотронуться до них. Матросов столкнули вниз, отогнали от мачт, дабы не осквернили великое таинство. Кто-то в экстазе катался по мокрым доскам, просил вернуть утраченные зубы; кто-то желал избавиться от недуга, поразившего ноги, искорежившего суставы; кто-то молил за родных в Испании, кто-то зачарованно со слезами умиления и радости безмолвно наблюдал игру святых тел.

Сквозь восторги, плач, бормотание послышался свист. К нему присоединилось шипение. На концах мачт вспыхнули снопы искр, как на шестах праздничных фейерверков. Скоро они погасли. На стеньгах грот-мачт колыхалось прозрачное светло-голубое пламя. Оно окутало вымпела, грозило через мгновение сжечь канаты. Но тросы не лопались, а огонь, то поднимался по стеньге к вершине, зависал над кораблем, то спускался к свернутому на рее марселю.

– Так Господь являлся в пламени святому Моисею, указывал в пустыне дорогу в Землю обетованную! – прервал воцарившуюся тишину отец Антоний. – Бог услышал наши молитвы!

– Папа, что такое пустыня? – спросил маленький Хуан, прижавшийся к отцу.

– Святой Эльм принесет нам счастье, – обнял его Карвальо.

Глава V

Во дворце правителя

На следующий день, 9 июля, поутру вахтенные заметили большую пирогу, направлявшуюся к кораблям в сопровождении двух альмади – маленьких рыбачьих челнов. Нос и корма пироги переливались золотой и перламутровой инкрустацией, на бортах ярко горел орнамент из растительных и минеральных красок. Стройные ряды весел неторопливо под бой барабанов и литавр опускались в воду, будто диковинное малайское насекомое ползло по застывшей после грозы ослепительно голубой глади залива. Легкий ветер с берега колыхал украшенный павлиньими перьями шелковый бело-голубой флаг властителя. Чудный стяг, словно птичий хохолок, прикрывал музыкантов, сидевших перед гребцами и беспрестанно дувших в трубы. Симфония звуков и великолепие процессии предназначались гостям, чтобы поразить их значением предстоящих переговоров.

Праздничная флотилия подошла к эскадре, но не направилась сразу к флагману, как более крупной каравелле, а описала почетный круг, разглядывала со всех сторон испанцев, давала им насладиться произведенным эффектом. Моряки увидели важных сановников, чинно восседавших на банках пироги, и владельца захваченной джонки в новой чалме. В альмади лежали связки сахарного тростника, расписные деревянные кувшины, различные емкости из бамбука и кокосовых орехов; стояли плетеные клетки с курами, раскудахтавшимися со страху от непривычной качки и шума музыкальных инструментов. Перепуганные козы дополняли блеянием какофонию приветственного гимна.

Обрадованные испанцы замахали руками, закричали, зазывая к себе желанные лодки. Островитяне не прервали праздничную процессию, не прекратили игру на дудочках, продолжали обход эскадры, совершали магические действия, способные повлиять на дальнейшие взаимоотношения.

Пирога с альмади закончила круг, причалила к «Тринидаду», вторая направилась к «Виктории». Восемь старейшин-вождей вместе с владельцем джонки поднялись на флагман. После приветствий и обмена подарками они прошли на дек корабля, уселись на ковре. В желтом шелковом наряде, полученном от властителя Брунея с пожеланием долгих лет жизни и накинутым поверх обычной одежды, Карвальо важно опустился в кресло адмирала. Офицеры, нотариусы, писцы разместились за спинами послов и командира, матросы ждали на палубе.

– Всемилостивейший король Испании послал меня заключить с вашим властителем договор о мире и торговле, – подражая Магеллану, напыщенно произнес Жуан. – Мы обошли весь мир, прежде чем прибыли на ваш остров. Всюду нас встречали с радостью и уважением, касики искали нашей дружбы, потому что велик и могуч дон Карлос, его корабли плавают в морях и океанах, богатства казны ни с чем не сравнимы, вера его… – тут он запнулся и, стараясь подобрать нужное слово, стал искать Антония.

– …истинна! – подсказал Баррутиа, стоявший на почетном месте по правую руку от командира.

