Самопревосхождение

Совершенно особая привлекательность личности Петра для меня во многом определялась тем, что он как говорил, так и жил. Мама тоже это сразу отметила, приняла его безоговорочно и постоянно приглашала к нам домой.

—

Он умен, образован, чуток и деликатен, – говорила она мне, – а такое сочетание встречается не часто. Поверь моему опыту общения с несколькими поколениями молодых людей.

И с появившейся у неё в последнее время в разговорах со мной сочувственной интонацией заканчивала:

—

Хорошо бы вы подружились. А то ты всё один да один…

Я понимал, что её беспокоит и что способно, хотя бы частично, смягчить её беспокойство: откровенный разговор о моей «сокрытой от глаз» личной жизни. Но мы никогда прежде с ней об этом не говорили, и сейчас у меня не было ни малейшего желания нарушать сложившуюся традицию, тем более, что ничего, кроме неловкости, это бы нам не принесло. Так что мы по-прежнему обходились полусерьёзными, полушутливыми намёками, что меня вполне устраивало.

—

Мама! Ты повторяешься. Первое твоё пожелание давно сбылось, а второе, соответственно, потеряло силу.

Мама насмешливо поджала губы:

—

Всё умничаешь? А вот и не угадал – я имела ввиду совсем другое.

—

Для «совсем другого» придут другие времена, – примирительно произнёс я, обнимая её за плечи, но она лишь грустно улыбнулась в ответ:

Я подумала о том, что люди притягиваются и отталкиваются друг от друга не случайно.

А пока пришла сначала тёплая, солнечная, разноцветная, ранняя осень – «очей очарованье». Её сменила дождливая, черно-серая, унылая пора, а ближе к концу сезона в город вернулась Ася с маленькой Иоанной. Как я понял из коротких реплик мамы, Ася никого, кроме самой мамы, не принимала и та навещала её почти каждый день. Потом приехал Марк и поселился в гостинице. На мой молчаливый вопрос мама только отметила:

—

К сожалению, он не слишком чадолюбив, особенно в отношении грудных младенцев.

Ненадолго зашли к нам Арсений с Мариной Александровной, хором весело сообщили, что им «оказана честь быть крёстными родителями юной девицы Иоанны», назвали день и место проведения крестин, а также вежливо пригласили всё наше семейство «принять участие в таинстве». Я, тоже вежливо, отказался, сославшись на командировку, а мама дала согласие – за себя и за отца, – видимо, они этот вопрос между собой уже обсуждали.

Не только по намёкам мамы, но и по собственному разумению я понимал, что в совместной жизни Марка и Аси наступил «полынный период». Мама мимоходом сообщила, что Ася твёрдо решила не возвращаться в Швецию и намерена дальше жить в Петербурге одна с Иоанной. Наши с Асей дружественно-родственные отношения, сложившиеся давно и естественно, не предполагали частых встреч и излишней откровенности. Они продолжали оставаться таковыми и теперь, однако, пока здесь был Марк, я старался не попадаться им на глаза во избежание каких-либо недоразумений.

Но всё это, конечно, ничуть не мешало мне постепенно выстраивать из отдельных фраз и впечатлений свою собственную картину их с Асей взаимоотношений.

…

Марк – талантливый, яркий, уверенный в себе человек. И то, что главную роль в его жизни будет всегда играть наука, было понятно сразу и ни у кого не вызывало отторжения. Но то, что «эта дама, – огорчённо говорила мама, – станет настолько нетерпимой, ревнивой, авторитарной по отношению к какому бы то ни было инакомыслию, что она будет готова высмеять, поставить на незавидное место любого, у кого иные “виды на жизнь”, – этого могло бы и не быть»…

Я мог только догадываться, насколько такое жёсткое, не терпящее возражений посягательство на свободу другого человека оказалось непреодолимым. Однако окончательный разрыв, – по словам Аси в почти дословном пересказе мамы, – произошёл тогда, когда выяснилось, что Марк не просто равнодушен к детям, но и не хочет, чтобы они у него были. «По крайней мере так сразу», – сказал он, когда стало ясно, что ребёнок всё-таки будет.

