banner banner banner
Месяц Безумного Волка
Месяц Безумного Волка
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Месяц Безумного Волка

скачать книгу бесплатно

ее никогда не касалась рука.

Из зеркала пялится темное чучелом чучело,
глаза до того беспокойные —
оторопь прямо берет.
Вот ты какая, реинкарнация Тютчева…
Сердце – где справа,
а член, как и был, – где перед.
***

В прошлой жизни я был ископаемым,
залегающим столь глубоко,
что в спецовке своей промокаемой
за меня получал молоко

тот шахтер, что по пьянке улыбистой
мне кайлом по макушке стучал,
чтобы я – протяженный и глыбистый —
чистым звоном ему отвечал.

В этой жизни я весь на поверхности,
на ладошке – вдали и вблизи,
без ужимок изящной словесности
не вгрызайся в меня, а скользи!

А в конце, словно лыжник с трамплина,
оттолкнись от меня, и тогда
мы с тобой станем небом единым
в жизни будущей и – навсегда.

Россия, такая Россия

***

Родина начинается с эр.
По привычке рычанье усиля,
мы плохой поощряем пример
фонетический в слове «Р-р-рысИя».

Уж тогда бы сказать «Р-р-рысиЯ»,
чтобы каждый, пусть русский, но крысий,
утвержденьем фальшивым «И я!»
мог хоть как-то примазаться к Рыси.
***

Что сказать о России —
широкой и длинной стране,
ее тайном пороке – мечте о чудном и высоком,
о судьбе малахольной —
летать между делом к Луне,
о Царице Небесной,
что смотрит не глазом, но оком?

Что сказать о России? Столбов огневых кутерьма,
что воспел на разломе времен
колченог однорукий.
Высшей мерой за это прозренье Россия сама
наградила его, от забвения взяв на поруки.

Рифма тянется к рифме,
чтоб тень навести на плетень.
Если спросят тебя —
что ты можешь сказать о России? —
петухом кукарекни, кастрюлю на темя надень
и язык покажи,
чтоб тебя второй раз не спросили.
Пискаревское кладбище

Как темны мои мысли…
Как небо сегодня светло…
Как мешают автобусы —
сердце услышать мешают…
Иностранные люди на камни наводят стекло,
иностранные люди, вздохнув, навсегда уезжают…

Этот рваный огонь… Ну зачем я стою у огня,
словно маленький мальчик
пред небом, пред жизнью, пред смертью?
Мне понять надо больше,
чем может вместиться в меня, —
я себя посылаю как будто в другое столетье.

Как давно в это небо
неслышный мой крик отлетел…
Для входящих сюда
сохранить его громким сумейте!
На холодной земле перед смертью я хлеба хотел.
Я согреться хотел.
Я забыться хотел перед смертью.

Здесь – могила моя.
Я лежу в этой красной земле —
бесфамильный мертвец,
не оплаканный пеньем и звоном.
Только тянутся розы слепыми корнями ко мне,
только синее небо высоко, как над стадионом.
Только кружатся ласточки,
щелкает флагами высь.
Наконец-то вокруг все как надо идет,
все – как надо!
Возвращаюсь к живым —
на работе меня заждались,
ухожу, как лунатик, из этого скорбного сада…

Я на сотню людей, что заденут меня рукавом,
и на тысячу лет,
что пройдут надо мной незаметно,
сохраню ощущенье —
как мертвый стоял на живом,
а точнее – как смертный стоял на бессмертном.
***

Мы жили между яблоней и вишней,
как ежиков счастливая семья —
хоть Волочёк, но был он все же Вышний —
тот Китеж-град, где уродился я.

Еще я помню имя Агриппина,
смешное слово – что ни говори,
звать бабушку я забывал так длинно,
ее назвал я бабушкой Агри.

Агри спала на сундуке в прихожей,
сундук менялся в стол, склад и кровать —
как бы в каюте. Нравилось пригожей
ей теплую погоду называть.

И бабушка, не атаман ни разу,
алмаз и жемчуг в сундуке храня,
из сундука вытаскивая фразу,
за борт ее бросала для меня.

И мне среди разбоя и тумана
светили эти бледные огни:
«Пускай тебя подряд сто раз обманут,
ты только никого не обмани».
Сундук уплыл, невидимый для глаза.
Но иногда сквозь темноту и лед,
вся белая, всплывает эта фраза
и в черных волнах памяти плывет.

Хоть долго я беспамятству учился,
для нашей жизни плохо я гожусь,
как ни лечился, я не долечился —
убью легко, а обмануть стыжусь.
***

Ни рак с его клешней, ни конь с его копытом
не заходил сюда, наверное, лет сто,
в лесу царил тоски и времени избыток,
линялая лиса косилась из кустов,
нарушивши покой некрашеных крестов.

Искал я не плиту – хоть малую отметку,
под комариный звон и сам себе не рад,
я молча отозвал уставшую разведку,
и кочку выбрал я с крестом, но наугад,
и прикоснулся к ней, оставить чтоб заметку —
мол, был я здесь, и я не виноват.

И что? И – ничего. Ни ветра, ни ответа
сырой земли, как сказки говорят,
Земля была безвидна, как до Света,
тверда и холодна, как Родина моя,
но некий Дух уже носился где-то,
мою судьбу не видя, но творя.

Ломаю в жизни я комедию, не драму,
и толком не пойму – где зритель, где я сам,
но иногда тот лес, почти как рай Адаму,
мне грезится, хоть я не верю чудесам, —
там бабушка моя, не имущая сраму,
как дым Отечества, восходит к небесам.
Сон в новогоднюю ночь

Тощих в сон мой пришли семь коров,
и толпа набежала народу —
каждый голоден и нездоров,
проклинает судьбу и погоду.

Я спросил одного молодца:
«Что ты ропщешь на жизнь молодую?»
Он ответил: «Мы алчем песца,
пусть покажет, где раки зимуют».

И вдали показался зверек,
но толпа онемела вопросом —
это был не песец, а сурок,
золотистый, с коричневым носом.

Он пропел нам, что меху сурка
не страшна непогода любая,
и, упершись руками в бока,
нам вприсядку исполнил Бабая.

Новогодний веселый азарт
подхватили и Маши и Вовы,
и, тучнея у всех на глазах,
молоком наливались коровы.
Явь в новогоднюю ночь