скачать книгу бесплатно
– Хлороформ. В шкафу там же. Он, этот твой потрошитель трупов, лёгкий и мелкий, с ним даже я справился без особого труда. Очень уж он растерялся, когда не нашёл в ящике стола своей пистолет.
– То есть ты шёл за ним от самого деканата?
– Он шёл за Наташкой, а я шёл за ним. Сначала до кафедры судебки, куда он зашёл предупредить тебя, потом до его морга. Кто может убить так, чтобы не осталось следов? Судебный медик. Кто может кинуть труп в ванну с формалином, а потом порезать на кусочки, и никто слова худого не скажет? Препаратор в анатомическом театре. Ты же его сама туда вместо себя устроила, когда твоя карьера в гору пошла, правда?
– Ты умный такой? – в этой фразе не было шипящих звуков, и поэтому она прозвучала вполне кокетливо. – А зачем всё это?
– Зачем вы убиваете? – переспросил Костя и предположил: – Наверное, потому, что это вас двоих заводит. Он – ещё и потому, что охранник бандитов и сам бандит. Потому что снимал с трупа всякие там часы, бумажники, если повезёт, золотые зубы. Правда? Наверное, правда. Я, когда ему денег предложил, думал, он расхохочется, денег-то у него хватает. Он не здесь убивать начал, и не с тобой познакомившись. Он этим зарабатывает. Ему это нравится.
– А я? – спросила она с интересом.
– А ты убиваешь людей, потому что хромая, – жестоко сказал Костя, чтобы прервать это неуместное взаимное кокетство за котельной. – У тебя в детстве был энцефалит, и лицо теперь перекошено. Потому что ты уродина, потому и убиваешь.
Она сразу шагнула ближе, Костя поднял пистолет, но вспомнил, что стрелять-то не умеет, и отступил на пару шагов. От хромой девчонки с ножом я уж как-нибудь убегу, успокоил он сам себя. У неё оранжевая губная помада и сиреневые тени под глазами. Это не безвкусица, это специально так намалёвано. От злости.
– Потому что тело у тебя молодое и любви хочется, а она проходит всё мимо, мимо. Потому что ты истеричка и нашла себе этого придурка, бандита и подонка, но тебя это заводит. Потому что когда ты видишь, как целуются здоровенный парень и красивая девчонка, тебе хочется их обоих убить. Потому что они быдло, серое тупое быдло, но они будут счастливы, точно будут, хоть кто-то из них, да будет – их же много, кому-то повезёт. А мимо тебя счастье пройдёт, потому что ты слишком умный и не такой, как все. Потому, что ты урод.
Костя заговорил зло и яростно. Как будто всё ещё стоял в полутёмном вестибюле и разговаривал с любимой девушкой, но уже знал, что голос в трубке телефона-автомата вот-вот скажет «Нет, абсолютно», а потом будут слышны только короткие гудки.
У неё навернулись слёзы, но почти сразу высохли. Интерес в её зеленоватых глазах стал острее.
– Ты меня убьёшь? – спросила она негромко.
– Тебя – нет.
– А хочется?
– Попробовать интересно, – Костя отвечал сразу, стараясь не думать. На пистолетах бывает предохранитель, вдруг вспомнил он. Я же с него не только не снял, я даже не знаю, как он выглядит.
– Попробуешь? – она уже подходила. Она уже была рядом, и Костя уже не мог целиться, разве что ткнуть в упор и попытаться негнущимся пальцем нажать на спусковой крючок. Но этого он делать не стал, просто отвел пистолет в сторону и вверх, как это делают памятники героям войны. Она спрятала нож или нет? – попытался спросить он сам себя, прижимая к себе женщину и гладя свободной рукой. Она меня сейчас под лопатку острием ударит, или в затылок, так я даже боли не почувствую. И на могиле напишут: «Идиотом жил, идиотом и помер».
Она тоже прижималась, всё крепче и крепче, и тоже гладила по футболке, по кудлатому затылку, обеими руками вцепилась, когда поцеловались. Кажется, нож уже куда-то успела подевать.
Потом оттолкнула, тоже обеими руками.
– Врёшь ты всё! – сказала она, переводя дыхание. – Тебе не хочется. Никого ты не убьёшь! Студент!
«Шьтудент».
– Тебя что, на экзаменах провалили? – злорадно спросил Костя. Она взглянула на него, как собака, которую ударили сапогом под брюхо, и он расхохотался, не от злорадства, а просто от нервов. Она тоже усмехнулась, но криво.
– Не была бы рожа кривая, с первого раза поступила бы. Не была бы рожа кривая, ничего бы не случилось.
