Наказы Особого сыска

– Ясно. В общем, ткани и наряды, верно?

– Да, – кивнул купец.

– И что, не попадалось тебе за то время, что ты тут сидишь, ничего из твоего товара?

– Да вроде нет; только тут ведь я по рынкам не хожу! Какой тут торг?

– Ну а что за мужик-то был? Как выглядел?

– Да я как-то не разглядел, – потупился купец. – Вроде молодой, высокий… А может, и невысокий. Ты сам-то, боярин, не пытался разглядеть кого, когда на тебя со всех сторон луки да пищали смотрят?

– Пытался, и не раз, – легко отозвался Хилков. – В дозор, думаешь, зачем ходят? Там и под пушками вражеские доспехи, наряды да знамена разглядывать приходится.

– Ну, тебе, стало быть, такое не в новинку, а меня до сих пор пищалями не пугали.

– Неужто не грабили тебя за твою жизнь? – удивился боярин.

– Да я по большей части с другими купцами ходил, на большой обоз кто позарится? А тут уж давно никуда не ездил – слыхал, небось, в Астрахани ведь Самозванец сидел, там с Москвой торг никудышный был! – и вот что-то жадность обуяла, дай, думаю, попробую…

– Ну вот и попробовал, – без особой жалости заключил Хилков.

– Так ведь Поле прошел – ничего; а там всякого лихого люду куда больше бродит! До самого Тамбова добрался спокойно. Думаю, ну все, дальше-то уж спокойные земли – ан нет, на тебе!

– Ну а охранники твои нынче где? – вернулся к расспросам Хилков.

– Да кто их знает? Они ведь, как поняли, что мне им теперь платить нечем, так и разбежались. Может, к кому другому в охрану устроились, а может, к тому же Сидорке в шайку подались.

– А с чего ты взял, что тебя именно Сидорка Рябой ограбил? – спросил Хилков. – Ты же его не разглядел!

– Так я и не разглядывал – на кой мне! А что это Сидорка, он сам сказал, когда отпускал. «Идите, говорит, и помните доброту Сидорки Рябого».

Хилков переглянулся с Матвеем.

– Любопытно. Ну а ты, – он обратился к соседу Третьякова, – как пострадал?

– Ты, боярин, все одно ведь узнаешь, но я тебя попрошу, – Василий Фомин понизил голос, – не поставь мне в вину старые грехи!

– Что у тебя такое? – нахмурился Хилков.

– Да я ведь при Самозванце, пока он в силе был, в обозе ходил. А как разбили его да люди его разбежались, я кое-что из обозу его сохранил и решил купцом заделаться. А как новый Самозванец в Астрахани объявился, я и подумал ему поставщиком стать. И снедь возил, и оружие, бывало. На том и поднялся. А тут вез я из Астрахани три бочки соленой рыбы опять же зимой. Да вроде бы и добра-то немного, и с лихими людьми я всегда договариваться умел… А этот Сидорка – мне он тоже себя назвал, – как услыхал, что я из людей Самозванца, так чуть не повесил. Я-то ведь ему сказал, что, мол, я из ваших же, что помогал таким, как он. А вышло только хуже.

– Что ж не повесил? – усмехнулся Хилков.

– Да вот почему-то передумал. Отпустил, только бочки забрал. И тоже говорит: «Помни мою доброту».

– Ну а разглядеть ты его тоже не разглядел? – понимающе уточнил боярин.

– Прости, боярин, – потупился тот. – Вот как вешать потащили, всю жизнь вспомнил, а на разбойника посмотреть забыл.

– Ясно. Ну что же, торговый люд, найдем мы управу на вашего Сидорку, да коли добро ваше не вернем – хотя бы за лошадей да возы он с вами расплатится, чтобы вы домой вернуться могли.

– Благодарны будем тебе, боярин! – кланяясь, купцы поднялись.

