Бабушка

Впрочем, в конце концов сельчане привыкли к сумрачному чужаку, и иные девушки начали даже поговаривать, что не такой уж он и противный, хотя и очень неприветливый. Но большинство все же сходилось во мнении, что вид у него слишком чудной.

– Бог знает, кто он и откуда родом; может, он и не человек вовсе; так и тянет перекреститься и сказать: «С нами Господь, а ты, нечистый, сгинь-пропади!» Ведь он не танцует, не говорит, не поет. Нет уж, лучше держаться от него подальше.

И на егеря перестали обращать внимание. Ну да людям-то легко было от него отвернуться, ведь он не бродил за ними по пятам. А вот жизнь Викторки превратилась в ад.

Она уже и дом без крайней надобности не покидала – лишь бы не видеть этого назойливого преследователя. Ее и музыка больше не радовала – ведь, пока она танцевала, из какого-нибудь угла на нее непременно таращилась пара черных глаз. И на посиделки она с подружками больше не ходила, потому что знала: если не прямо в комнате, то, значит, снаружи под окном неотступно стоит черный егерь, и от этого у нее путалась пряжа и срывался голос. Подружки замечали, что она изменилась, но никто и подумать не мог, что виной всему солдат; его считали дурачком, который тенью бродит за Викторкой, а она ему это позволяет, потому что ей попросту все равно.

Но однажды Викторка сказала подружкам:

– Ох, девчата, вот бы какой жених для меня объявился! Бедный или богатый, красивый или уродливый – не важно, я бы тотчас за него пошла, лишь бы он не из нашей деревни был!

– Да что ты такое говоришь?! Неужто тебе дома так опротивело? Неужто тебе здесь больше не нравится? – удивились девушки.

– Вовсе нет, и в мыслях такого не было. Но не в силах я больше терпеть рядом с собой этого черного егеря. Вы и представить не можете, как этот надоеда мучит и терзает меня. Мне повсюду его глаза мерещатся, так что и не до сна мне, и не до молитв! – со слезами жаловалась подругам Викторка.

– Ах господи, так почему же ты его не отвадишь? Не скажешь, чтобы не ходил за тобой и не досаждал? – всполошились подружки.

– Да разве я не говорила? Нет, не прямо ему… Со своей тенью не поговоришь… Но я передала просьбу через его товарища.

– И что? Не послушался? – спросили девушки.

– Мало того что не послушался, так еще и сказал, что я не смею ему указывать, куда ходить, что он вправе сам выбирать дорогу. И по правде говоря, он же не говорил, что я ему нравлюсь, так разве могу я запретить ему идти за мной?

– Экий невежа! – возмутились подружки. – Много он о себе возомнил! Надо ему как-нибудь отомстить!

– Не надо даже пытаться, он нам не по зубам! – ответили наиболее осторожные из девушек.

– Вот еще! Да что он может нам сделать? Для этого у него должен быть предмет, который мы на теле носили, а никто из нас ему такую вещь не даст; и от него мы ничего не возьмем, – значит, и бояться нечего. И ты, Викторка, не бойся, мы всегда будем рядом и однажды отплатим этому нахалу! – кричали самые смелые подружки.

Но Викторка пугливо оглянулась и вздохнула:

– Помоги мне, Господи, избавиться от такой тяжкой ноши!

Рассказ Викторки не остался в тайне, так что о черном егере скоро проведали во всей округе.

И вот через несколько дней во дворе Викторкиного отца появился некий услужливый человек из соседней деревни. Мужчины беседовали о том о сем, о всяком о разном, пока наконец посетитель не признался, что явился сюда по просьбе своего соседа: тот намерен женить сына, а парню приглянулась Викторка, вот ему и поручили выведать, можно ли засылать к девушке сватов.

– Погодите минутку, пойду спрошу Викторку; она сама решит. Я-то Шиму и его сына Тонду[28] хорошо знаю, хозяйство у них справное, так что я не против, – сказал отец и пошел к Викторке, чтобы с ней посоветоваться.

