скачать книгу бесплатно
Положение русских войск на правом фланге под командованием Горчакова 1-го оказалось еще тяжелее.
Ближе к вечеру Ланн и Мортье по замешательству войск Горчакова поняли, что Ней справляется с поставленной ему императором задачей: планомерно сминает левый фланг русских. Правофланговая группировка русских, отделенная от частей Багратиона ручьём Мюленфлис и одноименным озером (ныне Мельничный пруд), вот-вот окажется отрезанной. Над правым флангом русских нависла угроза окружения.
Также получив запоздалый приказ к отступлению, Горчаков решил пробиваться к мостам во Фридланде. Однако город уже был в руках солдат Нея. Теснимые с тыла Ланном и Мортье, русские перешли по мостам ручей Мюленфлис, ворвались в город, очистили его от французов и штыками пробили себе дорогу к реке Алле, но из всех мостов к этому времени не сожженным оставался только один. Неприятель прижимал их к берегу, и потеря малейшего времени была смерти подобна. Артиллерию спасли через отысканные вниз по течению реки броды, которую иначе пришлось бы оставить французам (не будем повторятся, чем это бы грозило артиллеристам). Войска под огнем противника стали переправляться по ним. Героическими контратаками пехоты и конницы иногда удавалось-таки остановить неприятеля, но Мортье и Ланн, постоянно получая подкрепления, в частности, кавалерию Груши, не ослабляли натиск.
В конце концов, около 21 часа французы сбросили остатки войск Горчакова 1-го в Алле. Из последних перешедших здесь на другой берег войск оказалась 7-я дивизия генерал-лейтенанта Дохтурова. В ходе этой переправы русские потеряли чуть ли не 13 (?) пушек. А часть войск вовсе переправиться не успела. Две батарейные роты (29 орудий) под прикрытием Александрийского гусарского полка генерал-майора графа Ламберта, пройдя с ночными боями более двух миль неприятельским берегом до местечка Алленбург (ныне посёлок Дружба), лишь рано утром следующего дня смогли перейти Алле и присоединиться к армии.
В 23 часа вечера последний грохот орудий умолк, битва закончилась. Обессиленные французы, имеющие за плечами дневной марш-броск к месту сражения и ожесточенный вечерний бой, преследовать русских уже не могли, причем, даже на другой день. Экспромт-победа их императора-импровизатора обошлась им в 1.645 убитых, 8.995 раненых, 2.426 пленных, 400 пропавших без вести и потерю одного «орла» (знамени).
Это сражение стало крупным поражением русской армии. Потом много и по-разному, писали об итогах Фридландского побоища (в частности, его авторитетный участник будущий генерал А. П. Ермолов), в основном, о героизме и мужестве русских солдат, ценой потери 12 тыс. убитых и раненых, все же, выбравшихся из «фридландской ловушки», куда их завел Беннигсен, сначала «прошляпивший» момент с решительной атакой всеми своими немалыми силами на один единственный корпус маршала Ланна, а потом, все же, запоздавший с немедленной ретирадой с первыми известиями о приближении и появлении самого Бонапарта. Впрочем, как водится, «все крепки задним умом» и «нечего махать кулаками после драки» (перефраз «после драки кулаками не машут»), тем более, такого масштаба…
…Между прочим, французы заявили потом о захвате 80 русских пушек, но знаменитый русский артиллерист (в будущем генерал от артиллерии – весьма редкое явление!) А. П. Ермолов категорически это отрицает: «…Было потеряно всего пять пушек, у которых лафеты были подбиты или лошади подстрелены.» Ему вторит и главный виновник фридландской катастрофы Л. Л. Беннигсен: «… лишились сами пяти орудий, которые, будучи подбиты, остались на поле сражения. Вследствие разрушения нашего моста, устроенного на судах в правой стороне города, четыре орудия завязли в реке, откуда не было возможности их вытащить.» Также не подтверждаются сведения французов о захвате 12 тыс. пленных русских солдат. Просто Наполеону необходимо было увеличить масштаб своей победы, поэтому и появились во французской прессе сведения о 12 тыс. пленных. По воспоминаниям все того же А. П. Еромолова: «Фридландское сражение ничем не походило на разгром при Аустерлице: в русской армии было убито и ранено около десяти тысяч, а у французов – более пяти тысяч человек… <<…>> …В войсках от Беннигсена ожидали нового сражения: оправившись, русская армия забыла фридландскую неудачу. Тем временем из Москвы к Неману подошла 17-я дивизия Лобанова-Ростовского, а 18-я дивизия Горчакова 2-го находилась в двух переходах от армии. Как гром среди ясного неба, как несправедливость судьбы воспринята была весть о подписании 8 июня в Тильзите предварительного перемирия с Наполеоном. Кампания 1806—1807 годов закончилась для России бесславно, и прежде всего из-за неумелых и робких действий главнокомандующего, неоправданно торопившего заключение мира.»…
Такова русская трактовка последствий фридландской битвы. Впрочем, каждый вправе самостоятельно дать «оценку-определение» результату этого сражения…
И, тем не менее, в зарубежной литературе принято считать Фридланд – безоговорочной решительной победой французского императора Наполеона I, которая не давалась ему чуть ли не полгода. Гавным итогом победы Наполеона в этой битве стало подписание «пресловутого» для отечественного читателя мирного договора, заключённого в период с 13 (25) июня по 25 июня (7 июля) 1807 в Тильзите (ныне город Советск в Калининградской области) между Александром I и Наполеоном.
Как это было?
Российский император, получив известие о разгроме под Фридландом, приказал Лобанову-Ростовскому ехать во французский лагерь для переговоров о мире. Прусский генерал Калькрейт также явился к Наполеону от имени прусского короля Фридриха Вильгельма III, но Наполеон усиленно подчёркивал, что заключает мир именно с русским императором. Наполеон в это время находился на берегу Немана, в городке Тильзите; русская армия и остатки прусской стояли на другом берегу. Князь Лобанов-Ростовский передал Наполеону желание императора Александра лично с ним увидеться.
Все очень просто! Русский царь отчетливо понял, что даже его необъятной империи с неисчислимыми материальными и людскими ресурсами затруднительно вести успешную войну одновременно с Наполеоном и Турцией (противоборство с ней тоже требовало немалых сил и оно уже шло), поэтому он предпочёл бы заключить мир с Наполеоном и продолжить войну с Османской империей.