Когда они удалились, Хилков, развалясь на лавке, принялся вслух рассуждать:

– Странно, что никто ничего не приметил. Коли прозвание у Сидорки «Рябой» – стало быть, хоть лицо рябое должны были бы запомнить?

– Что ж теперь, всех рябых хватать? – предположил Матвей.

Иван расхохотался:

– Да ты так половину волости в острог засадишь! Попробуем с дворянами поговорить – эти все-таки народ военный, не должны от страха глаза в рукаве забывать!

Однако с дворянами вышла столь же странная загадка: все Сидорку видели, но рассказать, как он выглядит, никто не мог.

– Да неприметный он совсем, – оправдывался один из них. – Таких из десяти десять на рынке!

– Ну хоть волос какого цвета? Светлый, темный? – пытался навести на мысль Хилков, но тот лишь качал головой.

– Может, если увижу – вспомню, а обсказать не могу, извини, боярин.

– Ладно, ступай. – Иван повернулся к Матвею. – Ну вот, а ты говоришь, чего он не прячется. Да они его, даже встретив, не узнают! И почто ему их губить?

– Бояр расспрашивать будем? – Матвей заглянул в список.

– С ними возни много, – махнул рукой Иван. – Купца или дворянина можно и припугнуть, и окриком остановить, а эти сперва будут долго родством да чинами меряться, выяснять, а имею ли я вообще право их о чем спрашивать, потом будут разговоры о погоде да об урожае… За неделю не управимся. Хотя вот к тем, кто решился в свое имение уехать, я бы наведался. Те, видать, посмелее, а может, и знают поболее остальных.

– Я вот что думаю, – наконец Матвей заговорил, сумев облечь в слова давно мучившие его мысли. – Ежели Сидорка этот грабит купцов да бояр, он и на нас может позариться?

– Боишься, что ли? – по-своему истолковал такое начало Хилков.

– Да чего тут бояться! – вспылил Матвей. – Я о другом. Может, мы его так и возьмем: устроим засаду, а я тем временем войду в кабак, позвеню серебром, посверкаю золотом, ну чтобы поняли его люди, что богатый гость объявился, – а как он ко мне подвалит, тут мы его и возьмем!

Хилков задумался.

– А что, мысль дельная. Завтра поутру съездим к вот этому, – он ткнул в список в руке Матвея, – Трифону Ивановичу Рощину, а на обратном пути заедем в кабак, о котором говорил воевода. И там попробуем твой замысел провернуть.

Глава 3

Кабак

Трифон Иванович был боярин уважаемый, знатный, и дела его шли явно неплохо. Сразу за селом, в котором воевода Григорий Андреевич указал наличие кабака, начинались земли боярина и тянулись на много верст. В его владении было несколько деревень, пара водяных мельниц – правда, одна была разрушена войной, – луга, покосы, озеро… В общем, ему было что терять и о чем заботиться. Потому, узнав, зачем прибыли к нему люди из столицы, он принял их без долгих выяснений, которых так боялся Иван Хилков, усадил за стол и подробно рассказал, что с ним стряслось.

Боярин был уже немолод, сын его служил где-то под Псковом, в доме заправляла дочь – видимо, из-за нее он и решился вернуться в имение, поскольку в крепости молодой девице было не житье. Правда, к гостям он ей выходить запретил, так что оценить красоту дочери боярина Матвею не привелось.

– В наших краях, – поглядывая на Матвея, повел хозяин свою речь, – промышлял еще в пору Шуйского воевода Самозванца – Андрей Телятьевский. И я тогда увез жену, сына и дочь – дети еще тогда совсем маленькими были – в Москву, подальше от тревог. Правда, и там потом неспокойно стало, когда тушинцы подступили, и мы подались еще дальше, в Ярославль. Там и дождались ополчения, и уж с Дмитрием Михайловичем сюда вернулись. Приходим сюда – все разграблено, разбито, разворочено, людишки мои поразбежались. Ну, я приехал не один, со мной пятеро холопов было, стали мы в порядок имение приводить. Поехал я собирать со своих деревень, что мне причитается. А народ за годы лихолетья наглым стал, мне отказ дает! Хотел я силу применить – да вдруг выходит из-за их спин какой-то мужик, с пищалью, и настоятельно советует мне убираться подобру-поздорову. Я не стерпел, холопам моим велел его вязать – так он пальнул, Митьку наповал, а вокруг другие разбойнички налетели… В общем, мы еле ушли тогда. Я воеводе пожаловался, а он мне в ответ: «А что я могу?» Ну, стал я понемногу своих людей собирать, и один из них мне проговорился, что как раз с этим Сидоркой спутался и в шайке у него несколько лет пробыл. Да вот, совесть заела, вернулся к хозяину.

