Самопревосхождение

—

Ну, как, удалось мне удивить вас?

—

Ещё бы! – ответил я и спросил в свою очередь:

—

Не хотите ли что-нибудь выпить? Наш бар заметно пополнился в Новом году и, насколько я помню, там есть и любимый вами «Scotch Whisky».

—

Идея интересная. – сказал Захария. – Но не слишком ли их много для одного вечера?

—

А что, есть норма? – улыбнулся я и пригласил Захарию пройти в гостиную.

*

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

В ожидании весны

«Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе не должен воздать любовью за ненависть и злобу… Ты должен помочь им увидеть ту же (свободную) чайку в них самих. Вот что я называю любовью».

Ричард Бах

«– А что это за звуки вот там? – спросила Алиса.

– А это чудеса, – равнодушно пояснил Чеширский Кот. – И… И что же они там делают? – поинтересовалась девочка.

– Как и положено. – Кот зевнул. – Случаются…»

Льюис Кэролл. «Алиса в стране чудес»

Мальчики улетели и благополучно приземлились в новом аэропорту в Крыму. Захария закончил дела и тоже стал

собираться домой, в Ереван, откуда уже поступали осторожные, деликатные послания от его большой семьи с просьбами сообщить, когда же смогут, наконец, увидеть и обнять его: «любящие родители, жена, дети, внуки, дяди, тёти и племянники». Вернулись из Москвы и мои родители, которые теперь, как я понял, работали вместе в издательстве, хотя мама и оставила за собой небольшую нагрузку в Университете, так как не хотела расставаться со своими любимыми студентами.

Отец по приезде быстро побрился, переоделся и сразу же ушёл на работу. Мама осталась дома. Когда я заглянул в кабинет, она сидела перед включённым планшетом, рядом с которым прочно заняла своё место Ева. Передние прямостоящие её лапы были аккуратно обвиты черно-бело-рыжим хвостом, глаза закрыты, голова чуть наклонена вперёд и прислонена ко лбу мамы. Тонкие пальцы мамы ещё касались экрана, но тело уже было расслаблено, глаза тоже закрыты, и они обе, чем-то очень похожие сейчас друг на друга, застыли в одинаковых позах трогательной доверчивости. Я тихо притворил дверь, боясь и не желая нарушить молчаливый покой уединения их первой встречи после разлуки, как вдруг мне послышалось, что кто-то из них двоих стал еле слышно бормотать что-то очень ласковое, и, скорее всего, это была Ева.

В первую минуту, войдя в свою комнату, я напрочь забыл, зачем сюда пришёл, пока не вспомнил, что столь своеобразное поведение памяти кроется… в дверях. Современные западные учёные – не без юмора, конечно, – совершенно точно определили, что при прохождении через дверной проём в сознании человека срабатывает механизм «границы событий», который отделяет один блок мыслей и воспоминаний от другого. Мозг автоматически «отправляет в архив» те мысли и чувства, которые владели нами в покинутом помещении, и каким-то образом «очищает пространство» для новых впечатлений. Такие границы событий, утверждают исследователи, чрезвычайно полезны для нас, живущих в мире, перенасыщенном быстротекущей, постоянно меняющейся информацией, требующей мгновенного переключения внимания и осмысления всё новых и новых задач.

Что ж, может быть, может быть… Во всяком случае, я и так чувствовал, что внутри своей комнаты, действительно, сразу попадаю в знакомую атмосферу наработанных мысле-образов, испытывая наибольшее расположение к тем из них, что особенно волнуют меня в данный момент. Например, сейчас меня снова увлекала идея Знания (с большой буквы), коренным образом отличающегося от всех привычных нам видов массово-доступной информации и, тем не менее, пронизывающего всю историю человеческой мысли. Об этом можно судить хотя бы по многочисленным намёкам и оговоркам выдающихся умов, начиная с самых отдалённых времён и до наших дней. Иногда оно называлось «скрытым знанием», иногда – «древним», «тайным» или даже «привнесённым» к нам пришельцами высокоразвитых цивилизаций, а потому – «единственно верным».