На другой день, 13 (25) июня 1807, оба императора встретились на плоту, поставленном посредине реки, и около часу беседовали с глазу на глаз в крытом павильоне. На другой день они снова виделись уже в Тильзите; Александр I присутствовал на смотре французской гвардии. Наполеон желал не только мира, но и союза с Александром и указывал ему на Балканский полуостров и Финляндию как на награду за помощь Франции в её планах, но отдать России Константинополь он не соглашался. Если Наполеон рассчитывал на чарующее впечатление своей личности, то очень скоро ему придется признать что он глубоко заблуждался. «Любимый бабушкин внучек» (очень, кстати, на нее похожий по своему «внутреннему содержанию» – недаром одна из самых сметливых представительниц якобы слабого пола на русском троне Еактерина II так его привечала!) Александр Павлович «Романов» -Гольштейн-Готторп со своей ласковой улыбкой, мягкой речью, любезным обхождением был даже в очень трудных обстоятельствах вовсе не так сговорчив, как хотелось бы его новому союзнику. «Это настоящий византиец» (фр. C’est un vеritable grec du Bas-Empire) – говорил Наполеон своим приближённым.
Только в одном вопросе Александр I, все же, пошел на уступки: когда решалась судьба Пруссии. В результате более половины прусских земель оказались отобраны Наполеоном у ее короля. Провинции на левом берегу Эльбы были отданы Наполеоном его брату Жерому. Была восстановлена Польша – однако не из всех ее бывших провинций, а только части прусской под названием Варшавского герцогства. Россия получила как компенсацию Белостокский департамент, из которого была образована Белостокская область. Гданьск (Данциг) стал свободным городом. Все ранее посаженные на марионеточные престолы в Рейнском союзе Наполеоном монархи были признаны Россией и Пруссией. Лишь в знак уважения к русскому императору Наполеон оставил прусскому королю старую Пруссию, Бранденбург, Померанию и Силезию. На случай, если бы император французов пожелал присоединить к своим завоеваниям Ганновер, решено было вознаградить Пруссию территорией на левом берегу Эльбы.
Главный пункт Тильзитского договора не был тогда опубликован: Россия и Франция обязались помогать друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне, где только это потребуется обстоятельствами. Этот тесный союз устранял единственного сильного соперника Наполеона на континенте; Англия оставалась изолированной; обе державы обязывались всеми мерами понудить остальную Европу соблюдать континентальную систему. Есть и другие щекотливые параграфы этого договора (касающиеся Финляндии, Турции, Ионических о-вов и т. п. и т.д.), но это уже другая, более «детальная» история.
Важно – главное: Россия признала все завоевания Наполеона.
7 июля 1807 г. договор был подписан обоими императорами.
Наполеона Тильзитский мир вознёс на вершину могущества, а императора Александра поставил в тяжёлое положение: в отечестве (особенно в столичных кругах и в армейской верхушке, где было немало крутых генералов) им остались не довольны – а ведь он прекрасно помнил участь своего нелюбимого в аристократическом бомонде батюшки…
Значение (столь неоднозначного) Тильзитского мира было весьма велико: Александр еще больше внутренне озлобился на «корсиканского выскочку», который с этого момента стал еще смелее хозяйничать в Европе, причем, порой, «как слон в посудной лавке»…
Это – своего рода «лаконично-доходчивая, фактологическая» версия франко-русской кампании 1806—07 гг. А вот в ее «эмоционально-живописном» варианте тоже есть о чем подискутировать…
ГЛАВА 10. РУССКИЕ, КАК ВСЕГДА «ДОЛГО ЗАПРЯГАЮТ…» И В АРМЕЙСКИХ РЕФОРМАХ – ТОЖЕ!
Начнем с того, что хотя в военной сфере не Аустерлиц 1805 г., а именно военный крах Пруссии осенью 1806 г. поставил точку и подвел окончательные итоги развития линейной тактики, но в России поняли необходимость военных реформ еще до Йенско-Ауэрштедской катастрофы прусского «братца» Вильгельма, т.е. после своего Аустерлицкого фиаско. И что самое главное кардинальные выводы в этой сфере смог сделать для себя главный россиянин той поры (в Святой Руси всегда есть такой человек, который все знаети никогда не ошибается, а лишь, порой, чрезмерно доверяет отдельным товарищам или «партнерам»! ) – российский самодержец, император Александр I, человек (для своего времени) не только блестяще образованный, но и, безусловно, очень гибкий и восприимчивый к изменяющимся обстоятельствам, правда, сугубо по отношению к себе любимому.
…Впрочем, это вполне естественно: такова природа людей, которые по воле Провидения оказываются у «руля» России-матушки, порой, на очень продолжительный срок – не будем уточнять на какой и не будем озвучивать их имен ибо люди они все очень мнительные, исключительно подозрительные, крайне обидчивые и, что самое страшное – скрытно мстительные. Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение» и каждый вправе сам проводить «параллели-аналогии». «Каждому – своё»…
Уже тогда по его взглядам на армию и на войну был нанесен большой удар. А ведь он, очевидно, с юности мечтал о военных подвигах, и ему так хотелось, превзойти убеленных сединой и доблестью старых генералов. Поэтому в 1805 г. он стал первым русским монархом после Петра I, присутствовавшим на театре военных действий. Ему, видимо, не терпелось покрыть себя воинской славой, столь лестной для властителя. Но тогда «военное ребячество» и гатчинское воспитание были противопоставлены гению первого полководца Европы. Отправляясь на войну, он надеялся погреться в лучах русских побед над Наполеоном. Хорошо знакомый лишь с парадно-фрунтовой стороной военного дела (в отличии от его младшего братца Костика, прошагавшего почти весь победоносный Италийский и героически-бесполезный Швейцарский походы «русского Марса»и на «собственной шкуре» познавшего «почем фунт военного лиха») и переоценивший боеспособность русских войск, император стал свидетелем катастрофического поражения русских при Аустерлице. Испив в полной мере горечь неудач Аустерлица, Александр I, вероятно, вынужден был сделать вывод о том, что первым полководцем в Европе всегда будет его противник. Феноменальные события Йены и Ауэрштедта лишний раз его убедили в этом.
Поэтому, будучи человеком дальновидным, он решил отойти от военной деятельности, но до конца жизни пристальнее всего следил за своей армией, так как это был очень опасный «институт» в экстремальных моментах (вспомним хотя бы трагические события 11 марта 1801 г., не говоря уж о перевороте в пользу его бабки, «недоглядевшей-проглядевшей» убийства своего законного мужа-императора либо прабабки с ее весьма мутной историей вокруг Анны Леопольдовны и ее многочисленного потомства вплоть до Иоанна Антоновича), но без которого самодержавие не могло существовать. Да и внутренне государь, как и все представители династии Романовых (а потом уже и «Гольштейн-Готторпофф» с разными немецкими «примесями»), ассоциировал себя лично, в первую очередь, как военного человека. Правда, с 1805 г. и до окончания наполеоновских войн Александр постоянно находился в затруднении – в поисках людей, которые могли бы возглавлять армию, иными словами, хороших полководцев, готовых успешно противостоять французскому оружию. Сам он не видел таких военачальников среди русского генералитета (не раз об этом говорил), часто искал таланты среди заграничных мэтров военного дела. Надо сказать, что результаты поиска не всегда были для него положительными.