—

Сейчас он несколько пересмотрел свои взгляды. – Мама искренне старалась быть справедливой. – Я не знаю подробностей, но, похоже, «точку невозврата» они прошли.

И вдруг, как бы убеждая саму себя, воскликнула:

—

Марк во всех своих проявлениях, кроме фанатичной преданности этой ужасной науке, требующей ежедневных жертвоприношений, – очень добрый, щедрый, великодушный человек! Только представь себе, он положил маленькой Иоанне такое содержание, что она уже теперь может считаться богатой невестой. Хотя никто его ни о чём не просил, разумеется…

—

Мама, ну при чём здесь это? – проговорил я.

—

Да, конечно, извини… – Она была смущена.

В свете таких подробностей я тем более не жаждал встречаться с Марком, но встреча всё же состоялась – по его инициативе. Мы столкнулись с ним лицом к лицу в нашей гостиной, когда он пришёл к маме проститься перед отъездом. Я сразу почувствовал его кипящую агрессию и еле сдерживаемый гнев.

—

Что ты с ней сделал?! – тотчас воскликнул он и двинулся ко мне, сжав кулаки.

Я мог бы ответить ему тем же вопросом, но не стал, промолчал, и только когда он, скорее инстинктивно, чем осознанно, выбросил вперёд руку для удара, легко перехватил её и пригнул к спине. Марк был силён от природы, но не тренирован. Я подержал его в этом положении некоторое время, чтобы боль остудила ярость.

—

Ну, хватит, хорош… – произнёс Марк, как мне послышалось, вполне миролюбиво. – Сломаешь ведь! Как я буду опыты проводить?

Я отпустил его, и он сразу стал массировать плечо и руку.

—

Слушай, как это у тебя вышло? Классно, – сказал он с удивлением и покачал головой. – Покажешь приём?

—

Нет уж, уволь, – ответил я. – Все вопросы к тренеру.

—

И кто у нас тренер? – заинтересованно спросил Марк.

—

Арсений, вестимо.

Я отвернулся и направился к выходу. В это время в комнату быстро вошла мама и с тревогой взглянула на нас:

—

Что здесь происходит?

Я молча прошёл мимо неё и плотно закрыл за собой дверь, успев услышать на прощание внешне совершенно спокойный голос Марка:

—

Всё в порядке, Екатерина Дмитриевна. Мы беседовали о спорте.

Черно-серый, с дождём и стальными облаками ноябрь, наконец, закончился, ему на смену, естественно, пришёл декабрь, сумевший в первые же дни порадовать горожан, посыпав крупным белым снегом бурую землю и тёмный асфальт. Город снова обрёл свой привычный строгий классический облик.

—

Неужели ты не хочешь повидать Асю и познакомиться с Иоанной? – спросила меня мама, переставляя в календаре пластмассовый квадратик на цифру «3, воскресенье».

—

Очень хочу. Но разве не ты говорила, что Ася никого не принимает?

—

С тех пор так много всего случилось… И вообще, – она усмехнулась, – почему молчит твоя хвалёная интуиция?

—

Она не молчит, – в тон ей ответил я, – а подсказывает, что Ася сама идёт к нам. Вот, пожалуйста, слышишь звонок?

Мама легко поднялась и пошла открывать дверь, а я подумал о том, что мы с Асей уже полгода не виделись, не переписывались и не переговаривались, с того самого жаркого дня в конце мая, когда я впервые сказал ей о своей любви. И вот теперь, глядя друг на друга, мы оба понимали, как много изменилось и произошло за это время.

На первый взгляд она была почти такая же – по-прежнему стройна и горделива, и также как прежде быстрая ходьба и лёгкий морозец окрасили нежным румянцем её посвежевшее лицо. Новым было лишь то, что она несла на груди младенца, удобно устроенного в слинге и одетого во всё розовое. Я подошёл ближе и увидел беленькое личико, светлые волоски, выбившиеся из-под чепца, и большие голубые глаза, с интересом разглядывающие меня:

—

Совершенно такая, какой я представлял.

