Бабушка

Детям очень нравилась эта история. С тех пор как они впервые услышали ее от старого пастуха, они стали совсем по-другому смотреть и на замок, и на долину.

– Бабушка, а эта маленькая церковь – она где стоит? – спросил Вилим.

– Деревня называется Боушин. Если будем все здоровы, то как-нибудь сходим туда на богомолье, – ответила бабушка.

– А что такого в этом Боушине случилось? – Аделка была очень любопытна, и слушать бабушкины рассказы ей никогда не надоедало.

– Чудо там случилось. Неужто забыли, как Ворша об этом говорила?

– Забыли, забыли! Расскажите, пожалуйста! – принялись упрашивать ее дети.

– Тогда сядьте на скамью и сидите смирно, да не высовывайтесь из окон, не то упадете и переломаете себе шеи!

За этим холмом и этими лесами лежат деревушки Турынь, Литоборж, Слатина, Мечон и Боушин; в давние времена все они принадлежали одному рыцарю, которого звали Турыньский, а жил он в Турыни, в своем замке. У него были жена и дочка – красивая девочка, но, к горю родителей, глухая и немая.

И вот однажды шла она по замку и вдруг надумала взглянуть на ягнят в Боушине – выросли они или нет с тех пор, как она последний раз их видела… А надо вам сказать, что тогда там еще не было ни церкви, ни даже самой деревни, а стоял только домик, где жили слуги Турыньского рыцаря, что пасли его стада. Вокруг же простирались густые леса, полные диких зверей.

Девочка много раз бывала в том домике, но всегда с отцом; бедняжка думала, что дотуда рукой подать. И вот она все шла да шла куда глаза глядят, и ей мнилось, что идет она правильно, – ведь она была еще совсем неразумная, прямо как вы. Но белый домик все не показывался, и скоро ей стало жутко; малышка подумала, что отец и мать рассердятся на нее за то, что она без спросу ушла из замка, и повернула обратно. Но когда человек обуян страхом, он легко может растеряться; в особенности такая маленькая девочка. Бедняжка сбилась с пути и не знала уже, в какой стороне замок, а в какой – домик пастухов. Она забралась в самую лесную глушь, где не то что тропинки – свету белого было не видать. И поняла наконец, что заблудилась.

Только представьте, каково ей пришлось! Может, вы бы меньше перепугались, потому что, в отличие от нее, и говорить, и слышать можете. Она металась туда-сюда и совсем заплутала. Вскоре девочка пить-есть захотела и ноги у нее заболели, но все это было не так страшно, как приближавшаяся ночь, дикие звери и боязнь родительского гнева. Перепуганная, вся в слезах, она очутилась наконец возле лесного источника; упав на колени, она утолила жажду, посмотрела кругом и заметила две тропинки. Но малышка не знала, какую выбрать, а блуждание по чаще научило ее, что не каждая дорожка ведет к дому. И тут она вспомнила, что ее мать, когда чего-то опасается, всегда идет в светлицу и там молится; и девочка опять опустилась на колени и принялась просить Бога вывести ее из леса.

Внезапно у нее загудело в ушах, однако она не понимала, что это такое – слышать, и потому перепугалась пуще прежнего: зарыдала и задрожала; она уже хотела бежать прочь, но тут увидела, что из леса трусит к ней по тропинке белая овечка, а за ней другая… и третья… и четвертая, пятая, шестая… и вот уже у источника собралось целое стадо. У всех овец висели на шее колокольчики, и девочка слышала, как они звенели! Да это же отцовские овцы! А вот и белая пастушья собака, а за ней – овчар Барта! Девочка крикнула: «Барта!» – и кинулась к нему. Барта очень обрадовался, что барышня и говорит, и слышит; он подхватил ее на руки и поспешил к своему домику, который оказался совсем рядом. Там была пани Турыньская, убитая горем: ведь родители не знали, куда подевалась их дочурка и что с нею сталось. Они послали в лес своих людей, да и сам рыцарь Турыньский тоже разыскивал девочку, пока его жена томилась в ожидании в белом домике.

Вообразите радость матери при виде Барты, который нес на руках малышку, причем не только живую и невредимую, но еще и исцелившуюся! Когда вернулся отец и дочка все рассказала, родители решили возвести у источника церковь – как благодарность Господу. Так они и сделали. Та церковка, что отсюда видна, – это она и есть, а родник возле нее – тот самый, у которого девочка молилась и из которого пила. В этих местах бедняжка и блуждала. Но девочка, конечно, уже давным-давно умерла, как и господа Турыньские, и их пастух Барта; ну а сам Турыньский замок лежит нынче в развалинах.