И Викторка без малейших колебаний ответила:

– Пускай засылают.

Отец удивился такому скорому согласию и спросил, знает ли она Тонду, – а то, мол, обнадежит достойных людей понапрасну, но она подтвердила, что согласна, прибавив, что семейство Шимов ей хорошо знакомо, а Тонда – славный парень.

– Очень ты меня своим решением порадовала, – сказал отец. – Что ж, с Богом! Будем ожидать сватов.

Когда отец отправился сообщать приятное известие гостю, в горницу к Викторке зашла мать, чтобы благословить и пожелать счастья.

– А больше всего мне нравится, что жить вы станете своим домом, так что не придется тебе под свекровью или золовками ходить, – прибавила мать.

– Ах, матушка, да я бы за него вышла, будь там хоть две свекрови! – ответила ей Викторка.

– Что ж, значит, очень вы друг дружку любите, раз ты на такое была согласна.

– Нет, матушка, я бы и другому хорошему парню слово дала, – прошептала Викторка.

– Да что ж ты такое говоришь? Ведь сколько их за тебя сваталось, а ты всем отказывала!

– Тогда еще не бродил следом за мной тот черный егерь со злыми глазами!

– Да что ты все в одну кучу валишь? Егерь какой-то! Пускай себе ходит где хочет, тебе-то что за дело? Не гонит же он тебя из дому!

– Гонит, матушка, еще как гонит, – расплакалась Викторка. – Нет мне из-за него нигде покоя, извелась я, измучилась!

– Так что ж ты мне сразу не сказала? Я пошла бы с тобой к кузнечихе, она в таких делах разбирается. Ладно, что уж теперь; значит, завтра к ней зайдем, – утешила девушку мать.

Назавтра мать с дочерью отправились к старой кузнечихе, которая, по слухам, знала много такого, что другим было неведомо. Если у кого что пропадало, или корова доиться переставала, или сглазил кто, она всегда помогала, всегда подсказывала, как быть. И Викторка кузнечихе сразу все как на духу выложила, ничего не утаила.

– И ты с ним ни разу ни словечком не перемолвилась? – спросила старуха.

– Ни разу.

– И он тебе ни с кем из солдат ничего не передавал? Может, яблоко там или пряник?

– Нет, тетушка, ничего; да и прочие егеря от него подальше держатся, уж больно он спесивый и людей не жалует. О нем все так говорят.

– Упырь, как есть упырь, – уверенно заявила кузнечиха. – Но ты, Викторка, не бойся, я тебе помогу, ничего плохого пока не случилось. Завтра я принесу тебе кое-что, и ты будешь всегда иметь это при себе. А по утрам, как из горницы своей выходить станешь, не забудь прыснуть на себя святой водой и сказать: «Бог со мною, изыди, нечистая сила!» Когда идешь по полю, не оглядывайся, а если солдат этот с тобой заговорит, не отвечай, пускай даже его голос тебе ангельским покажется. Ведь он и голосом околдовать может; а еще можно сразу уши заткнуть. Помни это! Через несколько дней тебе лучше станет, а если нет, ты опять ко мне придешь и мы другое средство попробуем.

Викторка ушла от нее радостная; на сердце у нее сразу полегчало; она надеялась, что сможет жить так же беззаботно, как прежде. На другой день кузнечиха принесла маленький узелок в красной тряпице и сама повесила его девушке на шею, наказав, чтобы та никогда с ним не расставалась и никому его не показывала. Вечером, когда Викторка возвращалась с покоса, она заметила кого-то неподалеку под деревом и сразу почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо; но она собралась с силами и, ни разу не оглянувшись в ту сторону, стремглав помчалась домой. На третий день было воскресенье. Мать пекла пироги; отец пошел пригласить пана учителя и нескольких соседей. По всей деревне шептались: «У Микшей нынче сватание».

Днем пришли во двор трое празднично одетых мужчин; у двоих были приколоты к рукавам веточки розмарина. Хозяин встретил их на пороге, а стоявшие на крыльце слуги сказали хором:

– Дай вам Бог много счастья!

