скачать книгу бесплатно
– И на каждом из них была наклеена маленькая такая этикеточка ромбиком…
– Ага. А апельсины были пахучие-припахучие и оранжевые-преоранжевые… Мама, когда их приносила, всегда говорила: «Очередина была! Ноги гудят!» Тяжело вздыхала и облегчённо добавляла: «Я уж думала, что нам и не достанется!»
– Молодые люди, коктейли заберите! – громко крикнула из-за стойки барменша.
Вадим принёс два высоких бокала, а Настя продолжила рассказывать:
– И, знаешь, мне тогда ведь казалось, что каждый раз в этой очереди мамка стояла не за апельсинами… А за… Я же тогда совсем маленькой была… Думала, что есть такое место, где всем раздают радости. Но их так мало, что на всех не хватает…
Чарышев восторженно посмотрел на Настю. В ней было что-то очень притягательное и родное. Хотелось прикасаться к ней и нежно гладить. Нравилось смотреть в её огромные, тёмные глаза. А её чуть приоткрытые, мягкие, влажные губы напоминали ему омытую летним дождём тёмно-красную черешню из его детства. Переспевшую, с насыщенным пьянящим вкусом. Раскусишь такую ягоду, и на язык брызжет, заливает его сладкий, терпкий сок.
Кожа у Насти была тонкая и нежная. Настолько нежная и утончённая, что кое-где под ней просматривались голубенькие прожилки. Он дотронулся до её руки и сразу почувствовал, как трепетное тепло разлилось по всему телу.
Ему захотелось поцеловать её. При всех. И он поцеловал. А она смотрела на него в ласковом смущении. И на её щеках проступили умилительные ямочки. А внутри у обоих – восторженный взлёт чувств.
Вадим даже не мог представить, что таким может быть прикосновение счастья. Наверное, и природа точно так же будоражится буйным, прекрасным вихрем, когда сквозь стужу неожиданно прорывается весна. И мир тут же наполняется теплом и солнечными брызгами. Невзрачные почки взрываются восторгом чудесного цветения. А из поднебесья доносится тихая, чуть слышная музыка блаженства.
– Это тебе! – сказал Вадим, неожиданно доставая из-за пазухи смешного игрушечного медвежонка. – С днём рождения, Настя!
– Спасибо! – она обрадовано взяла маленького косолапика, прижала к себе, и тот вдруг неожиданно «запел»:
Happy birthday to you
Happy birthday to you…
Настя была переполнена счастьем. Она улыбалась и ласково гладила медвежонка:
– Мишутка хороший… Ты у меня теперь будешь жить. И я тебя никому не дам обидеть. Никому-никому, – и в её глазах появились слезы. – Глупая, да? – спросила она, смущаясь.
– Не-е-ет… Слушай, а ты мне в Америку письмо напишешь? – спросил радостный Вадим.
– Напишу. Конечно! Конечно, напишу! И ждать тебя буду. Обязательно.
А потом они пошли кататься на трамвае. От Сокола разъезжали в разные стороны. Настя убеждала Вадима, что это «самый живой из всех городских транспортов». И каждый трамвай, по её мнению, разговаривает с пассажирами. Только язык у него особенный. Вадим игриво соглашался с ней и пытался разобраться с трамвайным диалектом. И каждому звуку приписывал своё значение. В ответ трамвай радостно повизгивал на поворотах. Ворчливо зудел на остановках. Шикал, закрывая двери. Сипел при торможении. И громко угукал от восторга, задорно отбивая чечётку на рельсах. И затем мчался во весь дух на длинных прямых.
А когда пассажиров стало совсем мало, Настя достала медвежонка и он запел свою песенку:
Happy birthday
Happy birthday
Happy birthday to you…
Жизнь – она не бублик с маком…
Уже следующим утром слух о выброшенных в пединституте портретах членов Политбюро обсуждался везде и всюду. Молва наделила происшествие ужасающими подробностями. Рассказывали, что «взбунтовавшихся студентов брал штурмом спецназ».
Ничего не подозревавший Чарышев забежал на кафедру, чтобы забрать написанный отзыв на его дипломную работу. Преподаватели, увидев его, чуть ли не хором закричали:
– Вас уже все обыскались! Только что прибегали… Идите срочно к ректору!
