Никита Хрущев. Вождь вне системы

Нехватка жилья и лютое пьянство были бичом Петрово-Марьинки, впрочем, как и всей России. Строй изменился, но рабочие так и ютились в бараках с многоярусными нарами. Теснота, грязь, драки, карты. Сам районный партсекретарь не пил и не курил, что бывало редко среди шахтеров, у которых и до революции, и после почти не было другого досуга. Ситуация усугубилась тем, что тогда же, к радости советских людей, в России отменили сухой закон. Ленин, вслед за монархией, был против продажи водки, считая, что это «дурман», но после его смерти Кремль решил, что «водочные» деньги могут пойти на оборону и индустриализацию.

Хрущев решения Кремля не оспаривал, но дома говорил, что государственное попущение пьянству – это большая ошибка. Подтверждали это и сообщения в газетах 1924 и 1925 годов: «В первый день выпуска сорокаградусной люди на улицах… плакали, целовались, обнимались. Продавать ее начали в 11 часов утра, а уже в 4 часа все магазины были пустые. Через 2 прохожих третий был пьян»[15]. Шутили, что все кинулись за «беленькой», как в 1920 году за хлебом. Первую «Советскую» водку народ переименовал в «Рыковку» в честь одного из инициаторов продажи алкоголя, председателя Совнаркома Алексея Рыкова. Поллитра стоила всего рубль, доступнее мяса; и такая доступность ударила в первую очередь по промышленности. Рабочие или прогуливали, или приходили пьяными, что в подземных шахтах особенно опасно.

Петрово-марьинскому секретарю приходилось управлять неопытной и недисциплинированной рабочей силой, бывшими крестьянами, каковым когда-то был он сам. Он хорошо понимал своих подопечных – они не знали, как пользоваться городскими туалетами, у них по-прежнему не было ни бань, ни прачечных. Но как руководитель он должен был бороться за «культурные бараки», пресекать забастовки и повышать революционную сознательность населения. Он сочувствовал недовольным рабочим, но в новых условиях требовал полной отдачи сил и труда для лучшего будущего.

По мнению Аджубея и Попова, опыт Гражданской войны сделал взгляд Хрущева на мир монохромным: за коммунизм нужно работать не покладая рук; даже жизнь отдать, иначе зачем кровь проливали. В этом он не отличался от своих соратников-большевиков.

В ноябре 1926 года Хрущев стал членом регионального партбюро, а в декабре вернулся в знакомое Сталино (название Юзовки с 1925 года) начальником организационного отдела. Он опять занимался всем: образованием, жильем, зарплатами, кадрами, профсоюзами и строительством. Там же он познакомился с женой Кагановича, статной брюнеткой Марией Марковной Приворотской, текстильщицей и профсоюзницей. Молодой Никита активно поддерживал эту партийную дружбу, чтобы произвести хорошее впечатление на нового украинского босса – «железного Лазаря».

Донбасс восстанавливался, добывая теперь больше угля, чем в довоенное время. Хрущев ездил на стройки домов культуры, участвовал в прокладке трамвайных линий и водопровода и уже тогда, по мнению таких разных его биографов, как Рой Медведев и Леонид Млечин, обещал стать одним из лучших партработников Украины, не отставая от Кагановича ни в жесткости, ни в работоспособности.

В это время Нина Петровна была в Москве, где повышала квалификацию в Академии коммунистического воспитания им. Крупской до конца 1927 года. Дети, Юлия и Леонид, опять остались с Ксенией Ивановной, вызвав очередной шквал критики в адрес молодой большевички.

Семья воссоединилась только в 1928 году. Никиту тогда перевели в Киев, а Нину отправили преподавателем в Киевскую межрегиональную партийную школу. Чтобы остаться с мужем, она сделала нечто для себя невероятное: отказалась от решения отдела кадров ЦК послать ее в сибирскую Тюмень. Мне она сказала, что это единственный раз, когда она позволила себе оспорить решение партии.

Середина 1920-х ознаменовалась серьезным политическим конфликтом. Наследники Ленина – Григорий Зиновьев, Лев Каменев и другие – боролись за право следовать его курсом, но Сталин уже выбрал свой собственный. За несколько лет до этого Иосиф Виссарионович призвал «принять все меры к тому, чтобы советская власть в республиках стала понятной и родной»[16].

