Беда

Бу рассматривала свою маленькую девочку, чьи тоненькие руки и ноги, а также медные кудряшки источали уверенность. Как, черт возьми, они с Дидье сотворили такого самоуверенного человека? София совсем не похожа на сдержанного отца. Бу называет его флегматичным. А он говорит, что вообще-то спокоен, как буддийский монах. И дочь ничуть не похожа на мать, которая осторожничает в лучшие времена и тревожится в худшие.

Бу не любила вспоминать себя в пять лет. Она была изгоем. Ей хотелось, чтобы ее волосы были прямыми, кожа – светлой, а нос – не таким широким. Одна-единственная девочка смешанной расы в маленькой деревушке Йоркшира. Мама белая, отчим белый, сводные братья – и те белые. Как сильно она хотела вписаться хоть в одну компанию! Но все безуспешно. Безопаснее оставаться незаметной.

Когда Бу решила поменять фамилию, она была чуть старше Софии. Учитель брал школьный журнал – и начиналась каждодневная пытка.

– Бу Бабангари? – обращался к ней учитель.

– Бу Ба-ба-бам! – хихикали мальчики на задних партах.

Поэтому она спросила у мамы, можно ли ей взять фамилию отчима. У Бу имелось множество причин, по которым она не хотела оставаться Бабангари. К тому же Бу никогда не видела своего биологического отца – он бросил мать еще до рождения дочери. Да и вообще, глупое какое-то имя, неразборчивое, трудно произносится. Но это оказалось не лучшей идеей.

– Бу Уайт?

– Пф, какая она Уайт, это Бу Браун! [21] – гоготали те же мальчишки.

Открыто ее никогда не травили, но заставляли чувствовать себя изгоем. Стоит выделиться из толпы – и над тобой будут смеяться и издеваться. А когда Бу вела себя тише воды, ниже травы, ее даже не замечали. Поэтому она сидела тихо и никому не мешала. Выручал бег – Бу отлично бегала, выигрывала призы для школы. И что самое замечательное – бег не относился к командным видам спорта.

Мама с отчимом любили Бу, но они ее не понимали.

– Экзамены? Еще и повышенного уровня? – спрашивали родители, когда ей было шестнадцать. – Зачем они тебе? Ты уже сейчас можешь пойти работать. Пора зарабатывать деньги.

Сами они не учились в университете. Спрашивается, зачем он ей? Бу не смогла признаться, что мечтает уехать. Не хотела их ранить.

Только в Бристоле (выбор пал на этот город, потому что он далеко от дома), где она повстречала Сими и Ронке, она стала чувствовать себя в своей тарелке. Они были первыми людьми смешанной расы, с кем Бу когда-либо говорила, и цвет кожи уже не считался недостатком – он оказался достоинством! Значит, теперь она может вписаться в любую компанию и черных, и белых – вообще всех людей любых цветов и оттенков. Девочкам было жаль тех бедолаг, у кого лишь одна культура, кто пользуется автозагаром (или еще хуже – осветляющими кремами). Они гордились, что наполовину нигерийки и наполовину англичанки. Они любили джолоф и сэндвичи с рыбными палочками. Они болели за две футбольные команды.

Бу мечтала подружиться с ними, а потому смягчила свой йоркширский акцент и запихнула поглубже скромность. Вскоре девушки стали единым целым, образовав нигерийский отряд. Это были ее первые подруги. Бу чувствовала, что между ними есть связь. И ей это нравилось.

Сими научила Бу делать из кудрей мягкие волны (правило первое: кондиционера для волос не бывает слишком много).

Ронке познакомила подругу с нигерийской кухней. А еще пыталась познакомить ее с нигерийскими парнями. Но Бу не захотела иметь с ними дело. Из-за отца, которого она никогда не видела, у нее сложилось нехорошее представление о нигерийцах: сомнительные они типы, верить им нельзя.

София в позе Чудо-женщины – кулаки уперты в бедра, ноги широко расставлены, плечи отведены назад, на лбу очки – отчитывала маленького мальчика, который посмел оспорить ее правила. Тот смахивал на статую – застыл и кивал с широко раскрытыми глазами и высунутым языком. Бедный ребенок! У него не было и шанса.

