скачать книгу бесплатно
По обеим сторонам шли ряды таких же аккуратных домиков. Все указывало на то, что улица принадлежала людям не из благородных родов, но хорошего достатка, почтенным и благоразумным. На ней не было места тем, кто хотел похитить ребенка.
– Что мы будем делать? – сухо спросила Адайн.
В голове крутились обрывки воспоминаний, похожие на эту картину. Когда ей было пять, они жили в другой части Ре-Эста. Там был маленький сад и деревянный забор. Кто-то звал ее выйти, что-то говорил, но она не могла вспомнить ни лица, ни слов.
– Помоги выманить мальчика. Он должен уйти с нами сам. – Кай достал из кармана часы. – Сейчас семь. После ужина он гуляет в саду, потом его укладывают. Скоро он выйдет.
– Когда ты успел узнать все?
Кай снисходительно улыбнулся:
– Рассказали слуги из соседнего дома.
– Так просто? – воскликнула Адайн. – Они же поняли, что тебе это нужно не из любопытства!
Внутри возникло неприятное чувство, будто она съела что-то несвежее. Неужели кто-то так легко продал информацию о ребенке? А если его задумали убить? Может, и о ней кто-то рассказал? И сколько она стоила: десять киринов, сто, тысячу?
– Все можно купить, если знаешь верную цену. Мы всегда так делали.
– Не все можно купить, – буркнула Адайн. Хотелось отвернуться, а лучше – убежать.
– Не все? – повторила Кайса с вызовом.
Нужно решить: она сказала это всерьез, и стоит уйти, чтобы доказать Каю, что продается не все, не она. Или остаться: вступить в сговор с совестью ради Кая и Рейна.
– Обещай, что с ним ничего не случится! – потребовала Адайн. – Что присмотришь за Маланом, даже если мы не заберем Рейна, и вернешь его домой.
– Обещаю, – ответил Кай.
Он достал сигареты и спички и закурил. Ни взгляд, ни поза не выдавали этого, но Адайн была уверена: нервничает. То ли из-за данного обещания, то ли из-за Рейна, то ли из-за мальчишки – или всего?
Через несколько минут из дома выскользнул светловолосый ребенок. Он что-то прятал в ладонях и смотрел по сторонам с заговорщицким видом. Адайн и Кай, переглянувшись, перешли дорогу, затем двинулись вдоль ограды, точно прогуливались.
Малан забрался на скамейку и со счастливым видом, как на лакомство, посмотрел на кусок белого хлеба с намазанным сверху вареньем.
Адайн складывала пальцы в нужных жестах, смотря на землю в метре от мальчика. Он жевал, размазывая варенье по лицу и рукам, и пока не замечал. Только когда красный цветок сделался неестественно большим, и по саду разлился новый сладкий аромат, он уставился на растение, затем, подняв голову, увидел девушку.
Адайн улыбнулась ему. Ближе к ограде вырос еще один цветок, но уже белее снега. Малан спрыгнул со скамейки и подошел, постоянно наклоняясь, чтобы срывать все новые цветы. Он замер по ту сторону ограды: в одной руке – хлеб, в другой – букет и восхищенно улыбнулся:
– Это ты сделала?
Хотелось отвести взгляд. Да что же отец не сказал ему, что с чужими нельзя разговаривать!
– Я, – голос прозвучал тише, чем следовало. – Хочешь, научу?
– Научишь? – Малан прильнул к ограде. – Правда? Я тоже так смогу? А как?
– Выходи, я расскажу, – Адайн протянула мальчику ладонь.
Малан обернулся к дому:
– А учиться – это долго? Мне скоро спать. Хотя я не хочу!
– Нет, совсем нет.
Ребенок еще раз обернулся, затем оставил сорванные цветы на земле и ловко проскользнул между прутьями ограды.
– Пойдем? – Адайн протянула руку. Он сжал ее липкой от варенья ладошкой.
– А куда мы? – спросил Малан через улицу. – Мне нельзя так далеко уходить. – Голос оставался спокойным, он с интересом оглядывался. – А вы Дети Аша? – вопрос он задал шепотом и посмотрел сначала на Кая, затем на Адайн.
– Что? – девушка опешила.
– Папа сказал, я не буду слушаться – Дети Аша заберут меня. А я… – Малан с виноватой улыбкой показал обкусанный кусок хлеба.
– Нет, мы – не они, – ответил Кай, смотря на подругу. – Мы немного погуляем, и ты вернешься домой, обещаю.