Ответная Асина улыбка была поощряющей, и с этого мгновения вся моя жизнь (и уж, конечно, режим дня) кардинальным образом изменились. Днём, после рабочих часов за компьютером в любую погоду я шёл к Асе, чтобы взять Иоанну на прогулку. В коляске одной из последних моделей было предусмотрено, кажется, всё, в том числе, и музыкальный проигрыватель. Мне оставалось лишь подобрать соответствующие записи на разные случаи жизни – для сна и активного отдыха, весёлого, грустного или задумчивого настроения.

Часы нашего общения с Аннушкой, как я её тогда и потом называл, стали для меня настоящим откровением. Как-то так получилось, что Ваню в этом возрасте я почти не знал, его полностью забрали под свою заботливую опеку женщины нашего семейства. За прошедшие годы изменился я, скорее всего, изменились и сами дети. И то, что это незнакомое мне существо, не разговаривающее словами, не умеющее самостоятельно двигаться, есть, ухаживать за собой, знало что-то такое, очевидно, привнесённое из некоего другого мира, откуда оно только что пришло к нам, совершенно завораживало меня.

Довольно быстро я понял, что это удивительное создание способно имитировать громадное количество звуков, превышающее любые их наборы в уже сложившихся языках мира (потом я прочитал об этом в научном журнале). Не знаю, как я догадался, что ребёнок уже имеет какое-то представление не только о звуках, но о пространстве и времени, о цвете и гравитации, и, наверное, ещё о многом другом, о чём я, давно перешагнув во взрослый мир, никогда уже не смогу вспомнить. Я давал в руки Аннушке закреплённую по бортам палочку, и она хватала её так крепко, что вырвать её мне, взрослому мужчине, удавалось далеко не сразу. А она могла поднять себя, держась одной рукой за эту палочку. Я не смел рисковать, но думаю, она удержалась бы и в позиции «виса на руках», ежели бы такой эксперимент удалось провести (и об этом или о чемто подобном я тоже вскоре прочитал).

А это постоянное «чудо новизны и удивления» в её глазах, которое она демонстрировала ежедневно? Или знаменитый «танец жизни», как его называют учёные, имея в виду способность ребёнка каждой своей клеточкой реагировать на появление человека около себя? Или это непонятное нам детское умение точно выразить своё отношение к другому – положительное, отрицательное, нейтральное, а также множество их оттенков, более того, привлечь к себе внимание, заставить, если угодно, всех вокруг делать то, что хочет это маленькое, якобы беспомощное существо?

Да, науке уже удалось доказать, что в нас «встроен» и активно «работает» ген защиты и опёки детёнышей (в отличие от многих других «спящих» генов). Но ещё больше существует других наблюдений, и не только от науки, в которых говорится о Любви, что вызывает в нас «дитя человеческое» (а по аналогии с ним и все остальные детёныши), и о влиянии, которое оказывает наша любовь (или её отсутствие) на всю оставшуюся жизнь пока ещё маленького человека. Именно Аннушка научила меня тому, что в любви и любовном общении не бывает «передозировок», поэтому не стоит бояться перехваливать своё чадо в этот период. Да и в последующие периоды тоже, когда продолжится самоопределение и становление человека – через кризисы и преодоление препятствий, через тернии к звёздам и от подражания к свободе.

Во время прогулок с Аннушкой мы вместе слушали музыку, разговаривали или молчали. Если говорил я, она внимательно смотрела на меня, видно было, что старалась понять, а потом отвечала своими необыкновенными звуками, движениями маленьких рук, одетых в крохотные варежки, всем телом или чудесной беззубой улыбкой. Если она сама хотела мне что-то передать, я тоже внимательно её слушал и тоже старался понять. Как ни странно, почти всегда это у нас получалось. Так мне хотелось бы думать во всяком случае. Даже когда она спала, а я наблюдал за нею и за собой, во мне возникало продолжение наших с ней разговоров или вдруг появлялись неожиданные мысли, которые хотелось запомнить или записать.