В глубине души Бу хотела остановить этот миг. Время мчится уж слишком быстро. Вот бы София осталась маленькой навсегда… С другой стороны, Бу мечтала поскорее увидеть дочь взрослой. Иногда время идет слишком медленно. Бу снова хотела быть собой. Работать полный день. Заниматься сложными исследовательскими проектами, а не тем, что никто больше не хочет делать. Носить костюмы, а не толстовки. Говорить о дедуктивной теории, а не о зубной фее. Ходить на разные встречи, а не в эти вонючие детские центры. Нанять домработницу.

Бу ушла из «Тек Таймс» и стала заниматься фрилансом еще до рождения Софии. Она выполняла разные задачи, но в основном редактировала статьи. У нее была магистерская степень по биоинформатике, и она очень скучала по работе над разными проектами, по собственному имени в заголовках. И как же раздражали люди, которые приписывали себе ее достижения!

Когда София пошла в школу, Бу начала искать себе место. И теперь вот уже три месяца трудилась в аналитическом центре «Модерн Сайенс». Бу еще не почувствовала себя частью команды, потому что приходила туда только два раза в неделю, а коллеги, которые работали на полную ставку, уже образовали между собой закрытые группки. Но недавно у них появился новый босс, и, кажется, он заметил, что Бу-то с мозгами.

Она взяла телефон и прочитала его последнее письмо. Похоже ли это на флирт? Или ей просто этого хочется? Нет, конечно нет. Но приятно видеть, что тебя признают и уважают. И даже ценят. Босс попросил, чтобы она выходила на работу чаще двух дней, вела собственные проекты и применяла инновационные подходы – и чтобы именно Бу возглавила работу над регулярным подкастом. А еще босс был красавчиком. Бу снова перечитала письмо. Он флиртует? Да. Так и есть.

В дверь позвонили, и София понеслась по лестнице вниз, выкрикивая:

– Я открою!

Через минуту Ронке уже шаркала по квартире, потому что София обняла ее за ноги и так на них и повисла. Гостья поставила тяжелые пакеты на кухонный островок. Затем бегло чмокнула Бу в щеку, пробормотав: «Привет, подруга», и сразу переключила внимание на Софию.

– Как дела у моей золотой девочки? – Ронке опустилась на колени и обняла малышку.

– О, мы сейчас будем играть в войнушку, и я выиграю!

София стаскивала пальто с Ронке, в мельчайших и немного непонятных подробностях объясняя, что включает в себя «война», – целую лекцию прочитала.

– Эх, нам бы еще наручники! – посетовала София, указывая крестной, где та может сесть, и загородила ее перевернутой сушилкой для белья. – Не переживай, можно притвориться, что они у нас есть.

– Ох! – простонала Ронке, поднимая руки, чтобы София могла защелкнуть воображаемые наручники.

– Будешь что-нибудь пить? У меня как раз есть тот вонючий травяной чай, который ты так любишь, – предложила Бу.

– Мама, тебе нельзя говорить с заключенными! – гаркнула София. – Садись на диван и просто смотри!

Бу отдала честь.

– Так точно, сэр! Я буду следить за соблюдением прав человека. Думаю, это нам как раз пригодится, – сказала Бу и приземлилась на диван с кипой бумаг.

София пугающе напоминала Пол Пота [22]: она патрулировала стены своей тюрьмы, выкрикивая – одно за другим – все более жестокие наказания, которым собиралась подвергнуть военнопленную.

Бу следовало притворяться, будто она записывает что-то очень важное. Она фотографировала все это на телефон, стараясь, чтобы в кадр не попадали складки на талии Ронке. София должна одобрить фотографии, чтобы обрезать, выбрать фильтр и, откорректированные, отправить папе и тете Сими. Бу подозвала Софию и попросила ее не торопиться, просматривая кадры. Пусть Ронке хоть передохнёт.

В какой-то миг Бу вдруг поняла, что ей все это нравится. Она всегда любила смотреть на Софию и Ронке вместе. Подруга держалась естественно. Терпеливо. Бу, правда, немного беспокоила кровожадность дочери, но могло ведь быть и хуже. Она могла бы, например, наряжать Барби в розовый топик. Все-таки маленький тиран в доме – как-то более прогрессивно.

Когда Дидье вернулся домой после своей очень важной благотворительной игры (веселуха, ага), весь пол гостиной усыпали игрушечные солдатики, София маршировала уже не так яростно, и даже Ронке порядком устала. Когда Дидье перегнулся через диван и поцеловал Бу, она не отвернулась.

– Désolé, ma chérie, – шепнул он ей на ухо. — Je t’adore[23].

Бу закатила глаза и поцеловала его в ответ.

– Merde, – скривилась София.