Адайн снова вздохнула. Один мальчишка в обмен на то, чтобы вернуть двух других. Не такими способами она хотела бороться, не такими.
Глава 7. Как было завещано
Рейн снова и снова с силой вонзал вилку в пирог, точно это было не мягкое рассыпчатое тесто, а кусок плоти – желательно, одного из советников. Хотя подошел бы любой, кто окружал его в последние месяцы.
Король сделал глоток кофе и уставился в сторону. Окна малой столовой выходили в сад. Едва минуло пять утра, с улицы тянуло прохладой, а дорожки еще тонули в сумерках. В столовой свет, наоборот, был слишком ярким: хотелось уйти, сумерками укрыться от чертовой придворной жизни.
Рейн смахнул прилипшую к рукаву рубашки крошку. На вид одежда была нарочито простой, но кипенно-белый цвет и качество ткани выдавали – носить такую мог только богач.
И вид рубахи, и ранний час были выбраны неспроста: начинались церковные Дни покаяния, и открывало их всегда признание короля. Да не как у других: преклонив колени перед главой местной церкви, что-то быстро шепнув и тут же уступив другому – честно, громко, на виду у всех.
– Ага, – буркнул Рейн в ответ на какой-то вопрос Насьи.
Она по-прежнему каждый день болтала с ним без умолку. Рейн уже перестал скрывать равнодушие, но женщина не замечала этого – а может, играла – и все говорила, говорила, говорила.
Рейн потянулся к чистым приборам и, поймав в полированной поверхности собственный взгляд, не сразу отвел его, всматриваясь так, словно серо-голубые глаза принадлежали не ему, а демону – быть такого уже не могло, конечно.
А если бы Аст по-настоящему стоял рядом, он бы скрестил руки и буркнул, что Насья не заслуживает такого отношения. После он, наверное, взъерошил бы волосы и добавил, что гнев нужно направить на Совет, а не на служанку. Но Аста здесь не было, а сам Рейн считал иначе: за обман, за лицемерие, за боль поплатятся все.
Он сделал быстрый глоток кофе. Остывший напиток оставлял на языке привкус горечи.
Скажи Аст так, в одном бы демон оказался прав: с шестеркой нужно что-то делать. На грубость Рейна со слугами, на колкие замечания на собраниях Совета закрывали глаза, но он знал: это ненадолго. Ему дали время “прийти в себя”, однако запас был ограничен. Если он не прекратит, Черный дом откроет свои двери вновь, и завет «послушание, смирение, молчание» в голову короля вложат болью и свистом кнутов.
Рейн по привычке бросил взгляд в сторону, ища поддержки, но так никого и не нашел.
Устроенный им маленький цирк был единственной отрадой. Он не знал, что делать: за каждым его шагом следили, а сказанные народу слова могли не возыметь силы – что тогда?
Рейн с силой сжал чашку и посмотрел на Насью. Он чувствовал себя более одиноким, чем в первый день без Аста. Тогда надежда, что за ним придут, еще жила. Когда его повезут во дворец – вот же отличный момент! Или перехватят во время шествия к набережной – тоже хорошо! Но так никто и не пришел – только чертовы Дети Аша, которые пытались сорвать коронацию. Конечно, советники могли обмануть, но кого еще винить в случившемся, Рейн не знал. Это из-за них в давке погибли люди, и еще десятки передрались за фальшивые купюры. Из-за них и из-за него, ведь он был королем без голоса и власти.
Хотя они пришли! Рейн с такой силой потер клеймо, что стало больно.
Он видел их: вернее, видел Адайн. Во время коронации она сидела рядом с Деритом, вся такая важная и гордая, улыбалась ему, говорила с ним. Ей понравилась роль дочери великого рода. Лучше жизни бродяжки с Восьмой, конечно!
Ну и черт с ними.
– … Годовщина.
– Что? – холодно переспросил Рейн.
Насья сегодня говорила тише и без всякого задора, а стояла она, опустив плечи. По глазам было видно: не спала всю ночь, может, даже плакала.
– Мадс умер год назад. – Насья понурила голову. – В свой день рождения. Тогда я сидела со своим мальчиком и резала ему именинный пирог, а сегодня…
– Надо же, – протянул Рейн. – У меня тоже годовщина. Уже восьмой день, как во время коронации погибли люди. И восемнадцатый, как я лишился единственного, кто всегда был рядом, – Рейн ахнул и всплеснул руками. – Ой, обсчитался, это не круглые даты. Но я тебя понимаю: время ведь ни черта не лечит, только добавляет новой боли, которая перекрывает старую. Верно?
