Легенды Магикона

Николай Лапин

Легенды Магикона

Глава 1

Пепел горящих деревьев, словно зловещий снег, густыми хлопьями оседал на израненную землю. Ветер, едкий и злобный, подхватывал пепельную пыль и швырял её в лица воинам, сомкнувшим ряды.

– Заряжай! – хриплые, надсадные голоса сержантов резали отравленный воздух. Солдаты пятой инженерной дивизии Каэрна, в своих чёрных стёганках и полуржавых шапелях, казались муравьями, потревоженными огнём. Словно заведённые, они торопливо выполняли приказы, ловко поднося горшки с горючей смесью и заряжая катапульты.

– Огонь! – и вот уже огненные шары взмыли в обугленное небо, чтобы, словно зловещие цветы, распуститься над горящим лесом, где укрылись отряды сильфов.

Карган Суровый, император людей и гномов, жрец Столпа Света, наместник Великого Дракона, кошмар сильфов, Сокрушитель Севера – высокий мужчина средних лет, отмеченный войной и властью: бельмо на левом глазу, уродливый шрам, рассекающий правую щеку, чёрная борода, тронутая сединой. Облаченный в легкую эбонитовую броню, поверх которой алел коттдарм с вышитым чёрным драконом, он крепко сжимал поводья своей виверны, с трудом удерживая её в воздухе. Волнение императора передалось и зверю. Пятнадцать лет он ждал этого часа, момента, когда сможет свершить свою месть. Ещё будучи простым землевладельцем, он лелеял эту мысль, она была его навязчивым сном, ядовитой занозой в сердце. И вот, наконец, час расплаты настал. Он уничтожит это прогнившее королевство смерти и ужаса, обретет долгожданный покой. Он смотрел на то, как полыхает священный лес сильфов, представлял, как они корчатся в агонии, пожираемые пламенем, и сердце его ликовало.

– Господин, – вырвал Каргана из мрачных дум голос Крея, рыжебородого маршала империи, ближайшего друга и соратника императора, – основные силы противника, как мы и предполагали, двинулись в обход через Краенграй.

– Численность их воздушной поддержки?

– Не более двух сотен грифонов.

– Что ж… Пусть левый фланг начинает наступление. Возьми лучших наездников на вивернах и лишите их небес.

– Слушаюсь, Сокрушитель Севера!

Левый фланг ринулся в атаку. В авангарде шла Третья хоругвь Ласточка, тяжелые всадники, ветераны бесчисленных битв, закованные в чёрную броню, одним своим видом внушающие ужас. По бокам от хоругви неслись конные арбалетчики, гордость империи, прославившиеся в битве у Штормового перевала. За ними двигались десятки тысяч пехотинцев, казалось, что ничто не сможет остановить эту стальную лавину.

Однако, вступив в бой, Крей сразу понял, что разведка предоставила неверные данные: в небе парило не менее пяти сотен грифонов.

Издав оглушительный визг, виверна Крейна одним стремительным движением перекусила шею ближайшего грифона. Виверны были крупнее и сильнее грифонов, но сильфы, пользуясь численным превосходством, маневренностью и скоростью, кружили вокруг виверн и их всадников, осыпая их градом стрел. Крей, опытный и талантливый командир, быстро осознал, что продолжать бой бессмысленно, необходимо отступать к основным силам. Но это было проще сказать, чем сделать: сильфы были полны решимости уничтожить отряд Крейна и захватить господство в воздухе. Маршал, рассчитывая на выучку своих воинов, решился на сложнейший прием – двойной прорыв.

Поднеся к губам рог, он попытался отдать приказ о разделении на две колонны: одна вверх, другая вниз. Но звук застрял у него в горле. В груди булькнуло, плечи судорожно дёрнулись, и Крей Лонгбард, маршал империи, непобедимый воин и лучший друг наместника Великого Дракона, разжав поводья, рухнул вниз, пораженный стрелой.