Вспомним хотя бы принятого им в декабре 1806 г. на русскую службу К. Л. Фуля, который в чине полковника служил до этого в штабе короля Фридриха Вильгельма III и участвовал в сражении при Ауэрштедте, а затем был приглашен преподавать царю азы военной стратегии. Считается, что этот очередной схоласт—иностранец, умевший облечь в наукообразную форму стратегические истины, очень импонировал русскому монарху.
В общем, идеальная кандидатура так и не была им найдена ни за рубежом, ни в своем отечестве. Чаще всего он производил в генеральские чины за беспорочную службу людей, которых, как правило, знал лично, это были выходцы из гвардии (кузница генеральских кадров). И все равно самыми яркими представителями военной сферы России оказывались герои, выдвинутые военной жизнью из армейской среды.
И, тем не менее, к моменту очередной войны с Наполеоном русская армия снова обрела силу. После фиаско под Аустерлицем российский император и его генералитет «засучили рукава» и начали делать надлежащие выводы: тактические приемы XVIII в. навсегда ушли в прошлое. В Европе царил новый законодатель «военной моды» – Наполеон Бонапарт, полководец, блестяще усвоивший и модифицировавший оригинальные находки своих выдающихся соотечественников Гоша и Марсо, Клебера и Жубера – в ту пору уже покойных. Теперь поле сражения приобретало иной вид: вместо длинных, маршировавших в ногу шеренг пехоты от укрытия к укрытию быстро перебегали цепи стрелков, в наступление шли грозно ощетинившиеся штыками колонны. Очень значительно увеличилось количество пушек и их маневренность. Появилась возможность в мгновение ока (мобильные скорострельные конные батареи) собрать на нужной позиции до сотни орудий и их массированным плотным огнем проложить дорогу пехоте и кавалерии…
Русская пехота подразделялась на легкую (егеря) и линейную (мушкетеры и гренадеры), а кавалерия – на тяжелую (кирасиры), среднюю (драгуны) и легкую (гусары или уланы).
Реформы начались с изменений во внешнем виде войск. На смену прусскому типу обмундирования, узкому и неудобному, пришел более приспособленный для боя, французский. Исчезли пудреные парики и косы, приводившие в негодование еще Суворова. Вместо треуголок в пехоте стали носить высокие шапки из кожи или сукна (кивера), а также темно-зеленые мундиры с высоким воротником, панталоны и сапоги. Каждый полк имел воротник и погоны своего цвета. В холодное время года надевали серую шинель. Вооружением пехотинца служило ружье со штыком и тесак. Стойкость, храбрость и выносливость русских пехотинцев делал их самыми серьезными противниками французов в Европе, особенно в самом тяжелом виде боя, как физически, так и психологически – штыковом и рукопашном, где неприхотливый и крепкий русский мужик (выносливый крестьянин) был особо хорош и прекрасно знавший это, Александр Васильевич Суворов делал на это очень большую ставку: «В атаке – не задёрживай!!!» «Ломать противника штыками!!!»
Кавалерия щеголяла в коротких куртках (кирасиры – в белых, драгуны – в светло-зеленых, уланы – в темно-синих) с фалдами и высоким воротником и рейтузах. Головы кирасир, драгун и конных артиллеристов украшали черные кожаные каски с гребнем из конского волоса. Гусары красовались в киверах черного цвета, украшенных кистями и шнурами, а уланы – шапках с четырехугольным верхом.
Конница была вооружена холодным оружием (кирасиры и драгуны – палашами, гусары и уланы – саблями и пиками), а также карабинами и парой пистолетов. Русская кавалерия имела хороших лошадей и мало в чем уступала французской, к тому моменту уже основательно пересевшей на превосходных трофейных австрийских и прусских коней.
Помимо регулярной кавалерии, большую роль в русской армии играли казачьи полки, одетые в темно-синие кафтаны, синие шаровары, сапоги и черную смушковую (баранью) шапку. Вооружены они были пикой (дротиком), саблей, двумя пистолетами и карабином. О боевых качествах казаков ходили легенды. И хотя в одиночном бою казак не был таким грозным противником как турецкий мамелюк либо прусский черный гусар или польский улан, но в чередовании изматывания и ускользания казаки были вне конкуренции. Сам Наполеон признавал казаков лучшей легкой кавалерией Европы. Уже на закате своих дней, он заметил: «Если бы у меня были русские казаки, полмира было бы у моих ног…»
…Между прочим, о казаках западные европейцы заговорили еще во времена легендарного Италийского похода неистового Александра Васильевича Суворова. А после войны с Наполеоном в 1806—1807 гг. их уже сильно зауважали во всей Европе. Эти крепкие бородатые черноволосые молодцы-красавцы подпоясанные широкими патронташами из красного сафьяна, с нагайкой через плечо на ремне со свинцовой пулей на конце, шпор не применяли. Эти степные охотники умело использовали свои навыки добытчиков и в охоте на… людей. Так у них был прием – «идти по сакме» – искать на земле следы прошедшей конницы врага и мгновенно принимать единственно правильные решения. В преследовании, тревожащих набегах-наскоках, перехвате неприятельских гонцов, разведке, выставлении пикетов, захвате «языков», казаки были незаменимы. В «нерегулярном бою», когда главным оружием были внезапность, хитрость и смекалка им не было равных. Сила казаков была, в том числе, и в достоинствах их непревзойденных лошадей. Их довольно мелкая и неказистая казачья лошадка была быстра и невероятно вынослива. Для казака его конь был всем. Недаром старинная казачья пословица гласила: «Казак сам с голоду умрет, а коня накормит!» Сам Суворов считал казаков «глазами и ушами армии». Петр Иванович Багратион, человек, в чьей воинской доблести не принято сомневаться, вообще считал, что казаки с их пиками в погоне – когда надо было суметь достать врага в спину – страшная сила! Сам лихой гусар Ней – одна из трех среди маршалата (наряду с Мюратом и Ланном) лучших шпаг-сабель Франции той поры – открыто признавал, что «… меня сильно донимают казаки». В тактике казаков были свои особенности. Так в атаке они предпочитали «лаву» – рассыпной строй – охватывающую неприятеля с флангов и с тыла. При этом в схватке участвовали не все казаки, какая-то часть оставалась как бы безучастной в середине лавы. Это был так называемый «маяк», который держался для возможного преследования разбитого неприятеля. В обороне обычно применялся «вентерь» – так называлась рыболовная снасть, в которую рыба попадала, но выбраться из нее уже не могла никак. Часть казаков заманивала врага в засаду, по дороге в которую в скрытых местах прятались казачьи отряды. Если притворное бегство заканчивалось вовлечением неприятеля в «вентерь», то на него обрушивались казаки сразу с трех сторон и «дело было в шляпе». Сторожевое охранение казаков по мнению Наполеона считалось лучшим в Европе. Другое дело, что среди мирного населения Европы отзывы о них были самые что ни на есть ужасные: эти лихие «дети южнорусских степей» гнусно «шутковали» по полной программе! Во многом это связано с тем огромным преимуществом свободы действий, которое представлялось им ввиду самого характера их боевых задач. В результате мародерство являлось делом скорее обычным, чем исключительным и казаки всегда ухитрялись выкроить для этого время. Причем, нет-нет даже и тогда когда находились на ответственном боевом задании. Подобные действия, сопряженные нередко с убийствами и групповыми изнасилованиями (вспомним хотя бы смазливо-аппетитную «шолоховскую» Франю из «Тихого Дона», пропущенную через казачью сотню!?), совершались с попустительства, если не при участии, офицеров. В результате во многих местах Европы имя этих «потомков кочевников и беглых крепостных» превратилось в синоним слова «кошмар». Впрочем, «на войне – как на войне»…
Во французской армии важную роль играли полки метких стрелков-вольтижеров, способных вести перестрелку в рассыпном строю и ходить в штыковые атаки, построившись в колонны. А потому в русской армии была значительно увеличена численность легкой пехоты – егерей.