– Стало быть, он знает, где Сидорку искать? – обрадовался Матвей, не сдержавшись.

– Если бы! Я ведь тоже об этом думал, хотел разбойнику этому объяснить, кто в доме хозяин. И холопа своего я тряс как мог. Да вот оказалось, что нет у Сидорки никакого места. Есть люди, что с ним связаны, они ему знать дают – как уж они его находят, не знаю, а скорее всего, сам он их находит. И потом по цепочке вся его шайка собирается там, где он укажет. А до того – все люди как люди, ни в каком лесу не сидят, злым умыслом не промышляют.

– Ну хоть кого-то из тех людей этот твой человек знает? Ну, кому Сидорка доверяет?

– А толку-то? Разбойники живо прознали, что человек мой ко мне вернулся, и более ему веры нет. Ну, может, случайно встретит кого – да, боюсь, он тогда до вечера не доживет.

– А что, и убийства у вас случаются?

Боярин вдруг задумался.

– А вы знаете, нет! Вот только Митьку моего тогда положили, а чтобы резали кого – не слышал.

– А можно нам с холопом твоим поговорить, что Сидорку видел? – спросил Хилков.

– Да чего ж не поговорить? Ванька, поди сюда!

Вошел здоровенный детина, который и впрямь тянул на разбойника – рыжий, конопатый, широкоплечий и высоченный, под притолоку. Одет он был в атласную рубаху, подпоясанную кушаком, сапоги, за кушаком торчал кинжал. В общем, Матвей примерно так себе обычно и представлял лихих людей, о которых говорилось в сказках.

– Ну здравствуй, мил человек, – Хилков тоже оценил стать вошедшего и несколько собрался. – Расскажи, как тебя к Сидорке Рябому занесло?

Детина опустил голову:

– Виноват я, бес попутал. Тогда ведь хозяина не было, народ разбежался. А жить как-то надо! Не хозяйское же добро воровать!

– А что, так-таки ничего и не своровал?

– Да бог с тобой, боярин! Крест могу поцеловать!

– А как ты его нашел? – продолжал Хилков.

– Да это он меня нашел, – отвечал тот. – Давно это было. Я уж не помню, за какой надобностью в город поехал, а тут ко мне и подошел он.

– И как он выглядит?

Детина с тоской поглядел на допрашивающего его боярина:

– Да как он выглядит? Обыкновенно!

– А почему Рябым кличут?

– Да откуда ж я знаю! Ничего у него рябого нет. Лицом обыкновенный, гладкий, волос русый. Ну вот разве что бороду бреет, усы оставляет – да после войны у нас такой обычай многие завели!

– Трифон Иванович, – Хилков поднялся, – не одолжишь нам своего человека? Может, поможет он нам Сидорку опознать?

Ванька задрожал всем телом, отступив.

– Уволь, боярин. Я-то, может, его и узнаю – да ведь и он меня! А уж тогда вряд ли живым отпустит.

– Да ты его только признай. А там уж ему не до тебя будет, – заверил Хилков.

Ванька бухнулся на колени:

– Не заставляй, Христом-Богом прошу!

– Эк как ты его боишься! Что, такой страшный?

– Да ведь никто не знает, где он появится! Может, он уже возле ваших стрельцов на конюшне ошивается, с ними разговоры ведет?

