скачать книгу бесплатно
– «И немедленно выпил», – процитировала Марина.
Копченый тунец выгодно отличался от «американских шницелей».
– Духовная смерть – это как? – спросил Макс.
– Самой бы разобраться. Словами тут сложно… В художественной форме – в книге – другое дело. А так…
– Попробуй.
– Ладно. В общем, по моим наблюдениям, годам к 25-ти (ну да, мне недавно как раз и стукнуло), человек начинает, что называется, «осознавать себя». И лишь с этих пор может осознать существование Духа вообще. Это и есть начало процесса духовного умирания. Понимаешь, о чём я?
– Не уверен.
– Это как раз подтверждает мою теорию: возраст играет ключевую роль. Попробуй всё же понять умозрительно: есть нечто – назовем это «Дух» – что одно только и делает человека человеком, в истинном смысле слова. К 25-ти годам ты созреваешь, и тебя ставят перед выбором…
– Кто меня ставит перед выбором?
– Можно сказать «Бог», но лучше, не умножая сущности, назовем это так же – «Дух». В то же время это вроде программы – типа как с молочными зубами, которые, скажем, начинают выпадать с пяти лет и полностью заменяются к двенадцати. Только смена зубов заложена био-программой, а здесь своего рода «духо-программа». В соответствии с этой программой к 25-ти годам запускается процесс, и ты становишься перед выбором: либо сознательно решаешь быть человеком (что бы это ни значило), либо тебе не хватает осознанности, и ты, таким образом, отвергаешь Дух и остаешься просто животным. Своего рода «верховная проверка» – достоин, а вернее – способен ли ты быть человеком. Если проверку не выдерживаешь, тебя ждет участь всех животных: деградация и в конечном итоге – смерть. Умирать, понятно, никто не хочет – поэтому сознательно Дух никто не отвергнет. Беда в том, что когда Дух «стучится» к человеку, тот, как правило, безотчетно его игнорирует.
– «Странный стук зовет в дорогу» – типа, так?
– Типа, так. Это откуда?
– Ха! Тут у тебя пробел. Это Цой. Виктор Цой.
– Впервые слышу.
– Может, тогда за Цоя? – налил Макс (в былые питерские времена они регулярно поднимали тосты «за Цоя?»). – Я тебе как-нибудь спою.
– За Цоя! – покорно выпила Марина. – Так вот, стук этот действительно зовет в дорогу, но мало кто решается в эту дорогу отправиться. Тем более, что никто понятия не имеет, куда именно отправляться. И вот, с 25-ти до 30-ти лет, приблизительно, внутри идет борьба. Фактически это борьба за выживание. В этот период у каждого происходит так называемый «духовный поиск». Как правило, он не осознан: выражается в метаниях, страданиях, кризисах и прочем. Зачастую – в пьянстве. Некоторые в сектантство или религию ударяются. Редко кто пытается структурировать поиск. Но есть и такие. Моей двоюродной сестре, например, двадцать семь, так она второй год по Индии путешествует: далеко зашла в поисках своего «я».
– А Индия при чём?
– Строго говоря, ни при чём. Но Индия – Мекка для «ищущих», туда-то как раз и принято отправляться, заслышав зовущий в дорогу стук. Там «духовные учителя» гнездятся, духовный рост пастве сулят. На мой же взгляд, ростом Духу вряд ли поможешь, это лишь агонию продлевает. Иной подход нужен, радикальный.
– Непонятно всё же: Дух умереть может? Он, что ли, от человека зависит?
– Ну, Дух, конечно, никуда не девается. Его «смерть» – лишь способ об этом говорить. «Духовная смерть», скорее, означает потерю человеком связи с Духом. Можно еще сказать, что у человека умирает душа – орган, ответственный за связь с Духом. Самому же Духу вряд ли что угрожает.
– А то я уже испугался. – Макс утер со лба воображаемую испарину. Марина улыбнулась:
– Короче, годам к тридцати человек, как правило, окончательно теряет связь с Духом. То есть наступает его духовная смерть. После этого он уже не живет, а лишь доживает – это и есть «старение». Начинается физический распад, человек медленно, но верно глупеет, под конец впадает в маразм. У тех же, кто по-настоящему боролся за «выживание духа», духовная смерть наступает позднее. Соответственно, и старение начинается позже – такие люди обычно выглядят моложе сверстников, ум у них острее и чище.
– И бывает, что удается «выжить»? Я имею в виду – окончательно?
– Хотелось бы верить. Хотя, может статься, это в принципе невозможно. Оттого, например, что любая окончательность по определению несовместима с вечным Духом. Духовная жизнь – процесс, требующий неослабевающих усилий: каждое мгновение приходится выбирать Дух, вновь и вновь. И однажды человек устает, усилия ослабевают, и духовная смерть тогда неизбежна. Это страшно, конечно. Хочется что-то предпринять, но что – непонятно. Короче, без пол-литра не разберешься…
– Чуть не забыли, зачем собрались, – спохватился Макс. – Кстати, ты в курсе, что по-английски слова «дух» и «спирт» обозначаются одним словом: «spirit»?
– И правда! То-то последнее время жажда особенно мучит. Связь с Духом, видно, слабеет – подкреплять надо.
– Ну, давай за… – Макс на секунду задумался. – За связь с Духом – чтобы не слабела!
– Прекрасный тост.
Макс зачерпнул питой хумус.
– Ты сама эту телегу про духовную смерть придумала?
– В общем, да. Из наблюдений за собой, за другими, ну и, конечно, за литературными героями – через них отслеживается духовный путь самих авторов. Это мне отец подсказал: писатель вытаскивает на свет метафизическую подоплеку собственной жизни, сам иногда не подозревая.
– А твой отец – какие он книги пишет?
– Да всякое… Недавно, кстати, повесть закончил, хотел назвать «Выстрел из ада». Я ему: папа, вслушайся – из какого еще зада?! Верно, говорит, спасибо, а то я бы и не увидел. Хотя, говорит, такое название – в самый раз: герой – старый пердун, всех занудством достал…
– За литературу! – налил Макс.
– «Трансцендентально!» – выпила Марина. – И за поэзию. Поэты – настоящие, я хочу сказать – они люди спонтанные, интуитивные. Принимать волевые решения – не их сильная сторона. А вот «резать в кровь свои босые души» – сколько угодно. Поэтому духовная смерть постигает их своевременно, а то и раньше, чем остальных. И после духовной смерти они, как правило, сгорают быстрее других. Ведь поэты – совесть человеков. Как им жить, зная, что они мертвы? Поэтому либо саморазрушению предаются, либо вообще дуэль подгадывают. Тут тоже арифметика: «Задержимся на цифре 37. Коварен Бог – ребром вопрос поставил: или – или». Выходит, для поэта семь лет после духовной смерти – срок критический.
– У нас тут, кстати, типичный пир во время чумы…
– Давай тогда – за войну. Ведь она – не самое страшное…
– Нормальный темп! – Макс бахнул стакан о стол. – Так… Кажется, щас спою.
– Есть гитара?
– Щас принесу и – спою. Сиди – жди.
Макс поднялся, взял курс на коридор, вышел за дверь, зарулил в туалет, а затем постучался в комнату к аргентинцу Хуану: тот не раз выручал гитарой, когда к Максу приходили певчие друзья. Хуан, по счастью, оказался на месте (не срываться же в Аргентину по случаю войны), и, увидев раскрасневшегося соседа, без вопросов вручил инструмент.
По возвращении обнаружилось, что и Марина времени не теряла: потушила верхний свет, зажгла настольную лампу и сидела теперь на кровати. Держа на отлете вилку с наколотой маслиной, она листала лежащую на коленях книгу.
– Я тебе сцену с иллюминацией подготовила. – Как бы извиняясь, Марина указала на зажженную лампу и на освободившийся стул. – А пока предисловие почитала. – Она кивнула на книгу. – Всё сходится: Ерофеев, когда «Петушки» написал – ему как раз чуть за тридцать было. Так что в книге он, по моему разумению, свою духовную смерть и обрисовал. Вот, в самом конце, прямым текстом: «И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду». После этого лет двадцать еще прожил – недавно умер.
– Цой тоже недавно умер, ему двадцать восемь было. Видать, почестнее других оказался, радикально подошел. Умер прежде, чем духовная смерть постигла. Подгадал автокатастрофу.
– Ты уже заинтриговал. Что за Цой такой?
– А вот такой! – Макс вдарил по струнам:
…Но странный стук зовет в дорогу –
Может, сердца, а, может, стук в дверь.
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово: «Верь!»
Марина сидела, чуть откинувшись и опершись ладонями о кровать, на ее лице читалось нечто сродни восхищению. Но впечатляло ее отнюдь не мастерство исполнения (спасибо, что Макс вообще попадал по струнам), а прущий со «сцены» драйв.
– Давай еще, – попросила она.
– Еще Цоя?..
Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,
Вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе.
Тот, у кого есть хороший жизненный план,
Вряд ли будет думать о чём-то другом.
М-м-м, бошетунмай…
Марина скинула туфли и сидела теперь, подобрав ноги.
– Похоже, я совсем отстала от жизни. Что такое «бошетунмай»?
– Бошетунмай?! Так! – Макс схватил бутылку. – Тут у нас последнее, но это только тут! А есть еще «здесь»! – Он широким жестом распахнул дверцу шкафа, демонстрируя батарею спиртного.
– Ого! – одобрила Марина. – К войне подготовился.