При этом, откуда и от кого бы эти подсказки, символические послания ни исходили – от учёных, художников, религиозных деятелей, извлекались из глубины мифов и верований, героических легенд различных народов и стран, – смысл их был одним и тем же. А именно: всегда, в любые времена, в определённых местах существовало и существует особое знание, настолько превосходящее то, которым мы обладаем и постоянно пользуемся, что просто нет и не может быть никакой возможности, ни одного успешного выбора из известных нам форм восприятия – освоить и применить его в обычной нашей жизни, наполненной противоречивой информацией, к тому же усугублённой преднамеренными и непреднамеренными обманами и самообманами. Ибо по самой своей природе такое Знание не имеет ничего общего с обыденным сознанием и свойственными ему способами познания себя и окружающего мира, а известная бедность, ограниченность и нетренированность человеческого воображения перед лицом подобных явлений и вовсе поразительна.

Таким образом, приходится признать, что «скрытое знание», скорее всего, не совпадает ни с одним видом привычных нам знаний. А ежели всё-таки допустить его существование, то придётся допускать и то, что оно принадлежит далеко не всем людям, но лишь определённой, незначительной их части. Не исключено и то, что мы не знаем и не сможем узнать этих людей, даже если нечаянно с ними столкнёмся. Вряд ли они захотят вот так сразу раскрыться перед нами и передать своё «тайное знание» в руки совершенно не подготовленных к нему особей. Во-первых, это бесполезно, а, во-вторых, они сами давным-давно и не один раз нас предупреждали, насколько чреваты могут быть последствия такого преждевременного «допуска» к закрытой, табуированной информации.

И здесь мы приближаемся довольно близко к весьма распространённым среди «думающих людей» мнениям о разделении человечества как минимум на две неравные части. То человечество, к которому мы принадлежим, образует внешний круг, и вся известная нам человеческая история есть, в основном, история этого внешнего «экзотерического», как ещё его называют, круга. Внутри этого большого круга имеется малый, внутренний, о котором люди внешнего круга почти ничего не знают или знают так мало, что скорее всего лишь смутно догадываются о его существовании, или, что гораздо опаснее, пользуются упрощёнными, искусственными заменителями добываемого и охраняемого в малом круге Знания, часто удовлетворяясь преднамеренными «вбросами» в массовое сознание различной ложной информации от лжеучителей, выдаваемой за истинную.

Внутренний, или «эзотерический», круг составляет как бы особую жизнь внутри всеобщей жизни, нечто сокровенное, тайное, что пребывает в глубине Бытия, но, тем не менее, влияет и на нашу жизнь во внешнем круге. Каким-то неведомым образом Великое Знание передаётся последовательно и непрерывно, из века в век, от человека к человека, от одного народа к другому, и не перестаёт существовать, даже если время от времени вынуждено скрываться.

Но и тогда крупицы истины, прорывающиеся на поверхность, оказываются рассыпаны повсюду так, чтобы те, кто не слеп и не глух, смогли хотя бы о нём не забывать. При этом внутри малого круга никогда не прекращается работа, не исчезает «неприкосновенный запас», надёжно хранятся достижения всех культур и цивилизаций, накопленных человечеством за всю историю своего существования, создаются новые ценности, чтобы перейти затем в особые хранилища, – например, в Ноосферу. Оттуда – иногда! – направляются на Большую Землю и Великие Учителя, чтобы осветить этот дольний мир на мгновение и уйти обратно. Куда? В Обитель Богов, Эгрегор, Шамбалу? – Это никому точно не известно… Или, может быть, возвращаются только их Души и вдохновенные творения Разума, а люди лишь заклинают друг друга тем, что «рукописи не горят»?

Кто знает…

Здесь мы переходим уже за границы достоверных и авторитетных изысканий уровня В. И. Вернадского и попадаем в мир не только фактов, но и легенд, и фантазий вокруг не менее достойных судеб художников, метаисториков и метафилософов, таких, например, как Елена и Николай Рерих или Даниил Андреев.