Всего за четыре часа войско, которое еще не знало поражений, оказалось на грани разгрома. Небо принадлежало народу магии и природы, сильфам с глазами цвета неба, в которых не было зрачков. Левый фланг имперских войск, где находились лучшие части, был отрезан от основных сил. Правый фланг тоже теснили, что создавало угрозу прорыва и окружения центра.

Карган окинул взглядом свою гвардию: пятьдесят наездников на вивернах, отборные офицеры, лучшие из лучших. С их помощью император намеревался переломить ход сражения. Они должны были поддержать прорыв левого фланга из окружения. Кагарн сам возглавит их в бой.

– Кагарн, – услышал он насмешливый голос. Император обернулся и встретился взглядом с женщиной лет тридцати, чьё лицо было испещрено причудливыми татуировками и шрамами. Это была Йокур-Пули, колдунья, единственный человек, которого боялся Сокрушитель Севера. – Кажется, Сиррин теснит тебя? Не пора ли выпустить моих питомцев?

– Ты же говорила, что образцы нестабильны.

– Даже если так, у тебя есть выбор? Ещё немного, и всё, чего ты добился, погибнет здесь. Снова деревни будут гореть от рук проклятых сильфов. А твоя жена, твоя Клэйна, останется неотомщенной. А твой сын, разве будет он спокойно править твоим наследием, если сейчас ты проиграешь? Соглашайся, Кагарн, соглашайся ради твоего народа.

– Делай что хочешь, ведьма…

Йокур-Пули усмехнулась, и в её глазах мелькнул змеиный блеск. Плавно развернувшись, она почти бесшумно удалилась.

Гвардейцы атаковали противника с яростью, которая на какое-то время стабилизировала ситуацию, но лишь на мгновение. Оправившись от удара, сильфы продолжили сжимать имперские войска в смертельных клещах.

Кагарн, словно разъяренный зверь, крушил своих врагов. Его виверна пикировала на головы противников, её зубы и когти окрасились в синий цвет от крови сильфов. Священная секира Аэргхель раскалывала врагов, словно щепки, ломая щиты и шлемы. Но победа не приближалась ни на дюйм. Пал даже императорский штандарт, а отборные скайлели – конные лучники сильфов – прорвались в тыл. И тут небо содрогнулось, а его цвет изменился. Кагарн взмыл вверх и увидел ужасающее зрелище. Десятки тысяч существ, в которых едва ли можно было узнать сильфов и людей – несчастные пленные, отданные колдуньей Йокур-Пули взамен на её поддержку – рвали зубами и когтями всех, кто попадался им под руку, не разбирая, кто свой, кто чужой. Хаос и смятение воцарились на поле боя, всё смешалось в одну кровавую массу.

– Сумасшедшая, – прошептал Кагарн…

Оборотень Фолкрита

Кайн остановил волколака. Огромный, волкоподобный зверь, чьего ума хватало, чтобы северяне использовали их вместо лошадей, продавая диковинных ездовых тварей в разные уголки Великой Империи. Снег валил исполинскими белыми хлопьями, создавая непроницаемую завесу, что застила дороги сонного Фолкрита. Кайн спрыгнул с волколака, велел ждать и направился к трактиру "Очаг чародея", чьи манящие огни мерцали в зимней мгле, словно маяк.