…Кстати сказать, в европейских армиях конца XVIII/начала XIX вв. егеря – легкая пехота из отличных стрелков, прошедших специальную подготовку – по праву считались элитой армии. Для удобства именно их вооружали более легкими ружьями, чем гренадерскую пехоту, а также им давали более легкую и удобную форму одежды и амуницию. В егеря отбирали лучших из лучших: самых крепких, выносливых, проворных, смекалистых солдат, умевших ловко и быстро преодолевать препятствия, маскироваться и скрытно занимать боевые позиции в лесу, в горах, в поле – летом и зимой. Все перестроения они должны были совершать максимально быстро – бегом! Им полагалось уметь действовать и в сомкнутом и в рассыпном строю, быстро менять фронт своего расположения и при этом способных вести прицельный огонь из любого расположения. Особо точная одиночная стрельба – их главное «оружие» в бою с врагом – позволяло им считаться самой эффективной пехотой той поры. Для этого они снабжались нарезным оружием. В задачу этим «стрелкам-охотникам» ставилось подавлять своим метким огнем отдельные соединения противника, а также уничтожать его артиллерийские расчеты и «отстрел» вражеских офицеров, узнаваемых по особенностям униформы тех времен, к тому же они ездили верхом, контролируя боевые порядки своих солдат. Егерям полагалось одинаково успешно действовать как в атаке, так и при отступлении. Обычно они действовали в рассыпном строю на пересеченной местности впереди на флангах боевого построения. В российских войсках егеря появились еще в конце Семилетней войны (1756—1763). Особо приложили к этому руку П. А. Румянцев и П. И. Панин. А первая война Екатерины с турками лишь подтвердила острую необходимость уделить серьезное внимание егерской пехоте, действовавшей в рассыпном строю, а не только в каре или колонне. С этой целью было принято решение создать так называемый Бугский егерский корпус из шести батальонов, общей численностью до 4.016 бойцов. Формирование его поручают Кутузову, который пользуясь суворовской «Наукой побеждать» очень скоро сделал из него образцовое ударное соединение, чьи бойцы отменно владели даже стрельбой из пистолета, чья прицельная дальность была небольшой, но, порой, спасала солдату жизнь в перипетиях ближнего боя. Кутузов лично присутствовал на учебных стрельбах и успехи его егерей в огневой подготовке очень быстро опровергли устоявшееся мнение, что якобы «…российского солдата стрелять цельно выучить не можно». В самом конце XVIII в. по указу императора Павла I от 9 ноября 1796 г. из егерской роты его любимого Гатчинского корпуса и егерских команд гвардейских Семеновского и Измайловского полков был создан лейб-гвардии отдельный Егерский батальон. Для них не были помехой леса, горы и болота. Они умели воевать даже зимой, при этом им не нужны были дороги, так как их учили быстро передвигаться по снегу на лыжах. Именно их обучали всяким военным хитростям в индивидуальном бою, вплоть до умелого применения все того же пистолета, чья убойная сила была значительно меньше чем у ружей. Их стрелковая подготовка была столь высокой, что по образному выражению «русский егерь носил неприятелям столько смертей, сколько бывало у него пуль в суме»…
Пехоту обучили действовать в рассыпном строю, колоннах и каре, а кавалерию – сомкнутыми рядами, атакуя противника на максимально большой скорости, используя прежде всего холодное оружие.
В русской армии появились французские стандартные зарядные ящики на передках, что позволило резко снизить время подготовки батарей к стрельбе, так как необходимый для боя боезапас перемещался вместе с орудием и оказывался прямо на позиции, причем, в удобной таре. Произошла унификация лафетов, передков, упряжи и зарядных ящиков. Использовались два типа орудий: пушки (12-ти, 8-и, 6-и и 3-х фунтовки) и ?– и ?-пудовые «единороги» (так назывались гаубицы). Артиллерийские роты подразделялись на батарейные, легкие и конные. Батарейные роты занимали огневые позиции в специальных укреплениях. Легкие роты обучались взаимодействию совместно с пехотой, передвигаясь в боевых порядках. Конные роты в основном играли роль резерва. Конные упряжки были хорошо организованы, а канониры прекрасно обучены.
Был учтен опыт наполеоновских войн: орудия концентрировали на направлениях главных ударов. Стали формировать крупные артиллерийские соединения – бригады, плотный огонь которых сметал все живое. Очень скоро наполеоновская армия – сама обладавшая лучшей в Европе артиллерией – в бою убедиться в силе русской артиллерии.
А вот русский офицерский корпус, при всей его безусловной храбрости, в профессионализме, особенно младшие чины, все же, уступал французскому. К тому же, глубокая социальная пропасть отделяла русских офицеров от своих солдат. Хуже всего в этом смысле обстояло дело с пехотными офицерами. Лучше всего была ситуация у артиллерийских офицеров, где без специального образования делать было нечего.