Строго говоря, выражения «малый и большой круг» – весьма условны. Малый круг, в определённых отношениях, может превосходить – и намного! – большой, да и пространственно-временная география проявления Метазнания (даже в пределах одной только нашей планеты) – обширна и многогранна. Поразительно другое, а именно то, что внутри себя каждый из нас «носит» оба эти круга, и нужно лишь осознанное, добровольное усилие, чтобы их «вспомнить» и «пробудить». И тогда тот, у кого есть искреннее желание, а также реальный импульс к познанию, сможет прикоснуться к Истине, понять сначала пусть только ту самую её крупицу, что лежит на поверхности. Главное – не останавливаться ни в коем случае, а двигаться дальше так, чтобы почувствовать: если Истина и не изменяет Бытие в материальном плане, то уж точно она изменяет сам смысл бытия, и что поэтому Любовь и Истина – всегда вместе, а Истина, порой, нужна лишь затем, чтобы стала возможной  Любовь… И тогда однажды, вслед за пробуждением и пониманием, Истина и Любовь вознаградят нас и сделают свободными, ибо никакого другого пути освобождения просто не существует…

Так я размышлял, зная, что конца этому не предвидится, но ещё не зная, что большая часть этих мыслей вскоре получит неожиданное продолжение от Петра (того самого физика-ядерщика, которого я отметил уже прошлым летом на дне рождения Сонечки). Сейчас мы гуляли с ним в Петербурге, ранней весной, по набережной реки Мойки, после заседания клуба путешественников, посвящённого небезынтересной для нас теме: «Планетарное сознание и космическое видение мира на грани тысячелетий». Пригласили нас туда наши новые друзья, ученые-подвижники, родившиеся в Ханты-Мансийском крае, получившие образование, а потом и работу в СанктПетербурге, объехавшие полмира с пропагандой результатов многолетних исследований Северного космизма, особой цивилизации Севера и северных народов.

По-моему, им удалось заразить слушателей своими проектами и поэтически-преданным к ним отношением, убедить в том, что Север и северяне воплощают в себе «не только лёд и тьму полярной ночи, но и свет, и тепло недр, …бесконечные просторы энергии и особой информации», а также Мудрость выживания в экстремальных условиях и силу Духа «в преодолении панических страхов людей, проникнутых ужасами разрушения нашего хрупкого мира и бесконечными ожиданиями “конца света”». По крайней мере, мы с Петром сразу пошли записываться в их группу, отправляющуюся на этот раз на Крайний Север. Не так давно я не поехал в Египет (по понятным причинам), и вот теперь судьба предлагала мне ещё один шанс – и какой!

Однако Север и северяне, со всей их привлекательностью и мечтой о «новом тысячелетии как о тысячелетии Севера», – это то, что ещё предстояло нам пережить (если всё должным образом «сложится»), а пока я с интересом вслушивался в то, что говорил Пётр.

– В своё время, – Пётр размеренно шагал по мостовой, с близоруким прищуром глядя на яркое, холодное мартовское солнце, явно не желающее смягчать прохладу ветра, дующего с залива и свободно разгуливающего по улицам города, вдоль рек и каналов, – когдато, – продолжал Пётр, – мне очень много дало открытие эзотеризма в Христианском учении, главным образом в Новом Завете и Откровении ап. Иоанна.

Следует отметить, что в отличие от меня Пётр глубоко и давно занимался этими вопросами.

– Сколь бы образованным, – говорил далее Пётр, – в привычном значении слова, ни был человек, ему не понять Евангелий без особых на то Знаний, которыми овладевают ученики в специально создаваемых для этого условиях. Не случайно разные люди обнаруживают в Четвероевангелии разные смыслы. Более того, каждый отдельный человек по мере изменения уровня своего сознания и состояния души также извлекает из него разные смыслы. В результате и Царство Небесное, и Страшный суд, и Страстная неделя – у каждого свои.

– Да, я знаю, – обернулся он, отвечая на мой молчаливый вопрос, – представители церкви не жалуют само слово «эзотеризм», хотя понятие – «эзотерическое знание» – как то, что хранится в тайне от непосвящённых и открывается лишь избранным, ибо связано с самыми важными явлениями (а именно, устройством Мира и Вселенной, «того» и «этого» света, смыслами человеческого существования и т. д.), очевидно, не вызывает ни у них, ни у нас, светских людей, какого-либо противоречия.

Пётр достал смартфон и открыл нужный текст.

– Посуди сам, как можно ещё толковать эти строки, обращённые к ученикам, кроме как открытием «скрытого знания».