Кайн Оурсвейд – молодой мужчина, едва перешагнувший двадцатидвухлетний рубеж, высокий, с густыми темными волосами, серо-зелеными глазами и приятными чертами лица, которые грубо рассекал уродливый шрам, тянувшийся через переносицу на левую щеку. Говорил он быстро, словно вечно торопился. О таких, как Кайн, обычно шепчутся: "Славный малый, но с червоточинкой". Жизнь его была странной, скомканной, без ясных целей и ориентиров. Детство выдалось на удивление легким и безмятежным; все давалось ему играючи, и многие прочили блестящее будущее. Отец, мелкий торговец, в прошлом неплохой фехтовальщик, научил Кайна и его старшего брата Берлага держать меч. Мать же, из семьи писцов, считая Кайна самым талантливым из детей, дала ему лучшее образование, от музыки до древней литературы. В шестнадцать лет родители пристроили его в академию боевых магов и алхимиков в Цетерии. Там, проучившись около полутора лет и вкусив пороков большого города, Кайн сбежал и вернулся домой. Два года он метался от одного занятия к другому: оттачивал фехтование, стрельбу из лука и другие боевые искусства, пробовал себя в качестве торговца, гладиатора и даже поэта. Затем он вступил в гильдию вольников – людей, выполнявших грязную работу, за которую не взялся бы ни один порядочный гражданин. Среди вольников хватало преступников, отщепенцев, пьяниц и прочего сброда, но государство закрывало на это глаза, ведь мало кто обходился им так дешево и был согласен на столь опасную работу. Да и больше пяти лет среди них жили немногие. Когда Кайн сообщил родителям о своем решении, мать прокляла его, а отец лишь вздохнул и сунул ему небольшую мошну с деньгами, на которые Кайн купил снаряжение и немного провизии. Уже два года он скитался по бескрайним просторам империи, рискуя жизнью за гроши, но другого пути для себя пока не видел.

"Очаг чародея" встретил Кайна теплом, чадящими лучинами, уютным потрескиванием очага, сонным трактирщиком и двумя пьяницами, вяло переругивающимися в углу.

Кайн оглядел стены из фолкритского дуба, пару топоров, висящих над стойкой. Запах варева и прокисшего эля ударил в нос, но для его обмороженных ноздрей он показался ароматом небесного сада. В желудке все перевернулось, рот наполнился слюной. Он подошел к трактирщику, толстому мужчине с сальными волосами, и бросил на стойку несколько медных монет. Звон словно вырвал трактирщика из дремы, и тот, наконец, разлепил глаза.

– Комнату на ночь, чего-нибудь горячего, и… у меня на улице волколак ждет. Будь добр, позаботься о нем, – протараторил Кайн, чей язык слушался с трудом.

Трактирщик зевнул, потянулся, молча кивнул и кинул на стол дымящуюся похлебку и кружку эля, а потом крикнул: «Астоль, иди позаботься о волколаке господина!». Маленький, корявый мальчишка вынырнул из-за стойки и, ругаясь себе под нос, поплелся на улицу. Еда оказалась на удивление сносной, но вот эль на вкус напоминал воду из лужи, в которую добавили лимон и соль.

Кайн, забившись в самый угол, расслабился, наблюдая за пьяницами, ведшими бессвязные разговоры.

Доев похлебку, он откинулся на спинку стула, блаженно прикрыв глаза. Усталость от долгой дороги давала о себе знать. Дремота накатывала могучей волной. Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, он увидел, что на него смотрит один из пьяниц. Это был сухощавый старик с длинной седой бородой и пронзительными голубыми глазами. Старик подмигнул Кайну и, пошатываясь, подошел к его столику.

– Здравствуй, путник, – прохрипел старик, усаживаясь напротив Кайна. – Вижу, не здешний ты. Что привело тебя в наш захолустный городок?

– Просто проездом, – уклончиво ответил Кайн, не желая вдаваться в подробности. – Ищу работу.

– Работу, говоришь? – усмехнулся старик. – Во Фолкрите работы немного, разве что дрова колоть или свиней пасти, да шахты еще… А как люди пропадать начали, и они закрылись.

Кайн насторожился. Вот оно что. Ярл Хельхейма обратился к нему, чтобы разведать причину пропажи людей и остановки работы шахт.

Люди пропадают? И что, часто?

Да каждую неделю, – икнул старик. – Вот на прошлой неделе пропала дочь кузнеца, бедная девушка. Из дома, говорят, ненадолго вышла, и все, след ее простыл. Бедный отец себе места не находит, так жалко его, – из глаз старика полились пьяные слезы. Камин продолжал мерно потрескивать, а Кайн терпеливо ждал, когда пьяница выплачется и продолжит свой рассказ.

