Наказы Особого сыска

– А вот тут есть еще одна побасенка, да я о ней говорить не хочу. Просто не совсем на волю вышел Ванька, а бежал от нового хозяина. А ныне новый этот хозяин в гостях у брата Митькиного обитает. И на глаза ему попадаться мне не с руки.

– Зачем же ты сюда пришел? – удивился Матвей.

– Да негоже было бы последний долг своему бывшему хозяину не отдать, – признался Ванька.

Матвей молча вручил ему копейку и так же молча пошел в сторону дома Игнатьевой вдовы. Но то и дело оглядывался на странного нищего, думая, может, все-таки стоило отвести его в клети Плещеева, чтобы его накормили.

Нищий стоял, подбрасывая на ладони копейку в свете, лившемся из светелки в левом крыле хором, выходящем на церковь, и потом, точно решился на что-то, двинулся во тьму. Матвей отвернулся – и понял, что заблудился.

Впотьмах, да еще и не глядя под ноги, он, как видно, взял слегка не в ту сторону и уже добрел до берега озера, а ночлега своего не нашел. По счастью, тут же, возле берега, он нагнал двоих прежде виденных им мужиков – тех, что повествовали ему о покойном после церкви. У них и сейчас шла степенная беседа.

– Похолодало как, – жаловался первый, ежась и кутаясь в накидку. – Не иначе, снег выпадет.

– Снег уж нынешней осенью десять раз шел! – возразил второй. – И безо всякого мороза. Как выпадет, так и растает.

– Нет, тут, чую, будет снегопад – настоящий, добротный…

– Мужики, подскажите, где тут дом Игнатьевой вдовы, – прервал их беседу Матвей.

– А, боярин, это тебе надо правее взять. Ее ж дом, почитай, с самого краю будет, – спокойно объяснил первый. – А то пошли с нами – мы тут решили еще погулять, когда другой раз доведется!

– Нет, благодарствую, – отклонил предложение Матвей. – Поутру вставать рано.

– Как знаешь, – мужики собрались идти дальше, но Матвей внезапно сообразил, что за чаркой мог бы и их еще расспросить.

– А что, зельем-то запаслись?

– Обижаешь, – второй мужик распахнул тулуп, показав припрятанный там небольшой жбан.

– Так это смотря на сколько глоток, – возразил Матвей. – Ладно, пойдемте, я угощаю. Коли что – неужто в селе у вас никто бражку не гонит?

– Опять обижаешь, – хмыкнул тот.

– Ну тогда веди.

Глава 3

Снегопад

Минувшие годы лихолетья привели к стиранию многих граней, столь строгих в старые годы. И слуги, сильно уменьшившиеся в числе, и бояре, порастерявшие свое богатство, частенько оказывались вместе и в походах, и в кабаках, и в одной заимке, и в крестьянской избе; простой мужик мог спасти боярина, который потом оказывался царем; да и самого царя избирали «всем миром», отчего царь казался многим почти равным и близким. Бояре меж собой, конечно, мерились родом и чинами, но, понимая, как сейчас они от мужиков зависят, спесь свою перед простым людом старались не показывать. Не все, конечно; и постепенно вспоминали старые обычаи и былое высокомерие, – но Плещеевы держали себя со своими людьми просто, и те, видно, тоже не смотрели на бояр как на высших, и в приглашении боярина выпить с ними не видели ничего странного. Тем более что и покойный Дмитрий Алексеевич не раз и не два на такие просьбы откликался.

Матвей, в свою очередь, тоже не усвоил в своей семье привычки чиниться и рядиться и отнесся к приглашению совершенно спокойно, тем более что имел тут и свою корысть.

Мужики собрались в крайней избе, душной и довольно темной, освещенной только несколькими лучинами в поставцах. Тут было человек шесть, считая двух сопровождающих Матвея. На дальнем конце стола Матвей заметил и старосту, виденного им утром, при разметке поля, а рядом с ним, на самом краю лавки, примостился и нищий Ванька. При появлении боярина все несколько напряглись, но вскоре выпитые чарки сняли все разногласия.

Матвей для приличия пригубливал чашу, поданную ему, но до дна не выпивал и внимательно прислушивался к разговорам.

Впрочем, в основном говорили о самом обыденном, лишь иногда поминая покойного и его похождения.

– А ведь Григорий Алексеевич, видно, брата любил? – спросил Матвей после очередного поминовения.