Он вошёл в приёмную. Хорошо знавшая его секретарша Таньча Парамонова вместо добродушного приветствия неожиданно холодно и официозно сказала:
– Вас вот искал товарищ из Комитета Государственной Безопасности… Фамилия его…
– Моя фамилия Якимов, – раздался сзади уверенный голос, и Вадим увидел в массивном дверном проёме довольно пожилого, коренастого человека в тёмном пиджаке. На нём была идеально выглаженная рубашка и аккуратно повязанный галстук. Он вышел в приёмную и учтиво предложил. – Проходите, Вадим Алексеевич!
Ректора в кабинете не было.
Чарышев зашёл и в нерешительности остановился.
– А куда же подевалась ваша смелость? – резко спросил Якимов, проходя к столу. – Садитесь поближе. Разговор у нас будет долгим. А его результат зависит только от вас. Как и вся ваша дальнейшая судьба… Но мы понимаем, в какой ситуации вы оказались, и потому хотим вам искренне помочь.
Чарышев сразу узнал в Якимове того самого коренастого кагэбиста, который наотмашь ударил Леру. Воспоминание о той апрельской ночи отчётливо всплыло в его памяти. А ему не хотелось этого вспоминать, потому что после того случая одинаково стали противны и Новогорская, и этот Якимов, и…
Они вторглись в его жизнь, походя. Что-то там ковырнули. Сломали. И быстренько удалились. Забыв забрать принесённое с собой тревожное беспокойство. Он пытался от него избавиться, прогонял, а оно всё возвращалось и возвращалось, как приблудная лишайная кошка.
Вадим сел и увидел, что на серенькой папочке, лежавшей на столе, крупными чёрными буквами была выведена его фамилия.
Якимов монотонно и с неприкрытым безразличием расспрашивал о его родителях, друзьях, учёбе, службе в армии. Чарышев рассказывал подробно, но терялся в догадках о причине такого внимания.
Если всё это связано с этим злосчастным ящиком с портретами, – размышлял он, – то бояться нечего. А если с листовками… Глупая случайность. Не более того, – успокаивал он себя.
– Что же вы всё молчите и молчите? – еле слышно спросил его Якимов и внимательно посмотрел на высоченный потолок, затем на люстру, с которой свисала длинная паутина. – Ничего сами не рассказываете…
– О чём? – удивился Чарышев. – И я не молчу…
– Молчите, потому что по существу ещё ничего не сказали, – всё с той же безжизненной монотонностью пояснил Якимов. – То ли притворяетесь, то ли действительно не осознаёте…
– Что я «не осознаю»?
Якимов покрутил головой и, увидев маленькую указку, взял её, и попытался сбить паутину. Но у него ничего не получилось.
– Вы совершили антигосударственные действия, направленные против первых лиц Коммунистической партии и Советского государства, – продолжил он, прохаживаясь, и чеканя каждое слово. – Статья семидесятая Уголовного Кодекса РСФСР. Срок от трёх до десяти лет с конфискацией имущества и с последующей ссылкой от двух до пяти лет… Вам, кстати, сколько сейчас лет?
– Двадцать семь, – перепугано ответил Вадим, глядя на идеально вычищенные чёрные ботинки Якимова. От них шёл сильнейший запах сапожной ваксы.
– Прибавляйте… Десять плюс пять, и ещё плюс… – Якимов энергично подошёл к столу и сел напротив. – Там обычно добавляют… Считайте! Вдумчиво считайте: сколько же вам тогда будет, когда вы оттуда выйдете? Если заслужите выйти…
– Да я… Я даже не знал, что было в этом ящике! – закричал виновато Вадим, глядя на Якимова, который внимательно присматривался к шкале транзисторного приёмника.
– Ну вот вы, наконец, и заговорили… Так и запишем, – сказал тот и, присев за стол, стал действительно что-то записывать, бормоча себе под нос. – Не знал, чего хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном… – он поднял голову и с ухмылкой посмотрел на Чарышева. – Да вот только свидетели утверждают обратное! – Якимов медленно открыл папочку и достал оттуда стопку листочков. – Вот… И ещё вот… Честно говоря, я не понимаю, зачем вам всё это понадобилось? Именно вам. Одному из лучших студентов… Может, страна не нравится? Так уезжайте! Теперь и это можно… Только вот другим жить не мешайте. Не мешайте тем, которые по-другому не хотят. Понимаете? Есть те, которые не умеют или просто не желают жить по-другому! Потому что у нас сегодня бесплатное образование, бесплатная медицина, бесплатно дают квартиры, путёвки на отдых, нет безработицы… и много всего ещё хорошего. Не надо только хамить государству. Это такие условия, правила взаимного существования. Вам вот это всё дают даром, а в ответ вы не должны делать государству гадостей. А вот на Западе другие правила: плати за всё, а в обмен – езжай куда хочешь, говори, что хочешь… Но всё за деньги. Там и свобода точно также продаётся.