– А овцы и пастушья собака? – уточнил Вилим.

– Ну, собака сдохла, те овцы тоже, но потом подросли новые, и у них опять народились ягнята. Так уж, детки, заведено на свете – одно уходит, другое приходит.

Дети обернулись в сторону долины, представляя себе в мыслях конного рыцаря и блуждающую по лесу девочку… И вдруг – ба! – из-за деревьев появилась всадница на прекрасной лошади и поскакала по долине; следом за ней поспешал грум. На всаднице была темная амазонка; длинная коричневая юбка прикрывала стремена, а на кудрях цвета воронова крыла красовалась черная шляпка, обвитая зеленой вуалью.

– Бабушка, бабушка, смотрите, рыцарша! – закричали дети.

– Да ну, откуда тут взяться рыцарше? – ответила бабушка, тоже глянув в окошко. – Это же пани княгиня!

Ребятам стало досадно, что они ошиблись, но спустя мгновение они уже кричали хором:

– Пани княгиня едет сюда, прямо к нам!

– Не может быть, лошади на такую кручу не забраться, – отмахнулась бабушка.

– Да это же Орланд, а он карабкается, как кошка! Сами посмотрите! – объяснил Ян.

– Не хочу я смотреть! Ну что за причуды у господ бывают, просто диву даюсь! – говорила бабушка, удерживая прыгавших у окон детей.

Совсем скоро княгиня была уже наверху. Легко соскочив с седла, она перекинула шлейф амазонки через руку и вошла в беседку.

Бабушка вежливо поднялась ей навстречу.

– Это семейство Прошековых? – спросила княгиня, оглядев детишек.

– Да, милостивая пани, так и есть, – ответила бабушка.

– А ты, верно, их бабушка?

– Да, милостивая пани, я мать их матери.

– Тебе есть чему радоваться, у всех твоих внуков здоровый вид. Ну что, дети, слушаетесь вы свою бабушку? – обратилась княгиня к детям, которые глаз с нее не спускали.

Они потупились и прошептали:

– Слушаемся.

– Всякое случается, но тут уж ничего не поделаешь, мы и сами не лучше были, – ответила старушка.

Княгиня улыбнулась; заметив стоявшую на скамье корзиночку с земляникой, она поинтересовалась, где дети ее собирали. Бабушка тотчас сказала Барунке:

– Ну-ка, девонька, угости пани княгиню. Ягоды свежие, дети их по дороге сюда насобирали. Может, они и вашей милости по вкусу придутся. В молодости я и сама землянику любила, но с тех пор, как умер мой малыш, ни одной ягодки больше не съела.

– Отчего же? – спросила княгиня, беря у Барунки корзиночку с земляникой.

– Так уж у нас заведено, милостивая пани: если ребеночек умирает, то мать его до самого Иванова дня не смеет ягоды есть – ни черешню, ни землянику. Говорят, Дева Мария ходит по небу и оделяет этими ягодами умерших деточек. Если же какая из матерей не удержится и хотя бы одну ягодку возьмет, то ее ребеночку Богородица скажет: «А тебе, малютка, ягодок не достанется, потому что твоя мать их съела». Вот матери и отказываются от фруктов. Ну а та, что до Иванова дня без них вытерпела, и дальше терпеть может.

Княгиня как раз подносила ко рту ягоду – спелую, такую же яркую, как ее губы, – но после бабушкиных заключительных слов вернула ее в корзиночку, сказав при этом:

– Нет, я не буду их есть, иначе вам, детки, нечем будет в пути лакомиться!

– Ешьте, милостивая пани, ешьте, и корзинку можете домой взять, мы еще насобираем! – воскликнула Барунка, отказываясь принимать протянутые ей княгиней ягоды.

– Что ж, дети, спасибо вам за подарок! – И княгиня улыбнулась простодушной девочке. – А свою корзиночку вы получите завтра, когда придете ко мне в замок и приведете с собой вашу бабушку! Договорились?

– Да! Да! Мы придем!

Дети, осмелев, ответили княгине так, как отвечали всегда пани маме, когда та приглашала их на мельницу.