Сейчас, по прошествии некоторого времени, я могу уже с уверенностью сказать, что именно в те зимние дни и часы нашего с нею общения я смог по-настоящему ощутить влекущее чувство к – одновременно простому и сложному – устройству этого мира и нашей естественности пребывания в нём. Я смотрел в голубые, как небо, чистые глаза Аннушки, видел, с каким неподдельным интересом она вглядывается в каждую веточку, шишку или обронённое птицей перо, в проплывающий мимо пейзаж или падающие капли дождя со снегом, и мне передавалось, каким-то неведомым способом, но совершенно точно с её помощью, это отношение к жизни как к чему-то удивительному и вечно новому. А может быть, и ещё что-то очень важное, например, способность органично сливаться с окружающим миром, чувствовать себя его неотъемлемой частью и испытывать радость от такого «пустяка».

«Увидеть привычные вещи в новом свете, – думал я, – это и есть, наверное, пробуждение сознания. Существование самодостаточно, – продолжал я размышлять с неожиданно возникающей благодарностью, – ему надо лишь довериться. И только осознание является собственным нашим достижением. Знания, информацию можно заимствовать, получить механически, но осознание должно быть обязательно личностно пережитым и усвоенным. И, значит, только тогда, когда человек действует по своей собственной воле, свободно, при этом с пониманием велений высших сил, он в состоянии преодолеть и усмирить противоборствующие начала внутри себя, найти свой «непреложный путь» и как бы «заново родиться», став, наконец, равным самому себе. «О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, о, как ты бьёшься на пороге как бы двойного бытия…» (Ф. И. Тютчев).

Ася была ровна и сдержанна в отношениях со мной, я же, со своей стороны, старался не нарушать её состояния замкнутой отстраненности. Лишь однажды она чуть приподняла завесу со своих переживаний:

—

Постоянно жить с тем, кто не является твоим человеком, мучительно и невозможно. Если же это всё-таки произошло и ты видишь, как один думает: «Я над миром», а другой полагает: «Это мир надо мной», и они оба не в состоянии изменить себя, ибо это составляет ядро их личности, их сущность, – то гораздо честнее, наверное, на мой взгляд, признать ошибку, чем продолжать эти… неестественные отношения. Иначе непременно ввергнешь себя – и другого, конечно, тоже – в пучину обмана, а, следовательно, создаваемого самими же нами несчастья…

Обычно я передавал Аннушку Асе после прогулки и сразу уходил к себе домой. Изредка она приглашала меня к столу, «на чашку чая», совершенно в духе Софьи Алексеевны, и тогда мы говорили, в основном, о забавных историях, происходящих с Иоанной, благо такие новости появлялись каждый день. Однажды Ася поинтересовалась, когда будет закончена вторая книга и намерен ли я продолжать работу дальше.

—

Не знаю… Не уверен. – Я покачал головой.

—

То же самое ты говорил и о первой книге, – напомнила она.

—

Человек предполагает… – развёл я руками.

—

Но ты сам хоть немного удовлетворён тем, что сделал? – Она явно хотела меня поддержать.

—

Даже если у меня не всё получилось, – а так и есть, иначе и быть не может, – сказал я твёрдо, – я рад, что мне удалось хотя бы попробовать это сделать.

—

И что же именно ты хотел сделать? – Ася мило сверкнула глазами. – Можешь сказать кратко? Например, описать только зерно, а не всё будущее дерево?

—

Это невозможно! – воскликнул я и сразу добавил. – Помнишь, как-то мы уже говорили, что для подобного резюме, строго говоря, надо переписать заново все книги, рукописи и устные сказания… – Я помолчал. – Хорошо, попытаюсь кое-что повторить, но отнесись, пожалуйста, к этому снисходительно и не очень серьёзно. Как я сам.

Ася согласно закивала головой, а я продолжил:

—

Мне бы хотелось передать некий… message for human being or person*: человек сам решает, как он будет жить. Ежели он решит, что хочет и может жить осознанно, то есть в гармонии и единстве с самим собой и с миром, найти свой собственный Путь и тем самым исполнить своё истинное предназначение, – то так именно всё и «случится». Закон: «всё справедливо» – существует и его никто не в силах отменить. Но люди хотят, чтобы их «вели», в то время как нужно идти самому, уметь постоянно писать и переписывать сценарий своей собственной жизни, а значит, и слышать «высший зов», диктующий необходимые поправки. Только не надо никого винить, ради Бога! Помните, это ваш выбор, господа!

