Сказания о недосказанном. Том II

Не вызовешь праздник в душе.

… А из разреза этих глаз…

Таинственно скорбных…

Засветилась…

Засверкала…

Слезинка

Слезинка…

Надежды…

Она медленно катилась, переливалась радугой от теплого яркого солнышка. По щеке. По еще недавно смеющейся грустью щеке. Неужели она в том прошлом воплощении была противной? Неужели она в том прошлом была красавицей? Вредной бабой? Сплетницей? Интриганкой? Нет! Тут страшное. Жестокое. Роковое.

Гарпия женщина чудовище. Горгона-красавица, от взгляда которой простые люди каменели. Просто превращались в камень.

Сумеешь ли ты за одно земное воплощение отработать? А если придётся три жизни прожить???

Такой как сейчас?

Прометей терпел муки. Но он дал людям Тепло, Свет.

А ты?

Господи!

Верни…

Верни ей Любовь!!!

Аука

Студент прибыл из Москвы. Учился там, будущий художник. И вот он Крым! Пляж Учкуевка. Утро. Восход солнца. Пустой берег. Делает зарядку. Совершенно серьёзно машет руками, приседает. Старается…

… И, вдруг, как из тумана, явилась краса, русая коса…Она была скорее призрачная и…прозрачная, не натуральная, ожившая мраморная, Огюста Родена, такие вчера на пляже не валялись прикрытые кое-где кусочками тряпочек.

Среди натурщиков, которые позировали студентам, на уроках рисунка и скульптуры, чаще были ходячие скилеты, прикрытые, задрапированные кожей. На них проще было изучать анатомическое строение человеческого тела, и, были почти всегда, … пожившие, но ещё не отжившие… не отработавшие… своё, положенное судьбой.

Студент ещё раз взглянул, пристально, уже как специалист.

Нет, она таки натуральная. Вот бы такиих, нам на занятия. Подумал он. Но сказка быстро улетела, а она, краса русая коса до самого пояса, что- то стала ему говорить. И, когда он, наконец, закрыл, захлобучил, разинутый от удивления рот, она засмеялась, подарила ему такую солнечную улыбку, что сразу пришёл в себя. Захлопнул рот и быстро вспомнил, то о чём она ему поведала.

… Понятно было одно, и совершенно точно,… ему нужно сейчас, пока море спокойное и нет никого на пляже, немедленно и без лишних рассуждений погрузить в холодненькие, свежие по утреннему, синие, с бирюзой, еле заметные волны… своё далеко не атлетического сложения тело, не избалованное сытым кормлением мамы.

От этой счастливой мысли в его голове, мурашки, ох эти мурашки, устроили такие буги-вуги, модные, были такие танцы, зараза заграничная, от самой Ахиллесовой пяточки до самой, до самой макушки, пока ещё покрытой пышной и сухой шевелюрой…

Это ещё бы ничего, но плыть, куда и сколько она будет ему сообщать своим музыкальным ласковым голосом, а потом, а потом ещё и нырнуть, затем и найти и увидеть её драгоценное колечко…

Совсем просто…отыскать иголку в стогу сена. Неет, даже не шило в мешке, который у тебя уже на спине… Даа. Да и не простое, колечко – золотое, фамильное, прабабушки… Кольцо – перстень с камешками, драгоценнымии!…

Если бы не была она одета в такую красоту,…послал бы её, к её же родной прапрабабушке. Ах, это сердечко, моё сердечко, не каменное же оно, да ещё и влюбчивое.

Не устояло, от ттакоого… Тттаакоой ккрасоты.

Она немного успокоила его и, сама уже не так сбивчиво и горячо говорила. И, и, повела его, как малого телёночка на верёвочке, на лужайку, пощипать травку муравку к тому месту, где вчера во время шторма на берегу, она сделала отметку на песке.