Бабушка хотела было что-то возразить, но разговор уже закончился: княгиня, легонько поклонившись старушке и опять улыбнувшись детям, вышла из беседки. Отдав корзиночку с земляникой своему груму, она вскочила на лошадь и исчезла среди деревьев, подобно чудесному видению.

– Ох, бабушка, до чего же я в замок хочу! Батюшка говорил, что там очень красивые картины! – сказала Барунка.

– А еще там есть попугай, и он умеет говорить. То-то вы, бабушка, удивитесь! – захлопал в ладоши Ян.

Маленькая Аделка оглядела себя и сказала:

– Только мне другое платье надо, правда, бабушка?

– О господи, а я ведь даже и не заметила, что ты вся извозилась! Где же тебя так угораздило, красавица моя? – всплеснула руками старушка при виде перепачканной внучки.

– Я не виновата, это Ян меня толкнул, и я упала прямо в землянику, – оправдывалась малышка.

– Вы двое вечно ссоритесь! Что о вас княгиня подумает? Назовет бесенятами и будет права. Ну а теперь мы пойдем к леснику. Только если вы, ребятки, станете безобразничать, я вас больше никуда не возьму! – пригрозила внукам бабушка.

– Нет, бабушка, мы будем хорошими! – обещали мальчики.

– Что ж, поглядим! – И бабушка зашагала с внуками к дому лесника.

Вскоре между деревьями показался белый домик. Перед его фасадом зеленел огороженный забором лужок, осененный несколькими липами и каштанами; под ними стояли врытые в землю лавки и столики. По траве расхаживали павлины (о которых бабушка всегда говорила, что у них ангельское оперение, дьявольский крик и воровской шаг) и пестрые цесарки с красными глазами; неподалеку, быстро шевеля ушами и пугливо вздрагивая, сидели белые кролики. Прелестная серна в красном ошейнике лежала на крыльце, рядом с которым бродили собаки. Стоило появиться детям, как собаки радостно залаяли и принялись описывать вокруг них круги и прыгать, едва не сбивая гостей с ног. Серна тоже, услышав голос Аделки, подошла и скосила на нее свой синий глаз, как бы говоря: «Ах, это ты, девочка, что приносит мне разные лакомства? Ну здравствуй!» Аделка сразу поняла, что от нее требуется, и быстро достала из кармана и подала серне кусочек булки; та взяла его и долго еще потом не отходила от девочки.

– Чего это вы разгавкались, а?! – раздался громкий голос, и из дома вышел лесник в зеленой куртке и в маленькой круглой шапочке. – Так у нас тут, оказывается, дорогие гости! Добро пожаловать! – воскликнул он, увидев бабушку. – Проходите, проходите. Гектор, Диана, Амина, молчать! Слова сказать не даете! – сделал он внушение собакам.

Бабушка вошла в дом, над порогом которого красовались огромные оленьи рога. В прихожей на стенах висело несколько ружей – к счастью, довольно высоко, так что дети дотянуться до них не могли. Бабушка очень боялась ружей, даже незаряженных, а когда пан лесник смеялся над ней, говорила:

– Кто знает, что может случиться, нечистый никогда не дремлет.

– Это верно, – отвечал лесник, – коли Бог захочет, и мотыга выстрелит.

Бабушка прощала леснику насмешки, но не терпела, когда он произносил имя Господа всуе или чертыхался, – тогда она сразу зажимала себе уши со словами: «Ну что за грубые речи вы ведете! После такого надо святой водой себя окроплять!»

Пан лесник бабушку очень любил и старался при ней черта не поминать, хотя и жаловался, что он сам к нему на язык прыгает.

– А где же хозяйка ваша? – спросила бабушка, зайдя в комнату и никого там не увидев.

– Садитесь, пожалуйста, я ее сейчас позову, она у меня, точно квочка, вечно с цыплятами возится, – ответил лесник и пошел искать жену.

Мальчики замерли у шкафа, за стеклянными дверцами которого поблескивали ружья и охотничьи ножи, а девочки принялись играть с серной, вбежавшей вслед за ними в дом; бабушка же, быстро оглядев всю эту чисто прибранную светлицу, проговорила:

– Да уж, в какой день ни придешь, в будни ли, в праздник, а здесь всегда все сияет.

Потом она заметила готовую пряжу, уже размеченную для тканья, и стала ее рассматривать.