Ронке залилась хохотом и упала, опрокидывая свою самодельную тюрьму. Ее смех был заразителен – Бу тоже захохотала.

– Да-да, знаю. Это он виноват! – Бу указала на гордо улыбающегося мужа. – Так говорит весь класс Софии! Поэтому я стараюсь избегать разговоров с другими мамами.

– Пусть мама немного поиграет с Ронке, а ты поможешь мне прибраться, – попросил Дидье дочь, открыв дверь для Ронке и Бу. – Я принесу вам выпить. Как раз нашел новое красное вино – попробуй, Ронке.

– Завидую тебе, Бу, – сказала та. – Сексуальный муж. Француз! Восхитительный ребенок. Такая большая кухня. Если б я тебя не любила, точно бы возненавидела!

Благодаря Ронке Бу понимала, что ей в самом деле очень повезло. А почему бы им не поменяться местами? Ронке с удовольствием бы готовила и наводила порядок. Отвечала на бесконечные вопросы Софии. А Бу с радостью сидела бы в чистой и пустой квартирке.

– Знаешь, не хочу, конечно, жаловаться, но все веселье достается Дидье. А у меня, наоборот, сплошная тягомотина… – Бу скинула обувь на пол и залезла на диван. – София бежит в школу и на меня даже не взглянет. А я стою у ворот как дура. Хоть бы на прощание поцеловала. Папу она целует.

«Папу» прозвучало как-то плаксиво.

– Девочки любят своих пап, – заметила Ронке.

– Я – нет!

– У меня был чудесный отец, – продолжила Ронке. – До сих пор скучаю по нему. Каждый день.

Бу мысленно упрекнула себя в бесчувственности. Проблемы с отцами тоже объединяли подруг. Эту тему лучше всего было избегать. Отец Ронке – идеальный, но мертвый. У Сими – живой, но не оправдавший надежд. У Бу – никчемный и несуществующий.

– У Дидье крышу сносит – так он хочет переехать, – сказала Бу. Конечно, не лучший способ сменить тему, но это сработало.

– Нет, не переезжайте! Мне так нравится этот дом. – Ронке опустила ноги в носочках на паркет. – Мечтаю, чтобы в моем доме тоже был деревянный пол.

– Когда София громко по нему скачет – это похоже на какой-то ночной кошмар. В любом случае такова грандиозная идея Дидье: продать дом, уехать из Лондона. Чтобы сад был побольше, школа получше. Завести собаку и купить «Вольво». Он хочет, чтобы мы жили как средний класс, как люди среднего возраста, которые скучно и миленько одеваются, слушают радио и жалуются, что нужно постоянно ездить на работу и обратно. Говорит, что это все ради Софии. Но мы-то оба понимаем, что это просто он так хочет.

– Мы с Кайоде можем купить ваш дом. Продадите по сниженной стоимости как друзьям?

– Вы с Кайоде? – Бу фыркнула. – С мужиком, который не может организовать поездку в Париж на два дня?

Ронке замолчала, накручивая волосы на палец. Бу тотчас захотела провалиться со стыда под землю.

– Ой, Ронке, извини! Я всего лишь хочу, чтобы ты нашла кого-то, на кого можно положиться. Кто хорошо бы к тебе относился! Белого. Ну или хотя бы не нигерийца. Скучного и надежного, как Дидье.

– Ты такая расистка, Бу! Дидье не скучный – как ты такое можешь говорить? – Ронке удивленно заморгала. – А на Кайоде можно положиться. И пожалуйста, не начинай про расовую предвзятость, это бред.

– Но в этом есть доля правды, – возразила Бу.

– Плевать. Мы с парнем покупаем жилье. Завтра поедем смотреть квартиру в Клапеме. Если ты не превратишься в провинциалку, станем соседками.

Бу не пришлось объяснять подруге, почему эта идея тупая, – помешал Дидье с вином. Он наполнил шикарные бокалы размером с аквариум для золотых рыбок. Дидье испытывал очень теплые чувства к Ронке – для нее все самое лучшее.

– София умоляет, чтобы ее искупала крестная, – сказал он. – Сказать ей, что ты не придешь?

– Скажи, что приду! Может, вы пока еду разогреете? А то знаете, сидеть в тюрьме – тяжелая работенка, я проголодалась, – улыбнулась Ронке и глотнула вина. – М-м, вкусно!