– Врёшь ты всё, – ехидно сказал Костя.
И она кивнула согласно, с какой-то даже охотой, соглашаясь. Подумала немного и уточнила:
– Тех двоих здесь не будет? Ты их предупредил, правда?
– Те двое ушли в кино. Я им билеты достал, но ничего не объяснял.
– Ну и я пойду тогда, – сказала она безразличным голосом. Прямо таким же точно голосом, как Катюша по телефону.
Отвернулась и хотела пойти по тропинке, но не обратно к двадцать шестому, а направо, между заброшенными корпусами, к анатомичке, где лежал прикованный наручниками к батарее охранник-Жокей. А может, к закрытой столовой – перекусить, кто её, психопатку, поймёт?
– Эй, – позвал Костя. – Ключ от наручников я выбросил, ты не найдёшь. Ствол менты подберут там, где я его кину. Пулю со спортплощадки примерят. Труп, который вы притащили ночью с «Квадрата», опознают в анатомичке. Я же опознал. Это мой сокурсник Андрей Коротенко, жлоб и культурист, я его вообще-то не очень любил. Но он ещё недостаточно вымок в формалине и недостаточно лишен скальпа. Твой любовник – бандит, его арестуют, и когда он поймет, что не выкрутится, то тебя обязательно сдаст. Ты не выплывешь.
Она выслушала его внимательно. А потом, не оборачиваясь, пошла прочь. Она хромала и сутулилась. Жалко был на неё смотреть. Но она неплохо смотрелась среди покорёженных труб, ржавых лестниц и луж битума на грязном песке. Была в этом какая-то дикая гармония.
Костя ещё раз посмотрел на пистолет. Ну, так и есть: затвор взведён, а предохранитель – это ведь предохранитель? – не передвинут. Аккуратно, нестриженым ногтем левой руки – зря, что ли целый день в перчатке ходил? – Костя коварный рычажок переставил. Медленно поднял руку, пока не совместились мушка, целик и подпрыгивающие при каждом шаге женские плечи под джинсовой курткой…
– Эй! – снова позвал он…
Все назначенные на завтра экзамены и все занятия отменят. Зачёты поставят автоматически тем, у кого пропущено не больше двух лекций. Всю ночь и весь завтрашний день по институту станут ездить и ходить уже не три и не десять, а гораздо больше человек в милицейской форме и штатском. К полудню появятся журналисты, через два часа дождутся сурового майора, с лицом и голосом закоренелого язвенника, который скажет, с ненавистью глядя в телекамеры:
– Пока обнаружено несколько тел, проводится проверка.
Ещё через неделю тот же майор, но уже благодушнее, объявит с экранов телевизоров:
– Сотрудниками правоохранительных органов раскрыто преступление и пресечена деятельность серийного убийцы.
У ректора будет микроинфаркт, и бедолагу госпитализируют на кафедру кардиологии. Две другие кафедры института ожидают внеплановые переаттестации. Они пройдут удачно. Дверь в анатомичке обобьют жестью и поставят на ней кодовый замок, как на сейфе с драгоценностями. У студентов там станут проверять не только билеты, но и паспорта. Много хлопот. Но сокурсников Лесового они уже не затронут. Они перейдут на старшие курсы, где анатомия – пройденный этап.
Костя и Лавров, получив неожиданную фору, сдадут сессию на твёрдую четверку. Абдулгамид Аликович Алиханов сдаст сессию на твёрдую тройку и очень этим удивлённый уедет к родным в город Моздок, чтобы, горестно покачивая головой, рассказывать, как «у них в институте всех убили». Доцент Оганесян защитит докторскую и станет профессором. Виноградова отчислят, он так и не осилит зачёт по латыни.
Димка Лавров вскоре расстанется с Наташкой Филоновой и закрутит роман с её подругой Майей.
Бемби перестанет подходить к телефону, когда её спрашивает Костя. Навсегда.
Котельную починят.
Но всего этого Костя Лесовой, конечно, ещё не знал, когда пролезал сквозь дыру в заборе. Это была уже другая дыра, до остановки здесь гораздо дальше, но зато рядом стоит телефонная будка. Костя энергично зашагал к ней, нашаривая в кармане последний оставшийся жетон. Надо позвонить Бемби, поговорить с ней по-человечески, пообещать, что всё будет хорошо. А потом взять себя в руки и перед завтрашним зачетом, дома, в спокойной обстановке, хотя бы ориентировочно, в общем и целом, посмотреть – что же всё-таки написано в главе «Ангиотензины» учебника фармакологии…
СЖИГАТЕЛЬ МУРАВЕЙНИКОВ
Костёр получился на славу. Он, во-первых, горел, во-вторых, был большой, в-третьих, всем своим видом внушал полное доверие: лесного пожара не будет. Костёр разжигал умеющий ходить в турпоходы Саша Брославский. Чуть поодаль стояли унылая Таня Таволгина, прижимая к груди охапку сухих веток, и юный Брюс с ещё парой веточек в руке. В глазах обоих отражались языки пламени и читалось восхищение. Костёр удался.