Я замолчал, не слишком довольный собой, но Ася заметила и на этот раз уже без всякой усмешки:

—

Думаю, если читать твой текст страницу за страницей, можно всё-таки кое-что уловить из того, что ты обозначил как «message». Это правда: человек сам может создать какой угодно масштаб своей жизни. Однако, – Ася загадочно улыбнулась, – кто же это сказал? «Бог спасает нас, но не без нас»…

Десятого января Иоанне исполнялось три месяца, и этот день – так всё совпало – стал для всех нас новой точкой отсчёта. Сначала, как обычно, я принёс крепко спящую Аннушку после прогулки и уже собирался уходить, но Ася неожиданно остановила меня, провела в большую залу и оставила там одного, а сама ушла укладывать девочку.

Я всегда считал, что у нас большая квартира, однако жилище Аси и Софьи Алексеевны поражало воображение. Высоченные потолки, узкие во всю стену окна с полукруглыми завершениями рам, длинные, разветвлённые коридоры, кое-где упирающиеся в лестницы, ведущие на другой (другие?) этажи, множество дверей, за которыми могло оказаться сколько угодно комнат, неимоверных размеров ванная комната с мраморным полом, изобилием предметов старинного и современного оборудования, прекрасно сочетающихся друг с другом…

Во многих помещениях я просто никогда не бывал. Вот и сейчас я впервые стоял в громадной зале с массивным, строгим деревянным столом, подстать стенам, обитым деревянными панелями, и резному высокому буфету с широкой столешницей. Великолепная сервировка – «на двоих» была дополнена низкими, художественно оформленными букетами из живых цветов и бронзовыми канделябрами, каждый – с зажжёнными тремя свечами.

В зале был полумрак. Антикварного вида люстры не горели. За окнами темнел быстрогаснущий зимний январский короткий день. Ася вернулась скоро, пригласила меня к столу и попросила открыть две бутылки шампанского: мне обычного, себе – безалкогольного.

—

Хочу поблагодарить тебя за Аннушку, – сказала она, поднимая бокал.

—

Благодарить надо, по-моему, вас. – Я с удовольствием прислушивался к хрустальному звону бокалов.

—

За что? – тихо спросила она.

—

За то, что вы есть…

В сумраке комнаты и в отблесках свечей глаза Аси таинственно мерцали. Мы молча смотрели друг на друга через стол, и вдруг я почувствовал, что могу снова говорить с нею о самом главном, что уже начинал однажды светлым майским днём, когда мы были одни в загородном доме.

…

Закончив свою романтическую речь, я встал и просто сказал:

—

Ася! Выходи за меня замуж.

—

А я уже думала, что мне придётся самой делать тебе предложение. – Она тоже встала. – Пойдём, я покажу тебе детскую комнату.

Длинными коридорами она провела меня в небольшую, оклеенную весёленькими обоями, свежеубранную комнату. В кроватке, раскинув руки, в нарядном боди, с широкой плетёной лентой на голове, украшенной шёлковым красным цветком, спала Иоанна.

—

Ася! – Опять заговорил я. – Я хочу, чтобы ты знала: ты единственная женщина на свете, с которой…

—

Молчи… – мягко прервала она меня. – Я всё знаю.

Мы стояли очень близко, рядом, касаясь друг друга. Я слышал её дыхание, моя рука лежала на её талии, но я не давал себе воли, пока она сама не обвила ладонями моё лицо, повернула его к себе и поцеловала в губы. После этого я её уже не отпускал…

…

Утром, когда мы пили кофе, я повторил своё предложение:

—

Ася! Я так и не понял: ты хочешь выйти замуж или предпочитаешь свободные отношения?

—

Ну, уж нет! – протестующе воскликнула она. – Хватит свободных отношений! Пусть всё будет, как у людей: лимузин, белое платье с фатой и букетик цветов, который надо бросать наугад в толпу гостей.

—

Как пожелаешь, милая.

Свой голос подала и Аннушка, лежащая здесь же рядом, в люльке, которую мы всюду носили за собой. Ася взяла её на руки.

—

Представляешь, – мечтательно сказал я, – когда ты родишь ещё одну девочку…

– …

и мальчика, – добавила Ася, играя с Аннушкой.

