Черные дела

Девчонку нужно держать рядом. И чем ближе – тем лучше.

Глушить его жалкие попытки, перехватывать каждый намёк на контакт, не дать ему ни одного шанса вступить в игру, в которой у него изначально нет права участвовать. Контроль должен быть только у него. Всегда был.

Он работал с Юной много лет. Правда, он усмехнулся: «работа» слишком громко сказано. Всё, что он делал, – наблюдал. Держался в тени, следил, отмечал, иногда – очень редко – слегка подправлял линию, когда этот белый олух исчезал на своих бесконечных «полевых проверках». Приходилось нарушать правила, вмешиваться там, где черным тоже вмешиваться было нельзя.

Да, даже у черных были правила.

Хотя они и предпочитали вести себя так, будто их нет.

Сол был настолько ослеплён девчонкой, что не заметил – их первый рабочий день совпал. Тот самый вечер, когда она стояла на балконе, в чужой рубашке, на цыпочках, пытаясь поймать холодный воздух.

Рэмм видел её тогда прекрасно.

Он стоял внизу, у фонарей, в тени, где свет не доставал до глаз, и наблюдал за ней так пристально, будто пытался прочитать её целиком, слой за слоем.

Её тонкие плечи, голые ноги на холодном полу, выгнутая шея, медленный пар изо рта – всё в ней было живым, слишком живым, и от этого ещё более интересным.

Он хотел сделать ей подарок – первый, незаметный, но запоминающийся.

И отправил сверху огромные хлопья снега, тяжёлые, светящиеся в свете фонарей так, будто кто-то рассыпал над городом серебро.

Она подняла голову, увидела снег, замерла, а затем улыбнулась – тихо, искренне, так, будто этот момент был только её.

И Рэмм почувствовал другое.

Сол был рядом.

Он увидел только легкий силуэт и чувствовал – как напряжение в воздухе, как колебание линии, как чужой интерес, слишком сильный, чтобы его не заметить.

Тогда Рэмм задумался:

Кому предназначалась эта улыбка? Ему – или тому, кто прятался в темноте по ту сторону судьбы?

Служба ему нравилась.

Работа была непыльная. И хотя восемь лет считались здесь смешным сроком, едва разминкой перед вечностью, для Рэмма многое всё ещё оставалось непривычным. Он был, как и большинство в Архиве, в прошлой жизни обычным человеком.

Ну как – обычным...

Быть «обычным» ему не светило с рождения: слишком богатым был его отец и слишком закрытым. Золото в семье текло не роскошью, а ядом – холодным и обязывающим.

Но отец не баловал. Скорее наоборот: он боялся, что блеск этого золота сожрёт сына изнутри и превратит его в никчёмного наследника, который сломается от первого же удара судьбы.

Рэмм усвоил всё слишком хорошо – ту самую дисциплину, которой его отец пытался выколоть из него слабость. В прошлой жизни он был не обычным человеком. Богатый дом, строгий отец, который считал, что роскошь – это яд, от которого сын должен быть защищён лучше всего. Поэтому его готовили ко всему: к войне, к поражениям, к стратегии, к победам, к любому удару, который может нанести жизнь. Лучшие школы, лучшие наставники, расписанный по минутам день, в котором не было места ни ошибкам, ни желаниям.

Эта подготовка сработала иначе, чем отец рассчитывал.

Именно благодаря ей теперь Рэмм расплачивался за чужие грехи.

Черной стороне были нужны такие люди – вымуштрованные, выточенные, способные действовать быстро и без лишних вопросов. И завербовать его оказалось слишком легко, почти обидно легко. Достаточно было одного намёка, не прямой угрозы даже, а тонкого напоминания о том, что ошибки родителей редко уходят в землю вместе с ними. Что расплата может настигнуть тех, кто ни в чем не виноват.

А мама и Лия не должны были платить.

Никак. Ни за что.

Он понимал это слишком ясно, чтобы спорить, чтобы бунтовать, чтобы искать другую сторону. И в этот момент действительно не имело значения, где служить – у света или у тьмы. Оба лагеря любили говорить о долге, о балансе, о природе выбора, но всё это было лишь шумом. Единственное, что имело для Рэмма значение, – безопасность близких.

Если для этого нужно идти в тень – он пойдёт.

Если однажды потребуется перейти в свет – перейдёт.