Итак, императору Наполеону осталось «разобраться» с Россией – задачей отнюдь нелегкой: он прекрасно помнил, как воевали русские в 1805 г. Кроме больных и раненых, ни один из его ветеранов не вернулся зимой 1806—07 гг. во Францию. Более того, готовясь к тяжелой войне с мощными и стойкими русскими армиями, для пополнения рядов (Наполеон решил довести численность каждой пехотной роты с 123 человек до 140 и добавить в каждый кавалерийский полк по пятому эскадрону) пришлось призвать резервистов: людские ресурсы Франции еще позволяли это сделать. (Поскольку подготовка кавалериста требует больше времени, чем подготовка пехотинца, то пришлось срочно изъять из рядов Итальянской армии Массена, пребывавшей в благодатных условиях Италии, целых восемь кавалерийских полков.) Благодаря ранее проведенному набору первые 30 тыс. из 80 тыс. обученных новобранцев призыва 1806 г. уже начали поступать в армию. Но Наполеону их явно не хватало и он, не колеблясь, объявил призыв следующего 1807 года, тоже ранее срока. Правда, ни один из очередной партии «пушечного мяса» (снова 80 тыс.!) не мог быть зачислен в Великую армию раньше лета следующего года. Пришлось давить на союзников, чтобы они «поделились» своими людскими ресурсами: так было получено еще 35 тыс. солдат!
В результате кадровый состав Великой армии год от года все более и более «разжижался»: молох непрекращающихся наполеоновских войн пожирал все самое лучшее.
И, тем не менее, уже отдан приказ: «В поход! В путь! Снова на Восток, все дальше на Восток!» И вот уже его передовые соединения выходят к Висле, стремясь окружить разбросанные севернее Варшавы силы русских, пока они не успели соединиться с последним немногочисленным прусским корпусом генерала А. В. Лестока, прикрывавшим Восточную Пруссию.
Предстояла нешуточная борьба за трижды умело «приращенные» в эпоху «императрицы-матушки» Екатерины II Великой к территории Российской империи польские земли!
Глава 11. Как три «европейских хищника» сугубо полюбовно – не единожды – в XVIII в. Речь Посполиту делили…
За последние 35 лет некогда великую державу – Речь Посполиту, а теперь несчастную Польшу не единожды делили ее большие и агрессивные соседи – Российская империя, Священная Римская империя (Австрия) и Прусское королевство.
Напомним, что началось все в 1772 г. Тогда, ловко воспользовавшись ситуацией, эти три европейских «хищника» полюбовно разделили Польшу в первый раз, когда она лишилась 30% территории и 35% населения.
Россия получила территорию в 92 тыс. км? с населением ок.1,8 млн чел. – Восточную Белоруссию, часть Литвы и Латвии; а ее «зубасто-клыкастые союзники», соответственно – Галицию (Австрия) и польские земли у Балтийского моря (Пруссия). Уже тогда зоркие французские памфлетисты увидели в этом разделе далеко идущую российскую экспансию на запад – «Они позавтракали в Варшаве, но где будут обедать?» – «как в воду глядели»!
Через двадцать лет вольнолюбивая Польша под воздействием идей Французской революции 1789 г. забурлила снова. Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях в буржуазной Франции, решила слепо подражать якобинцам. В конце 1790 – начале 1791 г. польский высший свет охватила идея введения новой конституции. Вся Варшава была охвачена восторгом. Польские реформы не нравились российской императрице Екатерине II, но очередная война с турками снова связала ей руки. Только лишь после того, как был заключен мир с Турцией 29 декабря 1791 г. Россия смогла обратить свой взор на польские дела. Более того, она ловко воспользовалась очередными разборками среди влиятельных польских шляхтичей, некоторые из которых – в лице Ф. Щенсы-Потоцкого, Франциска-Ксаверия (Ксаверия Петровича) Браницкого (1731, Барвальд Горный – апрель 1819, Белая Церковь) и С. Ржевусского – обратились с просьбой к русскому правительству о помощи в восстановлении конституционного порядка.
В конце мая – начале июня 1792 г. Екатерина II быстро ввела в Польшу корпус, участника Семилетней и 1-й русско-турецкой (1768—74 гг.) войн, генерал-аншефа Михаил Васильевича Каховского (Коховского; 1734—1800) (близкого родственника будущих героев Отечественной войны 1812 года генералов Раевского, Ермолова и поэта-партизана Дениса Давыдова), а в Литву – войска участника Семилетней и двух русско-турецких («румянцевской» и «потемкинской») войн, генерал-аншефа, Михаила Никитовича Кречетникова (1729, Москва – 9 (20).5.1793, Меджибож, Россия). Командующим 45-тысячной польской армией она сделала королевского племянника князя Юзефа-Антония (Йозефа) Понятовского (7.V.1763, Вена – 19.X.1813, река Эльстер под Лейпцигом, Саксония) (будущего предпоследнего наполеоновского маршала).
После всех этих «маневров» она быстро провела в 1793 г. на пару с Пруссией второй раздел оставшейся территории Польши.
Пруссии досталась северная часть Польши – Данциг, Познань (Великая Польша) и Торунь (Торн), а российская империя приросла очередным куском Литвы – Центральной Белоруссией с Минском, Пинском и Слуцком и Правобережной Украиной (Подолье и Волынь) с городами Каменец-Подольский и Житомир. В столице, Варшаве, был поставлен русский гарнизон.
Примечательно, что Австрия – участница первого раздела Польши – в тот раз осталась без «куска вкусного пирога»: ей было не до того – заодно с Пруссией она воевала с революционной Францией. Причем, воевала весьма неудачно: командовавший находившимися на патриотическом подъеме полуголодными, оборванными и по началу плохо организованными массами французов генерал Дюмурье – старый знакомец Суворова по 1771 г. – обратил осенью 1792 г. вспять в битве под Вальми австро-пруссаков герцога Карла II Вильгельма Фердинанда Брауншвейгского (1735—1806). (Того самого, которого спустя много лет, осенью 1806 г. наполеоновский маршал Даву «уложил в гроб» в другой знаменитой битве – под Ауэрштедтом!)
В Вене были сильно раздражены, что Россия «под шумок» (пока Габсбурги безуспешно пытались вернуть на французский королевский престол свою принцессу, печально известную как французская королева Мария-Антуанетта) умело «округлила» свои и без того бескрайние просторы. Весьма авторитетный австрийский политик той поры и посол в России (1779—1801), граф Иоганн Людвиг фон Кобенцль (21.12.1753, Брюссель, герцогство Брабант, Южные Нидерланды, Священная Римская империя – 23.2.1809, Вена) открыто взывал к «справедливости»: «Неужели правда, что Россия лишь толкала нас сражаться с французами, никоим образом не желая нам помогать, и с тайным проектом использовать это, чтобы решить судьбу Польши!?»
Польша оказалась на пороге гибели, по крайней мере, так считало большинство поляков.
Новый раздел еще больше оскорбил национальные чувства поляков и вызвал весной 1794 г. восстание, продлившееся с 12 (24) марта по 18 (30) ноября 1794 г.