Вздрогнув всем телом, Насья схватилась за спинку стула. Она смотрела, точно видела перед собой самого Аша. Рейн улыбнулся ей:
– Пирог вкусный, а вот кофе всегда должен быть горячим, ясно?
Он вышел из столовой. Охрана тут же шагнула следом.
***
Черно-белые башни Центральной церкви поднимались выше остальных церквей, но она выглядела беднее их. В ней не было ярких мозаик и росписей, как в Северной, или монументальных статуй Яра и Арейна, как в Восточной, или огромных садов, которыми славились Западная и Южная. Наверное, это была та церковь, как ее задумывали Яр и Арейн: аскетизм да строгость, где атмосфера важнее убранства. Удивительно, что церковники не извратили ее на свой любимый вычурно-богатый лад.
Воздух внутри пропитывали благовония: мята, ладан, мирт. Аристократы все как один надели показательно скромные белые одежды. Заняв скамьи, они сидели молча и ждали. Рейн входил с высоко поднятой головой, плотно сжатыми губами, но стоило оказаться внутри, даже он успокоился и перестал оглядываться волком.
После окончания речи Нол Я-Эльмон закрыл Книгу Братьев, лежавшую перед ним на аналое, и опустился в кресло. Нарочито простое, деревянное – еще одна декорация лживого спектакля.
Рейн поднялся со скамьи в первом ряду и подошел к Я-Эльмону. Прихожане следили за ним: в их взглядах уже не было злости или пренебрежения, как в первые дни, когда Лиц узнал, что королем станет ноториэс, но по-прежнему сквозило любопытство. Рейн все больше ощущал себя цирковой собачкой – такое ли уж это преувеличение?
Он опустился на колени перед главой Церкви. Я-Эльмон протянул ему ладонь с массивными золотыми перстнями. Это была холеная рука человека, который не держал ничего тяжелее пера, светлая, сильная, как у молодого. Рейн взял ее так, чтобы, целуя, коснуться собственного пальца, а не ее. Я-Эльмон в ответ пошевелил кистью, будто давал разрешение начинать. Этого не требовалось, и Рейн понял: Нол напоминал, кто есть кто.
«Увидим, кто есть кто», – он держал голову склоненной, и глава не разглядел появившейся на лице правителя ухмылки.
– Меня зовут Рейн Л-Арджан. – Такого начала требовало покаяние. – Я сын церковного рода, бывший инквизитор, король Кирии.
Позади раздался шепот, но Рейн не разобрал, о чем зашепталась толпа.
– Я готов открыть свое сердце перед ликом Великого Яра и попросить прощения у него, у Кирии и у мира. – Рейн сложил кончики пальцев и прижал ко лбу. Он не помнил, когда последний раз складывал так руки по своей воле – молитвенный жест казался еще более лживым, чем этот спектакль.
Переменив позу, Я-Эльмон благосклонно кивнул:
– Рейн Л-Арджан, будь же честен, и да услышит тебя Великий Яр, и да отпустит твои грехи.
От злости хотелось рычать. Парад лицемеров! За отпущение грехов король, как и остальные, платил налог – озвучить бы его сумму!
А ведь правда, почему бы не сказать об этом? Рейн бросил быстрый взгляд в сторону – туда, где мог стоять Аст и одобрительно кивнуть или покачать головой.
– На службе Инквизиции я всегда старался ради блага короля и Кирии…
Слова, которые необходимо сказать, ему заготовили, и Алкерн, проверяя, выслушал речь не раз и не два. Рейн начал от себя, но держался того же стиля, чтобы ни прихожане, ни Я-Эльмон не заподозрили. Голос зазвучал негромко, размеренно:
– …Но на этой службе мне не раз приходилось творить черные дела. Я признаю, что нарушал заповеди, признаю, что потакал своим желаниям и слушал демона, и теперь я склоняю голову и нижайше прошу Великого Яра о милости прощения.
Рейн, продолжая стоять на коленях, развернулся боком – одной стороной к Я-Эльмону, другой – к толпе.
– Перед Яром, перед вами я признаю: моя служба Кирии началась с крови, и в этом моя вина. Я не только буду просить об искуплении, но и докажу решимость намерений.
Слова лились сами собой. Рейн знал, что каждое из них звучало так, как было принято говорить королю: приторно и чинно. Цирковая собачка лаяла, как научили. Но вот вместо лакомства ответили кнутом – она и сбилась.