Если придется нарушить любое правило, любое соглашение – сделает это, не раздумывая.

Он не был предан черным.

И не был врагом белым.

Он был предан только двум людям: своей матери и маленькой сестре.

Остальное – инструменты.

И тьма – самый удобный из них.

Поэтому сегодня он вел их не просто в бар – а в одно из тех мест, которые темные считают своим, хотя двери туда открыты и для обычных людей. Темным плевать на правила. Если им нравится смешивать свои территории с человеческими – они так делают. Никаких запретов, лишь собственная воля и собственные игры.

В одном он был абсолютно уверен: этого белого щенка там точно не будет. Белым не откроют дверь, не дадут пароль, не позволят переступить порог. У них свои зоны, свои правила. Темная территория всегда была закрытой для тех, кто носит свет.

Он надел привычное: черную облегающую футболку, поверх – свободный тёмный пиджак, джинсы, кроссовки. Простой образ. Он знал, как важно здесь выглядеть так, чтобы девушки чувствовали себя расслабленнее, безопаснее.

Бар, конечно, был тёмным во всех смыслах – не только по освещению.

Это место держалось на тонкой грани: полутени, поблёкшие лампы, тёплый янтарь подсветки, который скользил по коже, как чужой взгляд. Здесь всё было построено на намёках. Ничего откровенного – ни излишней наготы, ни неприличных сцен – но сама атмосфера была пропитана такой плотной, спокойной похотью, что новички иногда инстинктивно выпрямляли спину и не знали, куда деть руки.

Воздух тоже был особенный – тягучий, густой, почти влажный. Он пах алкоголем, терпкими духами, человеческим теплом и чем-то ещё… тем, что появляется только там, где тёмные полностью расслаблены. Где им не нужно прикидываться цивилизованными. Где они позволяют себе смотреть так, как привыкли: дерзко, изучающе, без стыда и без попыток смягчить собственную природу.

Он знал: девушки это почувствуют.

Катя – со смехом, с азартом, с привычной бравадой.

А Юна… Юна может растеряться. Может замереть на секунду, втянуть воздух чуть глубже, чем надо, и попытаться спрятаться под собственной кожей. Она слишком чувствительная, слишком внимательная к полутонам, слишком честная телом – оно всегда реагирует раньше, чем разум успевает придумать оправдание.

Именно поэтому они должны прийти раньше.

Успеть сделать пару глотков – чтобы не напиться, а просто смягчить края, чтобы укол первого впечатления не был таким острым. Чтобы переход получился плавным, почти незаметным.

.

***

Little black dress…

Классика, которая спасала в любые времена и умела украсить любую женщину – даже ту, которая не стремилась быть заметной. Юна не хотела выделяться, но хотела выглядеть увереннее. Хоть чуть-чуть. Она обернулась перед зеркалом, оценила линию платья по спине, поправила тонкую застёжку на чёрных босоножках, выпрямилась и уже хотела сделать шаг назад – когда ахнула.

В отражении за её плечом стояла Катя.

Зелёное летящее платье, струящееся мягко, почти нагло по телу, перекликалось с её зелёными глазами так, будто их подбирали под один тон. Светлые волосы рассыпались по рукам и плечам лёгкими волнами, переливались в мягком свете, и весь её образ будто громко заявлял: я здесь королева, и даже не пытайтесь спорить.

Юна почувствовала, как внутри что-то ёкнуло: смесь восхищения, нежности и лёгкого укола – не зависти, нет, а осознания, что рядом с Катиным сиянием она сама выглядит иначе. Тише. Спокойнее. Сдержаннее.

И всё равно – красивой. Но по-другому.

Они стояли рядом – такие разные и всё-таки удивительно гармоничные, словно две половины одной общей красоты. Картина, от которой невозможно было отвести взгляд. Юна чувствовала это почти физически: их красоту, их контраст, то, как одна дополняет другую. Казалось, что они – не две девушки, а единое целое, живущее на двух дыханиях.

Такси довезло их до нужного квартала, но до самого бара они вышли раньше, просто чтобы пройтись по живой улице. Люди толкались, смеялись, говорили громко, будто улица дышала сразу тысячей голосов. Подруги шли под руку, смеялись, и раз за разом ловили на себе взгляды —любопытные и восхищённые.

Когда они подошли к дому по адресу, записанному у Кати, обе остановились. Ни вывески, ни названия, ни намёка на вход. Только старый пятиэтажный дом, похожий на сотни других, и ощущение, что где-то здесь – проход, но он прячется нарочно.