– Спасибо на добром слове! – ответил за всех троих сват.

Жених переступил порог последним; за его спиной слышались женские голоса:

– До чего ж хорош этот Тоник, голову держит гордо, что твой олень, и какой красивый розмарин у него на рукаве, где только он такой нашел?

На что мужские голоса ответили:

– Еще бы ему не гордиться да не держать высоко голову, ведь он уводит из деревни первую красавицу, лучшую плясунью, хорошую хозяйку и вдобавок получает за нее хорошее приданое! Вот он и рад!

Так думали в деревне многие – почему, мол, Викторка чужака выбрала, почему не того или этого местного пригожего парня, почему все было в такой спешке и что это вообще за капризы… Короче, велись всякие разговоры, без которых в подобных случаях не обходится.

К вечеру все было улажено. Пан учитель составил свадебный договор, свидетели и родители поставили на нем три крестика вместо своих имен, которые написал потом за них пан учитель, и Викторка обещала Тонде стать через три недели его женой. Назавтра пришли подружки с пожеланиями счастья, а когда Викторка появилась на площади, то все принялись ее поздравлять:

– Всяческого благополучия тебе, невеста!

Но потом молодежь заголосила:

– На кого же ты нас покидаешь, почему уходишь, Викторка? – И девушка прослезилась.

День ото дня Викторка делалась все веселее и за околицу выходила без того страха, что преследовал ее, когда она еще не была невестой и не носила на груди узелок, полученный от кузнечихи. Ей казалось, будто бояться больше нечего, и она благодарила за это Бога и кузнечиху, которая так ей помогла. Но радость ее оказалась недолгой.

Однажды под вечер сидела Викторка со своим женихом в саду. Они говорили о том, как будут вести свое хозяйство, и о свадьбе. И вдруг Викторка умолкла, устремив взгляд на кусты перед собой; руки у нее задрожали.

– Что с тобой? – спросил удивленный жених.

– Посмотри на кусты напротив, ты ничего там не видишь? – прошептала Викторка.

Жених глянул туда и ответил:

– Нет, я ничего не вижу. А ты что там заметила?

– Мне почудилось, будто оттуда смотрит на нас черный егерь! – еще тише прошептала невеста.

– Ладно, хватит, пора положить этому конец! – крикнул Тоник, вскочил и обшарил кусты… но никого там не нашел. – Ну я ему покажу, если он опять на тебя взглянуть посмеет! Надолго меня запомнит! – ярился Тонда.

– Не вздумай затевать с ним ссору, Антонин, очень тебя прошу, знаешь же – солдат есть солдат. Мой отец даже ездил в Красную Гору и говорил там с офицером, думал, может, заберут его от нас. Так офицер ответил, что не смог бы этого сделать, даже если б и захотел, но он вдобавок и не хочет, потому как не видит ничего дурного в том, что парень засматривается на девушку. А еще отец слышал от других солдат, что этот егерь из какого-то знатного семейства, что в армию он подался по собственной воле и что может уйти из нее когда захочет. Так что лучше тебе с ним не связываться, а то как бы хуже не было.

Так сказала жениху Викторка, и тот обещал черного егеря не трогать.

Но с того вечера девушкой опять овладело беспокойство, опять видела она рядом с собой эти страшные глаза, и опять бешено колотилось у нее сердце, хотя и сжимала она доверчиво заветный узелок. И Викторка вновь пошла к кузнечихе.

– Не знаю, может, это Бог меня за что-то наказывает, но не помогает мне оберег, что вы дали. А я ведь вас во всем слушалась! – жаловалась несчастная девушка.

– Ничего, девонька, ничего, я с ним справлюсь, хоть бы он даже сам Антихрист был. Но для этого мне от него две вещицы понадобятся. Пока я их не раздобуду, обходи его стороной и молись своему ангелу-хранителю. Поминай те души, что застряли в чистилище, о них-то никто не молится. Если какую из этих душ выкупишь, она станет просить за тебя Господа!