– Вишь как оно, – по-свойски обняв Матвея за плечи, стал объяснять сосед по лавке – первый из тех двоих, что привели его сюда. Матвей так и не удосужился узнать их имена. – У боярина-то своих сыновей нету и, видать, не будет. А потому наследником всей боярской вотчины должен был стать его брат. А он себе шею свернул.

– И что ж теперь?

– Да что б теперь ни было… Мы ведь с Митяем покойным были почти своими людьми. В хозяева его себе никто не прочил, но все надеялись, что коли он хозяином станет, то уж с ним мы как-нибудь договоримся. А теперь кто и скажет, кто на смену Григорию Алексеевичу придет?

– Верно, все достанется тому, кто замуж дочку его возьмет? – предположил Матвей.

– Ну не скажи, есть у них еще родня, которая на земли их родовые слетится, ежели, не дай Бог, с хозяином что случится. Он ведь у нас хозяин хороший, редко такого сыщешь. Все уж страшно боялись, как бы он не помер раньше брата. Вот Господь и не попустил… Грех такое говорить, но уж как есть…

– Да ясно, кому все достанется – Василию Ивановичу, чтоб ему пусто было! – вдруг довольно громко, хотя и заплетающимся языком, заявил нищий. – Уж этот-то с вас три шкуры драть будет. Хозяин крепкий, своей выгоды не упустит. – Он сплюнул на пол и резко выпил свою чарку до дна.

Сидевший подле Матвея мужик посмотрел в свою пустую чарку и обернулся к молодому боярину:

– Ты, помнится, обещался нас напоить?

– Держите, – Матвей выложил приготовленную серебряную копейку на стол. – А я уж, не взыщите, пойду просплюсь – с утра еще дел много.

Как ни странно, дом вдовы он нашел на сей раз довольно быстро, благо направление ему указали. Стараясь не шуметь, насколько это было возможно после выпитого, прошел к своей лавке и почти тут же уснул.

Проснулся он поздно, но никак не мог понять, спит или уже нет. В голове шумело – а за узким окошком в стене как будто вообще не было ничего. Пытаясь сообразить, в чем дело, он поднялся, выглянул в окно – и понял, что давешний приятель был прав: начался снегопад.

Снег шел невероятный, немыслимый: то петлял, то летел снизу вверх, то сыпал хлопьями, заваливая, кажется, все поднебесье. Сугробы поднимались прямо на глазах, росли, достигая уже верха невысоких плетней. Озеро все скрылось в белой пелене, и лес, и поле смешались, вобрав и растворив в себе деревню с людьми, лошадьми, коровами, курами – не осталось ничего, кроме белой пелены.

Вспомнив, что на улице стоит его конь, Матвей в ужасе бросился на двор. Дверь, как ни странно, легко открылась – ее еще не замело или хозяйка уже успела ее откопать. Однако под навесом коня Матвей не обнаружил.

Не зная, что подумать, в растерянности стоял он под летящими хлопьями снега, когда из пелены перед ним вынырнула хозяйка.

– Коня своего ищешь? Так его на двор к боярину забрали, – сообщила она. – Сказали, вроде бы ты давеча просил. А я сказала тебя не будить.

Матвей мысленно поблагодарил Григория Алексеевича за такую заботу и перевел взгляд на вдову:

– Который нынче час?

– Да уж к полудню близится, – отозвалась та.

– А снег давно идет?

– Поутру тихо было, а вот едва солнце встало – тут все и началось. Завьюжило так, что и на улицу не выйти.

Уехать сейчас, даже если бы Матвей хотел этого, все равно было невозможно. Дороги замело, и ему не только до своего коня не добраться, но и за околицу села не выбраться. И долго еще, пока не осядут сугробы и конь перестанет проваливаться в рыхлый снег, придется ему просидеть взаперти. Впрочем, заодно было время и подумать.

Вернувшись в дом, Матвей прилег на лавку и закрыл глаза. В голове прояснело после мороза и вьюги. Что причиною челобитной был Феофан, он уже не сомневался. Осталось понять, кто же ее все-таки написал. Поскольку все, виденные им, к Плещееву относились дружелюбно и уж скорее у него бы стали искать управы на Феофана, нежели писать царю. Так что все едино что-то не складывалось.

Он открыл глаза. За окном ничего не изменилось: сплошная белая пелена, только местами прерываемая серыми струями – там, где снег летел плотнее.

– Опять дверь завалит. Микитка, тебе откапывать! – услышал он голос хозяйки

– Пусть Ванька теперь копает, я уже утром разгребал! – отозвался старший ее сын.

– Он маленький, в снегу утонет! – возразила мать.

Дверь в избе, как во всех русских домах, была двойной: с улицы она вела в сени и открывалась внутрь – а вторая, из горницы, открывалась наружу, но не напротив первой – а под прямым углом. Так что если заваленную снегом внешнюю дверь открыть, в сени вваливался изрядный сугроб.

Пока Матвей лежал, размышляя, совместимо ли с боярской честью встать и предложить самому разгрести сугробы, в закрытые глаза ему ударило солнце. Снегопад кончился. Повсюду искрились наметенные белые горы, укрывавшие дома с головой.

Село сразу стало оживать. Застучали двери, заскрипели лопаты, люди стали выходить на улицу.

Матвей в сенях отобрал лопату у старшего Никитки, который безуспешно пытался ее всучить среднему Ванятке, и молча принялся откапывать дорожку к калитке. Плечи с наслаждением загудели от давно забытого напряжения, Матвей, не обделенный силой, быстро пробивался через сугробы, а оба мальчишки на него с завистью смотрели.

Завершив создание прохода, Матвей вручил им лопату со словами:

– Сейчас воину умение копать нужно не меньше, чем умение стрелять!

– Да ладно! – не поверил Никита.

– А ты как думал? В минувшее лихолетье наш славный воевода Михаил Скопин-Шуйский с помощью острожков, что строили его ратники, очистил всю землю нашу от лихих людей!

– Чего ж это я тогда о таком не слышал? – уперев руки в боки, с вызовом спросил мальчишка. – Нам про всех отличившихся наш батюшка в церкви рассказывал, за кого молиться, кто спас землю Русскую, а про него не говорил!

– Так отравили его завистники, – объяснил Матвей. – И опять все по новой пошло…

Матвею и самому было обидно, что молодой умелый воевода, на месте которого он частенько представлял себя, погиб во цвете лет – и не в бою, а на пиру, непонятно от чего…

Мальчишки, то ли убежденные его словами, то ли просто захваченные новой идеей, убежали на другой конец двора строить снежную крепость, а Матвей вышел наконец на улицу.

С островерхих крыш с шумом падали снежные шапки, скользя по крутым скатам. Лишь кое-где в изгибах, в стыках, на коньках еще лежали небольшие белые комья, искрясь под лучами клонящегося к закату солнца. Повсюду на улицах люди махали лопатами, поднимая снежную пыль, торопясь откопать выход из дома до темноты.

В середине села белым дворцом высилась усадьба Плещеевых. Заиндевевшая, местами засыпанная снегом, она вздымалась к небу тремя башнями, переливаясь, как самоцветы. Чуть в стороне от нее деревянная церковь, казавшаяся накануне серой и темной, посветлела и теперь выглядела прямо как место обитания Бога.

От созерцания красот Матвея отвлекла остановившаяся перед ним девица, которую он давеча видел подле боярышни, – видимо, ее горничная. Девица глубоко поклонилась, но видно было, что больше ей хочется хохотать, чем кланяться.

– Боярышня кланяться велела и просила узнать, не нужно ли боярину еще чего, – сказала заученным голосом.

Она растягивала слова, и «боярышня» у нее звучала как-то вроде «барышни». В глазах девицы бегали искорки веселья.

– Да нет, благодарствую, – Матвей попытался скрыть от самого себя, что внимание молодой боярышни было приятно.

– Конь твой, боярин, на нашей конюшне стоит, по распоряжению боярышни, – продолжала та докладывать.

– А я думал, это Григорий Алексеевич распорядился, – удивился Матвей.

Горничная кивнула покровительственно:

– Да, поутру хозяин обмолвился, что, мол, гость хотел коня своего к нам поставить, а Варвара Григорьевна тут же и велела привести.

– Ну, передавай и от меня поклон Варваре Григорьевне, – Матвей изобразил поклон, отпуская горничную, и та, скрипя валенками по снегу, поспешила обратно.

Глядя ей вслед, Матвей размышлял, чем обязан такому вниманию. Конечно, хотелось думать, что это он так приглянулся боярышне, но, памятуя заветы Хилкова, Матвей попытался найти в этом какой-нибудь тайный умысел.

Умысел не находился. Матвей попытался притянуть сюда челобитную, из-за которой он и приехал, но получалась совсем ерунда. Не могла же Варвара Григорьевна жаловаться на собственного отца, что тот обирает своих людей? Это надо быть полной дурой – а чтобы написать челобитную, нужно по крайней мере уметь писать, на что полные дуры не способны.

Придя к таким умозаключениям, Матвей повеселел, поскольку, видимо, единственное объяснение внимания со стороны боярышни могло быть то, что он ей глянулся. Слепив снежок и запустив им в конек крыши дома напротив, Матвей широкими шагами обежал вокруг забора, утаптывая снег, и, неизвестно чему улыбаясь, вернулся на двор.

Двое старших парней тут чуть не утопили в снегу младшего брата, за что получили взбучку от матери, и теперь, не глядя друг на друга, сгребали со двора весь снег, собирая его в кучи у внутренней стороны забора.

– Веселей, братцы! – напутствовал их Матвей.

Отобрав у среднего лопату, он проделал еще одну тропинку от крыльца до ворот и остановился посреди двора, удовлетворенно созерцая содеянное.

– Обедать иди! – позвала хозяйка. – Не отбирай работу у этих лодырей!

– Снега тут на всех хватит! – ответил Матвей, но от обеда не отказался.

Сидя за столом, с удовольствием уплетал щи из котелка, оставшиеся после трех голодных ртов.

– Что довольный такой? – спросила хозяйка.

– Да вот… Снег выпал. Зима началась, – отозвался Матвей. – А тебя как зовут? А то ведь второй день живу – а имени хозяйки не знаю.

– Ульяной, – несколько смущенно призналась та, почему-то начав поправлять воротник.

– Придется мне, Ульяна, задержаться тут у вас, а то сейчас все дороги замело – не проехать, не пройти! – заявил Матвей, но в голосе его не слышалось большой печали по этому поводу.

– Да живи сколько хочешь, – пожала та плечами.

С одной стороны, теперь, когда конь Матвея жил на боярской конюшне, у него появился законный повод его проведать – то есть побывать в гостях еще раз.

Но с другой – почему-то вдруг Матвей ощутил внезапную робость. И было это связано даже не с хозяином, а скорее с его дочкой.

Самое обычное дело – сходить проведать своего коня – вдруг представилось ему невозможным: вдруг хозяева подумают, что он им не доверяет? Но с другой стороны, не пойти – вдруг подумают, что он такой неблагодарный? Даже спасибо не скажет. А пойти – вдруг подумают, что напрашивается в гости? Еще вчера его подобные сомнения не одолевали.

Промаявшись до темноты, он нашел себе оправдание тем, что сейчас все заняты – снегопад доставил немало хлопот, – и лучше он сходит утром.

Однако ж, проспав до полудня, он вечером долго не мог уснуть. Маялся на лавке, выходил на морозный воздух, смотрел на иссиня-черное небо, ставшее после недавней пурги поразительно чистым. Звезды усыпали небосвод. Над крышей боярской усадьбы повис перевернутый небесный Ковш, зацепившись ручкой за острый конек. А чуть ниже крупные звезды смешивались с мелкими искрами, летевшими к небу.

Сперва Матвей удивился: кто и зачем будет жечь костер ночью, да еще на снегу? А потом, почти непроизвольно, уже кинувшись в сторону искр, закричал:

– Пожар! – даже не успев осознать, что происходит.

Пожар – страшнейшее бедствие для деревянных хором; а уж остаться без крова перед зимой – и вовсе смерти подобно…

И, крикнув, припустил прыжками в сторону разгорающегося пламени.

Спящие хоромы тоже просыпались.

Дымило и искрило из левой башенки.

Толпа полуодетых домашних суетились на дворе.

– Давай на крышу! – распоряжался Григорий Алексеевич, выскочивший в одной рубашке и накинутом поверх тулупе. – Снегом, снегом искры засыпайте! Коней выводите! Тащите снег от забора! Разбирай сени, пусть горит, лишь бы дальше не пошло! Варя! Варвара где?

– Так спать пошла, – сонным голосом отозвалась жена.

– К себе? Это же ее светелка! – Григорий Алексеевич застыл в ужасе.

Возле дверей появилась горничная Варвары.

– Ты почему здесь? Где твоя хозяйка? – накинулся на нее отец.

– А ее разве нет? – искренне удивилась она. – Я думала, она прежде меня выбежала!

На крыше уже разваливали крытый переход из башенки в терем. Огонь бежал откуда-то снизу, из клетей – тех, что должны были по замыслу хранить добро от огня.

– Поберегись! – вниз полетело бревно.

Из обнажившегося проема повалил дым и блеснуло пламя.

– Там дочь моя! – в ужасе глядя на пламенеющие окна верхней светелки, застыл боярин.

– Да, может, тут где-то, выбежала? – попыталась утешить его горничная, но под страшным взглядом боярина исчезла в темноте.

Сквозь открытую дверь башенки жадно полезло пламя. Выход для того, кто еще мог находиться внутри, был отрезан. Но там, где работники разобрали крышу перехода, дымило, но полыхало меньше.

Матвей неожиданно понял, что делать. На бегу он кинулся в сугроб около изгороди, пригоршнями набрасывая снег на голову и на плечи. Вывалявшись в снегу с ног до головы, прикрыл руками лицо и, вскарабкавшись на крышу, кинулся внутрь горящего проема.

– Куда? – попытался удержать его один из ломавших переход.

Навстречу жарко пахнуло пламенем. Изящная лестница, ведущая в верхнюю светелку, уже дымилась, но огонь только начал пробираться по ней. Задержав дыхание, Матвей одним прыжком взбежал наверх и выбил дверь ударом ноги. Изнутри раздался девичий крик.

– Ты что здесь делаешь? – боярышня испуганно обернула вокруг себя одеяло, встав на кровати.

– Тебя спасаю, – отозвался Матвей как мог спокойнее.

Он глянул назад: лестница уже занялась, дым ворвался в комнату следом за ним.

– Там что – пожар? – ужаснулась Варя.

– Да.

Матвей подбежал к окну. Оно было слишком узким. Оставалось только продираться через пламя.

– Не дыши, – велел он.

Отняв у девушки одеяло, набросил его ей на голову, ноги завернул в ее платье, лежавшее у изголовья, и, бережно подхватив на руки возмущенно вырывающийся сверток, ринулся обратно.

Дым ел глаза, стоило открыть их хоть на мгновение. Почти на ощупь Матвей спускался по лестнице обратно к спасительной прорехе в стене. В лицо дышало жаром, ему казалось, волосы начали дымиться – но он успел вовремя: едва ступил в переход, ведущий из башни, за ним резко, от пола до потолка, взмыла огненная стена.

– Поберегись!

Ломавшие переход добрались до башни и теперь обрушивали крышу, чтобы ветром огонь не разносило дальше. Навстречу им изо всех щелей вылезали огненные языки. Двое слуг приняли у Матвея укутанную с головой боярышню, потом помогли выбраться самому.

Матвей спрыгнул с крыши в сугроб, наметенный в углу между переходом и башней, и кто-то тут же забросал его снегом – одежда на нем начинала дымиться. Потом он протянул руки, и ему передали завернутую боярышню.

– Жива? – отец в отчаянии подбежал навстречу Матвею.

– Судя по тому, как брыкается, – да, – сообщил сверху один из тех, кому Матвей передавал драгоценный сверток.

Сам Матвей говорить не мог – еле дышал – и только молча протянул укутанную боярышню отцу.

– Слава Богу!

Варвару Григорьевну развернули, но она набросила на плечи одеяло и торопливо ушла в целую половину дома, вернув Матвею кафтан.

– Надо проверить подвалы, – заметил появившийся рядом Феофан. – Через подвал огонь может и в другие части проникнуть.

– Пойдем проверим, – с готовностью вызвался Матвей, хотя дышал еще с трудом.

– Да сиди! – удержал его Григорий Алексеевич. – Ты нынче такое сделал, что я тебе теперь по гроб благодарен буду. А там проверяющие и без тебя найдутся, благо там опасности никакой.

– Да и я ничего особого не сделал – огня наверху еще не было, – отмахнулся Матвей.

– Зато внизу был. Ты бы тоже шел отдыхать, – и боярин покинул Матвея, ибо его присутствие настоятельно требовалось повсюду.

Сейчас, когда все было позади, Матвей обнаружил, что его трясет мелкая дрожь. Кажется, его тело начало догадываться, что с ним могло быть, оступись он на лестнице или промедли наверху.

Решив, что теперь и в самом деле справятся без него, он добрел до дома Ульяны и тут же уснул, как убитый.

Глава 4

Озеро

Утро началось для Матвея со звука щелканья ножниц. Он открыл глаза: у стола сидела Ульяна с его кафтаном в руках.

– Ты видал, как свой кафтан прожег? – спросила она, отложив ножницы и взявшись за иголку.

– Так пожар вчера был, – отозвался Матвей, поднимаясь.

– Про то уж все знают, – усмехнулась она. – И про тебя уж боярин присылал спрашивать. Негоже тебе в гости с дырой на рукаве идти. Я тут залатала, как могла, уж не взыщи, – Ульяна протянула ему кафтан.

На Матвея повеяло материнской заботой, и потянуло куда-то в детство. Он поспешно встал, принял кафтан, тут же напялив его на себя, и молча поклонился.

– Давно боярин обо мне спрашивал? – Матвей оглядывал себя, пытаясь понять, можно ли в таком виде предстать перед хозяином и его дочерью. От кафтана отчетливо несло гарью, да и от волос тоже.

– Почти с рассветом.

– Тогда надо бы сходить, – оправдывающимся голосом сказал Матвей.

– Сходи, конечно, – Ульяна понимающе улыбнулась.

Медленно, словно из сна, вспоминались ему подробности вчерашней ночи. Сегодня он начал вдруг испытывать неловкость: ведь в самом деле, он ночью ворвался в девичью спальню и застал боярышню в одной рубашке. Правда, тогда вовсе ему было не до того, чтобы ее разглядывать, но почему-то сердце сладко замирало, когда он вспоминал, как нес ее, прижимая к груди.

Потери от пожара в самом деле оказались не так страшны. Правда, хоромы лишились своей правильности и красоты – левая башня теперь торчала уродливым обгорелым остовом с рухнувшей крышей, и между ней и теремом зиял провал, – но больше ничего пожар не затронул. Вовремя разрушив перекрытия, работники Григория Алексеевича остановили огонь, и, прогорев, пожар остановился.

– А вот и спаситель твой пришел! – приветствовал Матвея хозяин дома.

Варя смущенно опустила глаза.

В горнице сидело все семейство боярина: он сам, его жена и дочь. Мать Варвары при виде Матвея вдруг расчувствовалась, подошла к нему, поцеловала в обе щеки и, прикрыв глаза ладонью, вышла.

– Да ладно вам, – Матвей тоже смутился.

– Ну, не красней, как девица, – ободрил его Григорий Алексеевич. – На пожаре что самое страшное? Голову потерять. Я вот ее почти потерял, а ты сохранил. И свою голову сохранил, и дочке жизнь спас.

– Да она бы и сама, наверное, выбралась!

– Выбралась бы, коли б эта дура Манька ее не бросила! Ну вот разгребем первейшие дела – я ей задам!

– Что уж вы, батюшка, на нее так осерчали? – вступилась за горничную дочь. – Перепугалась она, как «Пожар!» закричали. А я даже и не проснулась – утомилась за день, ни криков не слышу, ни грохота. Только когда Матвей Васильевич дверь мою ломать начал – тут пробудилась, а не соображу ничего.

Она вновь замолчала, мельком глянув на Матвея, и опустила глаза.

– Много потеряли? – спросил Матвей, пытаясь увести разговор от себя. – Варвара Григорьевна, наверное, всех нарядов своих лишилась.

– Да нет, ты знаешь, не так все страшно оказалось. Приданое дочери в главном подвале хранится. А в той башне обычно только Феофан свои вещи держал, вот он-то всего лишился.

– Феофан? – Матвей вдруг ощутил пробуждающийся охотничий пыл.

– Да, управляющий наш. Он с нами и живет, копит себе на старость – что-то в сундуки да в подвалы и припрятывает. Я не проверяю, его дело. Но теперь придется ему по новой копить.

В голове Матвея все запуталось окончательно. Он-то думал, что Феофан был главным злодеем, – а выходило, что, напротив, кто-то против него все и учинил?

– Скажи, а ты Феофана давно знаешь?

– Да с самого его рождения. Еще отец его у моего отца управляющим служил, а потом Феофан его заменил.

– И как он служит?

– Да приворовывает, наверно, как все они, но в меру, ни меня, ни селян не обирает. Дотошный, дело свое хорошо знает, считает и с дробями, и в уме – так, что диву даешься. Нравом, конечно, не ангел – слуги на него частенько жалуются, что, мол, силу большую забрал, порой больше меня с них спрашивает и ведет себя иной раз чисто как царь, – но кто из нас без греха? А что тебе до него?

– Да вот странно, что именно его подвал загорелся. Не хранил ли он там чего горючего? – вывернулся Матвей не очень убедительно, но как придумалось.

– Теперь уж того не проверишь, – отмахнулся боярин.

В горницу вошел Василий Иванович.

– Прости, брат, что утруждаю тебя своими заботами, когда у тебя своих хватает, – гость мимоходом раскланялся с Матвеем и снова повернулся к хозяину. – Да только не думал я, что задержусь. Не знаешь ли, когда дорогу расчистят? А то мои дела ждать не могут.