Бу подняла руки, и Дидье стащил ее с дивана. Она поправила свой хвостик и последовала за ним. Кухня была убрана – ни следа от прошедшего боя. Бу изумленно ахнула, открыв пакеты с едой, которые принесла Ронке.

– C’est un banquet[24], – сказал Дидье. – Ждем еще гостей?

– Ты же знаешь Ронке – на еду она не скупится.

Бу вытаскивала одну серебристую коробку за другой и водружала на стол. Потом она поставила противни в печь греться. Дидье в это время накрывал на стол – он решил достать приборы, которые им подарили его родители на свадьбу семь лет назад. Со второго этажа доносился приглушенный смех.

– Она выглядит счастливой, – заметил Дидье.

– Не поверишь, но она сейчас ищет квартиру с Кайоде.

– Давно пора. Мне нравится Кайоде. Они подходят друг другу.

Бу покачала головой. Мир, черт его подери, сбрендил. Лишь она еще в здравом уме.

– Как прошел обед? – спросила Бу минут через пятнадцать, накладывая в тарелку Софии сую и додо.

– Нормально. Но без тебя совсем не то. У Сими была эта дурацкая сережка – причем только одна. Размером с апельсин! Я ее спросила, где она ее взяла, – в «Примарке» [25]? И она сразу помрачнела. Оказалось, это работа дизайнера, о котором я как бы должна была знать. Двести фунтов! За одну сережку! Нет, представляешь? А еще она привела с собой подругу, – тараторила Ронке, поскуливая от радости и набивая рот ямсом.

– Какую подругу? – спросила Бу.

– Ее зовут Изобель. Прям вся такая девушка Бонда: светлые волнистые волосы до задницы и силиконовые сиськи. Шикарная, но шлюховатая.

– Что такое «шлюховатая»? – влезла София.

– Ешь, не болтай, – отрезала Бу.

– Извини. Она наполовину русская, раньше жила в Лос-Анджелесе. Только развелась – и уже тут как тут. А, еще у нее отец богатый, прямо как Билл Гейтс. Какая-то крупная шишка в правительстве с неограниченным доступом к государственной казне.

– Типичный нигерийский политик, – ответила Бу.

– Ой, только опять не начинай! – Ронке приложила ладонь к губам, повернулась к Дидье и шепнула ему на ухо. – Ты б ее видел! Вся грудь наголо, и это во время обеда. Старики аж слюни пустили.

– С нетерпением жду встречи с ней, – ухмыльнулся Дидье.

– Не гавкай тут, ты вообще-то в немилости, – напомнила Бу, ткнув мужа в бок.

– Гавкать? Мы заведем собаку? – обрадовалась София.

– Нет, – ответила Бу и показала дочери, чтобы та ела. – Где Сими с ней познакомилась?

– Они были лучшими подружками в начальной школе.

– Но она никогда о ней не упоминала.

– Они потеряли связь друг с другом, когда Изобель уехала в школу-интернат.

– А можно мне в школу-интернат? – спросила София.

– Думаю, да, это отличная идея, – ответила Бу.

3. Сими

Сими попросила таксиста высадить ее на северной стороне Тауэрского моста – ей хотелось перейти через реку пешком. Из-за шампанского, которое они выпили за обедом, в голове было туманно. Сими надеялась, что на воздухе приведет мысли в порядок, может, ей захочется отправиться на пробежку, а не улечься на диван.

Но солнце светило до того ярко, что стало только хуже, плюс еще у нее заболела мочка уха. Да, новая сережка выглядит потрясно, но она тяжелая. Как у Ронке еще хватило наглости! «Примарк»! Серьезно? Ну, во всяком случае, хотя бы Изобель знала, что эта сережка от Фиби Фило [26] для «Селин» [27]. Ронке просто не разбирается в моде. Даже в такой знаменитой.

Она повернула на улице Шэд Темз и попала в совершенно иной мир: темный, тихий, спокойный. А за углом возвышался памятник ломовой лошади Иакову. Величиной с настоящую лошадь, черный и строгий, он охранял их дом из ярко-синего кирпича.

Последнее время Сими жила одна. Ее муж Мартин уехал в девятимесячную командировку на Манхэттен; прошла уже половина срока. Это значит, что у них будет больше денег. А чем больше денег, тем больше квартира, которую они могли бы себе позволить, и лучше вид из окна. Может, у них появится второй дом. Охрана. Пенсионные накопления. А если Мартин добьется своего, то и ребенок.

Сими улыбнулась и помахала Эбенезеру, сенегальскому швейцару. И обрадовалась, что тот принимал доставку. Нет, парень-то он хороший, но с ним сложно ограничиться обычным «привет». Сначала Эбенезер расскажет все о своей семье, потом спросит про Ронке, ведь в его глазах подруга просто идеал: она помнит имена его детей (а их шесть!) и приносит ему острый соус собственного приготовления. Мартин всегда задерживался поболтать со швейцаром. Кажется, мужу это нравилось. Но Сими лишь исполняла национальный долг, разговаривая ни о чем с африканским парнем. Но не каждый же день!

Она открыла дверь квартиры и глубоко вдохнула. Ей нравилось возвращаться домой, когда Эсси уже закончила с уборкой. Последнее время в доме царил порядок – Сими была аккуратисткой, да и Мартин, который всегда сеял хаос, находился в отлучке. Но после Эсси квартира сияла чистотой. Подушки взбиты, журналы сложены ровными стопками, все сверкает. Даже цветы на балконе – и те блестят! Без Мартина все казалось чересчур идеальным. Пустым и стерильным, хотя должно выглядеть минималистично и стильно.

Она все ждала, что в любой момент кто-то зайдет и скажет: «Ты кто такая? Что ты тут делаешь?» С тех пор как Мартин уехал, Сими терзал синдром самозванца.

Это ощущение возникало у нее два раза в жизни – и всегда по веским причинам. В первый раз это случилось больше двадцати пяти лет назад, ей было одиннадцать. Но воспоминания о том, как ее выпроводили из клуба в Икойи [28], до сих пор вызывали у Сими стыд и отвращение к себе…

Во второй раз это чувство появилось, когда она бросила медицинскую школу в середине третьего курса. Сими не хотела зацикливаться на этой ужасной главе собственной жизни. Но на мысли невозможно повлиять, они существуют сами по себе.

Первые два года в университете у Сими было все, о чем она мечтала. Свобода, вечеринки, новые друзья, большой город и парни. Скелеты, трупы, лекции и экзамены. Но на третий год все изменилось. Клиническая медицина, белый халат, живые (а иногда полуживые) пациенты, отвратительный запах, пронзительный звон тревоги, пролежни, страх, горе и унижение… Подумав немного, она поняла: для того чтобы быть хорошим доктором, ей не хватает сострадания. И однажды утром Сими не выдержала. И не пошла на учебу. Ни в тот день, ни на следующий, ни через день.

Ронке обожала стоматологический институт, а Бу вот-вот собиралась получить первую степень по биохимии. Нет, подруги бы ее не поняли. Потому она им ничего и не сказала. Никому не сказала. Если не признавать существование проблемы, значит, ее не существует! Почему бы не сделать вид, будто все нормально? Сими здорово умела притворяться.

Медицина совсем не похожа на английскую литературу – нельзя просто взять и перестать приходить в отделение. Через две недели Сими отправили в кабинет декана, посоветовали проконсультироваться с психологом (они решили, что у нее серьезный упадок сил) и предложили заново пройти программу этого года. Сими уже тогда решила, что бросит учебу. Однако продолжала молчать.

Но правда все равно рано или поздно должна была вскрыться. Так и случилось – в родительский дом в Лагосе пришло письмо. Отец прилетел на первом же самолете и прочитал Сими нотацию (точнее, наорал): «Моя дочь не будет недоучкой! Она не опозорит свою семью! Симисола, ты меня вообще слушаешь? Ты выпустишься с отличием, иначе ничего от меня не дождешься. Ага! Ни одного кобо [29] не получишь!»

Папа, как всегда, все сводил к деньгам. Он был очень властным родителем, любил шантажировать. И считал, что может заставить ее учиться на третьем курсе еще раз. Что ж, у него ничего не вышло. Мама Сими расплакалась и перетянула внимание на себя (вышло блестяще). В перерывах между всхлипываниями она изо всех сил старалась еще сильнее пристыдить Сими. И ей это удалось.

В душе Сими понимала, что родители не со зла. Они пострадали от финансового кризиса, который разрушил их тринадцатилетний брак, поэтому хотели для дочери самого лучшего.

У нее не было наличных, оплаты за комнату в студенческом общежитии хватило лишь на шесть недель, и потому она взялась за первую предложенную ей работу – курьер у фотографа в Клифтоне. Она нашла дешевую (а еще сырую и грязную) комнату в Истоне. Это был худший год в ее жизни! Папа оказался верным своему слову и впрямь оборвал с ней все связи: никаких денег, никаких звонков, ничего. Мама звонила раз в неделю и умоляла Сими не прожигать жизнь впустую. И всегда под конец разговора начинала плакать и причитать: «Ты такая неблагодарная, поверить не могу, что ты так поступила со мной!» Эта фраза была одной из ее любимых.