– То-то и оно, тетушка, что я даже мысли успокоить для молитвы не могу! – рыдала Викторка.

– Вишь ты, как дело-то запущено, почти превозмогла тебя злая сила. Ну ничего, даст Бог, победим мы этого беса!

Викторка, набравшись мужества, горячо и подолгу молилась, а как только отвлекалась мысленно от молитвы, сразу принималась думать о Деве Марии и Христовых муках, чтобы отогнать недобрые силы. Она остерегалась день, два… но на третий пошла все-таки в самую дальнюю часть отцова поля, чтобы набрать там клевера. Работнику она велела забрать ее с покоса совсем скоро, потому что косить клевер – дело легкое. Туда она бежала вприпрыжку, как козочка, так что люди радовались, видя ее, и любовались ею. А обратно ее привез работник – на груде клевера, бледную, с пораненной ногой, перевязанной белым батистовым платком. В дом девушку внесли на руках.

– Матерь Божья Святогорская! – переполошилась мать. – Да что же, доченька, с тобой приключилось?

– Я наступила на шип, он глубоко вонзился мне в ногу, и мне стало дурно. Отнесите меня в светлицу, я лечь хочу! – попросила Викторка.

Ее положили на кровать, и отец сразу отправился к кузнечихе. Та примчалась, да не одна, а, как это водится, с целой толпой разных кумушек. Одна советует мать-и-мачеху прикладывать, другая – марь многолистную, третья – заговор какой-то, четвертая – обкуривать рану, но кузнечиха никого не послушала и обложила ногу картофельным крахмалом. Потом она велела всем выйти – мол, хочет остаться с Викторкой наедине, чтобы помочь ей побыстрее оправиться.

– Ну, девонька, расскажи-ка теперь, что случилось? Очень уж ты перепугалась. И нога у тебя перевязана чьим-то платочком… Я уже его спрятала, а то, пожалуй, сплетни пойдут, – сказала кузнечиха, поудобнее устраивая раненую ногу.

– Куда вы его дели, тетушка? – спросила слабым голосом Викторка.

– Он у тебя под подушкой.

Девушка достала платочек, взглянула на кровавые пятна, на незнакомое имя, на нем вышитое, и из бледной сделалась пунцовой.

– Ох, девонька, не нравишься ты мне, что я о тебе думать должна?

– Думайте, что Господь меня оставил, что проклята я на веки вечные, что нельзя мне уже помочь.

«Неужто жар у нее? Бредит, что ли?» – подумала кузнечиха, пощупав лоб больной и взяв ее за руку. Но рука была ледяная, как и лоб; вот только глаза девушки горели лихорадочным огнем, когда смотрела она на платочек, что крепко сжимала в пальцах.

– Слушайте же, тетушка, – тихо заговорила Викторка, – но никому не передавайте мои слова. Целых два дня я его не видела, ну, вы знаете, о ком я… а сегодня, сегодня с самого утра в ушах у меня звенело: «Иди за клевером, иди за клевером!» Будто кто-то манил меня. Я знала, что это искушение, потому как он часто там бывает, сидит у края поля под деревом, но справиться с этим не смогла и взяла наконец косу, корзину и фартук для травы. По дороге я все думала, что я сама себе враг, однако шепот в ушах все подгонял меня: «Ступай на поле, чего тебе бояться, может, его там и не будет, да и Томеш тебя вот-вот заберет». И так я и дошла до поля. Посмотрела в сторону дерева – и никого не увидела. «Значит, я победила, раз его там нет», – подумалось мне. И я взялась за косу, чтобы приняться за работу. Но тут мне захотелось попытать счастья и найти четырехлистный клевер, потому что я решила: «Если отыщу его, то буду с Антонином счастлива». Ищу, ищу, все глаза проглядела, а четырехлистника нет как нет. Вздумалось мне вдруг взглянуть на пригорок под деревом – и кого же я там увидела? Солдата! Я быстро отвернулась и наступила на терновую ветку, что лежала на дороге. Я не вскрикнула, но от боли все у меня перед глазами поплыло, и я упала на землю. Я как в тумане видела, что кто-то подхватил меня и понес куда-то; потом я очнулась от сильной боли. У ручья стоял на коленях тот егерь, окунал в воду свой белый платок и смачивал мне пораненную ногу. А потом он мне ее перевязал. «Господи, – подумала я, – что же с тобой теперь станется? Как теперь скрыться от этих страшных глаз? Лучше всего будет вовсе не смотреть в них». Мне было ужасно больно, голова у меня кружилась, но я крепко зажмурилась и глаз не открывала. Он положил свою руку мне на лоб, взял мою руку; у меня мороз пробегал по коже, но я молчала. Затем он принялся брызгать мне в лицо холодной водой, приподнял мне голову; что мне оставалось? Пришлось открыть глаза. Ах, тетушка, он взглянул на меня – и глаза его сверкнули, как два солнышка, так что я опять поскорее зажмурилась. Но как это могло мне помочь, если он со мной заговорил?.. Ох, дорогая тетушка, вы были правы, он и голосом способен околдовать! Я, кажется, до сих пор слышу, как он называет меня своим счастьем, своим небесным блаженством. Он сказал, что любит меня!