—

И мальчика. Конечно! Можно даже сразу двойняшек. Мы их назовём… Как мы их назовём?

—

Алексия и Платон, – не задумываясь ответила Ася.

—

Так вот, – продолжал я, – после этого у нас сразу будет – вместе с Иоанной, Ваней, Ильёй – пятеро детей!

—

А тебя не смущает такая многодетная семья? – засмеялась Ася.

—

Почему это должно меня смущать, если первым же моим ощущением, которое я осознал после так называемой «перемены участи», было именно ощущение любви к детям и детёнышам. А потом и вообще ко всем зверям, рыбам, птицам, минералам, растениям etc. Словом, к живой и неживой природе. Хотя теперь, я думаю, что неживой природы просто нет.

—

На первый взгляд всё так и есть, всё благостно, – лукаво заметила Ася, – но не стоит забывать, что природа – это совсем другой, «нечеловеческий» мир, мир других существ, и он полон не только чудес, но и чудищ, вообще неизвестных нам и потому пугающих. Он полон страхов и запретов для человека, нарушения которых весьма опасны. Вспомни хотя бы мифы и сказки, чего там только нет!

—

А я помню в сказках почему-то совсем другое, – задумчиво сказал я. – Например, доверие души и силу духа, которые дают человеку такой запас прочности, который, в свою очередь, позволяет ему принять тайны и сложности мира. И мир откликается на это и платит добром. Вспомни и ты! Эти волшебные кони, птицы-лебеди, золотые рыбки, молодильные яблоки и кисельные берега… – они же все помогают герою, если у него, конечно, открытое сердце и светлый ум. А неразвитое, тёмное сознание ломается в любой ситуации, не соответствующей его узким, подчас примитивным представлениям, и… как правило, выходит из игры.

—

Одно другого не исключает, – примирительно сказала Ася и положила Аннушку на живот так, чтобы она могла видеть нас обоих.

—

Я правильно понимаю, – спросил я, подходя к ним, – Иоанна вообще не плачет?

—

А зачем ей плакать, если всё в порядке? – весело откликнулась Ася и взглянула на часы. – По-моему вам пора идти гулять.

Позвонила мама, и они с Асей тотчас радостно заговорили. Я даже догадывался, о чём именно.

Гуляли мы с Аннушкой долго, пока она не уснула. Я смотрел на её безмятежное лицо и думал, с тревогой и надеждой, о том, что в мире, где гарантией безопасности является безумное наращивание смертоносного оружия, а не способностей к сотрудничеству и согласию, – в таком мире следующим поколениям потребуется великая мудрость и храбрость. Ведь им придётся постоянно переворачивать шкалу ценностей, ставить её в более правильное положение, то есть с головы на ноги, и опять же, снова и снова, искать «ключи новой жизни». Хотя кто может точно предсказать, что будет через двадцать, пятьдесят или сто лет на нашей маленькой древней планете?

Жизнь как «устойчивое неравновесие» тем и хороша,  что являет-

ся неопределённой, непредсказуемой и… небезопасной, а единственно достойный способ отозваться на эти её состояния – не позволять душе лениться, быть бдительным, не закрывать глаза и не прятать голову, но постоянно чувствовать, даже предчувствовать таинственную неразгаданность живой противоречивой жизни. В том, что жизнь полна неожиданностей и вечно продолжает двигаться к тысяче и одной неопределённости, наверное, и состоит её завораживающая притягательность и красота. Вселенная, которая находится в каждом из нас в виде закодирванной энергии и информации, внутри каждой клетки, когда-нибудь, возможно, заговорит с нами «словами космоса», и мы познаем, наконец, желанную свободу сотворения и соприкосновения разных индивидуальных вселенных, которые невозможно предвидеть и от которых невозможно отказаться.

«Но почему, – с горечью мысленно воскликнул я, – мы до сих пор не можем и не хотим разорвать путы заблуждений и освободить себя от влияний искажённо воспринимаемой нами субъективной и мнимой реальности? Сколько можно продолжать эти бессмысленные движения туда и обратно в потоке событий, не давая себе труда осмыслить их с помощью дарованного нам Разума? Вопрос, конечно, риторический, как и недоказуемы, вопреки всему существующие, “угодья Духа”»…