Её отметку смыло ночным штормом, но камень чуть выше показал, где ему войти в совсем ещё свежие и прохладные маленькие волны. Погрузиться, да ещё и без бинокля, да ещё и под водой, эх бы, водолазный шлем был быы, пригодился… быыы, а какая там глубина ещё посмотрим, сказал слепой, посмотрим, если увидим. Вот бы тебе, сейчас, жабры, и перепонки, хотя бы как у лягушки.

… А ведь были же, были, и не так давно, говорят трепачи…, ой, нет, профессура, были, имелись, каких – то десяток миллионов лет тому. Даа… Поздно родился, воот бы…

Водичка оказалась, конечно, мокрая, как и полагалось, но такая свеженькая, святая, как в Рождественские морозы.

А она, краса, русая коса, почти шептала моему сердечку, левее, немного, левее, чуть позже пела – правее.

Я даже не добрался до буйков, которые всегда кричали стоп, дальше ни шагу. Да и спасатели ещё не прибыли. Рановато. А хорошо бы и отдохнуть уже на красном буйке. Дудки! Никакого отдыха и перекура.

… Серебряные струны её сердца, почти Арфа в Большом театре, трелями соловьиными живойкрасавицы в полголоса пропели -ныряяй!!! Правда, последнее, слово -крещендо, как литавры. Как нагайка для рысаков не орловских…

Какой тебе ныряй, у меня же не шлем-шар на голове, водолазный. Отдышался. Опустил голову под воду. Посмотрел, и чуть не пошёл ко дну от такого, …шагами даже прошёлся, забыл, что я в воде, неет, таки под водой. А оно, оно там сияло. Такое только в кино показывают, лучики идут, сияют от этой кучи драгоценных каменюк и металла золотоплатинового, во все стороны света…идут, северным сиянием перемаргиваются…с морским царём-батюшкой перемигиваются.

Он, ну, я – резко сделал вдох, искры из глаз сыпанули, и взял курс на это сияние.

Правая рука – загребущая, схватила это сверкающее, теперь как сварка-огниво, а оно, это огниво казалось и руку обожгло. Ладонь будто прошили швейной строчкой, машинкой швейной,– «Зингер». Сунул молниеносно в плавки. И бегом, что силы, замахал руками и, взял курс прямо на неё, эту красу. А она, а она. Совсем истеричным, меццо – сопрано,дебелых певичек,такое громкое ржание, почти орловских красавцев, племенных рысаков…

И куда девалась ласковая мелодия, её, наверное, ласковых, наверное, нежных, наверное, вишнёвых, и, уж точно… медоовых губ…

Она кричала…

– Ну, ну что ты, ну нырни ещё хоть раз. Ну, хоть один разок!!! Чуть левее плыви. Ныряй!!! Левее!!! Ныряяй! Ныыряяяай…

А он, будущий художник, запел, правда, про себя, почти Фёдор Иванович, эх раз ещё рраз, ещё много, много раз…

– Не буду…

И тебя забуду. Холодно. Замёрз.

– Узурпатор…

Не стану, а топотом не встану…

Потом, изойду поотом, холодным, предсмертным… нырять…

Сказал он сам себе внутренним голосом.

… На берег странный и пустой, он вышел слегка покачиваясь. Зубы стучали, выбивая мелодию ритма старого аппарата морзе. Он с трудом пояснил, что воды в море оказалось очень, много, и она, эта водица, ещё и холодная. Сказал, что замёрз, и что очень глубоко, таам. Надо же…

Она подошла совсем рядышком, и глянула туда, где он спрятал, наверное, её перстень, не держать же было его в кулаке. Подумала она. Не доплывёшь таким брассом, одной ладошкой, хоть и загребущей…

Да. Нет. Она просто ничего там не увидела. Успокоилась.