Юна заметила на асфальте чёрные пятна – едва различимые, но повторяющиеся с одинаковым интервалом. Она указала Кате, и та сразу поняла: указатели. След.

След вёл к чёрной двери сбоку дома, почти незаметной.

Катя, как всегда смелая, не стала ждать – постучала.

Тишина.

Постучала ещё раз – уже громче.

Дверь распахнулась резко, словно её распечатали изнутри. Из проёма вырвался тёплый дым, красный свет и глухие удары музыки.

– Пароль, – произнёс мужчина в чёрной маске. Маска была плотной, скрывающей лицо так, что лишь глаза оставались видны.

Девушки одновременно показали карту чёрной стороной.

– Чёрный.

Едва они переступили порог, Юна почувствовала, как внутри что-то закрывается – щёлк. Старый замок. Та самая внутренняя защита, которой она научилась за восемь лет: глушить присутствие, интуицию, голоса – всё, что иногда пугало, иногда спасало.

Сегодня она запретила себе слушать это. Сегодня – только Катя. Только выходные.

Но стоило им начать спускаться по лестнице, как ощущение мира изменилось. Воздух стал гуще, теплее, будто в нём что-то распыляли. Джунгли из звуков, теней и запахов окружили её со всех сторон. Казалось, что стены дышат, что тени движутся, что каждого здесь окутывает невидимая сетка электричества.

Юна вдохнула – и по телу прошла волна расслабления.

Непривычного.

Опьяняющего.

Впервые в жизни она почувствовала не уверенность – а самоуверенность, почти дерзость. Словно что-то расправилось в груди. Словно внутри неё проснулась женщина, которая может войти в любой зал и нести себя, как богиня.

Вот он.

Сидел в дальнем углу – там, где тени ложились глубже, где можно было видеть всё. И он действительно видел. Наблюдал. Как хозяин территории, который не спешит, потому что всё идёт по его сценарию.

Юна приблизилась – и сердце сбилось с ритма.

Когда говорят «страшно красив» – обычно преувеличивают. Но здесь преувеличивать было не нужно. Красота Рэмма была почти хищной. Его голубые глаза, поймав красную подсветку, светились так, будто в радужке плясали реальные языки огня. Они манили, соблазняли, обещали то, что ей неизвестно, но от чего уже подламывалось дыхание.

Она вовремя отвела взгляд. Слишком пристально смотрела.

Катя плюхнулась рядом с ним, легко, будто знала его всю жизнь. Юне досталось место напротив – спиной к залу. Против всех её внутренних инстинктов.

Она мысленно «поблагодарила» Катю за это издевательство.

Рэмм поприветствовал их мягким, ровным голосом, в котором слышалось что-то опасно-спокойное. Он предложил заказать всё, что они хотят.

Катя даже глазом не моргнула – маргарита.

Юна выбрала то же самое. Хоть и знала: ей хватит одного бокала, чтобы в голову полезли мысли о бывшем. Но сегодня не было никаких мыслей. Только странное, сладко-тревожное ощущение неизвестности.

Официантка – стройная, в чёрном облегающем комбинезоне – приняла заказ и ушла.

Рэмм не стал ждать неловкой паузы – предложил познакомиться ближе.

Катя, конечно, была первой.

– Я Катя. Мы с подругой приехали в Питер на выходные, живём в Москве, работой грузить не будем – я её оставила за дверью.

Рэмм слушал внимательно. Слишком внимательно.

И перевёл взгляд на Юну, которой словно специально достался самый яркий луч красной подсветки. Огни вспыхнули в его глазах ещё сильнее.

Юна дотронулась до бокала – чтобы хоть как-то занять руки – и произнесла:

– А меня зовут Юна. И… я немного теряюсь в таких местах. Даже не знаю, что ещё сказать.

Она покраснела, потому что это звучало честно. Слишком честно.

Его взгляд стал чуть мягче. Или ей показалось.

– Понимаю. Для первого раза это слишком. Этот бар отличается от обычных – сильно.

Но объяснять он не стал.

И почему-то от этого стало только тревожнее.

Катя подалась вперёд:

– Так расскажи немного о себе.

– Живу в Москве. Часто езжу сюда по рабочим вопросам.