Вам дано знать Тайны Царства Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют.

(Лука, VIII, 10).

Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули…

Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат;

Ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали.

(Матф., XIII, 15-17)

– Разумеется, – продолжал Пётр, – в Писании есть множество мест, показывающих трудность, исключительность понимания истины, а также то, что должны сделать люди, чтобы приблизиться к ней, и что им не следует делать, то есть, что может им помочь или помешать в этом деле. В частности, раскрываются особые методы и правила работы над собой, опять же в специально созданных исключительных условиях, – и многое, многое другое, не менее поучительное.

– Но сейчас я не об этом, – добавил Пётр, отключая и пряча телефон, и на лице его появилась знакомая мне обаятельная улыбка. – Да ты и сам можешь всё прочитать. А если не прочтёшь, так додумаешь. Сам знаешь, как это делается.

И он засмеялся, как-то совсем по-детски закинув голову назад.

Я не мог не улыбнуться ему в ответ.

– Ну, и в чём же мораль? Сделать «тайное» – «явным»? Пётр покачал головой:

– Нет. Мы это уже проходили. К сожалению. С искажениями, упрощениями и – «на продажу». Отсюда и томление духа…

– Тогда что же ты хочешь?

– Скорее не хочу. Не хочу, чтобы «тайное» превращалось в «лже-явное». По крайней мере, для тех, кто хоть что-то понимает.

– И ты знаешь, как это можно сделать? – зачем-то спросил я, будучи совершенно уверенным, что ничего сделать в этом отношении невозможно.

– 

Пётр задумался, но ненадолго. Потом убеждённо произнёс:

—

Быть более бдительным, чтобы отличать доброе семя от плевел. Пока только так.

«Немного же», – подумал я, но промолчал. А Пётр, будто услышав, добавил то, что сразу вызвало у меня взволнованный отклик:

—

И ещё. «Надо быть вечно на пути в Дамаск».

Я даже пропустил несколько последующих его размышлений. Когда же включился снова, он уже говорил о другом:

—

Не стоит открывать непростые истины всем без разбора. Ибо есть люди, для которых они недоступны и в сущности бесполезны. Так что, к сожалению, следует признать: всегда будут те, кто недостоин свободы. «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». (Матф., VII, 6) – Да… – протянул я. – Круто.

—

А ты думал, что религия Христа только кротка, смиренна и великодушна? Нет! Она ещё и смела, и сурова, и отважна. Потомуто и имеет право утверждать поистине космические законы, до сих пор непостижимые для большинства. Слушай: «…Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет…» (Матф. XIII, 12). И ещё есть немало равных этому откровений.

—

Это жестоко, – непроизвольно вырвалось у меня. – И разве, выражаясь твоим же языком, не для всех существует  надежда на Возрождение и Превосхождение себя, хотя бы на пути в тот же Дамаск, что бы мы ни вкладывали в эти слова? Иначе жизнь станет сплошным страданием и адом.

—

Страдание, и боль, и ад мы постоянно носим в себе – это тоже часть нашего мира, – спокойно ответил Пётр. – А всякое препятствие – «на пути в Дамаск», – не грех повторить такое выражение и в третий раз, не правда ли? – засмеялся он, – это ещё и рождение новых возможностей.

Пётр несколько раз выпрямил спину, снял очки, чтобы протереть стёкла, но, в отличие от большинства близоруких людей, которые в этот момент выглядят совершенно беззащитными, показался мне ещё выше и увереннее, чем прежде.

—

Бывают ситуации, – сказал он, – чаще всего, именно так и бывает, когда Добро никого и ничего не побеждает, и всё-таки хочется его нести… вместе с такими же чудаками. Жизнь абсурдна, поэтому я допускаю, – он сощурил глаза, глядя на солнце, – что хотя и трудно, и не хочется порой, но можно полюбить мир и людей такими, какие они есть. Солнце равно восходит над добрыми и злыми, и есть великое достоинство в сострадании и милости к падшим.

Пётр быстро пошёл вперёд, завершая разговор.

«И право есть у всех, и погода стоит отличная, только вот хорошо бы ещё дождя не было…» – усмехнулся я про себя и тоже ускорил шаг. К этому времени мы уже минули Конюшенную площадь и вышли к Марсову полю, где стояло на обочине вызванное чуть ранее Петром такси.