Он сам, медленно оттянул верхнюю резинку плавок и заглянул туда, где должна теперь храниться драгоценность её бабушки. Она тоже смело, но без вожделения, не до того, заглянула, резко нагнулась, как будто собиралась нюхом служебной собачки…ищут, которые наркотики, найти…спрятанное,…наверное, искала и не могла найти, обязательно найти. Искать и найти, во что бы то ни стало…

Увыы…

Там ничего не было. Там было пусто.

Она уцепилась…

Сразу, молниеносно, двумя руками до самых до дрожащих его худых, костлявых коленей… стащила костюм Адама, трясла и его самого вверх-вниз, и пела, своим меццо – сопрано.

– Где? Тут же всё было, сама видела, перед этим историческим заплывом. Она явно, тогда видела его мужское достоинство, ясно, ярко весь прибор даже через плавки видно было в полной красе и не только не спутать при таком рельефе, почти горельефе – такое, такое,… отличие от её, женского устройства…– через, сквозь его плавки.

Он тоже нагнулся, внимательно посмотрел туда, где оно должно было быть. И, правда, там ничего не было.

Непонятные какие – то две складки, пирожка с капустой, как у женского народонаселения, училищных, перестарелых натурщиц.

Рыдать от горя, от такой потери, его сердечко уже было готово и он не вдруг, а вспомнил, вспомнил как в детстве, они жили тогда на Арабатской стрелке, море, море, радость, и тогда, в те годы такое случалось. От холода, да ещё утром, когда долго, до посинения ныряли, плавали. Вот тогда и услышал он эту панацею от подобного страха… Купались то голенькими, пустой берег, малыши, такое от холода случалось.

Пацанята спрашивали, а им отвечали, взрослые, конечно -от холода твой свисточек в попу спрятался, затянуло его туда. Там, потеплее. Но тогда это действительно был свисточек, маленькая такая запятая! А тут! Такое. И как корова языком слизала, говаривали тогда на Украине. Делааа…

*

Солнышко крымское уже хорошо пригревало и он…

Она видела, как он поправлял своё Адамово одеяние. Внимательно смотрела на этот ритуал и, увы, изучила все складочки этого костюма, но так ничего и не блеснуло. Не было ни сверкающего лучиками драгоценного её перстня и, даже…и, даже…признаков того, что ещё совсем недавно украшало его худощавую, и почти спортивную фигуру. И этот студент скоро, ну совсем, совсем скоро будет, а теперь уже, будет ли настоящим мужчиной.

Она глубоко вздохнула. Глубоко… Мы так вздыхали, когда прослушивали мелодию «Гибель Титаника» в исполнении на гавайской гитаре, ещё в ремесленном училище, в пятидесятые годы…

Потом ещё разок охнула и медленно, на распев, расставила глаза, как хамелеон смотрел – один глаз на Кавказ, а другой на север. Нежно посмотрела.

Спросила – ты девка?

А?

Плавки, при помощи её нежных, ласковых пальчиков… сползли ещё ниже. Её испуг был как гром среди ясного неба. Там, в плавках…до того она видела и различала явные и ярковыраженные признаки полового различия… до того… до того заплыва. Может русалки его отвинтили? Рассказывали,бывает такое, лежу, на пляжу, а его и меня нет, я говорят, лежу, а его всё равно неет…

Ну, надо же…

Бывает и такое…

И стояли расстроенные…

Нет. Ничего нет. И признаков перстенька прабабушки.

…И.

И, неет его, будущей мужской радости. А ведь он, наверное, надеялся, ждал, когда и как поведёт суженую в ЗАГС…А какой, какая женитьба, если он теперь… она или просто оно?

Перстенёк то у него был, в левой – зажат в полусогнутой руке и он уже готов был спросить в какой…

Но, она так увлеклась половыми различиями, как девчёнки…как, девушки, как незамужние женщины, и не только, -знаками отличия, а не различия, на погонах бравых военных красивых и здоровенных.