Началось оно со стихийного выступления отдельной кавалерийской бригады Мадалинского (основу которой составляла лучшая регулярная легкая кавалерия той поры – знаменитые на всю Европу польские уланы!) – одной из польских частей находившихся на содержании российского правительства и подлежащих расформированию. Польский генерал отказался подчиниться требованию российского генерал-аншефа, графа Иосифа (Осипа) Андреевича фон Игельстрома (7.5.1737, Горжды, Лифляндия – 18.2.1823, там же), командовавшего русскими войсками в Польше и решению гродненского сейма распустить свою конную бригаду (в Пултуске 12 марта). Он неожиданно напал на российский пехотный полк и захватил полковую казну, а затем, разогнав прусский эскадрон в Силезии, направился к Кракову.
…Кстати, не надо путать Иосифа Андреевича фон Игельстрома с его племянником – в ту пору всего лишь подполковником Александром Евстафьевичем Игельстромом 1-м (21.6.1770, имен. Керрафен, Эстляндской губ. – 2.5.1855. Ревель), служившего тогда у дяди в Польше…
Но как водится испокон веков, восстанию нужно было знамя и вскоре оно нашлось!
Узнав о «демарше»/бунте бригады Мадалинского, туда же поспешил, прибывший в декабре 1793 г. на родину из Рима, сын небогатого помещика 47-летний генерал Костюшко – один из наиболее одаренных военных организаторов/администраторов Польши той поры. Так Краков стал центром польского восстания, возглавленного Тадеушем Костюшко.
…Великий сын польского народа, Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко (Косцюшко) [4/12 (?).2.1746, Меречевщина, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая (ныне Ивацевичский район, Брестская область, Белорусь) – 15.10.1817, Золотурн, Швейцария] – вел свою родословную от каменецкого боярина и дьяка Констанция Федоровича по прозвищу Костюшко. Он рано потерял отца и уже в юности поклялся сделать все, чтобы его народ жил в свободной республике. Тадеуш учился во Франции, воевал на Конфедератской войне (1768—1773), в войне за независимость США (1775—1783). За заслуги перед американским народом, в первую очередь, в качестве военного инженера, в 1783 г. он получил американское гражданство и чин бригадного генерала.
Предреволюционные события во Франции вернули овеянного славой польского героя в Европу. Летом 1792 г. он оказывается в польских войсках генерала Юзефа Понятовского. Обладая большим опытом ведения войны против регулярных английских войск в Северной Америке, Костюшко пытается применить его и на родине. Только теперь ему противостоят русские. Пытаясь заручиться поддержкой в революционном Париже, Тадеуш посещает республиканскую Францию, которая является естественным союзником Польши против России, Австрии и Пруссии. Но, как это часто бывает в таких случаях, возвращается ни с чем: Франция бурлила, ее окружали многочисленные враги в лице почти всей монархической Европы и ей было не до практической помощи раздавленной Польше. Костюшко оказывается в Риме, где его находят посланцы и начинается самая героическая, но в тоже время трагическая страница в бурной на коллизии судьбе одного из самых знаменитых национальных героев Польши…
Открыто став во главе восстания, 16 марта 1794 г. Костюшко получил от жителей Кракова неограниченные полномочия верховного главнокомандующего национальными вооруженными силами Речи Посполитой и всю полноту власти в стране. Он издал манифест ко всему польскому народу, призывая «всех спешить с оружием под знамена отчизны» и жертвовать на общее благо деньги, припасы, лошадей и прочее имущество. Российский посол и начальник российских войск в Варшаве, И.А. фон Игельстром отправил против Мадалинского отряды героя 1-й и 2-й русско-турецких войн 1768—74, 1787—91 и русско-шведской 1788—90 войн, генерал-майора Фёдора Петровича Денисова (1738, станица Пятиизбянская – 1.3.1803, там же) и генерал-майора Александра Петровича Тормасова (11.8.1752—13.11.1819, Москва).
При поддержке видных польских магнатов Чарторыжского, Сапеги и известного по борьбе с Суворовым в годы первого раздела Польши одаренного писателя и инженера, но не обладавшего даром полководца, литовского гетмана Михала-Казимира Огиньского (1729—1800) Тадеуш Костюшко снова разворачивает вооруженную борьбу против российских войск – по сути дела партизанскую войну.
Так началось событие, ставшее одним из самых знаковых в бурной на перипетии истории Польши.
…Между прочим, Михала-Казимира Огиньского часто путают с еще одним М.-К. Огиньским – участником польского восстания 1794 г. графом (тоже)Михалом- (но) Клеофасом (Михаилом Андреевичем) Огиньским (25.9.1765, Гузув – 15.10.1833, Флоренция). После подавления восстания 1794 г. он эмигрировал в Италию, посетил Турцию и Францию. Но в 1802 г. переехал в Санкт-Петербург, где стал сенатором, но с 1815 г. остаток жизни провел во Флоренции. Но в истории Огиньский Михал-Клеофас остался как талантливый композитор, большой мастер фортепьянной музыки, специализировавшийся на полонезах (национально-самобытная польская художественная музыка на бытовой жанровой основе) – у него их более 20, мазурках, вальсах, романсах и патриотических маршах с песнями. Широкая известность пришла к нему с полонезом фа мажор «Раздел Польши». Но невероятно популярным Михал-Клеофас стал благодаря своему знаменитому музыкальному произведению – полонезу «Прощание с родиной» (или «Полонез Огиньского» ля минор), который он написал, покидая родину. Ему же, кстати, приписывается легендарная боевая песня польских легионеров, сражавшихся на стороне французов с Россией «Еще польска незгинела – Jeszcze Polska nie zginela» («Ещё Польша не погибла»), ставшая позднее польским национальным гимном. На самом деле ее сочинил Юзеф Выбицкий в 1797 г., когда генерал Ян-Генрик Домбровский формировал в Италии польские легионы. Сегодня Михал-Клеофас Огиньский – не только признанный композитор-классик, но и национальное достояние польского народа…
Действуя решительно, Костюшко с 2.440 солдатами (5 пехтных батальонов – 1.400 штыков и 26 эскадронов – 1.040 кавалеристов) при 11—12 пушках и 2 тыс. вооружённых косами крестьян (т. н. косиньеров), которые и сыграли решающую роль в сражении, опрокидывает авангардный отряд (5 тыс. при 18 пушках) А. П. Тормасова около деревни Рацлавицы 4 апреля 1794 г.
Началось все с того, что 2.900 русских под прикрытием 12 пушек атаковали польские войска с фронта. Они наступали традиционным сомкнутым строем: плечо к плечу, в несколько рядов. Данный строй обеспечивал густоту и непрерывность ведения огня, однако не позволял маневрировать. Костюшко, участвовавший в Войне за Независимость американских штатов в 1775—1783 гг., усвоил более передовую тактику, которую и применил на поле боя: поляки вели огонь из-за естественных укрытий, используя преимущества ландшафта. Отряды косиньеров под его личным началом незаметно обошли классически построенных русских и проникли им в тыл. В результате успешной и молниеносной атаки косиньеры захватили все русские орудия и вынудили русские войска к бегству. Силы Костюшко были слишком малы, чтобы преследовать отряд Тормасова. Потери обеих сторон принято оценивать примерно по 500 чел.