Под руководством «железного Лазаря» IX съезд украинской партии, на котором присутствовал Хрущев, занял твердую просталинскую позицию. В декабре того же 1925 года Хрущев стал делегатом без права голоса на XIV съезде ВКП(б) в Москве. Там Сталин окончательно победил левую «новую оппозицию», которая выступала за большую демократизацию партии и противостояла его теории о «построении социализма в одной отдельно взятой стране»[17]. Уничтожив Зиновьева и Каменева, своих бывших союзников в борьбе против Троцкого, Сталин контролировал назначения на ключевые партийные посты. На съезде сталинисты освистывали оппозиционеров, и украинская делегация вместе с Хрущевым активно вошла в состав сталинского хора.

Это был второй визит Хрущева в Москву – первый на похороны Ленина – и провинциальный южанин не мог налюбоваться на столицу. Он терялся в ее улицах и переулках, садился не на те трамваи и в конце концов решил, что легче ходить пешком, чем разбираться в их запутанных маршрутах, – оттуда его привычка к долгим прогулкам. Все же Хрущев всегда приходил первым на заседания, никуда не отлучался, слушал все прения и дискуссии. Потом, когда он приедет в США в 1959 году и на Ассамблее ООН обнаружит полупустой зал во время выступлений и дебатов, он будет возмущен: «Так политика не делается. Все должны присутствовать».

На XIV съезде ему представилась возможность лично познакомиться со Сталиным. Тот ненадолго встретился со сторонниками для памятной фотографии. Остроумие и «демократичный дух» генсека произвели на Хрущева благоприятнейшее впечатление, и он дома всем уши прожужжал о том, какой вождь «милый и обаятельный».

В Марьинке на собрании окружкома, созванном для обсуждения съезда в январе 1926 года, Хрущев активно отрицал точку зрения, что сталинская линия отклоняется от ленинской: «Мы знаем, что Сталин стал генеральным секретарем не после смерти Ленина, а еще при его жизни. У Ленина не мог быть генеральный секретарь с неясной политической линией, поэтому нам легко отражать атаки оппозиции»[18].

Никита был типичным членом партии середины 1920-х, удвоенной в результате «ленинского набора» – кампании по призыву 1924 года – когда после смерти Ленина тысячи новых партийцев были обязаны Сталину своим продвижением. Тот сумел превратить необразованность новичков в преимущество для себя. В отличие от зажигательного Троцкого или эрудита Николая Бухарина, Сталин не был блестящим оратором и теоретиком. Но именно отсутствие этих качеств стали достоинствами нового большевика. Иосиф Виссарионович говорил с младосталинцами понятными им словами – без претензии на оригинальность, как толкователь учений Ленина.

Соперники Сталина теперь виделись Хрущеву болтливыми интеллектуалами, пустозвонами-теоретиками из мелкобуржуазной среды. Когда в конце 1920-х Сталин отказался от ненавистного Никите нэпа в пользу 5-летних планов, нетерпеливый организатор увидел в нем лидера, предложившего конкретную программу построения социализма вместо теоретических обоснований полукапиталистического статус-кво. Эти планы обещали эпоху экономического героизма, сопоставимого с героизмом Гражданской войны. Для Хрущева война с буржуазией была определяющим событием жизни, и он был готов до конца следовать за Сталиным в построении нового мира.

На I Всеукраинской партийной конференции в 1926 году Николай Голубенко, сторонник троцкистской оппозиции в Одессе, вынужденно покаялся за участие во фракционной политике. Но собрание требовало крови, и Хрущев обвинил Голубенко в «беспринципности» и неискреннем «маневрировании».

Официально XIV съезд решил проявить терпимость к покаявшимся оппозиционерам, хотя Сталин уже определил беспрекословное «единство взглядов» – его взглядов – как «основу, на которой построена наша партия»[19]. По хитроумному плану Кремля идейных фракционеров за инакомыслие должны были клеймить позором младосталинцы на местах. И Хрущев, сам того не подозревая, этот план активно поддерживал и выполнял. Тем не менее, выступая на X съезде украинских коммунистов в ноябре 1927 года, он призвал не упускать из виду практические вопросы, несмотря на важность борьбы с антипартийными уклонами[20]. Фокус на организационной работе, а не на фракционной политике, выделял его из массы выступающих на съезде.