Старик вытер слезы грязным рукавом и продолжил:

– Никто не знает, куда они деваются. Говорят, что в лесу завелся какой-то зверь, или, что еще хуже, нетопыри. Но я думаю, что дело тут нечисто. Слишком уж все странно.

Кайн нахмурился. Версия с нежитью была вполне вероятной, учитывая, что вокруг был лишь лес, а зима выдалась слишком холодной даже для севера. Но его опыт вольника подсказывал, что за исчезновениями людей обычно стоят более прозаические причины.

– А местные власти что-нибудь предпринимают? – спросил Кайн.

– Власти? – Старик презрительно фыркнул. – Нашему главе только бы налоги собирать, да пировать. Ему плевать на простых людей. Лишь как пришли к нему от ярла и спросили, почему шахты встали, он засуетился, все гонит шахтеров на работу, да только кто согласится?

Кайн кивнул. Да, дело было непростое, но платили за него хорошо, и, выполнив его, он наконец-то сможет вернуться в Нон-Итер, где расплатится с долгами и сможет хоть недолго пожить в свое удовольствие. Его желудок уже давно не наполнялся хорошей едой и вином, а руки не обнимали хорошеньких женщин.

А где я смогу найти кузнеца и главу?

А что их искать? Глава в центре живет, в самом большом и добротном доме, кровосос. Да и кузницу ты не пропустишь, да только Олдрид, кузнец который, закрылся и не пускает никого.

Да, ну и дела тут у вас творятся, – зевнул Кайн, чувствуя, как усталость берет свое и сон будто бы пригибает его к земле. – Ладно, старик, хорошего тебе времяпрепровождения, а я пойду, пожалуй. На тяжелых, словно чугунных, ногах Кайн добрался до стойки, забрал у трактирщика потертый медный ключ и, наконец-то, поднявшись по старой скрипящей лестнице на второй этаж, оказался в своей комнате.

Она была грязной и очень неопрятной: засаленное белье, еле-еле державшееся окно из бычьего пузыря. Но усталость сразу же взяла свое, и как только Кайн коснулся кровати, он провалился в бездну сна. Ему снились какие-то странные, несвязанные отрывки его жизни: академия, родители, брат и сестры, заливные луга, отрывки жизни, которую он навсегда потерял.

Солнце еще не пробилось сквозь свинцовые тучи, когда Кайн проснулся. Во рту поселился вкус золы, а в голове роились обрывки вчерашнего разговора и беспорядочных сновидений. Сон, как и дешевый эль, не принес облегчения, лишь чувство беспросветности и тоски, словно зима, нависшая над Фолкритом, забралась ему под кожу.

Спустившись вниз, он застал трактирщика за протиранием стойки. Тот, взглянув на Кайна, лишь буркнул: "Астоль уже покормил твоего зверя", и указал на дымящуюся похлебку. Завтрак был немногим лучше вчерашнего ужина, но Кайн проглотил его, как горькую пилюлю, необходимую для предстоящего дня. "Пора дергать ниточки", – подумал он, направляясь к кузнице Олдрида.

Фолкрит напоминал мертвеца: тихий и безнадежный, мрачный и пустой. И снег так же мрачно и пусто скрипел под ногами, заставляя сердце замедлять свой ход.

Кузница, подобно мрачному зверю, ощетинилась закопченными стенами и наглухо закрытыми ставнями. Тяжелая дверь, словно пасть, хранила молчание. Кайн постучал, но в ответ услышал лишь глухое эхо, словно кузнец и вовсе покинул этот мир. "Что ж, придется брать крепость штурмом", – промелькнуло у него в голове. Он обошел здание, выискивая хоть какую-то лазейку. На заднем дворе, среди куч ржавого железа и обломков, он заметил полуоткрытое окно. "Удача любит смелых", – усмехнулся Кайн, подтягиваясь и заглядывая внутрь.