– Да я всегда готов!
Раздухарился Макс не на шутку. Он разлил по стаканам остатки принесенной Мариной бутыли, и они выпили.
– Так что же такое «бошетунмай»?
– Ну, это… короче, слово такое… Типа, Цой – он ведь кореец, да? Так вот – это слово такое, корейское, наверно. Откуда мне, вообще, знать – я ведь не кореец! А, вспомнил! Так коноплю, кажется, где-то там у них называют. Ну, типа, травку. Типа, план. Точно: «хороший жизненный план». А еще есть «Алиса»!
– Какая Алиса? – испугалась Марина.
– Ну, Кинчев.
– Алиса Кинчев???
– Ты не путай! – подняв указательный палец, строго произнес Макс. – Щас спою, и поймешь.
…Быть живым – мое ремесло.
Это дерзость, но это в крови…
Когда закончил песню (а пел он, целиком отдавшись процессу, закрыв глаза и попадая по струнам через раз), Марина полулежала, подперев голову рукой, и смотрела из-под прикрытых век. По лицу ее блуждала улыбка.
Макс, конечно, не мог не чувствовать призыв. Но одновременно с тем, как это случалось и прежде, он не доверял ощущениям. С другой стороны, он понимал, что пора уже брать быка за рога.
– Нужно еще выпить! – он полез за бутылкой в шкаф.
– Подожди пока…
Он воззрился на Марину. Та едва заметно, одними пальцами похлопала по кровати рядом с собой:
– Не спеши.
Макс присел туда, где похлопала Марина.
Непонятно, что делать!
– Может, тогда пива? – в отчаянной надежде сказал Макс.
– Даже не знаю… – Рука Марины легла ему на колено.
И тормоза? наконец сорвало: Макс стремительно наклонился к Марине, в последний момент зажмурился, коснулся ее губ своими, и его утянуло в какой-то водоворот. Всё неистово вращалось, и, чтобы выплыть, нужно было непрестанно двигаться. Он шарил руками – руки шарили по нему. Волосы, плечи, грудь, бедра, грудь, плечи, волосы… Он срывал с нее одежду – одежду срывали с него. Губы словно приклеились к губам, его губы перетекали в ее губы – где чьи? Водоворот затягивал, силы слабли, тону!
На мгновение Макс оторвался от ее губ и разомкнул глаза: оба голые, раздеты до нитки! Два тела вьются, двое пытаются слиться в одно, стать одним. Его тело внутри другого тела! Превратились в одно? Нет, тела мешают, нужно выйти из тел, сблизиться еще – превратиться совсем, совсем в одно! Ближе друг к другу, очень близко, совсем близко, ближе, ближе, ближе!.. Еще ближе! Одно!!!
Притиснувшись, они лежали на узкой койке.
– Надеюсь, соседи не поскакали в убежище, приняв твои крики за сирену, – сказал Макс.
– Сирена… налет… ты меня обстрелял… своей ракетой, – засыпая, бормотала Марина.
Макс проснулся первым. Лежа на спине, закинув одну руку под голову, и положив другую девушке на бедро, он подумал, что Марине незачем знать, что она стала его первой женщиной. Само?й же ей такое и в голову не придет – похоже, она держит его за бывалого ловеласа.
Вскоре Марина проснулась, и в течение дня их тела не раз еще сливались в одно и вновь распадались надвое. В перерывах они, не вставая с постели, отпаивались пивом, и лишь вечером вышли к телефону-автомату, чтобы Марина позвонила домой, после чего вновь улеглись в постель.
Ночью их разбудила сирена, и они единодушно решили никуда не идти. Макс плотно закрыл окна, кинул под дверь пару предназначенных в стирку футболок и включил радио. Натянув противогазы, они вновь залезли под одеяло. Было забавно стукаться друг о друга, «целуясь» противогазными банками.
Вдруг что-то бабахнуло, очень близко. У Марины за стеклами расширились глаза.
– Американская противоракета «Патриот», – пробубнил Макс навязшее в ушах словосочетание. – Стартовала.
Через час радиовещание внезапно прервалось, и на фоне эфирного треска раздались слова: шара?в кавэ?д. В тот же миг за окном зазвучала сирена: отбой тревоги. Гудя на одной ноте, сирена успокаивала, желала спокойного сна.
Марина и Макс стянули противогазы, явив красные лица.
– Что значит «шарав кавэд»? – спросил Макс.
– «Тяжелый зной». Должно быть, сигнал для отбоя тревоги. У военных свои хохмы.
– А «нахаш цефа»? Позавчера перед началом тревоги сказали.
– «Змея-гадюка».
Утром их разбудил стук в дверь (ключ торчал в замке изнутри). Это мог быть только Ифтах.
– Минутку, пожалуйста! – крикнул Макс.