Тут распахнулась дверь и вошла молодая женщина в опрятном домашнем платье и белом чепчике; на руках у нее сидела маленькая русоволосая девочка. Хозяйка сердечно поздоровалась с гостями, и по ее открытому приветливому лицу было видно, что она им рада.

– Я ходила полотно вымачивать, – объяснила молодая женщина свое отсутствие. – Думаю, порадует оно меня в этом году – будет белее лебедя.

– Сразу видно прилежную хозяюшку, – сказала бабушка. – Одно полотнище белится, а на другое уже пряжа для ткача припасена. Гладкое оно выйдет, что твой пергамент. Только бы ткач постарался да вас вокруг пальца не обвел. Довольны вы им?

– Сами знаете, дорогая бабушка, ткачи – они все обманщики, – ответила лесничиха.

– Ну, вас, женщин, никакому ткачу не провести, – рассмеялся хозяин дома. – У вас же все до последней нитки учтено! Сядьте, прошу вас, не стойте! – обратился он к бабушке, которая никак не могла оторваться от пряжи.

– Успею еще насидеться, – отозвалась старушка, беря за ручку маленькую Анинку, осторожности ради поставленную матерью возле лавки: девочка только училась ходить.

Следом за хозяйкой в комнате объявились двое загорелых мальчиков: один светленький, в мать, другой темноволосый – в отца. Они весело бежали за матерью до самой двери, но, когда хозяйка заговорила с бабушкой, застеснялись и растерянно спрятались за материнской юбкой, не зная, что и как сказать другим детям.

– Ну что же вы, сорванцы, – обратился к ним отец, – разве хорошо укрываться за маминой спиной, когда у нас гости? Давайте-ка поздоровайтесь с бабушкой!

Братья послушно подошли к бабушке и протянули ей руки, в которые она положила по яблоку.

– Вот вам, – сказала она, – берите, играйте и больше так не конфузьтесь; не пристало мальчикам держаться за материнскую юбку.

Мальчишки потупились и глядели теперь только на яблоки.

– А сейчас марш отсюда, – велел им отец, – и покажите гостям филина да бросьте ему сойку, что я сегодня подстрелил; и пускай ребята посмотрят на щенков и фазанят. Только не распугайте мне птиц, не то я вас!..

Но дети уже его не слушали: после слов «марш отсюда» они мгновенно выскочили наружу.

– До чего же шустрые! – усмехнулся лесник, и видно было, что ему это по душе.

– Дети есть дети, молодая кровь, – сказала бабушка.

– Уж больно они озорничают, – вздохнула хозяйка. – Верите ли, бабушка, целый день у меня сердце не на месте: то они охотничьи ловушки проверяют, то по деревьям карабкаются, то кувыркаются и штаны рвут – никакого сладу с ними нет. Зато девочка у меня, слава Богу, спокойная.

– Что ж вы хотите, кумушка, дочка по матери узнается, а сын по отцу, – промолвила бабушка.

Молодая женщина с улыбкой передала дочку мужу, чтобы тот с ней немного понянчился.

– Пойду на стол нам что-нибудь соберу, – пояснила она.

– Хорошая у меня жена, грех жаловаться, – сказал лесник, когда она вышла из комнаты. – Вот только о сыновьях больно печется; ну что это за мальчишки, если они тихони?

– Все хорошо в меру, куманек. Дай им волю, так они, пожалуй, на головах ходить станут, – возразила бабушка, которая, впрочем, не всегда поступала сообразно своим словам.

Вскоре вернулась хозяйка, неся щедрое угощение. На дубовом столе, застеленном белой скатертью, появились расписные фаянсовые тарелки, ножи с роговыми черенками, земляника, яичный пудинг, сливки, хлеб, мед, сливочное масло и пиво.

Лесничиха забрала у бабушки веретено со словами:

– Оставьте работу, бабушка, и садитесь к столу. Отрежьте себе хлеба да маслом его намажьте, я его только нынче утром взбивала. И пиво совсем свежее. Может, пудинг не особо удался, я его на глазок готовила, но вдруг понравится? Ягоды, я знаю, вы не едите, но дети их любят, особенно со сливками, – потчевала хозяйка гостей, ловко нарезая хлеб, намазывая его маслом и поливая медом.

И вдруг бабушка, вспомнив о чем-то, хлопнула себя по лбу:

– Память у меня совсем дырявая стала! Чуть не забыла рассказать, что мы в беседке с пани княгиней разговаривали!