Внутри кузницы царил полумрак, лишь редкие лучи света пробивались сквозь щели в ставнях, выхватывая из темноты груды инструментов и заготовок. Запах угля и раскаленного металла, въевшийся в стены, словно память о былом жаре, обволакивал Кайна, заставляя его на мгновение почувствовать себя дома. Но это чувство быстро улетучилось, когда он заметил сидящую в углу фигуру.

Олдрид, огромный бородатый детина с густой черной бородой, сгорбившись, сидел на табурете, его лицо скрывалось в тени нависшего капюшона. Вокруг него валялись осколки молота, словно кости поверженного зверя. "Кузнец, сломавший свой молот – как воин, потерявший меч", – подумал Кайн, приближаясь к нему. Тишина в кузнице была настолько густой, что казалась осязаемой, словно меховой плащ, накинутый на плечи Кайна.

Кто там? Что нужно тебе от меня? Убирайся прочь, – прогудел кузнец, вскакивая с табурета.

Тише, Олдрид, тише, я знаю о твоей беде, – начал Кайн, примирительно выставляя руки вперед, – я пришел помочь.

Помочь? И как же ты мне поможешь? Спустишься в царство Хель и приведешь оттуда мою Ингри? Если нет, то уходи, уходи пока жив.

Нет, кузнец, живым нет входа к мертвым, но я могу найти того, кто лишил тебя твоей дочери.

Голос Олдрида звучал как скрежет железа о камень, в нем клокотала боль, отчаяние и безумная жажда мести. Кайн почувствовал, как волна сочувствия накрыла его. Он видел эту боль, она была ужасна, боль потерянного счастья.

– Расскажи мне все, Олдрид, – тихо проговорил Кайн. – Каждая деталь – драгоценный осколок. Как исчезла Ингри? Что ты видел, что слышал? Быть может, в этом кроется ключ к разгадке проклятия, что нависло над Фолкритом. Я – вольник, ярл сам призвал меня, чтобы распутать клубок этой чертовщины.

Кузнец рухнул на табурет, словно подкошенный зверь. Плечи его содрогались в беззвучных рыданиях, а из-под надвинутого капюшона вырывались приглушенные всхлипы. Голос его дрожал, слова путались, словно осколки разбитого зеркала, отражая боль и отчаяние. Ингри, его единственная дочь, пропала ночью. Она лишь вышла ненадолго, чтобы навестить больную соседку. Мать, ныне покойная, обучила ее знахарству, и Ингри была единственной целительницей в этой богом забытой глуши. Ушла… и не вернулась. Он искал ее повсюду, звал, кричал, но в ответ лишь зловещая тишина леса поглощала его мольбы. Несколько дней он тешил себя хрупкой надеждой, слушая сочувственные речи соседей и друзей, но Ингри словно сквозь землю провалилась.

– Постой, Олдрид, – прервал его Кайн. – Не замечал ли ты чего-нибудь подозрительного в последнее время? Странника какого-нибудь?

– Да не было ничего такого… Хотя… Месяца четыре назад забрел к нам один мужик. Седой весь, глаза желтые, волчьим взглядом так и буравил. Приют просил. Фенри, охотник наш, парень добрый, сирота, его и приютил. Сла́вный малый, всем поможет, для каждого доброе слово найдёт, а уж как из лука стрелял – глаз не отвести! Один жил, вот и сжалился над странником. А как тот мужик ушел, Фенри через три дня помер. С тех пор и начали люди пропадать. Думаю я, может, это он порчу навел? Нашел бы я его, своими руками задушил за мою доченьку! – Кузнец вновь зарыдал, закрыв лицо руками.

– Может, и навел, – задумчиво протянул Кайн. – А где у вас тут кладбище? И если найдется лопата, буду премного благодарен.