Хрущев приехал делегатом в Москву и на XV съезд ВКП(б). В декабре 1927-го этот съезд исключил из партии всех оппозиционеров предыдущего XIV съезда, еще больше убедив Никиту в правоте его критики «неискренне раскаявшихся». Там же он впервые увидел «Письмо к съезду», или «завещание» Ленина, ратовавшее за смещение Сталина с поста генерального секретаря за «грубость» и «сосредоточение в своих руках необъятной власти»[21]. Он принял документ к сведению, но его вера в нового вождя не пошатнулась.

Тогда же Хрущев неожиданно получил повышение, став де-факто секретарем важного Сталинского райкома. Его начальника, областного секретаря партии Григория Моисеенко, освободили от должности «по личной просьбе», при этом обвинив во множестве грехов – в издевательстве над членами партии, мелкой коррупции и т. д.[22] Не ясно, участвовал ли Никита в заседаниях, разбиравших поведение Моисеенко (хотя то, что в 1937-м бывший начальник написал на него донос, обвинив в троцкизме, означает, что тот винил Хрущева в своем падении), но сам процесс помог его карьере.

В конце концов он не поладил с официальным преемником Моисеенко Василием Строгановым – Никита был местным, своим, и люди шли к нему за помощью, в обход новичка Строганова. Но, подав в отставку, он даже выиграл: по рекомендации Кагановича в начале 1928 года Хрущев стал заместителем руководителя организационного отдела ЦК Украины в Харькове, тогдашней столице. Сыграли роль классовые соображения: в украинском аппарате не хватало чиновников с рабочими корнями.

После отъезда «железного Лазаря» новый генеральный секретарь Украины Станислав Косиор занялся укреплением партийных кадров. Николай Демченко, заведующий орготделом, искал себе заместителей из рабочих. Алексей Снегов, один из его сотрудников и впоследствии консультант по секретному докладу на XX съезде, отправился отбирать кандидатов в Сталино, обратив внимание на деятельного шахтера с Донбасса. Тот не сразу согласился ехать в Харьков – канцелярская работа не соответствовала его характеру – но, посоветовавшись с Ниной Петровной, оценил открывающиеся возможности.

Г. Г. Ягода, А. И. Рыков, С. В. Косиор, М. И. Калинин, Н. А. Бухарин, за ним А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов, Л. Б. Каменев и другие делегаты XV съезда ВКП(б)

Декабрь 1927

[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 68]

Впрочем, проработал он на новой должности всего четыре месяца. Демченко стал секретарем окружкома в Киеве и взял туда Хрущева главой организационного отдела. Ему нужен был надежный русский парень, так как киевская организация считалась нестабильной, пронизанной уклонизмом и украинским национализмом. Республика вообще была разделена по оси Харьков – Киев: этнически русские большевики Донбасса против украинских «западенцев». Нина Петровна, сама «западенка», могла бы стать проблемой для партийной карьеры своего мужа в Киеве, но она была еще более «проверенным партийцем», чем Хрущев.

Ю. Н. Хрущева, Н. С. Хрущев, Н. П. Кухарчук с Радой, Л. Н. Хрущев перед отъездом Н. С. Хрущева в Москву

1929

[Семейный архив автора]

В Киеве, как и в Сталино, Никита Сергеевич оказался практически вторым человеком в партийном аппарате из-за частых отлучек Демченко. Но для того, чтобы двигаться дальше, 35-летнему Хрущеву не хватало образования, а возрастной ценз в украинских вузах был 30 лет. Поэтому он стремился в Московскую промышленную академию. Созданная Высшим советом народного хозяйства СССР академия готовила будущих руководителей для трестов и предприятий. Для ее учеников, партийцев и управленцев среднего звена, возраст был не так важен. Донбасский большевик попросил киевское начальство об увольнении и осенью 1929 года переехал в Москву.

Глава 2

Москва сталинская

В тот период я довольно часто имел возможность непосредственно общаться со Сталиным, слушать его и получать от него прямые указания по тем или другим вопросам. Я был тогда буквально очарован Сталиным, его предупредительностью, его вниманием, его осведомленностью, его заботой, его обаятельностью и честно восхищался им.