После этой громкой (в русской историографии – незначительной) победы – напомним, что полякам достались все пушки русских – популярность Тадеуша Костюшко возрасла невероятно: под его победоносные знамена толпами стала стекаться воодушевленная, патриотически настроенная польская молодежь. Весть об этой победе возбудила в разных частях Польского королевства и Великого княжества литовского вооруженные мятежи.
Самым грозным из них стала знаменитая Вильно-Варшавская «Варфоломеевская» ночь или «Варшавская заутреня»!
Тогда в 4 часа утра 5/6 апреля 1794 г.в Варшаве ударили в колокола!
Русский гарнизон в польской столице И.А. фон Игельстрома был неожиданно атакован. Многие солдаты находились в православных церквях на богослужении: шла Страстная неделя! Бывший в головокружительном романе с прекрасной паненкой графиней Залусской, Игельстром, несмотря на ее предупреждение, «прошляпил» начало мятежа. Этот ветеран русской армии и опытный администратор потерял связь с войсками и под одной из версий случившегося, Игельстрома спасла лишь расторопность его возлюбленной: переодетого, она вывезла своего неудачливого вояку-любовника из Варшавы на дачу княгини Чарторыжской в Лович под охрану вступивших в Польшу прусских войск. Дело в том, что Пруссия поспешила занять интересовавшую ее польскую территорию, чтобы иметь козырную карту при новом разделе Польши.
Историки до сих спорят – сколько тогда оказалось перебито в Варшаве русских солдат: из 8.000 человек было убито, ранено и пленено то ли 2.200 либо даже 4.000? (данные сильно разнятся; число погибших офицеров и вовсе кажется невероятным – 1.764 офицера разного ранга!). Лишь немногие во главе со старшим братом екатерининского фаворита генерал-майором, графом Николаем Александровичем Зубовым (1763—1805) и генерал-поручиком, графом Петром Федоровичем Апраксиным (1728—1811) [или, все же, с другим Апраксиным – полковником, графом Федором Матвеевичем (1765 – 1796)?] с тяжелыми потерями смогли пробиться из города. Российское посольство оказалось захвачено. Обращение с пленными было крайне жестким.
Зубов привез в Петербург донесения командующего русскими войсками в Польше и чрезвычайного посла Игельстрома о восстании (последнего вскоре уволили со службы) и своими жуткими рассказами усилил панические настроения при дворе.
Синхронно с Варшавой тоже самое случилось в Вильно (Вильнюсе) с 3-тысячным отрядом генерала-майора Николая Дмитриевича Арсеньева (1739/49 или 1754 – 1.11.ноября 1796) – одного из героев штурма Измаила. Восстании застало его на балу, где он и был арестован (после освобождения он служил дежурным генералом у Суворова), 50 офицеров попали в плен; русские солдаты из вильноского гарнизона в беспорядке, отдельными группами бежали из города, но спастись удалось далеко не всем.
А вот в Гродно аналога Вильно-варшавского побоища не случилось!
Командующий местным гарнизоном генерал-майор, грузинский князь Павел Дмитриевич Цицианов (1754—1806) проявил изобретательную решительность. Он пригрозил местным полякам в случае восстания немедленно подвергнуть город артиллерийской бомбардировке: угроза возымела действие! (Позднее, инициативный Цицианов стал генералом от инфантерии, главнокомандующим русскими войсками в Грузии и был предательски убит во время переговоров с бакинским ханом.)
…Между прочим, в вильнюсских событиях той ночи сумел отличиться будущий герой Отечественной войны 1812 года тогда еще только майор Николай Алексеевич Тучков 1-й (16.04.1761/65 – 30.10.1812, Ярославль). Он не потерял головы и вывез весь подчиненный ему артиллерийский парк и всех стекшихся под его начало рядовых солдат. Под его началом русские умело применили все свои 12 пушек и картечными залпами в упор отбросили атаковавших их поляков. Лишь под напором численно превосходящего неприятеля Тучков и его солдаты отошли к Гродно. Очень скоро Тучков снова отличится в боях с бунташными поляками: это случится в бою под Мацеёвицами, где будет взят в плен польский национальный лидер Тадеуш Костюшко, а командир батальона Муромского пехотного полка Николай Алексеевич Тучков удостоится орд. Св. Георгия IV-го кл…
На сторонников России был обрушен революционный террор. Возбужденные толпы требовали казни попавших в плен «москалей». Лидеры восставших жаждали возвращения территорий, утраченных в результате первого и второго разделов.
После варшавско-вильнюсской удачи бунтари отстранили короля Станислава-Августа от власти, а Костюшко на волне патриотического подъема провозгласил себя генералиссимусом. 7 мая он выпустил манифест, в котором призывал всех объединиться для борьбы с общим врагом. Более того, Костюшко объявил «посполитное рушение»: все мужское население Польши и Литвы в возрасте от 15 до 50 лет немедленно призывалось в ряды польской армии. Для вооружения народа были открыты все арсеналы, но огнестрельного оружия не хватало и для значительной части восставших пришлось изготовлять пики и косы, т.е. для так называемых «косиньеров».
Попытка Костюшко сформировать войско из добровольцев не оправдала себя. Не помогли и обещания холопам свободы и земли. Вместо предполагавшихся 400 тыс. бойцов за свободу Речи Посполитой к осени 1794 г. набралось не более 40 тыс. (Правда, по другим сведениям речь могла идти и о 70 тыс.!?).
После явного провала «посполитного рушения» было решено вернуться к рекрутскому набору. По всему получалось, что решающим в восстании, все же, был национальный (националистический?), а не социальный (как во Франции 1789 г.) фактор. В самой революционной Франции, кстати, были крайне заинтересованы в том, чтобы поляки отвлекли на себя силы европейских монархий, пока французы под лозунгом «Мир хижинам, война дворцам!» отражают австро-прусские попытки реставрации у них королевской власти. Польские офицеры (такие, как Зайончек, Мадалинский, Домбровский, Огиньский, Грабовский, Ясинский, Хлевинский, Мокроновский и др.), вели свои отряды в бой за свободу от немцев (пруссаков и австрийцев) и русских, но не за конституционные права и не за республику. Между тем, три главных европейских «любителя» делить «на троих» между собой Польшу – «злокозненные триумвиры» (Австрия, Пруссия и Россия) – хоть и медленно, но верно стягивали силы для усмирения бунташных поляков.