Не сговариваясь, Хилков и Матвей разом бросились проверять своих людей. Те спокойно сидели на конюшне, негромко о чем-то беседуя. Незнакомых рядом с ними не было.

Хилков натужно рассмеялся, но видно было, что он чувствует себя неловко.

Они вернулись в дом.

– Прости, Трифон Иванович, зря переполошились.

– Да этот балбес, – хозяин отвесил подзатыльник холопу, – кого хошь напугает. Он и мне всякие страсти рассказывал, отговаривая.

– И, вижу, отговорил?

– Да ведь дочь у меня тут, – оправдываясь, отвечал хозяин. – Мало ли какое злодейство Сидорка учинит в отместку? Ежели я его не трогаю – может, и он не тронет. Но вы уж, я вас прошу, злодея достаньте!

– Достанем – зря, что ли, из Москвы ехали, – заверил Хилков, прощаясь.

Они тронулись в обратный путь.

– А не зря этот Ванька к боярину вернулся, – Хилков указал, уже когда подъезжали они к кабаку, на рыжего верзилу, мелькнувшего возле кабака – и пропавшего. – Похоже, Сидорка-то его никуда не отпустил. И не совесть его вовсе замучила.

– Ты думаешь, он за хозяином следит и Сидору доносит?

– А ты думаешь, он просто так сейчас за нами побежал? И ведь раньше нашего успел – видать, тропы тайные знает. Эх, мягкий человек Трифон Иванович, ему бы своего холопа с пристрастием допросить!

– Так, может, правда ничего не знает? Ну встречаются они в этом кабаке с Сидоркой или его людьми – да как их опознать? Это только самим тут сидеть да следить за всеми.

– Может, ты и прав, – махнул рукой Хилков. – Но это хорошо, что Ванька объявился. Значит, и мы на верном пути.

Он оглядел своих стрельцов.

– Мы расположимся в соседнем доме, чтобы шум не поднимать. Будем ждать твоего знака. Коли к тебе кто какое любопытство начнет проявлять, просто выйдешь на порог да поглядишь в нашу сторону. А потом зайдешь внутрь.

– А вы ворветесь и всех хватать будете? Ну нет, надо, чтобы Сидорка уж полностью себя выдал. Так что вы, конечно, за кабаком следите, но не торопитесь. Есть у меня одна задумка…

– Ты поосторожнее со своими задумками! – напутствовал Хилков товарища и со стрельцами направился в крайний дом, а Матвей, собравшись с духом, двинул коня к кабаку.

Подскочивший холоп забрал у него поводья. Матвей вошел в душную горницу, набитую народом, и подошел к дальнему столу, за которым сидел хозяин.

– Мне бы переночевать, – негромко сказал, нагнувшись к лицу сидящего.

– Я бы с радостью, – отозвался тот, – но только постояльцев у меня нынче много. Вот только что приехал еще один, занял последнюю светелку, что для бояр держу.

– Так, может, я с ним договорюсь? Я человек не гордый, – Матвей выложил на стол полтину серебром.

– А вот и он, договаривайтесь! – хозяин указал на дверь, а когда Матвей перевел взгляд на серебро, того уже на столе не было.

В горницу вошел молодой – лет тридцати – невысокий, но складный человек, одеждой и поведением более напоминавший польского шляхтича. Гладкие русые волосы, тонкие усы, бритый по-польски подбородок – и при этом мягкий голос и обходительные повадки.

В душе Матвея что-то екнуло. Конечно, справедливо говорилось, что нынче много таких стало, но уж больно походило описание Сидорки на этого человека. Неожиданная удача. Вот только удача ли?

Матвей не страдал излишними рассуждениями, однако после всего, что он наслышался, не мог не задуматься. Может, они поменялись местами и это Сидорка теперь охотится на него?

Вошедший вел себя так, как будто был давним знакомцем всех сидящих в кабаке. С ним здоровались, звали к столу. Когда он уселся за стол у окна, к нему подбежала дочь хозяина – накрыть скатертью.