Чего совершенно нельзя сказать о палатке.
Те, на чью долю выпала её установка, взялись за дело на редкость энергично. Витя Светлов, а правильнее сказать, Виктор Сергеевич Светлов, как и положено ответственному за всё здесь происходящее, давал ценные указания, сдвинув длинный козырёк джинсовой кепки на самые глаза. Одетый в шуршащий адидасовский костюм Миша Левин с ироничным видом вколачивал алюминиевые колышки в усыпанную сосновыми иголками почву. А могучий бородатый Толя старался удержать вертикально две палочки, которые вроде как должны подпирать крышу палатки. Тщетно. То есть, палочки Толя удержал, удержать что-либо ему не стоило ни малейшего труда. Но вот он ослабил хватку, и вроде как натянутая палатка сделала попытку завалиться одновременно вправо и влево, да так и застыла в нерешительности.
– Ой! – сказал Толя и озадаченно поправил очки с мощными диоптриями.
«Нет, с ними каши не сваришь», – в сотый раз подумал Саша Брославский. И тут же инстинктивно поглядел туда, где на поляне беспорядочно свалены рюкзаки. Котелок не забыли, это прекрасно. Не такие уж идиоты. Это я идиот, что сюда с ними попёрся.
Сосновый лес обступал поляну и сбегал к реке. Ещё один участник турпохода, Марецкий Вадим, сидел под одинокой сосной, прислонившись к её рыжему стволу рыжей башкой в огромных наушниках, и слушал обожаемый «Наутилус Помпилиус». Светлов, как лицо ответственное, уже не раз к Марецкому и подходил, и втолковывал, и кричал сквозь наушники, что, выехав на природу, слушать магнитофон неразумно в высшей степени, это и в городе, дома на диване можно делать с не меньшим успехом. Но Вадя Марецкий пропустил все доводы разума мимо заткнутых любимой музыкой ушей. Один лишь раз, переворачивая кассету, он возразил:
– Это не магнитофон, а плеер! Это во-первых! – и вывернул громкость до отказа. Гитару свою пресловутую он прислонил к той же сосне с другой стороны, а в ствол несчастного дерева демонстративно вонзил крохотный туристический топорик. По всему видно, что рыжий Вадя Марецкий страшно обижен, причём на всех. Он не разжигает костёр, не ставит палатку, даже не моет посуду – он слушает музыку и калечит деревья. Да ещё и ждёт: может, кому это всё не понравится?
«Он умрёт первым, – по привычке подумал Саша Брославский. – Его найдут утром под откосом, башкой в реке. В спине у Вади будет торчать этот самый топорик. И от кого же он, Вадя Марецкий, схлопочет топором по спине? Да от кого угодно. От той же Тани Таволгиной, если не отстанет от неё со своим „Наутилусом“».
– Танечка, а песню «Ворота» вы слышали? Или вас, филологов, такому не учат?
Таня уныло отвернулась. В отличие от всех остальных ребят, облачённых в банальные кеды, она зачем-то обула в поход тяжёлые, чуть ли не альпинистские ботинки и уже страшно устала. Присесть на траву, как остальные, Таня тоже не решалась, чтобы не испачкать безумно красивый комбинезон тёмно-жёлтого цвета. Таня оделась для вылазки в лес, должно быть, руководствуясь фотографиями из журнала мод какой-нибудь соцстраны, изданного лет десять назад. И теперь страдала, таская в лапках смолистые прутики на растопку костра и чувствуя на себе взгляды присутствующих.
«Фигура хорошая, – подумал Брославский сочувственно, – но сутулится она напрасно».
Вообще-то, чего Таня хотела – всеобщего внимания, – того она и добилась. Юный Брюс ходил за ней как привязанный, делая вид, что помогает, а на самом деле страшно мешая своей беззаботной болтовнёй. Даже бородатый Толя пару раз вздохнул, покосившись на жёлтый комбинезон. Миша Левин наоборот – старательно отводил взгляд. Миша жутко порядочный и ни за что не посмотрит на посторонних девушек в отсутствие своей Майи. А его Майя сейчас как раз моет тарелки в реке.
«Таня погибнет второй. Просто уйдёт за хворостом в чащу, и никто её не сможет найти. Будучи неприспособленной к жизни кисельной барышней, Таня умрёт в лесу от жажды».
И лишь один человек словно бы не замечал Таню Таволгину – её сокурсник Витя Светлов. Сам же позвал в лес, сам обещал, что будет интересно, под гитару и у костра: «Я спою новую песню». Даже не так: «Я покажу свою новую песню». И вот он стоит, скрестив руки на груди и сдвинув козырёк кепки почти до кончика носа. Он уже никакой не Витя, он Виктор Сергеевич, ответственный за всё происходящее. Губы беззвучно шевелятся, должно быть, напевая «свою новую песню», которую намерен «показать».
– Ты куда колышки вбил? – саркастически осведомился Виктор Светлов. Стоящий на четвереньках Левин немедленно поднял голову, став похожим на умную, язвительную таксу в «адидасе» и задал не менее резонный вопрос:
– А вы куда сказали вбивать, Виктор Сергеевич? Куда сказали, туда бедный еврей и вбил.
Могучий бородатый Толя после этих слов вновь вздохнул, закатил глаза под толстыми стёклами очков и, наверное, помолился бы христианскому Богу, если бы не держал на весу всё шаткое сооружение. Лишённый духовной поддержки, он ограничился тем, что почесал бороду о собственное плечо. Дай ему волю – всю ночь Толя так простоит, лишь бы дорогим друзьям спалось хорошо и удобно.
Саша Брославский попытался, но не смог представить, как погибнет Толя, которому от рождения достались мягкость характера, близорукость и физическая стать. К вере в то, что «русский мужчина должен носить бороду», Толя пришёл своим умом, а тяжёлой атлетикой, по его собственным словам, занимается, чтобы «совсем не потолстеть».
«Нет, – ожесточённо подумал Брославский, теперь уже в сто первый раз, – с этими людьми каши не сваришь. Надо бы мне, пока светло, идти на шоссе и ловить попутку до города. Ладно. Пусть Толя пока живёт. Третьим погибнет малыш Брюс».
Таня Таволгина уныло сложила свои веточки у костра и потопала за новыми. Брюс устремился следом, не умолкая ни на секунду:
– А когда с парашютом прыгаешь, знаешь, что главное? Главное – правильно затянуть ремень между ногами!
Брюс познакомился с Таней всего несколько часов назад, но за это время уже успел ей объяснить, как «правильно лазать в пещеры», как «бить по кадыку расслабленной ладонью» и как «танцевать танго, чтобы и тебе, и партнёрше было максимально приятно». Таня – студентка, а Брюс ещё не закончил школу, стало быть, он младше девушки года на два. Но Брюс не смущается. Он вообще не из стеснительных мальчиков.
«Третьим погибнет Брюс, – уже с большей уверенностью додумал свою страшную мысль Брославский. – И между ног у Брюса обнаружат правильно затянутый ремень от парашюта».
Снизу от речки по песчаному откосу, переходящему в пляж, наконец-то вылезла Майя со стопкой мисок в руках. Вот Майя выглядела настоящей туристкой: она изначально ходила по траве босиком, глазки никому не строила, громко не хохотала, а с лица её не сходило озабоченное, даже немного хмурое выражение общей мамы, которая должна обо всех позаботиться. Ей и Мише Левину по семнадцать и эта сладкая парочка – такие же школьники, как и Брюс. Но, что называется, «почувствуйте разницу!». Майя собирается окончить школу с золотой медалью, учится в специальном классе при мединституте, твёрдо решила сделаться врачом-кардиологом. Миша Левин на медали не претендует, но всё же заканчивает математическую гимназию, увлекается компьютерами, не менее твёрдо намерен, достигнув совершеннолетия, ехать в Израиль на «пэ-эм-же», желательно увезя с собой и Майю.
– Ну, как водичка? – осведомился Левин.
– Мокрая, холодная, – сообщила Майя. – Купаться не стану, да и тебе не советую.
– А зачем ты тарелки моешь, если мы ещё не поели?
– Русский человек от природы чистоплотен! – сообщил Толя, растягивая в руках брезентовое полотнище. Голос, которому он силился придать назидательности, ухал, как у филина. – В Европе ещё в набедренных повязках бегали, а русские уже в банях мылись!
Миша Левин, возившийся у самых его ног с колышками, задрал голову. Хотел что-то уточнить. Но предпочёл молча перекреститься двумя перстами.
– А ты напрасно иронизируешь над чужой историей, Михаил! – немедленно отреагировал Толя и наконец-то уронил палатку на землю.
Саша Брославский попытался представить себе, как могучий бородатый Толя вздёргивает школьника Михаила на берёзу по религиозным соображениям. Получилось неубедительно: Толя не казался злым человеком, а берез в сосновом лесу не росло. Тем не менее, прервать дискуссию показалось явно на пользу.
– Эй! – окликнул спорщиков Саша, – вы что же с нею, бедной, сделали?
Уже вернувшаяся с хворостом Таня чуть вздрогнула, огляделась и только потом поняла, что речь о палатке, и подсказала негромко, как постыдную семейную тайну:
– Она всё время падает. У неё прутики не держатся.
– Там не нужны никакие прутики. Да положите вы её на землю, товарищи!
Саша, а вместе с ним и Таня дошли до рухнувшей палатки, вокруг которой в скорбном молчании стояли те, кто потерпел с ней полное фиаско.
– Ого! – восхитился Саша, вытаскивая из руин тоненькую хворостину, предназначенную для поддержания тяжёлой брезентовой крыши. – Это кто же это принёс?
– Брюс! – хором ответили Толя, Светлов и Левин.
Все посмотрели на склонившуюся над рекой ольху, куда знаток парашютных премудростей пытался в данный момент залезть «за ветками посуше».
– Дров больше не нужно, – предупредил Брославский. – Вон вы их сколько уже натаскали. Когда Брюс слезет с дерева, передайте ему это. Теперь насчёт палатки…
Майя потрошила рюкзаки в поисках съестного. Светлов стоял, скрестив руки и спрятав глаза под козырьком кепки, шевелил губами – повторял текст своей новой песни. Таня уныло кивала. Марецкий слушал плеер, а Брюс всё-таки оседлал нижнюю ветвь ольхи и размышлял, как бы вернуться на землю, не покалечившись. Левин просто лёг на траву, раскинул руки и закрыл глаза, очевидно представляя, что уже доехал до Израиля.
И только Толя стоял и слушал объяснения, почему важно, чтобы брезент палатки был туго натянут. Если бы не Толя, Брославский давно бы взял и сделал всё сам.
«Хреновый из меня наставник молодёжи, – думал Саша. – Толю я убью сам. Справиться с бородатым силачом будет непросто, но я позову его полазать по скалам и перережу страховочный трос. А потом пойду на шоссе и всё же поймаю попутку до города».
Дослушав объяснения, Толя поправил очки, вытащил топорик из дерева и отправился в лес искать для палатки такие подпорки, чтобы не гнулись, словно удочки.
– Соли нет, – упавшим голосом объявила Майя. – Лев, ты куда соль подевал?
И Вадя Марецкий тут же сорвал наушники с рыжей головы. Всё он прекрасно слышит, оказывается, никакой «Наутилус» этому не помеха.
– Как это – соли нет? – возмутился он. – Я для чего пять кило картошки на горбу тащил? Это во-первых…
– Как-нибудь без соли покушаешь, – сказал Виктор Сергеевич Светлов с видом человека, ответственного за всё, и за непозволительное поведение Вади Марецкого в том числе.
– Как-нибудь не покушаю! – Марецкий задрал рыжую голову, продолжая сидеть на земле, оглядел стоящих кругом и потряс наушниками с торжествующим и даже угрожающим видом.
– Может, нам теперь в город за твоей солью обратно съездить, Вадя?
– А что хочешь, то и делай! Только я картошку без соли – не могу! Я человек нездоровый, меня без соли вытошнит! Это во-первых…
Майя поморщилась. Таня спросила с видом трезвомыслящей, хотя и унылой лошади:
– Зачем же в город, Витя? Можно сходить в посёлок, где ты в детстве на даче жил.
В голосе обутой в тяжелые ботинки девушки неожиданно послышались нотки, которыми совсем уж взрослые женщины обращаются к бестолковому мужу в присутствии многочисленных гостей. Когда он, допустим, забыл купить для праздника майонез.
– Я из-за него вот, – Светлов кивнул козырьком своей кепки на сидящего под сосной, и казалось, что аист примеривается, как бы продырявить клювом ничтожную лягушку, – в поселок не потащусь! Чего тебе ещё, Вадя, принести? Горчицы, может быть?
– А я тебя и не просил ни о чём! – вконец обиделся Вадим. – И я тебе не Вадя, уважаемый Виктор Сергеевич!
Оба смолкли, тяжело дыша. Светлов играл желваками так, что кепка шевелилась на голове. Марецкий скоблил ногтями ствол сосны, рискуя уронить гитару, принесённую в лес, чтобы петь песни про искры над костром, про рассветы в лесу и, главное, про крепкую мужскую дружбу.