Хрущев Н. С. Время. Люди. Власть

Промакадемия и борьба с «правым уклоном». Друг Надежды Аллилуевой. Протекция Кагановича. Находчивый начальник Москвы. Прораб индустриализации и подобострастный сталинец. Туалеты и прачечные для рабочих. Строительство Московского метро. Рядовой Большого террора.

Нина осталась в Сталино присматривать за новорожденной Радой и быстро взрослевшими пасынком и падчерицей – Леонидом и Юлией. Никита приехал в столицу один и чуть не уехал обратно, так как в академии ему сказали, что для его низкого уровня знаний ему больше подойдут курсы ЦК по марксизму-ленинизму. Хрущев нуждался в помощи образованной жены, но она была далеко, и пришлось обходиться самому. Отступиться он не мог – не в его характере.

Сначала Хрущев изучал книги в одиночку, но такая подготовка могла занять месяцы, даже годы. И он пошел по обычному русскому пути – попросил о помощи Кагановича, члена Политбюро и секретаря Московского горкома партии. Блат сработал. Никита поступил в Промакадемию и поселился в общежитии, в доме 40 на Покровке. Несмотря на стремление учиться, он опять не столько грыз гранит науки, сколько занимался партийной работой, заключавшейся в яростной борьбе с «правым уклоном».

Сталин тогда стремился захватить «левую» нишу своих поверженных соперников – Зиновьева и Каменева, чтобы уничтожить «правое» крыло партии – Бухарина, Рыкова и Михаила Томского – тех, кто ратовал за послабление крестьянам и более мягкий подход к экономике, без «чрезвычайных мер».

Влияние правых было ответом на беспощадную первую пятилетку и ужасающие человеческие жертвы принудительной коллективизации. Государство печатало деньги, но обеспечить их было нечем. Резкое падение сельхозпроизводства приводило к товарному дефициту, уменьшалась стоимость рубля, и даже по карточкам продукты находились с трудом. Пытаясь избежать кризисов, правительство повышало заработную плату. Хотя с 1928 до 1932 года она в среднем выросла с 800 до 1200 рублей[23], реальные доходы столичных рабочих сократились вдвое. Они бастовали, а крестьяне, спасаясь от голода в деревнях, хлынули в города, что только усугубило и так тяжелое положение.

В академии было немало противников генеральной линии Сталина на жесткую индустриализацию и коллективизацию. Неудивительно, просветительные учреждения всегда более либеральны. При этом ее политическое значение было очень важно: она готовила ведущие кадры для управления главными предприятиями страны. Поэтому лояльность этой партийной ячейки вызывала особенный интерес Кремля.

В ноябре 1929 года «Рабочая Москва» накинулась на «правых» студентов Промакадемии за «растленное влияние»[24]. Было избрано новое партбюро, куда Хрущев пока не вошел, но встретил свою старую знакомую Марию Каганович, тоже студентку. Одногодки, они вместе боролись за чистоту линии партии и за омоложение ее состава.

Правые, или «старая гвардия» в академии, как их называл Хрущев, были бывшими директорами заводов и профсоюзными лидерами с дореволюционным партийным стажем, а защитники генеральной линии, наоборот, стали партийцами уже после 1917 года.

Стремясь продемонстрировать свою поддержку, партячейка направила Сталину письмо с просьбой переименовать академию в его честь, а весной 1931 года студенческая делегация отправилась в Кремль просить генерального секретаря, чтобы он у них выступил. Хрущев учился только на первом курсе, но вошел в состав просителей и, снова встретившись со Сталиным, стал его еще больше боготворить.

Из журнала записи посетителей И. В. Сталина в Кремле с именами студенческой делегации из Промакадемии

4 мая 1931

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 409. Л. 38 об.]

Через месяц академия заново избрала бюро, секретарем которого теперь стал Хрущев. К тому времени он не раз проявил себя человеком, умевшим использовать политические страсти для собственного продвижения. Он истово бросился превращать Промакадемию в оплот генеральной линии. С подачи НКВД многих исключали за правизну, часто без доказательств; признавших свои ошибки обвиняли в неискренности. В основном жертвами оказывались дореволюционные большевики. Своей антиправой кампанией Хрущев привлек внимание всей столицы. Постановления ячейки часто публиковались в газетах как пример для подражания другим академиям – Тимирязевской, Академии торговли и т. д.