– Грешные речи, речи искусителя, только бесу, а не человеку такое могло в голову прийти! Бедняжка, зачем же ты ему поверила? – причитала кузнечиха.

– Да как же не поверить, когда он говорил, что любит меня!

– Мало ли что он говорил, болтал, да и все! Заморочить тебя хочет.

– Я ему так и сказала, но он начал Богом и своей бессмертной душой клясться, что полюбил меня с первого взгляда и что не говорил со мной и не признавался в любви только потому, что не хотел связывать мою судьбу со своей. Его, мол, преследует злой рок, и потому он не может быть счастлив. Ох, он еще столько всякого говорил, всего и не упомнишь, и все такое жалостное. Но я ему поверила и сказала, что очень боялась его и что только из страха перед ним стала невестой; а еще сказала, что ношу на груди оберег, и он просил его показать, и я его ему отдала, – закончила Викторка.

– Великий Боже! – воскликнула кузнечиха. – Она отдала ему освященную ладанку, отдала вещь, которая согрета теплом ее тела! Теперь ты в его власти, теперь даже Господь не спасет тебя из его когтей, теперь ты околдована!

– А он сказал, что единственное чудо – это любовь и что верить можно только в нее!

– Да-да, конечно, – любовь! Сказала бы я ему, что такое любовь! Ну да теперь ничего не исправишь; что бы ты ни делала, этот упырь станет сосать твою кровь, пока не высосет всю; он погубит тебя, и твоя душа не обретет после смерти покоя. А ведь ты могла быть так счастлива!

Викторку эти слова очень испугали, но, помолчав, она сказала:

– Что ж, значит, суждено мне идти за ним даже в ад. Мне все равно. А сейчас укройте меня, я замерзла!

Кузнечиха набросила на нее все одеяла, какие нашла, но Викторка продолжала дрожать. И не промолвила больше ни словечка.

Кузнечиха очень любила девушку и, хотя и рассердилась на нее за то, что она выпустила из рук ладанку, все-таки переживала за ее судьбу, полагая теперь, впрочем, свою подопечную совсем пропащей. О том, что поведала ей Викторка, кузнечиха никому не проговорилась.

С того дня Викторка с кровати не поднималась. Молчала, разве что бормотала порой во сне что-то невразумительное, ничего не хотела, внимания ни на кого не обращала… Кузнечиха от нее не отходила и использовала все свое целебное искусство, чтобы помочь несчастной. Но все было напрасно, и родители становились день от дня печальнее, а жених так и совсем затосковал. Кузнечиха покачивала головой, думая про себя: «Нет, это все не само собой творится; как же такое возможно, чтобы ни один из оберегов, которые всем помогали, тут не помог? Это дело рук того егеря, уж я-то знаю!» Подобные мысли обуревали тетушку круглые сутки, а когда однажды ночью она выглянула из окна и заметила в саду под деревом неподвижного, закутанного с ног до головы мужчину, чьи глаза горели в темноте, как угли (так ей, во всяком случае, помстилось), то полностью уверилась в своей догадке.