Якимов вновь посмотрел на люстру с паутиной, а затем, указывая на транзисторный приёмник, сказал:
– А вы думаете только о себе… Вот сегодня ночью об этой вашей выходке уже сообщили по «Голосу Америки»… Вы, наверное, удовлетворены? Да? И то, что ректора довели до инфаркта… Вам что, людей не жалко? Он сейчас в больнице лежит. Из-за вас. А теперь наши, – и он сделал чёткий акцент на слове «наши», – наши сотрудники заявятся к вашим родителям… Вы представляете их страдания?! Не жалко?
Якимов ещё раз пристально посмотрел на шкалу приёмника и удручённо вздохнув, устало предложил:
– Давай, рассказывай, – и тут же потребовал уже гневно и резко. – Итак, я слушаю! Говори, кто надоумил тебя устроить эту провокацию? Вильегорский?!
Чарышев отрицательно замотал головой и стал отвечать сбивчиво, сильно нервничая:
– Никто меня не подговаривал. Я вообще не понимаю…
– Так. А от кого вы узнали, что в институт приедет президент Соединённых Штатов Америки?
– Рабочий какой-то… Из строителей.
Якимов рассмеялся и продолжил с язвительной неторопливостью:
– Вы сложнее, чем я думал… Надо же, какие у нас осведомлённые советские рабочие пошли… – и он вновь достал листочки из папки, но держал их так, чтобы Чарышеву не было видно, что в них написано. – Только эти рабочие утверждают обратное… Рассказали, что услышали это всё как раз от вас. И документально это подтвердили. Вот! И вот! Ещё вот! – тыкал пальцем в листочки Якимов. – И не только рабочие… Но и некоторые студенты, и преподаватели тоже подтверждают этот и другие факты. Например, о том, что вы намеренно общались с Вильегорским на иностранном языке…
– Да не было такого!
– Как же не было, Вадим Алексеевич! – и Якимов стал вчитываться в текст. – Вот же чёрным по белому… «Восхищённо говорили об американской мечте», о том, что «перестройка – это буря в стакане воды»… Уничижительно отзывались о коммунизме.
Чарышев с удивлением увидел, что сквозь лист бумаги, который держал Якимов, отчётливо проступали две зеленовато-синие кляксы. Точно такие, какие оставлял Юркин «Паркер».
– Кстати, что это за бородатый человек в чёрном стоял рядом с вами? Вы потом с ним ушли из института? Не так ли?
– Там никого… Никого там рядом не было.
– Ну вы прямо как непорочный ангел… А где этот ангел обитает, хотелось бы знать? Прописаны в общежитии… А живёте… Непонятно где живёте?
– На Малой Бронной. Я там дворником работаю. У меня комната в коммуналке.
– Точно. Точно! – обрадовано вскинул руки Якимов. – А я всё мучаюсь, где я мог раньше вас видеть! Вспомнил. Это же вы под машину бросались… Какой номер квартиры?
– Я не бросался. Просто так получи… Я покурить вышел, а тут…
– Вот-вот! – Якимов с нескрываемым удовольствием потянулся к телефону. – Давайте и мы сейчас тоже устроим перекур. А минут через десять продолжим. Всё! Идите. Идите!
Чарышев вышел в приёмную. И тяжело вздохнул.
– Дай попить, – попросил он Таньчу поникшим голосом, указывая на графин.
Та налила воду и, подойдя к нему, с любопытством спросила:
– О чём он тебя спрашивал?
– Про родителей… – подавленно и нехотя ответил Вадим, и тут же из-за двери донёсся голос Якимова, разговаривавшего с кем-то по телефону. Он говорил быстро, громко, с будоражащим азартом охотника, который напал на след зверя:
– …Бери Вержицкого с Кантыриным… И галопом на Малую Бронную. Галопом! Позвони в девяносто третье отделение, пусть они своих людей дадут и понятых обеспечат. Понял? Хвостик по тем листовкам вылез… Всё там перетрясите! Запиши: Чарышев Вадим Алексеевич… Малая Бронная. Дом двадцать…
Только сейчас Вадим с ужасом вспомнил о листовках, засунутых в керамическую кружку. Он их так никуда и не выбросил.
– Слушай, Тань, найди Сашку Коренного, – волнуясь, сбивчивым шёпотом попросил Чарышев секретаршу, отдавая ей стакан с не выпитой водой. – Я его только что видел, когда сюда шёл… Очень надо! Ты не представляешь, как надо!