– Я – Рейн Л-Арджан, король Кирии, заявляю, что стану бороться с тьмой, поселившейся в государстве. – Он выразительно посмотрел на Я-Эльмона. Тот сохранил невозмутимый вид, но рука с перстнями дрогнула. – Я не остановлюсь ни перед Детьми Аша, ни перед другой силой и встану на защиту Кирии, как было завещано Яром. Я прошу кира Я-Эльмона о возможности направить сумму налога, который король платит в казну Церкви, семьям погибших и раненых во время коронации.
Голоса: удивленные, поддерживающие, осуждающие – зазвучали громче. Я-Эльмон прищурился – это был хитрый змеиный взгляд – и процедил:
– Я благодарен Великому Яру, что в столь трудный час он привел к нам сильного и мудрого короля, и благодарен Арейну, что в его роду воспитан столь справедливый сын. Церковь почтет за честь помочь каждой семье, попавшей в беду. В свою очередь, она обещает выделить дополнительные средства нуждающимся, а также словом и делом помочь королю в его борьбе с темными силами Аша.
Рейн не скрывал довольной улыбки. Я-Эльмон не мог на глазах у всех отказаться от предложенной королем помощи и не мог сделать меньше его. Теперь пора повышать ставки.
Король продолжил уже громче, увереннее:
– Я склоняю голову перед Яром и перед народом Кирии и заявляю, что мои помыслы чисты, а дела идут от сердца. Совет – моя опора во всем, но я посмею без согласия большинства просить вас, кир Я-Эльмон, об отмене церковного налога.
Поднявшись, король свысока посмотрел на главу Церкви. Рука мужчины медленно потянулась к трости, точно он хотел пустить ее в дело. Рейн был уверен: не поднимет, не посмеет. Прижав ладони к груди, король шагнул к сидящим, которые не отрывали взглядов от него и Нола.
– Кир Я-Эльмон, вы верно сказали, что для Кирии настал трудный час. Мы многое пережили, и все: от простых рабочих до благородных киров – нуждаются в поддержке. Перед Яром и жителями Лица я прошу вас об отмене налога сроком на год, и пусть Церковь творит свое светлое дело без пошлин, налогов и сборов, как завещали Яр и Арейн.
Я-Эльмон так крепко сжал трость, что пальцы побелели. Он медленно поднялся. В зеленых глазах виднелась неприкрытая ярость, но голос не изменился. Глава встал рядом с Рейном:
– Жители Лица, мы многие десятилетия жили по одним законам, но, видимо, настала пора выбрать новую дорогу. Король Рейн показывает нам достойный пример, и Церковь поддержит его слова. Я обещаю, что они будут вынесены на обсуждение Совета, и вместе мы примем правильное решение.
Рейн плотно сжал губы. Примут они, как же! Я-Эльмон обвинит В-Бреймона, а может, У-Дрисана, или еще кого, а те – других и ни черта не изменится. Но это только пока. Он заставит их не просто нервничать – извиваться, как на раскаленной сковороде, и искать лазейку. Ее не будет.
***
Когда мимо Я-Эльмона прошла вереница послушников с признаниями, а первый День Покаяния закончился, снова стемнело.
Рейн сел в карету: самую простую, устаревшей модели, чтобы напоказ выставить смирение короля. Даже охрану отпустили, показывая его равенство с народом: один лишь Алкерн, как верный сторожевой пес, сидел напротив, и Рейн понял, что это его шанс.
Стоило лошадям зашагать по мостовой, камердинер достал из нагрудного кармана записную книжку в кожаной обложке и ручку и начал писать, сверяясь с часами. Он часто так делал, и Рейн подозревал: тот тщательно, в деталях описывал проступки короля, чтобы затем представить их советникам.
Рейна мотнуло влево – карета свернула с широкого проспекта Воинов на юго-запад, к границе Прина, прочь от дворца или Дома Совета.
– Куда мы?
– После покаяния вы должны посетить гильдию ученых. Вас пригласили на демонстрацию, – камердинер сделал паузу. – Ученые называют это телеграфом. Кир Л-Арджан, я предупреждал вас еще в понедельник.
Рейн, кивнув, отвернулся к окну. Он мог поклясться, что разговора не было. Ложь означала одно – сегодняшний проступок достиг границ дозволенного, его везут куда-то, чтобы напомнить истинную роль – роль марионетки.
Что это будет: опять железо и плети или только проповеди? А может, приватная беседа с кем-то из Совета? Там – это где? Верить в ложь об ученой гильдии не стоило – дорога в Мыс только что осталась за поворотом. Черный дом тоже лежал в другой стороне.