Не теряясь, он ухватил ее за руку, усадил рядом с собой:

– Люба моя! Да разве ж дело такой красавице весь век в земле копаться? Пошла б со мной – на пуховых перинах бы ночевала, забот бы не знала, век бы тобой любовался…

Девица вырвалась, убежала, зардевшись.

Матвей подошел к нему:

– Слышь, гость, ты, говорят, последнюю светелку забрал, а мне бы переночевать.

– Так тут и до города недалеко, засветло доедешь, – отозвался тот нелюбезно. Видимо, все-таки не знал о засаде.

– Мне в ночь в дорогу, а из города не выберешься до света, – объяснил Матвей терпеливо. – Так что – уступишь угол?

Матвей ненароком распахнул свой охабень, обнажив кошелек, и уселся напротив Сидорки. Судя по на мгновение вспыхнувшему и погасшему огню в глазах, он не ошибся в своем предположении.

Сидор тут же опустил глаза, потом и вовсе отвернулся, стал смотреть в окно.

– Храпишь?

– Да вроде нет.

– Ну ночуй, что одну ночь не потерпеть хорошего человека.

– Как тебя звать? – решил все-таки уточнить Матвей.

Сидор вновь повернулся к нему, поглядел в глаза:

– А на что тебе? Вряд ли свидимся еще когда-нибудь. Я вот твоего имени не спрашиваю. Ну и ты моим себе голову не забивай.

Им принесли вечерять. Хозяин, пользуясь своим правом кабацкого промысла, пытался вручить им и хмельные напитки, но ни Матвей, ни Сидор не поддались искушению. Матвей весь был как на иголках, думая, как бы себя не выдать, а Сидор, похоже, готовился к ночному делу. Однако на еду они налегли изрядно.

Матвей лихорадочно размышлял, как поступить. Конечно, можно было позвать стрельцов, но что Сидор предпримет в кабаке? Может, устроит драку да и уйдет в свалке? Лучше было дождаться ночи.

Сидор ушел первым. Светелка их располагалась на самом верху, покатые стены ее были скатами крыши. Он улегся на лавку, оставив второму гостю кровать, и старательно притворился спящим.

Вскоре пришел и Матвей.

Отвернувшись к стене, Сидор исхитрился повернуть голову так, что краем глаза мог следить за своим соседом. Тот готовился ко сну. Снял охабень, под которым Сидор успел разглядеть дорогой кафтан и увесистый кошель, привешенный к поясу. Стянул сапоги, поставил их возле ложа.

Сапоги Сидора не занимали, а вот кошель явно был не пустым. Позвякивая при каждом повороте боярина, он возбуждал самые грешные мысли.

Наконец молодой боярин отцепил саблю, положил ее в изголовье и, не раздеваясь, улегся на лежанку.

Сидор подождал. Боярин, видимо, спал, укрывшись своим охабнем по самую шею и иногда сладко похрапывая.

Наконец, устав ждать и решив, что сон его соседа крепок, Сидор поднялся и осторожно приблизился к его кровати. Кошелек висел с левого бока, со стороны, ближней к стене. Сидор, чуть дыша, приподнял охабень боярина с дальней стороны – и вдруг почувствовал, что в грудь ему упирается что-то железное.

– Это пистоль, – спокойно сообщил Матвей, открывая глаза. – Знатная вещь. Кремневый замок, с двадцати шагов пробивает любой доспех.

– Я встречался с такими. – Сидор отступил на шаг, облизнув пересохшие губы. – У ляхов такие были. У тебя голландский?

– Тульский. Но по голландскому образцу. – Матвей сел, не отводя пистолета. – Теперь поговорим? – предложил молодой боярин, указывая на стол.

Если бы Сидор бросился сейчас на него, Матвею оставалось бы только молиться, чтобы пистоль не дал осечки. Но Сидор, видно, и впрямь знал, что на него смотрит, и решил не искушать судьбу.