– Я всё поняла, солнышко, – показывая рукой на дверь кабинета ректора, сказала она. – Догадливая. А с тебя шоколадка.
– Хоть десять! Только найди! Скорее! Я в курилке буду ждать.
Вадим всё объяснил Сашке, дал ему деньги, ключ и записку для бабы Фаи. Тот, услышав об «антисоветских листовках», отвёл его в сторону и испуганно спросил:
– А меня не посадят за такое?
Моросил мелкий дождик. Коренной, нахлобучив на голову ветровку, с разбега перепрыгнул огромную лужу и подбежал к обочине дороги. Он ещё и руки не успел поднять, а к нему уже подкатил подержанный «москвичонок».
– Садись! – крикнул ему из машины лысоватый водитель-старичок. – Давай заскакивай, пока не промок! Я недорого возьму!
Сашка подумал: надо же, как повезло! Но только его радость улетучилась уже через несколько минут. Ехали так медленно, что их обгоняли даже те, кто не хотел обгонять. Он вежливо попытался поторопить водителя, но тот, посасывая леденец и громко причмокивая, никак не реагировал.
Минут через пять его терпение кончилось:
– Дед, ты побыстрее можешь! – грубовато потребовал Сашка.
Водитель, не прибавляя скорости, недовольно забурчал:
– Торопишься? Сейчас все торопятся… Во! Вон, видишь! – и он показал рукой на огромную очередь возле магазина. – За водкой стоят. Видал, как народ унижают!
– Ты быстрее едь, говорю! Пожалуйста! Ладно?! – пытался теперь уже по-доброму поторопить его Сашка.
– А Сталин не дурак… – будто не расслышав его, продолжил рассказывать водитель. – После царского сухого закона водку людям обратно вернул. И что? Спились мы? Не-е-е. А теперь этот вот, «меченый», экспериментировать вздумал, – и он стал размашисто протирать лобовое стекло замусоленной тряпкой. – «Социализм с человеческим лицом»! Ни жратвы, ни водки… Но зато с лицом! – он злорадно загоготал, затем прислушался к дребезжащему звуку и, определив его источник, хлопнул рукой по приборной панели. – Убить мало за такие эксперименты!
– Быстрее. Быстрее давай! – закричал вновь Сашка.
Но старичок плавно сбавил ход, останавливаясь перед светофором на улице Герцена. А сзади за «Москвичом» притормозила серая «Волга», в которой на Бронную ехала группа КГБ с Лубянки.
На переднем сиденье сидел молодой следователь Вержицкий. Два пожилых сотрудника – Кантырин и Дименков – сзади.
– Новогорская, говорят, снова жалобу на Якимова накатала? – сочувственно спросил Вержицкий.
– Накатала! – подтвердил Дименков. – Опять свои права качает! Она, наверное, думает, что если бы была в Америке, то её бы за такое там по головке гладили. Ага! Там бы её дубинкой так огрели, что все мозги на асфальт сразу бы выскочили!
– Это точно, – согласно кивнул Кантырин. – Мне парни из «девятки» рассказывали… Это когда они Горбачёва в Америке сопровождали…
– Ох, и лаптёжник! – закричал водитель «Волги», активно сигналя. – Он там заснул, что ли, в «Москвиче» этом?! Зелёный же горит, а он как вкопанный…
– Да не кипятись ты! – раздражённо осадил его Дименков. – Видишь, всё, поехал уже, – и, обращаясь к Кантырину, спросил. – Так что там из «девятки»?
– …А-а-а… Горбачёв, когда в Вашингтоне был, так он с бухты-барахты в народ пошёл, – продолжил тот. – Никого не предупредив, естественно… Остановил машину и пошёл к толпе на обочине… Вот тут охранники Рейгана себя и показали. Они как псы цепные на людей набросились и орут что есть мочи… – язвительно усмехаясь, продолжил рассказ Кантырин. – Кричат как резаные: «Всем стоять! Вытащить руки из карманов! Резких движений не делать!» А сами свои рученьки на пистолетах держат. Народ-то был настоящий, а не ряженый там какой-нибудь… И ни по одному телеканалу этого потом не показывали. Демократия…
– Да ладно тебе! – пренебрежительно сказал Дименков. – У нас то же, когда не ряженые…
– Что творит! – закричал водитель «Волги», резко уходя влево от столкновения с «Москвичом», который стал внезапно тормозить. – Вот козёл!
Причиной возникшей ситуации стал Сашка Коренной. Это он как оглашённый закричал:
