скачать книгу бесплатно
– Всё, Лев, всё! Смотри, уже не течёт! Давай Витьку послушаем! Виктора Сергеевича…
Левин покачал головой. И Толя покачал головой и молча вернулся к вырезыванию на своём чудо-посохе спиральных узоров и глазок. Светлов некоторое время вроде как вспоминал, на чём остановился. На самом деле его молчание означало: ещё раз меня перебьют – и не будет вам страшной песни про Муравьиный лес. Пока тянулось это молчание, Брюс дотянулся до костра извлечённой из пачки сигаретой. Смелый мальчик ещё и курит, подумал Саша Брославский. Отлично. Впрочем, они тут все – мальчики.
– Мальчик выбежал за поворот лесной тропинки и остановился. Потому что увидел не костёр, а подожжённый муравейник. Мальчик и раньше слышал, что в лесу появился человек, который для чего-то поджигает муравейники. Многие, кто собирал грибы-ягоды, натыкались на выгоревшие круглые пятна. Муравейники сгорали дотла.
– Это когда каждый день дождь? – удивился Левин. Майя пихнула его локтем в бок, но Светлов вопросу обрадовался. Миша задал вопрос по делу, Миша слушает.
– От выгоревшей земли шёл запах керосина. Говорили, что тот, кто это делает, приносит с собой канистру. Но когда я его увидел, канистры в руках у него не было.
– Так ты его видел? – тихо спросила Таня. Светлов добился, чего хотел, они оба смотрели на костёр широко раскрытыми глазами, как бы видя в языках пламени страшную легенду. Саша Брославский на секунду даже позавидовал, даже чуть пожалел, что не сочиняет песен про «дверь на старую дачу запри».
– Я не думал, что он так выглядит, – медленно проговорил Светлов, понимая, что все его наконец-то слушают. – И это оказался не пацан из посёлка, не пьяный ханурик. Трезвый, но старый. Не грязный вонючий старик, а такой, как бы сказать, заскорузлый, давно нестиранный, но уверенный в себе. Бывают такие холостяки, живущие в деревенских домах, сколько им лет, поди пойми. Если бы он обернулся, если бы погнался за мальчиком, думаю, догнал бы легко. Была у него в руке палочка, но не потому, что хромой, а как грибники ходят, подберут ветку сломанную и шастают по лесу. И шляпа. Такая, стариковская шляпа, знаете, коричневая, поля узенькие.
Красный закат за лесом окрасил верхушки деревьев. Темнота сгущалась. Брославский по очереди посмотрел на сунувшую в рот пальцы Майю, на Брюса с прилипшей к губе сигаретой, на могучего Толю, который зябко поёжился. Нет, Виктор Сергеевич неприятный тип и посредственный руководитель поэтической студии, но страшные истории у костра он рассказывать умеет.
– Человек этот не обернулся, – сказал Светлов. – Мальчик тихо ушёл обратно по тропинке. Вернулся домой и всё рассказал. Родители решили, что по лесу бегать не надо, там кочки, ямы, мало ли что. А через два дня в лесу нашли убитого человека.
С этими словами Витя Светлов протянул руку в сторону Вади Марецкого, как бы требуя подать ему гитару. Но Вадя вместо этого выпалил:
– Полная чушь! Это во-первых!
Вот оно и началось, спокойно подумал про себя Брославский. Он сразу, как услышал про поход «Бригантины», знал, что они тут перегрызутся, эти романтики-неумехи. Потому и поехал, из чистого альтруизма. Чтобы на них палатка не упала, чтобы они спичками себе причёски не попортили. Ну и что толку? Как разнять двух бардов, дерущихся за гитару?
– Что именно полная чушь? – высокомерно осведомился Светлов. – Если тебе что-то непонятно, ты спрашивай, Вадя.
– Ты нам рассказал историю про маньяка, да? Что ты, мол, в детстве встретил маньяка в этом лесу? Ну, всякое бывает, конечно. Теперь-то мы знаем, что в те годы и Чикатило к нам наведывался. По твоему описанию очень похож, я вижу. Но вот ты сочиняешь эту свою историю страшную, и я же вижу, как ты врёшь! Это же байка газетная, что маньяк, видите ли, должен быть жестокий с животными, лапы тараканам отрывать, кошек мучить! Это же давно опровергнуто современными исследованиями!
Светлов явно не ожидал такого возражения. Он захлопал глазами, как будто и не был ответственным за всё Виктором Сергеевичем:
– А по-моему…
– «По-твоему» может быть всё что угодно, а на самом деле – нет! Я убиваю комаров, потому что они меня жрут, а не потому, что у меня с головой не в порядке. Это естественно. Это борьба за существование. Есть у меня один знакомый. Он тоже в детстве был маньяком, с твоей, Витя, дилетантской точки зрения. Он и кошек мучил, и муравейники именно что поджигал. И не садизма ради! Просто очень нервный ребёнок, психика нестабильная, он так себя просто успокаивал. Он как будто своими бедами делился с этими зверями несчастными. И он этим переболел! Он больше уже не придурок! Нет, по телевизору, как ты, Витя, конечно не выступает, но нормальный человек вырос! Человек не убивает других людей просто так, потому что псих, или жестокий, или бабочек не любит, или ему нравится на огонь смотреть. «Потому что» – не убивают! Убивают всегда для чего-то! Чтобы деньги получить, или женщину, или чтобы отомстить! Причины должны быть, причины!
Марецкий выступал горячо и убедительно, но на лицах слушателей видел вместо интереса скорее неловкость. Левин достал из аптечки марлю и пытался перевязать раненую подругу, под её же руководством. Брюс что-то шептал на ухо благосклонно кивающему Толе, и когда снова воцарилась тишина, стали слышны его нравоучения:
– А маньяка нужно просто сразу бить прямо коленом в пах!
– Да знаю я этого «твоего знакомого», – всё так же свысока обронил Светлов. – Твоего знакомого зовут Вадя Марецкий. Мы с тобой оба рассказали пару баек, только у тебя не хватило смелости признаться, что твоя – про тебя самого. Ты в детстве поджигал муравейники. Я в детстве встретил маньяка у горящего муравейника. Кому больше чести?
– Мне! – рявкнул Вадя, и напоказ откусил краешки сразу четырех или пяти печенинок, которые держал в руке. – Мне, потому что я говорю то, что было, а ты – чего не было!
– Это было, – сказал Саша Брославский.
За весь вечер это оказались первые произнесённые Сашей слова. Все обернулись.
– У нас дача была в другом посёлке. Тоже называется Оселки, но не Верхние, а Чухонские, они за этим лесом. Там людей поменьше и дома попроще. Но я помню, как рассказывали ребята из соседних дворов. Что ходить сюда не надо, что это Муравьиный лес, что тут водится какая-то нечисть. И нечисть эта жжёт муравейники и убивает людей.
– Значит, ты позже тут жил, – сказал Светлов.
– Позже, чем ты. Мне уже лет одиннадцать было. Мы все страшно гордились, что у нас в посёлке своя страшная легенда есть. Я потом в лагере однажды всех умыл. Про Красную Руку небось, все советские подростки слыхали. А слышали вы, пацаны, про Сжигателя Муравейников? Который почтальона в лесу убил?
– Почтальона? – удивился Светлов.
– Самого Сжигателя в лицо никто не видел, – пояснил Брославский, – а вот кого он убил, все знали. Якобы почтальона из вашего посёлка, из Верхних Оселков. Старенький такой почтальон. В шляпе и с сумкой на боку. Нашли его в горящем муравейнике.
Светлов недоверчиво покосился на Брославского, и тот едва заметно подмигнул.
– Это полная ерунда, – беспомощно развёл руками несчастный Марецкий, – просто полная ерунда! Это что же, твоего поджигателя муравьиного ещё и самого убили? Кто? Муравьи, что ли? Повалили в свою кучу и закусали?
– У него голова была разбита, – сухо сообщил Светлов. – Гитару-то давай!
– Не дам я тебе гитару! – закричал Вадим Марецкий, вскакивая на ноги, и мстительно указал на Брославского рукой, в которой ещё сжимал огрызки печенья. – Мне вот этот не очень умный тип вчера сказал, что в походе нельзя петь у костра! Запретил! Это во-первых! Отлично! Значит, не будем петь!
– Вадя…
– Двадцать лет Вадя! Моя гитара, даю кому хочу, я человек нездоровый! Принеси свою и научись толком играть, раньше, чем перед девушками байками своими выпендриваться!
– Да у меня-то по крайней мере есть девушка… – безразличным тоном сказал Светлов.
Марецкий круто повернулся, пошёл к песчаному откосу, под которым было уже холодно и темно, спрыгнул туда, вместе с гитарой. Он выиграл, понял Брославский. Рыжий парень вчистую проиграл своему вечному сопернику Вите Светлову в логическом споре, но зато теперь никто не попросит Светлова спеть песню про старую дачу.
– По-моему, тебе надо извиниться, Витя, – сказала Таня. – Вадим не виноват, что ему не понравилась твоя история.
Встала со штормовки и молча полезла в палатку. Светлов посмотрел ей вслед, тоже встал, поднял брезентовую куртку с земли, аккуратно отряхнул. И побрёл туда, где темнел лес.
…Где-то посреди ночи Саше Брославскому вцепились в руку, точнее сказать, в бицепс.
Вообще, это была не лучшая ночь в жизни туриста Брославского, а он во всяких ночёвках побывал – и на скалах, и на снегу. Но восемь человек в палатке на пятерых… Но люди, постоянно снующие кто в лес, кто обратно в палатку… Нет, понятно, что если Брюс перепрятал соль, а Таня пересолила кашу, то все выпьют по полведра чаю и сон их будет не самым спокойным. Потом куда-то делся надувной матрас, потом уползло к кому-то одеяло. Потом романтик и бард Марецкий принялся ругаться матом, ибо не смог найти выход из палатки и без малого своротил её всю целиком. Потом Брюс нервно прошептал: «Пойду-ка покурю» – и щедро осыпал всех спящих сигаретами. В редкие минуты тишины и покоя было прекрасно слышно, как мрачно сопят в сумраке под брезентом несколько носов и как с азартным аппетитом звенят битком набившиеся в палатку комары.
И вот теперь чьи-то пальцы хватают за руку. Под утро в палатке стало сыро и холодно, как в свежевырытой могиле, а пальчики оказались, хоть и цепкие, но тоненькие, с длинными коготками. Как назло, Саша спросонья не мог вспомнить, сколько в палатке представительниц прекрасного пола и какие с ними следует соблюдать правила этикета.
– Что это? – шёпотом поинтересовались пальцы.
– Это плечо, – осторожно признался Саша. Не лучшее время и место для изучения прикладной анатомии, скажем прямо.
– Нет, – пояснили из темноты, – кричат… Снаружи кричат… Страшно…
– Кому страшно-то? Ты кто? – спросил Саша, отбросив приличия.
– Таня.
Саша вспомнил, кто такая Таня, кто такой Витя Светлов, и понял, что одну ночь выживет и без одеяла. Студия «Бригантина». Что с них взять? Сам поехал, теперь не жалуйся.
– Так чего же ты не спишь? – угрюмо уточнил Саша, ворочаясь на жесткой земле.
– Потому что в лесу кричат, – услышал он в ответ. Девушка шептала, но в голосе её позванивала настоящая почти истерика. Саша затих и прислушался.
Комары в палатке не пищали, по-видимому, слишком увлечённые едой. Не считая разноголосого сопения, в палатке царила тишина, как, впрочем, и во всём лесу вокруг.
Поэтому крики Брославский услышал сразу. Кричали где-то далеко.
– Ну и уши у тебя, – шёпотом похвалил он девушку и попытался понять, откуда доносятся эти странные вопли. «Похоже, кричат в стороне поселка, – подумал Саша, – точнее сказать, в стороне моста. Бог его знает, как далеко разносится крик ночью в лесу».
– Господи! – в настоящем ужасе прошептали слева, в Сашу вцепилась ещё одна рука того же человека, и рука эта непритворно дрожала. Именно в эту секунду Брославский проснулся окончательно и понял совершенно ясно, что в лесу, на той самой тропинке, по которой они все сюда пришли, метрах в пятистах, действительно кто-то кричит. Да что там кричит – вопит благим матом, как будто его убивают.
– И давно это продолжается? – осведомился Саша деликатно высвобождая руки.
– Н-нет. М-минуты две… – женский голос заикался, шепчущую во тьме бил озноб. Девушка цеплялась за Сашу, как будто он был спасательным кругом, а она тонула.
– Успокойся, – потребовал Брославский. Плевать на матрас. Потому что крики очень нехорошие. Почти не прекращаясь, они следовали один за другим, как будто кричащий делает перерывы, только чтоб набрать воздуха в легкие. Такие крики, должно быть, и называют истошными. На таком расстоянии даже лёгкий шум ветра, пробежавший в кронах, крики заглушает, но вопят там здорово, изо всех сил. «И это кричит не ребёнок и не женщина, – подумал уверенно Брославский, – это орёт взрослый мужик, вернее, почти визжит на бегу. Да, точно, он убегает. Вот только от кого?».
Тут справа кто-то придушенно захрапел, и криков стало не слышно.
– Наши-то все тут? – спросил Саша, оглядываясь в сырой палаточной темноте.
– Все-е, – протянули в ответ, – но Толя сидит снаружи.
– Что он там делает? – чуть ли не в голос удивился Саша.
– Он сказал, тут тесно…
Ветер в очередной раз прошумел в сосняке, и тут крики в лесу сделались другими: из протяжных – частыми, отрывистыми. Будто кто-то там укачивает ребёнка, но совсем без материнской заботы в голосе. «АаАаАаА!». Дело-то житейское, старенькая такая няня баюкает ночью в лесу малютку… И голос у няни мужской…
Саша нашарил застёжку-«молнию», закрывающую вход в палатку. Ничего она сейчас не закрывала, была расстёгнута, и это, если вспомнить о комарах, тянуло не менее чем на преступную халатность. Но не до комаров уже. Саша отодвинул брезентовый полог и высунул стриженую голову наружу.
На краю песчаного откоса виднелся силуэт уснувшего сидя богатыря. Противоположный берег излучины низкий, и потому широкая, но вся мирная и бородатая Толина фигура чётко выделялась на фоне чуть посветлевшего уже неба. Что-то у него в правой руке. Неужели топор? Чего ради?
– Толя? – шёпотом позвал Брославский.
Богатырь не отреагировал. Слева дотлевал костёр, справа ряды деревьев вокруг поляны прятались одни за другие. Саша сам удивился тому, что тревожно оглядывается, пытаясь углядеть за соснами кого-то. Или что-то. Никого там нет, разумеется.
– То-оля! – повторил он настойчиво, уже не шёпотом, но всё ещё вполголоса и потянулся к ближайшей сосновой шишке.
От точного попадания шишкой бородатый силуэт на фоне неба нервно встрепенулся.
– Кто-тэ-то? – спросил Толя и обернулся с риском скатиться по откосу прямо в реку.
– А ты чего тут, на улице, забыл? – вопросом на вопрос ответил Саша. Толя взмахнул правой рукой. Это не топор он держит, это блокнот и карандаш. – Песенки сочиняешь?
– Я песен не пишу, – хрипло, но с достоинством ответил Толя, – я стихи пишу. Немного.
– Не видно же ничего, – возразил Саша. – Иди в палатку, а то околеешь.
Совет прозвучал неубедительно. Воздух снаружи казался куда теплее, а главное – суше, чем внутри палатки. Как будто сырая и страшная лесная ночь вся забралась туда, под брезент, и спряталась от наступающего утра, цепляя спящих за плечи цепкими пальцами с маникюром.
– Я туда не пойду, – вежливо, но категорически отказался Толя. Видимо, сочинение стихов во сне требовало непосредственного контакта с русской природой.
– Бог с тобой, – согласился Саша и полез было обратно. – Толя!
– А?
– Из наших никто никуда в лес не уходил?
Толя посмотрел на палатку, словно стараясь просветить её взглядом насквозь.
– Ходить-то уходили, – промямлил он наконец, – но, вроде, все обратно пришли.
– А кто же там кричит?
– Где кричит? – Толя бдительно повернулся к реке и прислушался. Сосны сейчас не шумели, комары не звенели, и криков тоже слышно уже не было. Минуту ещё длилось молчание, и за это время бдительный Толя успел несколько раз заснуть и проснуться.
– Ладно. Твори, – разрешил ему наконец Саша и пополз обратно. В палатке показалось темнее, чем раньше. Но стоило устроиться на боковую, как в ухо Саше выдохнули всё тем же нетерпеливым женским шёпотом:
– Ну что? – как будто он ходил на разведку и забыл доложить о результатах.
Брославский плюнул бы, но нельзя – кругом спят романтики из «Бригантины».
– Ну ничего, – не очень приветливо прошипел он в ответ, – больше никто не кричит.
– А Толик там?
– Толик там.
Существо слева привычно ухватилось рукой за плечо Саши и, зашеборшившись в темноте («Не надо согревать меня дыханием, ты одеяло лучше отдай!» – тоскливо подумал Брославский), пододвинулось к нему вплотную. Существо била крупная дрожь.
«Не люблю песни у костра», – такова была последняя мысль Саши Брославского, прежде чем он окончательно уснул.
Городским бездельникам, имеющим возможность рано утром принять горячий душ, включить радио и без проблем сварить себе сладкий кофе, утро в лесу представляется прекраснейшей и блаженной порой. Воображение рисует картину с лёгким красивым туманом, греющим прямо сквозь туман ласковым солнышком и непременным пением пташек.
Туман был. Этого отрицать не стал бы никто. Он казался сырым и неприятным на ощупь.
Под утро холод разбудил романтиков и бардов и безжалостно выгнал из палатки. Когда Саша огляделся в зеленоватой мгле, он тут же увидел своё одеяло, и ещё несколько, сваленных в груду у стены. Из-под груды кто-то тяжело дышал. Саша порылся в одеялах, и вдруг навстречу ему метнулись заспанные, безумные, с рыжеватым отливом глаза Вади Марецкого. Вадим глотнул пару раз пересохшим горлом и что-то спросил.
– Чего? – не понял Саша.
– Что-то случилось? – нездоровому человеку приснилось явно что-то нездоровое.
– Ничего не случилось, – пожал плечами Брославский, – утро настало, только и всего.
– Значит, кошмар… – сказал Вадя, поглубже закапываясь в одеяло.
Брославскому стало немного обидно, что проснулся предпоследним, вместе с этим лодырем. Он выглянул наружу и убедился, что там тоже уныло.
Любители туристской песни бродили по краю откоса, ёжась и бросая нерешительные взгляды вниз на речную воду, все дрожащие, неумытые, неприветливые. Толя, как и следовало ожидать, за ночь охрип и тщетно пытался раздуть костёр из холодной золы. Майя привычно перебирала вещи в рюкзаках. Брюс в криво застёгнутой «военной» рубашке курил, картинно опершись на сосну. И все молчали.
Первым делом Саша мужественно умылся ледяной водой из речки, его примеру сразу последовали Брюс, уронивший при этом в воду контактную линзу, но счастливо её поймавший, и унылая пуще вчерашнего Таня Таволгина. Саша решительно прогнал Толю от костра и в две минуты разжёг огонь. Пересчитал всех по головам и отправил Брюса найти отсутствующих Светлова и Левина. Тут Майя порадовала всех тем, что завтракать придётся вермишелью с килькой в томате. Картошку вчера так и не спекли.
Минут через двадцать стало пободрее. Вермишель бурлила над костром под зорким надзором Майи. Брюс притащил из леса Левина, который невнятно объяснил, что искал там потерянную авторучку.