—

Я еду через Садовую и могу тебя подбросить к Апраксину двору. А там – два шага и до твоего дома.

Пётр любил и хорошо знал наш город, и это тоже мне очень в нём нравилось.

—

Спасибо, но я, пожалуй, пройду пешком.

Открыв дверцу рядом с водителем, Пётр приложил руку к сердцу и пожелал на прощание:

—

Не забудь передать поклон прекрасной Екатерине Дмитриевне. – Не забуду.

Мама была дома, я исполнил пожелание Петра, не удержался и добавил:

—

«Скажи поклоны князю и княгине. Целую руку детскую твою за ту любовь, которую отныне ни от кого я не таю».

То, как Бунин писал эти строки, ощущая всю глубину крушения и гибели «своей России», вполне уже эмигрант, вынужденный признать распад всех прежних связей и потому открыто объявляющий о своей тайной и нежной любви, зная, что никакого продолжения её не будет и быть не может, – это его состояние было мне близко и понятно.

Мама внимательно наблюдала за мной и «читала», несмотря на мои уловки, как «открытую книгу».

—

По-моему, ты перепутал адресата. Эти стихи явно предназначены другой даме.

Я пожал плечами.

—

Разве тебе самой не нравится это великосветское: «скажи поклоны…»?

—

Надо же, как мы продвинулись. – Насмешливая её фраза совсем не совпадала с сочувственным выражением её лица.

Мама помолчала, потом добавила осторожно:

—

Они живут недалеко от Стокгольма, в Швеции.

—

Поближе к Королевской Академии и Нобелевским премиям, как я понимаю?

Фраза прозвучала не слишком доброжелательно, но я быстро взял себя в руки:

—

Нет! Я не хочу тревожить их ничем.

—

Это не точная цитата, – сказала мама.

—

Я знаю.

Она подошла ко мне так близко, что я услышал тонкий запах её духов, обняла и сказала тихо:

—

Я очень люблю тебя, Ник.

Мне пришлось отвернуться, чтобы она не увидела моих глаз. – Я тоже.

…

Мама ушла, и я остался один. Теперь для меня уже не было сомнения в том, что моя любовь к Асе существовала всегда, возможно, даже с детских лет. Однако ясно и окончательно я осознал, что Ася – единственная женщина, с кем у меня могут быть отношения, традиционно предполагаемые между мужчиной и женщиной, – это я понял только недавно. Правда, надо отдать должное, гораздо раньше, чем произошла их помолвка с Марком.

То, что это действительно Любовь, стало очевидно, когда жизнь, не таясь, откровенно и недвусмысленно начала обретать совершенно иное качество. Она как-будто каждый день возникала заново, изменяя и преображая всё вокруг. Удивительно, но я почти сразу почувствовал, что Любовь способна приносить радость сама по себе. Ася была безнадёжно далека и недоступна. Я не знал, когда мы встретимся и встретимся ли вообще, но это ничуть не мешало мне постоянно испытывать радость от того, что вот, наконец, и ко мне пришла любовь. Такая, что не обращает внимания ни на какие преграды, не ставит никаких условий и, похоже, никуда не собирается уходить. Даже если бы наша встреча состоялась, я был уверен, что не стал бы ничего разрушать в её жизни, так как привычные представления о завоевании, обладании, соперничестве и т. д. здесь совершенно не годились.

Я уже понимал, что Любовь не имеет никаких целей, никаких причин или смыслов, кроме себя самой. Она не требует никакого разумного объяснения или доказательства, тем более хитроумно разработанной стратегии поведения. Она просто есть, и это прекрасно.