… Солнышко пригревало. Оно уже успело растопить лёд не только души и тела студента. Речь его стала по -почеловечески тёплой и дружелюбной. Наготу свою он спрятал фиговым листочком – плавками. Улыбнулся. Протянул к ней свои руки… Кулаки были зажаты, но пальцы – внизу, потому не видно было, что там и вообще есть ли хоть что- нибудь. Потом произнёс только:

– В какой руке?

… Развернул раскрытые ладони…

И, вот он всплеск света, лучики, искры, – всё это в одно мгновение осветили её и его…

Откуда?

Голос её как звуки громовержца троекратным эхом пошёл вдоль берега, до, до самой, до самой Турции… напрямки, через синие с бирюзой уже потеплевшие волны…

Вопрос пронизал берег до неба и дна моря.

Улыбка.

Смех и слёзы радости…

Поцелуй.

Холодными губами…

Поцелуй.

Поцелуй как с подругой, девчонкой…

Взяла за плечи двумя руками прижала и обожгла, осветила, своей, земной, живой… обнажённой, девственной, разгорячённой, грудью.

А где же твоя?

Повела глазами, видимо, подумала, но прошептала -вырастет, отрастёт ещё. …Бывает же такое.

Посмотрела…

Посмотрела, как смотрят на пустое место, есть или нет того, а ведь тогда видела и ощущала, а теперь ещё раз поцеловала в лоб, как покойника…

Отошла, подальше, и прошептала пронизывающим, но тёплым шёпотом.

Это.

Оно.

Запомнилось.

Врезалось в памяти надолго.

Навсегда.

… – Я тебя всё равно найду. Я возвращу тебе то, что ты и не терял. Тебе трудно будет вспомнить и связать это в единую, одну песню. Но я это сделаю, сколько бы, ни прошло времени…

*

Нет.

Не вернуть того, что ушло, хотя и оставило след.

Время.

Пощади меня.

Время…

Когда же Человечество Земли,

Поймёт значение и возможности этого понятия…

ВРЕМЯ

*

Прошло пятьдесят три года.

Глава 6 Палитра пуантилистов

Стрекозлиный ликбез

Урок стрекозе

Великие умники муравьи тащили в свои склады подземные, огромного динозаврика. Правда, это они так думали. А это просто был дождевой червячёк.

От его бренного тела успел уже кто – то отхватить добрую половину его прекрасной сардельки – и унести в неведомые края, может до самой вершины горы Бойко, это рядышком села Соколиное. Теперь там птенцы пируют, ой, нет, пробуют-дегустируют. А муравьям и этот огрызок с царского стола, большой улов. Заготовителям продовольствия этой, почти туша кита, или, правда, динозаврика.

Муравьям, тоже была известна истина – к себе домой, – много не бывает. Тружеников не пугал тот факт, что их – всего двое. Вот у людей проще, они если и соображают что-то дельное так только на троих. А тут такой размер! Ничего. Сообразим. И решили своими маленькими, но умными головушками.

Где хвост, а где голова непонятно, но он, ведущий, был впереди. И где был хвост или голова ему всё равно, и труженик своими тисками – зубами, спаренными, как железные клещи у людей, которыми гвозди выдирают, держал и тащил на пятой скорости – задними лапками загребал землю и двигался вперёд хвостиком своим. Иногда и буксовал.

На том втором конце, для них, далеко не Геркулесов, этой километровой колбаски со следами гильотины и капелькой крови, второй лапкой, толкал как бульдозер. Трудно, очень трудно было помогать своему собрату… потому, что он, этот крокодил динозавровый был ещё при полном сознании и памяти. Он знал, чувствовал, что его буксируют не в военный госпиталь после тяжёлой ампутации, доброй его живой половины, без наркоза.