Обойдя стол, он уселся на лавку с дальней от Матвея стороны. А боярин, держа пистолет перед собой, сел напротив. Их разделял стол; в слабом свете, падающем из окна, все казалось ненастоящим и призрачным.

– Засвети лучину, – попросил Матвей. – А то ночь длинная, скучно сидеть впотьмах.

Глава 4

Дорога к крепости

Они сидели друг напротив друга за столом, разглядывая соперника в свете лучины.

– Стало быть, Ванька из людей Трифона Ивановича на тебя работает?

– Тебя это не касается, – хмуро отозвался Сидор. – Подловить ты меня подловил, а вот все остальное – не твоего ума дела.

– Слушай, ты бы не наглел! – не выдержал Матвей. – А то рука дрогнет, могу и пристрелить ненароком.

– А и пристрели, – сидевший напротив Матвея человек опустил голову. – Все равно этим рано или поздно закончится.

В душе Матвея шевельнулась жалость.

– А почему тебя Рябым прозвали? – спросил он более дружелюбно.

– Я в детстве оспой переболел, на лице рябинки появились. С возрастом рябинки прошли, а кличка осталась.

По крайней мере, Матвей не ошибся. А то он так и не был до конца уверен, тот ли ему попался, кого они ищут.

– И что ты, с детства промышляешь разбоем?

Сидор поднял на Матвея лукавый взор:

– Ты, боярин, меня рано допрашивать стал. Еще неизвестно, как там дела обернутся. Выйдешь ли ты живым из кабака.

Не сводя глаз с пойманного разбойника, Матвей скосил взор в окно. Вокруг дома было тихо. Но и подать отсюда знак своим он тоже не мог.

– А кто мне может помешать?

– Неужто ты думаешь, что я один пришел? Да у меня знакомцы за каждым углом! Ну да, с тобой я дал маху, захотелось старые навыки вспомнить. Смотрю, приехал боярский сынок, не знает порядков наших, серебром разбрасывается – грех такого не потрясти. Решил я тебя в одиночку взять. Кабы ты не проснулся, так и не узнал бы, куда у тебя кошель делся.

– Так ведь и я не один пришел, – улыбнулся Матвей.

– А! – понимающе кивнул Сидор. – Так это вы давеча из Москвы приехали? Мне надо было догадаться. Да жадность обуяла… Ну, и гордыня. Не зря жадность и гордыню смертными грехами называют… Видать, для меня они и правда смертью обернутся.

– А ты, никак, христианский закон знаешь? В церковь ходишь? – ехидно спросил Матвей.

– Хожу, а то как же. И вклады немалые делаю. Только души без нужды губить не желаю.

– А Митьку кто пристрелил? – припомнил Матвей.

Сидор понимающе кивнул:

– Да не его одного. Тут уж выбор такой: или ты, или тебя. А кто набежавшим боярам служить начал, к тем у меня особой жалости и нет. Они ведь, как их хозяева бросили, ко мне подались, да и вообще к людям – помогите, мол, чем можете. А как бояре вернулись – так опять к ним верными цепными псами. Нет, таких я жалеть не буду. И Ваньку этого, о котором ты спрашивал, не пожалею, коли доведется столкнуться. Но пока они нас не трогают – чего ж зря людей убивать? Нет, это не по-христиански.

– А грабить людей – это по-христиански?

– А что по-христиански? – усмехнулся Рябой. – Молиться да ждать, чтобы Господь сам наказал обидчиков? Я молился… И Господь ответил мне. Знаешь, что Он мне сказал? «Сидор, – сказал Он, – я дал тебе силу и крепость мышц не для того, чтобы ты сидел и молился. А чтобы ты пошел и сделал то, что считаешь справедливым!»

Матвей нахмурился:

– И ты считаешь справедливым то, что делаешь?