– Ничего удивительного, дети своим криком любого заморочат! – успокоила ее лесничиха.

А лесник тут же спросил, о чем был разговор.

– Погодите, бабушка, не рассказывайте пока ничего, я только детей успокою, пускай посидят смирно, – попросила хозяйка.

Дети облазили уже всю усадьбу – должны же были хозяйские сыновья Франек и Бертик показать ее своим гостям. А сейчас ребята стояли перед домом, и собачка Амина демонстрировала им свое умение прыгать через палку и приносить в зубах нарочно заброшенные далеко в траву вещицы. Когда появившаяся на пороге мать позвала всех полдничать, ребята не заставили себя упрашивать и кинулись к столикам во дворе.

– Садитесь-ка сюда под деревья и постарайтесь не очень пачкаться! – говорила лесничиха, раскладывая еду. Дети расселись; собаки, не сводившие с них глаз, пристроились рядом.

Когда хозяйка вернулась в комнату, она попросила бабушку рассказать о княгине, и бабушка слово в слово передала разговор, что произошел в беседке.

– Я всегда твержу, что у нее доброе сердце, – сказала лесничиха. – Она часто у нас бывает и непременно осведомляется о детях и целует малютку Анушку в лобик. Не может быть плохим тот, кто любит детей. А вот прислуга вечно на нее наговаривает.

– Угодишь бесу – наградит адом, – отозвалась бабушка.

– Так оно и есть, – кивнул лесник. – Это правильная поговорка. По-моему, лучшей госпожи и пожелать нельзя. А эти сплетники, что вокруг нее вертятся, только лгут ей да надоедают. Они же ни на что не годны, не живут, а небо коптят. Оглянешься этак вот кругом, дорогая бабушка, да и подумаешь: чтоб их всех черт… гм-гм! – громом разразило! Злости не хватает, когда понимаешь, что какой-то бездельник, который ничего не умеет, кроме как куклой на запятках кареты торчать или в покоях господских прохлаждаться, получает столько же денег, сколько я; да и ценят его больше, чем меня, а ведь я должен и в дождь, и в слякоть, и в снег бродить по лесам, днем и ночью браниться с браконьерами и вдобавок за все быть в ответе и обо всем заботиться. Я, конечно, не жалуюсь и вообще всем доволен, но когда приходит сюда этакий задавака да нос передо мной задирает, я готов его!.. Ну да ладно, чего зазря злиться.

И пан лесник схватил стакан и сердито его опустошил.

– А княгиня знает о том, что здесь творится? Почему никто из обиженных не пожалуется ей на несправедливость? – спросила бабушка.

– Да кто ж на себя такую смелость возьмет? Я вот сколько раз с ней толковал и всегда думал: молчи, Франек, тебе же хуже будет. Да и с чего бы ей мне верить – она спросит тех, кто повыше да к ней поближе, и тогда пиши пропало. Эти, что в замке, все заодно, рука руку моет. А ведь я всего несколько дней назад с ее милостью разговаривал. Она гуляла по лесу с иностранным князем, что у нее нынче гостит. Они увидали где-то Викторку и расспрашивали меня про нее; княгиня ее испугалась.

– И что же вы ей сказали? – полюбопытствовала бабушка.

– А что я мог сказать? Что она не в своем уме, но никому не вредит.

– А княгиня что на это?

– Села на траву, князь сел у ее ног, и мне велели присесть рядом и рассказать подробнее о безумной Викторке и о том, что с ней приключилось.

– А ты и рад был рассказать, да? – улыбнулась лесничиха.

– Конечно рад, женушка; ты же знаешь, я всегда готов угодить прекрасной даме. А наша княгиня, хотя уже и не молода, все-таки очень собой хороша. Короче говоря, пришлось мне об этой умалишенной рассказывать.

– Ну и хитрец вы, куманек; я уж почти два года здесь, а вы все только обещаете мне этот рассказ. Так я и не знаю в точности, что с Викторкой приключилось, разве что обрывки какие-то слышала. Я, конечно, не прекрасная дама, приказывать вам не могу, и потому, видно, никогда не узнать мне этой истории.

– Ох, бабушка, да вы мне милее самой распрекрасной раскрасавицы, и если вам угодно послушать, то я расскажу вам все хоть бы и прямо сейчас.

– Да уж, умеет куманек мягко стелить, ничего не скажешь, – улыбнулась бабушка. – Что ж, если хозяюшка возражать не станет, то я ловлю вас на слове. Старый что малый, а дети, сами знаете, сказки любят.