Копать было невероятно трудно. Промерзшая земля не поддавалась, окоченевшие пальцы с трудом сжимали черенок лопаты. Но Кайн продолжал копать, будто в этой могиле таилась разгадка тайны, что окутала Фолкрит. И наконец лопата с глухим стуком наткнулась на крышку гроба.

– Странные люди в этой провинции Хельхейма, – пробормотал Кайн, усмехнувшись. – Все нормальные северяне тела предают огню, а эти хоронят. Делали бы так же – меньше проблем бы было.

Он откинул крышку… Гроб был пуст. Лишь клочок серой шерсти сиротливо лежал на дне.

– Так я и думал, – пробормотал Кайн и почти бегом направился к центру Фолкрита, к дому главы города.

Глава города оказался щуплым седовласым человечком с юркими, как у хорька, глазами. Он сидел за массивным дубовым столом и буравил Кайна пристальным взглядом. Его дочь, тоненькая молоденькая девушка, суетилась по хозяйству, ставя перед отцом и гостем блюда с едой и наполняя кружки янтарным элем, который был куда вкуснее, чем в трактире. Каждый раз, когда ее взгляд встречался с глазами Кайна, она вспыхивала румянцем и начинала суетиться еще быстрее. Глава жил явно лучше, чем другие жители Фолкрита, но не настолько роскошно, как рассказывал пьяница в трактире. Было видно, что он порядком устал от своего бремени и мечтает поскорее убраться из этого захолустья. Два стражника у дома поначалу не хотели пропускать Кайна, но бумага, выданная ярлом, послужила пропуском и залогом хоть какого-то расположения главы, хотя тот и смотрел на вольника с плохо скрываемым презрением.

– И что же вам угодно, господин Оурсвейд? – спросил глава ледяным тоном.

– Я по поручению ярла, – начал Кайн.

– Я в курсе. Что вам нужно?

– В вашем городе завелся самый настоящий оборотень. Если его не уничтожить, убийства будут продолжаться, пока он не наберет достаточно сил, чтобы вырваться из-под контроля. Вы должны срочно собрать все доступные силы, чтобы его найти и уничтожить.

– Лив, доченька, хватит подливать эль нашему гостю, он, кажется, опьянел, – усмехнулся глава. – Вы действительно думаете, что в этой дыре найдутся силы, чтобы охотиться на мифического оборотня? Хотите знать причину нападений? Зима выдалась холодной, в город повадились волки. На борьбу с волками нужны охотники, я уже написал об этом ярлу. Так что, думаю, здесь вам, господин вольник, делать больше нечего.

– Проклятые северные бюрократы! – выругался про себя Кайн, возвращаясь в трактир. – Ничего от них не добьешься. Змей с ними, с этими деньгами. Поеду на восток. Айза давно меня зовет, говорит, что там заказов невпроворот. А может, к какому купцу охранником наймусь – все лучше, чем здесь по сугробам шастать.

Погода снова начинала портиться. Первые порывы ветра, сбивая с ног, предвещали скорую пургу. Поэтому, когда Кайн добрался до трактира, он, не теряя времени, проглотил свой отвратительный ужин и отправился спать, закутавшись в одеяло и с твердым намерением с утра поскорее покинуть этот Богом забытый край.

Его разбудил страшный шум и крики людей. Спросонья, не понимая, что происходит, Кайн схватился за меч, но тут увидел стоящего на коленях перед ним главу Фолкрита, которого била крупная дрожь.

– Господин вольник, – начал заикающимся голосом глава, – прошу вас, помогите! Моя дочь… Лив… Она пропала! Говорил я ей, не нужно ехать со мной, а она не послушала… Что я жене скажу? Что мне делать?

– Тихо, тихо! Кто пропал? Когда пропал?

По пути к дому главы Кайн лихорадочно обдумывал все, что ему было известно об оборотнях. Проклятые люди, которые могли обрести покой, лишь передав свое проклятие другому. Проклятый умирает, а затем перерождается оборотнем, обреченным на вечные страдания и муки голода – ни люди, ни звери. Сейчас Фенри, новообращенный оборотень, привязан к своей могиле, а значит, должен находиться где-то неподалеку от нее.