Так что можете представить ее радость, когда в один прекрасный день Микеш сообщил домашним, что егерский полк получил приказ оставить деревню.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Отсюда ты узнаешь, что бедняки не так несчастны, как мы привыкли думать. В действительности, они ближе к раю, чем мы себе представляем; ближе, чем мы сами! К. Ф. Гуцков (Карл Фердинанд Гуцков (1811–1878) – немецкий писатель, драматург и общественный деятель. – Примеч. ред.)

2

 Белильня – место, где возле воды отбеливались под солнцем холсты. – Здесь и далее примеч. перев.

3

 Камлот – плотная шерстяная ткань, иногда с примесью шелка.

4

 Еник, Гонза, Гонзичек – уменьшительное имя от имени Ян.

5

 Пряслице (прясло) – деревянная подставка, куда при прядении привязывается кудель, то есть волокно льна, обработанное для приготовления пряжи.

6

 Кремень, кресало, трут – эти предметы служили для разжигания огня. Кресалом, чаще всего сделанным в виде стальной пластинки, высекали искры из кремня, очень твердого камня, и искры воспламеняли трут. Трутом могли служить не только ветхие тряпочки, но и, например, высушенный гриб-трутовик.

7

 Иосиф II (1741–1790) – король Германии, император Священной Римской империи. Мария Терезия (1717–1780) – мать Иосифа II, эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии и Богемии.

8

 В Вену.

9

 Против ветра, чтобы не распушился хвостик.

10

 Каламбур построен на слове «звол», означающее деревню.

11

 Корец – старая мера зерна и меда, равная примерно 93 литрам.

12

 Крамолна – деревушка всего из нескольких домов, не имеющая права на старосту.

13

 Щипец – верхняя часть стены, ограниченная двумя скатами крыши.

14

 Чечётка – небольшая птица семейства вьюрковых.

15

 Ворша – уменьшительное имя от имени Урсула (Воршила).

16

 Стоять на тяге – способ охоты на пернатую дичь, в основном на вальдшнепов.

17

 Снежка – самая высокая гора Крконош. Высота вершины 1603 м.

18

 Горный дух владеет прекрасным садом, полным самых редких и необычных растений. Но для простых смертных сад не существует, они видят на его месте камни и песок. Если человек и попадает в этот волшебный сад, то только по желанию хозяина, который может зло подшутить над своим гостем или, напротив, щедро его наградить.

19

 Ян Непомуцкий (ок. 1350–1393) – один из самых почитаемых чешских святых, священник, мученик, покровитель Праги и всей Чехии.

20

 Пандуры – иррегулярные пешие наемные войска в Австрийской империи, выполнявшие в основном функции пограничной стражи. Нередко их использовали и для борьбы с разбойниками.

21

 Помольщик – тот, кто привез зерно на мельницу, чтобы его там смололи.

22

 Святой Микулаш (святой Николай) дарит чешским детям подарки в ночь с 5 на 6 декабря.

23

 Речь идет о Наполеоновских войнах. Трое монархов – это российский император Александр I, австрийский император Франц II и прусский король Фридрих Вильгельм III.

24

 Йозефов – город-крепость на востоке Чехии, заложенный в конце XVIII века императором Иосифом II и названный в его честь. (Изначальное название – Плес, по близлежащей деревне.) С 1948 года – часть города Яромерж.

25

 Добрушка – небольшой город на востоке Чехии, у подножия Орлицких гор. Первое письменное упоминание относится к 1320 году.

26

 Рыхнов-над-Кнежноу – город в Восточной Чехии, неподалеку от Орлицких гор и города Градец-Кралове.

27

 Постав – пара мельничных жерновов, один из которых вращается, а второй неподвижен.

28

 Тонда, Тоник – уменьшительное имя от имени Антонин.