Сими выживала благодаря передачам с едой от Ронке, а еще лапше «три упаковки за фунт» из этнического магазина. По ночам она подпирала дверь комнаты стулом – боялась соседей-наркоманов.

Все это она скрывала от подруг. Когда они встречались (обычно по выходным), Сими делала вид, что справляется со всеми трудностями, и фальшиво улыбалась, будто все у нее нормально. А когда оставалась одна, то боролась со страхом и стыдом.

А потом в ее жизни появился Мартин. Они встретились на фотосессии в Лондоне – на корпоративной съемке профессионалов за работой для буклетов финансовой компании. Сими бегала по разным поручениям: то кофе принести, то реквизит поправить, то лицо кому-нибудь припудрить и, конечно, следить за расписанием.

Мартин стал первой моделью. Нужно было сфотографировать его за рабочим столом, чтобы он смотрел на экран с разными графиками с видом серьезного валютного трейдера, которым Мартин, собственно, и являлся. Но Мартин решил по-своему: он затягивал съемку, корчил рожи и отказывался прекращать, пока Сими не согласится пойти с ним на обед. Фотограф и коллеги Мартина подзуживали ее, и она в конце концов согласилась. Да почему бы и нет?

Небрежная светлая челка и добрые серые глаза, он был на пять лет старше Сими и здорово ее смешил. С ним она чувствовала себя потрясающе! Мартин стал приезжать в Бристоль почти каждые выходные. Сими останавливалась с ним в отеле «Дю Вин», радуясь, что сбежала из своей убогой комнатушки. Мартин был первым (и единственным) человеком, который не считал, что Сими совершила огромную ошибку. Он говорил ей: «Тебе не нужен диплом, чтобы добиться успеха. Ты умная и сильная. И ты станешь кем захочешь. Просто поверь в себя хотя бы наполовину так же, как верю я!»

Через три месяца она переехала к нему в Мейда-Вейл [30]. И вскоре стала бренд-менеджером в доме моды, которым управлял приятель Мартина. Сими начала получать больше, чем врач-стажер. С тех самых пор она больше не ела лапшу. Ей уже не приходилось выживать. Она процветала.

Как только Сими разобралась со своей жизнью, тревога вернулась. Ни с того ни с сего Сими охватил страх надвигающейся беды. Этот страх чувствовался даже физически – словно ее ударили в грудь. Из-за этого она стала раздражительной и подозрительной. Сими была убеждена, что очень скоро ее, самозванку, разоблачат, и тогда она потеряет все: работу, дом, Мартина. Так продолжалось несколько месяцев. И об этом она тоже никому не рассказывала. Вскоре тревога прошла так же внезапно, как и появилась. И сейчас вот – опять!

Сими старалась занимать себя разными делами, чтобы не оставалось времени думать. С понедельника по четверг было еще сносно. Она рано уходила на работу, задерживалась допоздна, а после встречалась с друзьями, чтобы немного выпить и перекусить. Затем спешила домой, переодевалась, спускалась в тренажерный зал, после которого она падала в постель, вымотавшись и физически, и эмоционально. С тех пор как вышла замуж тринадцать лет назад, Сими изменилась – стала более стройной и подтянутой. Но выходные без Мартина давались ей тяжело.

Пять часов вечера. В Нью-Йорке полдень. Самое время созвониться и поболтать. Сими пошла в ванную, подкрасила губы и еще раз пригладила утюжком и так идеально гладкий боб. Это все из-за фейстайма – она стала слишком много внимания уделять своей внешности. Сими взяла кофе, уселась на диван, скрестив ноги, и включила приложение. На экране возникло лицо мужа; серые глаза блестели.

– Приве-е-ет! Как поживаешь? – Сими скопировала Джоуи из «Друзей», который пытается заговорить с девушками.

– Это ты мне? – приподняв бровь, протянул Мартин.

– Ну прямо «Жители Ист-Энда!» [31] На Де Ниро [32] не похоже, – засмеялась Сими.

– Ты прекрасно выглядишь. Скучаю по тебе.

– И я по тебе скучаю. Ронке передает тебе привет. Мы сегодня обедали вместе. А ты чем там занимаешься?