У дома главы Кайн остановился. Вокруг него столпилось несколько десятков человек, вооруженных чем попало. Глава голосил, как безумный, кто-то пытался его успокоить. Здравый смысл упорно отказывался работать. «Что же делать? Что делать? Была бы здесь Айза или кто-нибудь из охотников… Ах да! Как же я мог забыть!» Клайн достал из сумки небольшой пузырек, вздохнул, вспомнив, во сколько он ему обошелся, и выпил содержимое. Тут же кровь побежала быстрее, сердце забилось чаще, а все чувства обострились до предела. И тогда, среди множества запахов, он ощутил один, особо резкий и пугающий, – запах боли, запах отчаяния. «Что ж, теперь можно и поисками заняться», – подумал Кайн.

Кайн, словно гончая, сорвавшаяся с цепи, ринулся вперед, ведомый невидимой нитью страдания. Толпа расступилась, пораженная внезапной трансформацией вольника, едва поспевая за ним. Он бежал, словно тень, скользящая по заснеженным улицам Фолкрита, его обострившийся слух ловил каждый шорох, каждый стон. Запах отчаяния становился все сильнее, словно зловонный туман, окутывающий его сознание.

Он выбежал за пределы городка, вглубь зловещего леса, где деревья, словно костлявые руки, тянулись к небу. Луна, словно глаз мертвеца, безучастно наблюдала за происходящим. Ноги его утопали в снегу, но он продолжал бежать, бежать без остановки. И наконец запах привел его к нему – к оборотню. Он стоял, больше похожий на волка, но еще не завершивший обращение. Еще пара месяцев – и у Кайна не было бы ни единого шанса. Он стоял и доедал несчастную дочь главы. Кровь стекала по его окровавленной пасти и лапам. Он ел без аппетита и удовольствия, просто неведомый инстинкт заставлял его это делать. В глазах его не осталось и следа человечности – лишь боль, голод и отчаяние. Увидев вольника, он бросил свою жертву и тут же бросился на него.

Кайн не успел даже выхватить меч, как оборотень обрушил на него всю свою ярость. Удар лапы, полный неимоверной силы, отбросил его в сторону, словно тряпичную куклу. Боль пронзила ребра, дыхание перехватило, кровь заполнила его рот. Но умирать здесь он не собирался. Превозмогая боль, он откатился в сторону и полоснул оборотня по морде. Тот взревел, но отпрыгнул в сторону, готовясь к следующей атаке. И тут он увидел подоспевших жителей Фолкрита и тут же переключился на них. Он рвал и терзал их тела. Если поначалу они еще пытались оказать сопротивление, то вскоре превратились в безвольных овец, в овчарню которых забрался волк.

Кайн поднялся и сплюнул кровь. Он понимал, что если сейчас не убьет оборотня, то это будет его последний бой. Время действия зелья подходило к концу, силы покидали вольника. Собрав последние остатки воли, он разбежался и вонзил клинок в тело твари. Тот взревел и всей своей тушей навалился на Кайна. Пасть чудовища клацнула, пытаясь добраться до горла мужчины, но тот резко выкинул вперед левую руку, и кинжал, спрятанный в ней, пробил глаз чудовища и вошел ему в мозг. Оборотень затих, заливая своей кровью вольника.

Все в голове Кайна закружилось, сознание покинуло его. Зелье перестало действовать.

Оставшиеся в живых дотащили Кайна до гостиницы, где тот неделю пролежал между жизнью и смертью. Но молодость и запасы зелий спасли его. И как только ему стало лучше, Фолкрит ночью покинула фигура человека верхом на волколаке – человека, который постоянно балансирует на грани жизни и смерти, но ни на что в этом мире не променяет эту бродячую жизнь, не променяет свою свободу…