И вот остаток, огрызок червячка сопротивлялся, напрягал, изгибал все свои остатки могучего когда – то тела. Становился на две опоры- мостик, сворачивался в кольцо и тот обрубок, после ампутации, так некстати, поднимался вверх до самого неба и, и, тогда муравей взлетал на этом обрубке высоко, высоко, как в цирке и без страховки, но держался и снова приземлялся, когда обессиленный динозавр лежал ровной сарделькой. А вперёдсмотрящий, всё-таки продвигал эту цирковую группу невесёлой программы, без страховки, вперёд и только вперёд.

Трио продвинулось ещё на несколько, точнее на три четыре сантиметра, конечно по дикому бездорожью, без воздушной подушки. Но, самое главное, во всём этом переходе через Альпы – бездорожья,было как они, мудрые умники, менялись ролями в этом циклопическом труде. Тот, ведущий, у которого работала пятая скорость, и он шёл, держал за хвост этого бронтозавра, а циркач-акробат, тащил эту сардельку, за то место где совсем ещё недавно, было живое, присутствие окончания его тела, а может и голова.

Как они решали эту дилемму и превращали в программу, строительства коммунизма, общались и договаривались между собой? Нам не дано понять. …И, как говорил Г. Гейне, навек осталось тайной…

И вот новое, страшной силы испытание… на их пути дорожке…огромная пропасть, овраг и водичка капает, ну Ниагары. Не поверите. Это перекрыло их путь.

И.

И, тогда один из них, вперёдсмотрящий, побежал, рванул во все лопатки, и, скорее, скорее, бегом, без оглядки, мне не показалось, видел сам. Неет, не шёл, побежал в разведку.

Он, разведчик переднего края, как наш дед, Андреич, тесть, на фронте, и вперёдсмотрящий, как на флоте, и ещё что-то посерьёзнее, не просто бегал, носился, летал на своих тоненьких лапках крючёчках, он не носился вокруг да около, как мы часто по свету, он то слева, потом справа, изучал маршрут на местности. Как попасть на ту сторону этого новоиспечённого водопада.

… Обследовал, овраг – трещину, которая так нежданно и не гадано, появилась на их многотрудном пути. Ах, умники. Они так определили свой единственно правильный, разумный, по всем правилам стратегии, – маршрут, ну как, ну как, как Суворов через Альпы. Единственный пример всем народам, Сувооров. И он оказался самым разумным, для таких богатырей, далеко не с лошадиными силами – оказался самым коротким и верным, хоть и нелёгким. Сошлись в малую, но группу. Посовещались, как будто нюхали друг друга. Руками и ногами не размахивали, доказывая свою правоту на профсоюзном собрании, и двинулись дальше. Червячёк-динозаврик, вернее его половинка, уже не так сопротивлялась… Она вставала на мостик и муравей снова показывал мастер класс без страховки, но высота его акробатических этюдов, уже была чуть – чуть пониже, поменьше, высоты на Ай Петри, наших крымских гор.

Двигались они теперь спокойно, уверенно.

А вперёдсмотрящий запел, запел хорошую песенку частушку на, на нашем русском наречии – тралляля, тралляляаа… не теряйте время зря.

А потом, ну как читают наши поэты своё творение, и песни поют так, и ритм и рифма, громко, чётко…

Со смыслом…

– Не бери чёрта в попутчики…всё будет зря…траляляаа, тра ля ля…

– Люд и!

– Учитесь у муравьёв видеть вашу пару – дуэт.

Ищите.

И.

Находите свою дорогу жизни.

Оттепель

Ранняя весна.

Морозы ведут уже тихий спор с тёплыми днями.

Оттепель.

Снег просел, почернел. Зазвенела первая капель, засверкали сосульки от первых тёплых лучей.

После долгой лютой зимы соседи вышли погреться. Сидят на лавке, около большого деревянного почерневшего от долгой череды годов, дома, коммуналки, судачат, тихо – мирно, как будто не отошли от зимнего анабиоза.

Через оживающий яблоневый сад прыгает Толстая – Претолстая, с задранным подолом: одной рукой она тянет юбку, тянет потянет к своему лицу, где, когда-то была лебединая шея, а теперь красовался тройной подбородок.