– Вот именно, – согласился Жуан, отчего сутулая спина родственника радостно выпрямилась.

– Я пересек Атлантический океан, обогнул Землю Святого Креста, – вдруг вспомнил Карвальо, как Фернандо показывал царькам карты, – потом мы очень долго плыли по Южному морю, убедились в его бескрайности и нарекли Тихим океаном. Затем мы плыли, плыли…

– И приплыли сюда, – просто закончил родственник, вместо стушевавшегося Жуана.

– Верно… – одобрил капитан, заметив улыбки подчиненных. – Мы терпели большие лишения… – возвысил голос Карвальо и опять осекся.

– Пригласите священника прочитать им проповедь, – предложил Альбо, когда пауза неприлично затянулась. – Они все равно ничего не поймут.

– Пусть Пигафетта переведет! – велел Баррутиа.

– Найди красивые слова, – попросил Карвальо. – Упирай на силу флота. Они тут развели слонов… Эка невидаль! Если потребуется, мы разнесем город в щепы!

– Сильно не пугай, – попридержал писарь летописца, – а то не поверят. Пигафетта вышел вперед, поклонился старейшинам, стал спиною к Жуану.

– Мы пришли к вам с миром, хотим честно торговать, – сказал ломбардиец владельцу джонки, а тот растолковал смысл речи подданным Сирипады. – Нам надо запасти продовольствие и воду, починить корабли, – кратко закончил он к неудовольствию Жуана.

Тот хотел отчитать толмача за искажение своей речи, но не успел. На палубу из пироги подняли поднос с жасминовыми и апельсиновыми цветами, посреди которого возвышался кувшин с маленькими стаканчиками. Прислужники старейшин наполнили их чистой прозрачной жидкостью, поднесли Карвальо и офицерам.

– Что это? – не понял Жуан. – Пальмовое вино?

– Рисовая водка, – объяснил мавр-судовладелец.

– Ты же говорил, будто они чтят Магомета?! – не поверил Карвальо.

– Коран запрещает крепкие напитки, но на острове забыли некоторые правила поведения.

– Ух, как жжет! – хлебнул из поднесенного стаканчика Баррутиа и часто с непривычки стал глотать слюну. – Походит на неразбавленный французский коньяк.

– Цветы, чтобы занюхать? – опустошив стакан, спросил Альбо.

– Они – символ мира и добрых помыслов, – пояснил мавр.

– Крепкий настой, – поперхнулся Жуан, – наше вино лучше.

– Как оно называется? – выведывал Пигафетта, собираясь испробовать вкус подарка.

– Арака, – четко произнес мавр, отказываясь от протянутого слугою стаканчика.

– Арака, – довольно закивали головами посланники Сирипады. – Арака! – и они причмокнули губами.

Меж тем кое-кто из моряков успел отведать по второму стаканчику.

– Посмотри, Антонио, она совсем не имеет цвета, прозрачна, как вода! – восхищался повеселевший писарь. – Внутри тела тепло и приятно.

– Надо больше выменять рисовой водки, она спасет от недугов, – кто-то советовал капитану.

– Налейте мне еще! – просил другой.

Опьяневшие офицеры забыли о важности момента, шумно обсуждали достоинства напитка. Довольные ходом переговоров послы сидели вперемешку с ними на ковре, размахивали руками, лезли обниматься. Каждый требовал у толмача перевести своему соседу слова восхищения нахлынувшей любви.

Матросы и солдаты с завистью глядела на офицеров. Маленький Хуан Карвальо пытался прошмыгнуть мимо стражников, охранявших лестницу с палубы на корму. Рядовым членам экспедиции достались только фрукты да опалявший небо бетель. Они подражали гостям, жевали его, плевали за борт красную слюну. То не кровь сочилась из десен, – сок острой приправы жег язык, раздражал горло.

– На ваших судах много рабов? – поинтересовался тучный посол с серебристой курчавой бородкой, спускавшейся на белое шелковое платье.

Он лениво поднял руку и жирным коротким пальцем, украшенным грубым массивным золотым перстнем, указал в сторону мальчика, уговаривавшего солдата пропустить его к отцу.