– Да! – горячо выкрикнул Сидор. – Я с двенадцати лет насмотрелся всякого. И ляхи приходили, и казаки – и все грабили, а кто возражал – резали, не задумываясь. А те, кто должен был за нас заступаться, первыми деру дали, в Москве сидели. Вот и пришлось нам, у кого силы были, – за оружие браться да шайкам отпор давать. Я тогда еще с оспинами ходил, тогда Рябым и прозвали, – Сидор грустно усмехнулся воспоминаниям. – Когда князь Дмитрий Михайлович приходил «лисовчиков» бить, мы ему помогали. А с ним набежали те, кто от ляхов удрал, и вдруг оказалось, что мы им должны за семь лет лихолетья недоимок немеряно. То есть когда мы от них защиты ждали – их и след простыл. А как мы им чего-то должны – тут они вспомнили. Нет, так не бывает. Ежели они хотят, чтобы мы об их долге забыли – пусть и наши долги забудут. А вспоминают – так пусть свой долг отрабатывают. Ну, а коли не могут – ибо сами мы все разбойничьи шайки повывели, – так пусть платят. Вот я с них эту дань и беру, которую селяне потом им обратно возвращают.

В глазах Сидора блестели веселые бесенята. В душе Матвея бушевал настоящий пожар. Все, что Сидор говорил, было правдой, но ведь нельзя же оправдывать свои злодейства тем, что и тебе злодейства чинили! Умел бы Матвей говорить, как Рябой, – нашел бы, что возразить, но слова не складывались.

– А челобитную ты надоумил написать?

– Да я сам ее и написал. У нас где грамотных-то сыщешь? Поначалу, еще когда я совсем мальцом был, священник-то наш местный пытался нас грамоте учить, сказал, предписание какое-то им сверху вышло, дабы всех детей православного люда и грамоте, и счету, и пению церковному задаром обучать, еще при Федоре Ивановиче. А как лихолетье началось, кому ж до грамоты-то было? Кто и знал, позабыл – все за топоры хвататься научились…

– Ну а коли бы все по справедливости было – что бы ты делать стал? – спросил наконец Матвей.

– Так ведь не будет так никогда, – грустно заметил Сидор.

– Ну а если бы? Представь, что твою челобитную удовлетворили, воеводу наказали, прислали нового, справедливого, все недоимки простили. Что тогда делать станешь? Сядешь на земле, как отец твой? Семью заведешь?

– Может, и заведу, – неуверенно сказал Сидор. – Анфиска-то девка знатная; да и я уж не мальчик, пора о семье подумать… А на худой конец, коли поперек горла встанет дело крестьянское – отвык я от земли за двадцать-то лет! – в стрельцы бы пошел. Небось, взяли бы? Князь Дмитрий Михайлович меня хвалил, когда мы ему шайки разбойные гонять помогали…

– Так пошли! – предложил Матвей. – Проси справедливости по правде, а не по воровскому обычаю! Я тебе помогу, чем смогу, вместе с тобой суда требовать буду!

Сидор покачал головой, опустив взор:

– Да на Москве любой наш дворянчик мне мои подвиги припомнит. Нет, видно, не будет мне жизни спокойной. Так что извини, боярин, но нам с тобой не по пути.

Он слегка привстал. Матвей тоже приподнялся, не сводя с него дула пистолета.

– Извини, Сидор, но и мне тебя отпускать не с руки. Я прибыл, чтобы тут порядок навести, а на тебя указывают как на главного смутьяна.

– Да кто ж указывает! – Сидор упал обратно на лавку. – Те, кого я пощипал малость, чтобы их людям было чем с ними же расплатиться?

– Так ты никак не уразумеешь! – Матвей тоже почти закричал. – Ведь чем ты больше свирепствуешь – тем и они больше лютуют! И нет из этого никакого выхода, кроме как простить друг друга!

– Простить, – усмехнулся Сидор. – Так вот пусть они первыми и прощают. Как спишут недоимки за семь лет – я их тут же прощу.

– «Вот пусть они», – буркнул Матвей, передразнивая пленника. – Вот с этого все всегда и начинают – пусть они первыми.