В повседневной нашей жизни всё ровно наоборот. Люди пытаются так или иначе всё себе объяснить: отыскивают либо цель, либо причину, либо мотив происходящих событий, или что-то ещё, или всё сразу и вместе. А потом удивляются, почему же это не сработало, и куда ушла мелькнувшая на мгновение, Любовь? Ведь всё было так ясно! Учиться нужно, чтобы иметь работу, работу – чтобы иметь деньги, деньги – чтобы построить дом, куда можно было бы привести жену, которая родит детей, которые станут твоим продолжением, поднесут в старости «стакан воды» и, может быть, пристойно проводят на «вечный покой»…

Всё это очень хорошо, и, наверное, правильно, но к Любви не имеет ровным счётом никакого отношения. Любовь – не проект и не бизнес, она не строится на брачном договоре, соблюдающем интересы сторон и грамотный раздел имущества. Именно поэтому к ней нельзя относиться по-деловому, она подобна Бытию Мира и Космоса, которые ничего не ведают о «ловушках» ума и расчёта. Деревья растут просто так; птицы прилетают, качаются на ветках и распевают свои песни; цветы расцветают в положенный срок и дарят всем свой аромат, ничего не требуя взамен; Солнце согревает Землю днём, а звёзды таинственно сияют на небе каждую ночь… И если кто-то кого-то начинает любить по-настоящему, то это означает только одно – что явилось чудо, и нужно быть очень трепетным и чутким, чтобы его не спугнуть, а иначе… Иначе оно исчезнет.

Теперь, когда всё это уже случилось, я с запоздалой тревогой думал о том, что если бы этого не произошло, я упустил бы самое важное, самое главное и самое прекрасное на свете. То, что можно сравнить, наверное, лишь с видением бескрайнего луга цветущих красных маков, белого коня на изумрудно-зелёной траве, а рядом с ним – стройного застенчивого юношу с сильными плечами и узкой талией, любующегося прелестной юной девушкой, трогательно переступающей босыми ногами по ковру, чтобы лучше его отстирать в быстробегущем ручье, и лукаво поглядывающей на юношу…

Зачем я вспомнил сейчас этот старый фильм «Древо желания» Тенгиза Абуладзе? Ведь там события разворачиваются так трагично: девушку выдают замуж по расчёту, а когда выясняется, что их любовь с юношей на этом вовсе не заканчивается и не умирает, – девушку, такую юную, такую прекрасную, – убивают… Всем селом, в соответствии с древним жестоким обычаем, публично, в назидание другим… забивают до смерти камнями и грязью, под недолгие протесты местных чудаков: обаятельной деревенской полусумасшедшей, живущей в своих мечтах-воспоминаниях, самоучки-изобретателя, любящего играть с детьми, да молодой одинокой женщины, порицаемой всеми лишь за то, что жизнь бьёт из неё ключом…

Зачем? Поводов вспомнить этот потрясающе талантливый фильм могло быть множество. Но почему перед глазами встала именно эта картина с красными маками на зелёном лугу и двумя влюблёнными с ясными, чистыми глазами? Может быть, потому, что подумалось о том, как рождаются легенды? Ведь никто и никогда бы не вспомнил об этом далёком горном селении (как и о многих других) ещё сто лет, если бы там однажды не появились, неизвестно откуда – Красота и Любовь, а потом ушли, и тоже неизвестно куда… Но память о них не исчезла, она осталась навсегда. А на том месте, где всё это произошло, выросло прекрасное дерево и зашелестело юной, свежей листвой, и в положенный срок украсилось яркими красными цветами, которые нежно ласкал ветер. На этом фильм заканчивается, а мы по-прежнему продолжаем о нём думать, и наше сердце замирает от воспоминаний…

Что же касается нашей встречи с Асей, то здесь я ошибся. Она вернулась в Питер довольно скоро, в конце мая. Тогда стояли очень тёплые, ясные дни, и мама попросила меня съездить вместе с нею на дачу, чтобы подготовить оба загородных дома к приезду детей на летние каникулы.

Мама делала уборку в доме, я – в саду. Потом она занялась приготовлением солидного ужина, так как к вечеру обещал приехать отец, а я пошёл в дом Аси и Софьи Алексеевны. Открыв все окна и двери, я привычно поднялся наверх, в мастерскую, чтобы снова увидеть картины, вазы, кувшины, фигурки малой пластики, которые всегда хотелось потрогать, изящно выполненные светильники, которые хотелось зажечь, домотканые коврики, гобелены и прочие давно знакомые мне предметы, созданные руками хозяек дома и их гостями. И как когда-то, почти три года назад, я услышал позади себя лёгкое движение, обернулся и увидел Асю.