– Ну я, правда, еще не старая, но послушаю с удовольствием. Так что, муженек, рассказывай, это у тебя хорошо получается, – ответила лесничиха.

– Мамочка, дай нам, пожалуйста, еще хлеба, у нас уже ни кусочка не осталось, – попросил возникший в дверях Бертик.

– Не может такого быть! Да куда же ребята его девают? – удивилась бабушка.

– Половину съели сами, половину отдали собакам, серне и белкам; у нас по-другому не бывает. Ох и мученье мне с ними! – вздохнула хозяйка, отрезая ломти хлеба.

Пока она во дворе опять оделяла едой детей и поручала им нянчить малышку, лесник набивал свою трубку.

– Вот и у моего покойника, царство ему небесное, такая привычка была: прежде чем что-то рассказать, обязательно трубку приготовить, – сказала бабушка, и радостное воспоминание зажгло огонек в ее глазах.

– Да уж, мужчины все точно сговорились, у каждого есть эта дурная привычка, – отозвалась как раз вернувшаяся в дом лесничиха.

– А разве она тебе не по нраву? Ты же мне сама из города табак приносишь, – удивленно глянул на нее муж, закуривая трубку.

– Что мне остается-то? Если хочешь человеку угодить, приходится уступать. Начинай уже рассказывать, – распорядилась хозяйка, усаживаясь с веретеном рядом с бабушкой.

– Я готов, так что слушайте! – И лесник пустил в потолок колечко дыма, положил нога на ногу, устроился поудобнее на стуле и повел рассказ о Викторке.

VI

Викторка – крестьянская дочь из Жернова. Родители ее давно умерли, но брат и сестра до сих пор живы. Пятнадцать лет назад Викторка была девица на загляденье; во всей округе не находилось ей равных. Проворная, как серна, работящая, как пчелка, – лучшей жены и представить нельзя. Вдобавок и приданое за ней сулили отменное – такая в девках точно не засидится. Коротко говоря, молва о Викторке шла повсюду и от сватов отбою не было. Батюшке с матушкой многие парни нравились, попадались среди них и зажиточные хозяева, так что у дочки дом был бы, что называется, полная чаша, но она ни о чем таком и слышать не хотела: только тот ей мог приглянуться, кто ловко танцевал, да еще и под музыку.

И вот наконец отцу надоело, что Викторка всем женихам с порога отказывает, и он насел на нее и потребовал, чтобы она кого-нибудь выбрала, а иначе, мол, он сам за нее решит и насильно замуж отдаст. Тут девушка расплакалась и принялась просить, чтобы не гнали ее из родного дома, говоря, что время еще есть, что ей всего двадцать лет, что она еще и пожить-то толком не успела, а так неизвестно, кому она достанется и что ее после свадьбы ждет. Батюшка души в дочери не чаял и, услышав ее причитания и взглянув на хорошенькое личико, пожалел, сказав про себя: «Время и впрямь пока терпит, найдется еще для тебя достойный жених». Люди, правда, иное толковали; они считали Викторку гордячкой, которая ждет сватов в пышной карете, и вспоминали разные премудрости вроде «Высоко летаешь, да низко садишься», «Долго выбираешь – просчитаешься» и всякие такие прочие.

В то время стоял в деревне егерский полк, и один егерь начал Викторку донимать, ходить за ней неотступно. Она в церковь, он следом, да еще и стоит всю службу рядом – не на алтарь, а на нее глядит. Она на покос, он туда же; словом, куда она, туда и он. Люди говорили, будто он не в своем уме, а Викторка, услышав, как подруги о нем судачат, сказала:

– И чего этот солдат за мной ходит? Еще и молчком, точно упырь какой. Когда он рядом, меня дрожь пробирает, а от его взгляда голова кружится.

Ох уж этот взгляд! Все считали его глаза недобрыми, мало того – говорили даже, будто в темноте они светятся; черные же сросшиеся брови, напоминавшие крылья ворона, были явным признаком человека с дурными помыслами. Некоторые, однако, его жалели, говоря:

– Он не виноват, что таким уродился. А сглазить он может далеко не каждого, и потому не нужно его бояться.

Но женщина, на чьего ребенка взглянул черный егерь, спешила сразу вытереть детское личико белым платком, и все деревенские в любой младенческой хвори винили только этого солдата.