Так австрийцы на галицкой границе с поляками собирали свой 20-тысячный корпус. А пруссаки (54 тыс.) под началом своего короля Фридриха-Вильгельма II (1744—1797) – племянника, к тому времени ставшего полулегендарным Фридриха II Великого, уже вступили в Польшу. Со стороны России 30-тысячные войска генерал-аншефа И. П. Салтыкова прикрывали недавно аннексированные у Речи Посполитой области. Стоявший около Радома отряд Ф. П. Денисова, уклоняясь от боя с наступавшим на него Костюшко, отступил для соединение с пруссаками. После чего «союзники» перешли в наступление и у Щекоцина нанёсли поражение Костюшко, которому пришлось ретироваться в сторону Варшавы. Тем временем, Краков сдался прусскому генералу Эльснеру, а его король Фридрих-Вильгельм II уже собирался осаждать Варшаву. Кроме того, русские войска генерал-поручика Вил (л) има (Вильгельма) Христофоровича Дерфельдена (Отто-Вильгельма фон Дерфельдена; 1735 – 9 сентября 1819, Херсонская губерния), наступавшие от р. Припять, разбили отряд польского князя генерала Юзефа (Иосифа) Зайончека (1752—1826/1829), заняли Люблин и достигли Пулав. Более того, генерал князь Н. В. Репнин, назначенный главнокомандующим российскими войсками в Литве, подошёл к Вильно. И наконец на границе с Турцией собиралась самая грозная «туча» – войска непобедимого «русского Марса» – большого специалиста по утихомириванию поляков Александра Васильевича Суворова.
И тем не менее, польские повстанцы, чей моральный дух был высок, сопротивлялись героически и, несмотря на, порой, слабое вооружение и не всегда достаточную организованность, быстро маневрируя, умело выбирая позиции и активно используя артиллерию, все же, сдерживали регулярные армии держав-поработительниц, в частности Пруссии, не позволив ей взять Варшаву и вскоре прусский король вовсе отошел от нее, медленно преследуемый самим Костюшко.
Российские генералы – саксонский наемник на русской службе Иван Иванович Герман фон Ферзен, (ок.1740/44 – 9.6.1801, Петербург) и лифляндец барон Богдан Федорович фон Кнорринг (11.11.1744/46, Эрвита – 17.12.1825, Дерпт), не справлялись с поставленной задачей – быстро «закруглить» польскую бузу. Польская проблема превращалась в… «язву», залечить которую не удавалось! Затянись «замятня» с поляками и, в случае нового конфликта с турками, России пришлось бы воевать на два фронта…
А это – во все времена было чревато…
И все же, дело поляков было обречено, когда окончательно выяснилось, что турки в третий раз за четверть века «в драку к русским не полезут» и командование русскими войсками наконец можно передать стремительному и неистовому Суворову – единственному среди екатерининских «боевых орлов», который умел при любых раскладах делать нужный результат на поле боя, причем, быстро!
А это, как известно, всеми правителями всех времен и народов ценилось и ценится превыше всего…
Глава 12. «Там бы я в сорок дней все кончил!»
Все очень просто:Екатерина – правительница крайне расчетливая и предельно осторожная (интуитивно безошибочно, как это водится, у все «осязающего» «своим сладким место» слабого пола, чувствующая опасность для «себя любимой») – поняла, что ситуация с поляками пошла не так, как бы ей хотелось!
Война поляков за национальную независимость обернулась для русских войной за национальную безопасность. Императрице пришлось отложить до лучших времен свои грандиозные планы по захвату Босфора и овладения Константинополем.
У давнего проводника русской воли среди поляков князя Н. В. Репнина, руководимого из Петербурга и. о. президента Военной коллегии графом Ник. Ив. Салтыковым, на этот раз дела не клеились («Погубили мы славу целого столь знаменитого царствования!» – писал он): нужны были новые фигуры и… кадры.
На авансцену – последний раз в своей военной биографии – вышел старый и из-за болезни уже инертный П. А. Румянцев. Ему была поручена оборона всего пограничного края от Минской губернии до Турции в случае враждебных вылазок с польской стороны и поддержка Н. В. Репнина в его наступлении на поляков. Петр Александрович, в отличие от Николая Васильевича знал кратчайший путь к усмирению поляков. Он, не покидая своего имения на Украине, вызвал в Польшу главного специалиста по быстрому наведению порядка в ней Александра Васильевича Суворова.
Поляки прекрасно помнили, как он расправился с бывалым воякой Дюмурье, сорвиголовами братьями Пулавскими и вальяжным Огиньским. Два лучших русских полководца XVIII столетия «русский Марс» и «российский Нестор» встретились (7?) августа 1794 г. в румянцевском имении Ташань, в 110 верстах от Киева.
Доподлинно нам неизвестно, как прошел их разговор – «Я провел несколько весьма приятных часов у Фельдмаршала» – писал потом де Рибасу Александр Васильевич. Рассказывали только, что крайне скупой на похвалу чужих воинских талантов Суворов хвалил маневры Костюшко («В мятежнике довольно искусства!») и, очевидно, поделился мыслями со своим бывшим патроном как погасить восстание. Ему было поручено раз и навсегда разобраться с поляками. Будучи уже больным, лучший российский полководец середины XVIII века предпочел не вмешиваться в дела самого стремительного полководца России той поры, да, пожалуй, и всех времен (Александр Македонский? Цезарь!? Тамерлан!!!?) в целом. Тем более, что «русский Марс» отменно ориентировался на театре предстоящих военных действий, знал он и сильные и слабые стороны бунташных поляков.
На всем этом он и основывал свой план военных операций: стремительность вкупе с внезапностью!
…Между прочим, еще издали следя за событиями в Польше (Суворов любил загодя просчитывать все нюансы своих возможны действий на том или ином театре военных действий!), нерешительностью пруссаков и медлительностью возглавившего русские войска князя Репнина, Александр Васильевич сердито замечал: «Там бы я в сорок дней все кончил!» Как показало время, он знал, что говорил: погрешность в прогнозе-вердикте окажется мизерной! Польская кампания Суворова оказалась предельно быстротечной и… столь же жестокой! Впрочем, «а la guerre comme a la guerre»…
Знаменитая, но крайне непопулярная в России советского периода (по сугубо идеологическим причинам о ней стремились не писать!), Польская кампания Суворова 1794 г. началась 14 августа из г. Немирова.
Александр Васильевич, как известно, медлить не любил и в ставшем к тому времени своем знаменитом стиле – «быстрота и натиск» – понесся усмирять бунтарей. «Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью!» – наставлял он своих офицеров. Еще до выдвижения, Александр Васильевич, прекрасно понимая, что там его ждет партизанская война, отдал своим войскам суровый приказ: «Во всех селениях вообще, где неприятель обороняться будет, естественно должно его кончить в домах и строениях…»
В общем, «jedem das seine»…