Однажды Никита перестарался. В ноябре «Правда» напечатала покаянное заявление Бухарина – одного из главных «правых» коммунистов[25]. Ячейка Промакадемии его раскритиковала, обвинив в уходе от ответственности, а ЦК партии, наоборот, отнесся к заявлению благосклонно[26]. Бюро ячейки пришлось признать, что они совершили политическую ошибку левого уклона.

В рассказах маме об этом случае прадедушка вспоминал свой «оголтелый энтузиазм по поводу Сталина, несмотря на личные, совершенно обратные, пристрастия». Долгое время вряд ли можно было найти большего поклонника Бухарина, чем Хрущев. Он восхищался этим, по выражению Ленина, «любимцем партии»: «Я впервые услышал Бухарина в 1919 году. Выступая в театре Курска на партийном активе, этот невысокий, меньше меня, рыжий словоохотливый человек в косоворотке и кожаном пальто заставил меня проникнуться коммунистическим энтузиазмом. Из-за его демократизма я уверился в выборе большевиков». Конечно, объясняла мама, говорил это Хрущев после выхода на пенсию, когда уже мог позволить себе вернуться к юношескому поклонению и восхищению Бухариным и вовсю критиковать Сталина за «перегибы».

История с Бухариным была неприятной для Хрущева еще и потому, что незадолго до нее он расхвалил в докладе работу своего партбюро. Похвала была безудержной, и один из присутствующих не выдержал: «Некоторые товарищи пели хвалебные дифирамбы работе бюро. Нужно ли это?»[27] С сожалением признаю, что такие похвалы вскоре стали обычным явлением в карьере прадедушки.

Вообще превосходная степень в речи – утверждение преимуществ и плакатные достижения – часть русской политической культуры. Безоговорочная поддержка правильного курса была важнее отдельного бахвальства. Поэтому в середине второго учебного года Хрущев, так и не получив диплом, покинул Промакадемию. Московский комитет партии, то есть Каганович, к тому времени ставший руководителем коммунистов и столицы, и области, рекомендовал рьяного донбасца новым секретарем Бауманского райкома, сделав его членом Московского областного и Московского городского комитетов партии.

Бауманский райком, тогда один из десяти в Москве, находился на Старой Басманной улице (в то время Марксова улица), недалеко от академии, так что к новому адресу будущему главе партии и правительства привыкать особенно не пришлось.

Кстати, Никита Сергеевич объяснял свое метеорическое возвышение дружбой с женой Сталина Надеждой Аллилуевой, одним из партгрупоргов Промакадемии.

В воспоминаниях, которые оставил Виктор Гонтарь, – сотни снимков с комментариями, несколько тетрадей дневников и 300 печатных страниц текста на пожелтевшей бумаге перешли к маме по наследству после его смерти в 1987 году – Хрущев не раз упоминал об этой дружбе.

На пенсии он много рассказывал о прошлом, практически всем, кто хотел слушать, и дядя Виктор Гонтарь, муж Юли-большой, за ним подробно записывал. В отличие от официальной версии мемуаров, отредактированных дядей Сергеем, эти записки интересны тем, что совсем не отфильтрованы.

Вот что записал за своим тестем Гонтарь: «У Сталина за обедом Аллилуева сказала: „Сегодня у нас в Промакадемии выступает молодой секретарь парторганизации Хрущев, будет говорить против оппозиции“. – „Лазарь Моисеевич, поезжай, послушай, если понравится, привези ко мне“, – предложил Сталин. Каганович послушал меня и после моей речи привез».

По утрам Аллилуева, как все, добиралась на Новую Басманную на трамвае из Кремля, откуда могла бы ехать на машине, и Хрущев не раз восхищался ее партийной скромностью. Все же он преувеличивал роль несчастной Аллилуевой в своей судьбе. Она покончила жизнь самоубийством в октябре 1932 года, и многие близкие ей люди, ненавидимые мужем только за дружбу с ней, были казнены или отправлены в лагеря. Если Сталин и обратил на него внимание, то благодаря его настоящему покровителю, Кагановичу, который познакомился с Никитой задолго до Надежды. Возможно, значение, придаваемое им своей дружбе с Аллилуевой, было попыткой избежать признания чувства долга перед человеком, с которым он потом жестоко не поладил.

Независимо от причин, по которым прадедушка преуменьшал роль Лазаря Моисеевича в своей судьбе, он действительно уважал и жалел Надежду, вспоминая ее до конца жизни. Когда ее дочь Светлана, уехав на похороны мужа в Индию, в 1967 году эмигрировала в США, он долго не хотел верить и сердился на мою маму, которая сообщила ему эту новость: «Вечно ты всякие диссидентские сплетни приносишь. Светланка не могла. Надина дочь никогда бы не предала родину». Он уже тогда вовсю слушал «вражеские голоса» – западное радио, которое глушил СССР, – не выходил без приемника на прогулку и особенно доверял английской Би-би-си. Когда радиостанция подтвердила новость о невозвращении Светланы, прадедушка извинился и сразу обвинил во всем КГБ – это они ее вынудили своим давлением. Потом он попенял Косыгину: «Дал бы Алексей Николаевич ей сразу паспорт, она бы сама через два года вернулась».

Положение секретаря райкома в Москве в начале 1930-х было нелегким, особенно такого центрального, как Бауманский (сейчас ему в какой-то степени соответствует Басманный). Район включал Маросейку, Покровку и простирался от площади Дзержинского до Курской. Его финансовый начальник и впоследствии министр финансов СССР Арсений Зверев описывал район так: «Около 11 тысяч строений. Население района насчитывало 360 тысяч… да еще примерно столько же ежедневно приезжало на работу из Подмосковья. Площадь района составляла лишь около 5 процентов столичной, но плотность населения была вдвое выше средней по городу в целом». Он также писал, что «стандарта не было. День на день никогда не приходился»[28].

Именно эта бесформенность бюрократической среды подходила активистскому стилю управления Хрущева. Гигантские задачи промышленного развития осуществлялись без всякой инфраструктуры, и это позволяло ему вмешиваться во все и вся в пределах его новой городской вотчины.

Прабабушка, которая к тому времени тоже переехала в Москву, ежедневно записывала проблемы, с которыми сталкивался ее муж. Так она могла «лучше делать работу агитатора при общении с рядовыми членами партии, ведь в районе были десятки тысяч коммунистов». Она сохранила эти записки до начала 1980-х и показала мне. На десяти аккуратных тетрадных листках в клеточку острым убористым почерком по дням и пунктам были перечислены пожелания людей и план действий райкома: увеличить количество вагонов на 39 маршруте трамвая (он шел через Воронцово Поле, Сретенский бульвар и Покровские Ворота); развивать другие маршруты; построить детскую площадку на Чистых Прудах; расширить систему школ фабрично-заводского ученичества (ФЗУ); открыть продовольственные лавки и т. д.

Хрущев не сидел на месте. Один день в кабинете принимал посетителей, а в другие ездил по району, проверял, как живут люди, решал, в какие дома провести отопление, газ и водопровод. В районе было много важных наркоматов, с которыми нужно было держать связь: тяжелой и легкой промышленности, снабжения, которым руководил Анастас Микоян, и других. Секретарь инспектировал тресты и предприятия, а его жена советовала больше внимания обращать на нужды жителей, например на недостаток парикмахерских. «Нужны были овощные базары, продовольственные палатки, не говоря уже о прачечных. На Яузу ходили стирать. Ведь все эти структуры могли приносить прибыль в районный бюджет. Тогда Никита Сергеевич сосредоточился на подвалах и первых этажах. Там нашлось место и под столовые, и под лавки, и даже под парикмахерские», – рассказывала прабабушка.

В Бауманском районе Хрущев пробыл всего шесть месяцев. Пока он усердно боролся там за открытие точек общепита, в другой части Москвы, в Краснопресненском районе, кипел скандал, подготавливая почву для его следующего повышения.

Со времен баррикадных боев на Пресне 1905 года эта партийная организация имела высокий авторитет. Она поставляла большинство кадров в секретариаты московских городского и областного комитетов партии, и репутация местных начальников должна была быть безупречной. Но в июле 1931 года партработника этого района Василия Козлова раскритиковали за проблемы в кооперативе «Коммунар» – плохую бухгалтерию, очереди, убыточность. Все это было результатом нехватки продовольствия в столице, но газеты приписывали их «право-оппортунистской практике»[29]. Козлов, ставший «козлом отпущения» (без игры слов) из-за недостатка продуктов, подал в отставку.