Он говорил спокойно, но почти сразу его взгляд метнулся вверх – за плечо Юны.

Она обернулась и увидела охранника, который жестом позвал Рэмма.

– Прошу прощения, дамы. Работа. Я скоро вернусь.

Катя уже жила музыкой – пританцовывала в кресле, улыбалась, подмечала людей. Юна чувствовала, что подруга сидит здесь только ради неё. Потому что затащить Юну на танцпол – это отдельный подвиг, достойный награды.

– Иди, пожалуйста, – тихо сказала Юна. – Я точно не хочу.

– Я не могу тебя оставить одну. Ты вся сжалась и скоро превратишься в горгулью.

– Я обещаю. Ещё один глоток маргариты – и я расправлю плечи. Ты знаешь, я не готова танцевать, но я не хочу держать тебя тут. Иди. Прошу.

Катя задержалась на секунду – и поняла, что спорить бессмысленно.

Она допила маргариту одним уверенным глотком, и в глазах у Кати вспыхнула дикая, почти хищная искра. Она подмигнула Юне – дерзко, по-королевски и исчезла на танцполе. Катя всегда умела покорять чужие сердца так легко, будто это просто очередная игра.

Юна, оставшись одна, неожиданно для себя решилась. Она поднялась, обошла стол и села на место подруги. Сидеть спиной к залу было невыносимо – тело буквально протестовало. Хотелось вернуть себе хоть какой-то контроль, хотя бы иллюзию, что она видит, что происходит вокруг.

Прошло всего пару минут, когда она заметила Рэмма.

Он возвращался уверенной, почти ленивой походкой человека, который всегда знает, куда идёт. Не громко, не демонстративно – но так, что его нельзя было не заметить. Юна поймала себя на том, что смотрит слишком долго, слишком внимательно. Как-то странно зачарованно.

Когда он подошёл ближе, она ощутила аромат прохладного воздуха – значит, он действительно был на улице. Легкий запах его туалетной воды смешался с ночной свежестью и ударил ей в голову мягко, но глубоко. Она любила такие ароматы. Чистые, тонкие, не кричащие – наоборот, приглушённые, тянущиеся следом.

Он сел рядом – так близко, что между ними осталось меньше пространства, чем раньше.

Юна вздрогнула, когда он чуть наклонился, почти коснувшись её плечом, и тихо спросил:

– Ты в порядке?

По спине пробежали мурашки – не от страха, а от того, как низко и необычно звучал его голос. Он вошёл в неё почти физически, как вибрация, как тихий басовый удар, который поднимается от грудной клетки вниз.

Юна вдруг поняла, насколько давно она ни с кем так не разговаривала. Не флиртовала. Не позволяла себе реагировать.

Что со мной?

Неужели стоило одному привлекательному мужчине наклониться чуть ближе, и её тело уже вспоминает то, чего у неё так давно не было?

Или дело в баре.

В воздухе здесь точно что-то есть.

Что-то, что разогревает под кожей, растапливает осторожность.

Внизу живота медленно, но уверенно затягивался тугой, тёплый узелок. Тихое, плотное напряжение, которое всегда приходит первым, когда желание только просыпается, ещё робкое, но уже ощутимое.

Она заметила, что слишком долго молчит, и заставила себя выдохнуть:

– Да. Просто… я хожу в такие места только из-за Кати. – Голос прозвучал мягче, чем она хотела. – Мне нравится её внутренняя свобода. Мне всегда хочется украсть у неё хоть кусочек. Я… завидую её лёгкости. Мне многие вещи даются тяжело.

Она смутилась.

Глупо. Слишком откровенно.

Наверное, он спросил из вежливости, просто чтобы занять паузу – ведь она пересела ближе, а он… он оказался рядом.

Но его ответный голос прервал её мысли – мягкий, низкий, с подтекстом, от которого по позвоночнику прошёл едва ощутимый ток:

– Такие, как ты, опаснее тех, кто играет в свободу, – он позволил себе короткую паузу, обрисовывая взглядом линию её плеч, ключицы, губ. – Потому что когда вы наконец перестаёте держать себя… вы падаете глубже всех.

– Легкость здесь ни при чём, Юна. – Он назвал её имя так, будто пробовал его на вкус.

Он отстранился едва-едва, на сантиметр, чтобы увидеть её реакцию. Его глаза всё ещё светились красным отражением.

Она не смогла ответить сразу.

Губы дрогнули, но слова застряли в горле.

Боже… если бы она была Катиным типом девушки, всё было бы проще.

Катя бы не раздумывая вцепилась ему в губы прямо сейчас – без колебаний, без пауз, просто поддавшись тому, что просит тело.

А тело Юны просило. Громко. До боли.

Внизу живота уже всё сжалось в требовательный узел; каждая клетка напоминала ей, что секса у неё не было мучительно давно, а этот мужчина играет опасно – слишком близко, слишком уверенно, слишком точно по тем местам, о существовании которых она сама старалась забыть.

Но она – не Катя.

Поэтому Юна, собрав остатки самообладания, медленно отвела взгляд на танцпол, будто ему там было что-то невероятно важное. Голос удалось выдавить лишь после короткой паузы, чуть хриплый:

– Но всё же… лёгкость позволяет делать то, что хочешь.

Она услышала, как он тихо усмехнулся.

Не над ней – над попыткой.

Над тем, что она решила спрятаться за словами, когда всё в ней уже было выдано телом.

И его ответ последовал почти сразу —вязкий и хищный:

– Лёгкость позволяет делать то, что кажется, что хочешь, – произнёс он, чуть наклоняясь, чтобы она слышала только его. – Но это не свобода. Это игра.

Он на секунду задержал взгляд на её губах – не грубо, но достаточно откровенно, чтобы у неё перехватило дыхание.

– Настоящее желание… – его голос стал ещё ниже, чуть хриплым – будто скользнул ей по внутренней стороне бедра. – …не о лёгкости. Оно о том, что ты перестаёшь притворяться, что не хочешь.

Он сделал паузу – долгую, тягучую.

Юна почувствовала, как её пальцы дрогнули.

– И я вижу, Юна… – он произнёс её имя так, будто оно принадлежало ему. – …ты сейчас сдерживаешься не потому что не хочешь. А потому что боишься того, насколько сильно хочешь.

Она резко втянула воздух.

Слова попали точно туда, где она пыталась держать замок.

Он откинулся чуть назад, будто давая ей пространство – но глаза не отпустили.

– Лёгкость не делает тебя свободной. Правда делает.

Юна всегда была рада Кате, и сейчас – особенно. Подруга подбежала к столу так стремительно, что воздух вокруг них будто дрогнул. Она остановилась на секунду, переводя взгляд с Юны на Рэмма: напряжение между ними было настолько сильным, что трудно было понять, хотят ли они броситься друг другу в глотку… или в губы.

Как человек, способный разрядить даже самую взрывоопасную обстановку, Катя плюхнулась в кресло и сразу же выдала:

– Ну что, никто не хочет танцевать?

Юна повернула голову, пытаясь вернуть себе голос:

– Видимо, одной маргариты мало, чтобы я готова была составить тебе компанию.

Рэмм тихо вдохнул, будто собираясь с терпением, и холодно, но учтиво отметил:

– Я предпочитаю наблюдать, а не участвовать.

Kaтя, кажется, нашла это забавным.

Юна – настораживающим.

Час спустя подруги уже устали, а атмосфера бара стала слишком плотной, слишком вязкой, почти липкой. Трио выбралось наружу. Юна даже не пыталась скрыть своё облегчение – вдохнула глубоко, будто всё это время держала воздух в легких.

Она была уверена: в баре распыляют что-то. Парфюм, феромоны, туман из чёрной магии – всё, что угодно. Или это она такая. Или он.

Иначе как объяснить то жгучее, невыносимое желание, от которого у неё подкашивались колени, – желание, которое она едва не позволила ему увидеть.

Она шагнула вперёд – и услышала:

– Юна!

Голос был низким, сильным, надломленным на последнем слоге – будто человек, который кричит так только в случае катастрофы.

Юна обернулась.

Рэмм мгновенно шагнул перед ней, будто заслоняя её собой, и на секунду перекрыл её обзор. Через его плечо она всё же увидела мужчину. Высокий. Карие глаза, яркие, словно вспыхнувшие пламенем. Брюнет. Движение плеч – резкое, напряжённое, как у человека, который готов атаковать.

И при этом… никакого страха.

Только странное, колючее узнавание.

Как будто она уже видела эти глаза раньше.

Или снились.

Мужчина осёкся – будто что-то в её взгляде опустило его обратно в реальность. Он быстро оглядел всех, задержался на ней, на Рэмме, снова на ней. Кивнул, выпрямился и, сделав глубокий вдох, сказал:

– Простите. Возможно, я обознался.

Катя фыркнула:

– Да уж нет. Юна – слишком редкое имя, чтобы так ошибаться. Вы знакомы?

Она посмотрела то на Юну, то на мужчину с искренним любопытством.

Юна покачала головой, робко, растерянно:

– Я… я вас не помню. Мы встречались?

Мужчина вдохнул глубоко, будто решаясь, и выпалил:

– Да. Мы встречались по работе. Три года назад. Образовательная конференция. Меня зовут Сол. Вы, видимо, меня не узнали.

Юна попыталась покопаться в памяти. Та поездка… Три дня общения, десятки людей. Но этот мужчина… Такая внешность забывается редко.

Высокий, сильный, карие глаза, обжигающий взгляд. Запоминающийся.

И всё же – пустота. Ни одного воспоминания.

Но внутри, где-то под ребрами, что-то дрогнуло. Как будто её память была все же не пустой – а закрытой.

К удивлению всех троих – и особенно Сола – именно Рэмм первым сделал шаг вперёд.

Непринуждённо, будто так и должно быть. Будто никакого напряжения в воздухе не было вовсе.

Он протянул руку.

– Рэмм.

Сол смотрел на его ладонь так, словно это была ловушка.

Секунда. Две. Но Сол всё-таки сделал то, что от него ожидали. Протянул руку в ответ.

Жест был мирным. Рэмм ответил тем же: чуть больше давления, на грани приличий.

Катя, как настоящая спасительница неловких моментов, радостно вклинилась:

– А я Катя. Подруга Юны. Помню её ту поездку, помню рассказы… возможно, что-то про красавчиков и было, но я тоже запамятовала. Работы было много, верно?

Она рассмеялась, стараясь сделать обстановку легче, но Юна чувствовала – легче стало только ей одной.

– Это действительно были слишком напряжённые дни, – осторожно сказала Юна. – Я едва ли могла тогда кого-то запомнить.

Она попыталась улыбнуться, но вышло неуверенно.

– Всё в порядке, – наконец сказал он. Глухо, сдержанно. – Простите, что ворвался. Просто… не ожидал увидеть знакомое лицо.

На мгновение между фразами повисло то, что он хотел добавить, но не позволил себе.

Юна почувствовала, как от его голоса внутри что-то дрогнуло – и тут же напряглось снова.

Катя хлопнула в ладони:

– Ну что, господа? Мы все знакомы, напряжение спало, вечер удался. Как насчёт того, чтобы разъехаться по домам, пока снова не случилось маленькое землетрясение?

Рэмм чуть усмехнулся.

Сол – напрягся ещё сильнее.

А Юна вдруг поняла: это не просто случайная встреча.

И никто из них троих – не простые случайные люди.

***

Он заранее предупредил охрану: сегодня может быть вторжение белых.

За восемь лет наблюдений за Солом Рэмм слишком хорошо понимал, до какой степени тому может снести голову, если речь заходит о Юне. И потому был уверен: он попытается.

Когда охранник помахал ему из тени лестницы, Рэмм с тяжелым, почти раздражённым выдохом поднялся из-за стола.

– Где он? Воплощён? – спросил он, подходя.

– Нет, – ответил охранник, нервно поправляя маску. – Но требует, чтобы его впустили.

– Я разберусь. – Рэмм коротко кивнул и вышел наружу.

Он увидел Сола сразу – даже несмотря на то, что тот не воплотился. И то, что Сол стоял под дверью темного бара, было абсурдным, бесполезным… и всё же в его духе.

– Чего тебе? – Рэмм не стал скрывать скуку и насмешку.

Сол стоял напряжённый, как натянутая струна. Его голос был резким, жестким:

– Мы работаем в одной системе. У нас общая цель. Но ваши методы… – он сжал челюсть. – Ваши методы могут разрушать, а не сохранять. И сегодня – особенно.

– О, – протянул Рэмм, едва заметно улыбнувшись. – Не надо говорить «ваши», будто ты святее всех. И нет, я вам не помогаю. У меня свои цели. Свои задачи.

– Что значит – «свои»? – Сол шагнул ближе, будто забыв, что не воплощён. – Личные? Или всё же рабочие, раз уж мы работаем на одну и ту же сторону?