Другой рукой уцепилась за рейтузы.

– Сама садик, а, я а а, садила, сама буду, поливаать…

– Сама милого, любила, а, саама буду забывааать…

– Мать твою ети! Резинка лопнула.

А затем гомерический…

– Гы гы – резинка лопнула!! Гы гы. Резинка.

– А!!!

Соседи, как по команде затихли.

Их головы, моментально, как на боевом корабле, на пра – во!!

А она, Толстая – Претолстая, прыгает от общественного трёхместного, без перенгородок, туалета, так,

Прыг- прыг. Прыг- прыг. Шлёп – шлёп башмаками. Прыг – прыг.

Как жаба – кенгура.

– Резинка – стерва!

И хохочет, смеётся.

Прыгнула жаба – на деревянные ступеньки двухэтажного почерневшего от времени и снегов, деревянного дома – общежития, потопала, потопала ногами – прыгалками. Подрыгала поочерёдно каждой, в воздухе, проделывая немыслимые антраша – отряхивая мокрый       прилипший снег.

Выдохнула, вытолкнула из пышных, – когда то, казалось совсем ещё недавно, аппетитных для мужланов… грудей. И, последнее, как вздох горы, – живого мамонта: … Оооххх, уууххх…И, шипение, как у большого паровоза пары сжатого воздуха с паром, иии … пошлёпала по ступенькам домой.

Соседи дружно. Хором, на разные голоса.

Как слаженный профессиональный хор акапельного исполнения – хохочут.

Потом всё стихло.

Забулькал, зазвенел, первый радостный весенний ручеёк. Как тот, теперь далёкий крымский, – * Серебряные струи* – ручей, водопад, в селе Соколиное.

Солнышко грело, но не так ласково, как на юге.

Грело.

Как

И тысячи

Лет назад.

Суп без курицы

Утро. Ясно светит солнце. Тепло. Поляна Кавказа.

Двое моих попутчиков варят завтрак. Я проверил мотоциклы, и пошёл к горной реке. Бегают куры. А у нас, почему то, пустой котелок – мяса нет. Бегаю за курицей, расставив руки, как грабли. Догоняю. Выщипываю перья. Но она убегает. Снова ловлю, но бесполезно.

Лёг на травку, греюсь на солнышке. Булькает прозрачная вода. Куры разбежались. Перешёл к костру. И с радостью думаю, что в десять тронемся в путь. Виражи, повороты, всё-таки Кавказ! Гуниб, – крепость за облаками… Радостно. Хочется скорее в путь! Но дремота сковывает глаза. Пригрелся на солнышке.

И… видятся… синие горы, дикие ущелья, бурные ручьи и грохочущие реки. Водопады. Тунели, горные аулы. А мы едем, трудно, радостно. Потом перекуры, остановки, костёр.

Вскакиваю, делаю разминку. Кручу кулаки, чтобы не было растяжения от руля, поворотов бесконечных.

И тут только соображаю, что…

Я в Орле, у себя в комнате, за окном сугробы, снег, пурга.

Трещит мороз…

И.

Никуда…

Никуда.

Я сегодня не поеду.

Юнная Пикассо

Во дворце пионеров, занимались дошколята, – семь и не полных семь лет. Все, и. даже родители были довольны результатами занятий. Сказывалось их умение, они не боялись и пластилина и кисточки с акварелью, даже тематические задания приносили всегда неожиданные результаты. Смелость и свобода действий давали результат.

И вот сегодня, тема: Медведь на пасеке.

Рассказал, что там нужно изобразить. Спросил. Поняли дети или нет. И снова долго внятно объяснял.

Конец урока. Собирает работы у тех, кто уже закончил свои рисунки. И вдруг у маленькой пушистой Ниночки, рисунок без медведя. Учитель сказал, что медведя нужно обязательно нарисовать. Это главный герой… Центр композиции ваших шедевров.

Ниночка скривила губы, заныла. Брызнули, упали, засверкали светлячками от такого горя слёзки…

Утёрла рукавом лицо.

С трудом.

Сказала.

– Медведь на пасеке есть.

– Вот он.

– Здесь.

И она показала пальчиком на бочку.

Булькнула носом, вытерла ещё раз слёзы и сказала.

– Вот, смотрите,

– Медведь залез в бочку и ест мёд.

Шмыгнула носом и,

– Боится, мы его напугали.

– Он согнулся там и лижет лапу – потому его и не очень хорошо видно…

Дорожные

Пассажирский скорый стоит на станции города Хмельницкий. На перроне стоит девочка. Смуглая. Очень смуглая.

– Мама, мама, смотри какая девочка. Почему она такая чёрная – чёрная?

– У них, доченька, в деревне нет удобств, как у нас, и колодец далеко. Они умываются в луже потому и чёрные. Вот ты. Умываешься и, почти не хнычешь. Молодец.

*

Он шёл по шпалам. Он шёл верным путём. Его качало, вело то влево, то вправо. И тогда он останавливался, очумело смотрел на шпалы, потом на небо, и, снова шёл, спотыкаясь то о левую рельсу, то о правую.

Не ходите по шпалам!

*

Поезд с Винницы опаздывал на две минуты. Выбегаю третьим по шпалам, двое попутчиков рядом. Через рельсы. Справочное. Скорее.

– Ребята, разрешите без очереди. У меня через одну минуту уходит.

– Низзя. Видийды.

Дыхнули на меня, два красносиненосых парня, крепким перегаром.

Но отошли.

– Спасибо.

– Скорее, идите к справочной вокзала.

– Это Симферопольский?

– Не знаю.

– Где пригородное справочное? Он уже на посадке стоит?

В справочной ни одной души. Посмотрела.

– Первый путь, скорее, опаздываете.

Бегу на третий путь. Попал. Пропал. Нужно первый. Под вагонами не пролезть. Бегу через верх. Переход. Наконец.

– Девушка, х, х, я туда попал?

– Двадцатое место. Проходите.

– Слава, Тебе…Господи.

С меня валит пар – дым, и ещё кое-что, но я в вагоне.

– А мимо бегут такие же опаздывающие…

*

Идёт красивая девочка. Очень красивая. С комнатным лохматым цуцыком. Он тянет поводок. И пятится задом к колонне. Девочка поняла, он хочет. Взяла его на руки. Бросила в сквер, через низкий забор. Но собачка бегала и радовалась жизни. Потом присела…

Прыгнула обратно к девочке и, бежит себе, рядышком.

Люди стоят и хохочут. Около столба появилось и лежало то серенькое, что выпало из него на лету.

… Девочка увидела, поняла, покраснела и, быстро – быстро, мелкими шажками, побежала вдоль перрона, в свой вагон.

Заиграли бравурный марш.

Поезд медленно тронулся.

*

Подъезжаем к большой станции. Читаю:

– Била Церква.

– Дядя, вы украин?

Спрашивает шестилетняя Оля.

– Нет, я русский, но говорить и читать могу.

– А я украинка.

– Так ты же по русски говоришь?

– Нет, не так. У меня есть кофточка, блузка и юбочка украинская, я её одеваю, вот я и украинка.

*

От Винницы до Киева, совершенно прямая дорога. Ехали четыре часа. Солнце светило прямо в купе. Половина диванчика – в тени, половина – солнышко. И так четыре часа – ровная дорога, как у нас между двумя столицами.

*

Он не был министром, но одет строго. Руки прятал под мышки своей отутюженной тройки, энергично ходил по проходу. Садился. Вздыхал. Делал глубокие вздохи, расслаблялся, выполнял пассы, снимая головную боль. Видно, что он знает все системы релаксации и йогу тоже.