Сезон комет

В моем случае это не так. Представьте себе: чтобы произвести на свет то, что от вас ждут, то, что в абсолютных значениях определяет вашу ценность и является вашей идентичностью, вы должны снова, и снова, и снова погружаться на дно самого глубокого колодца и просыпаться утром самого черного дня вашей жизни – ведь именно там, в темной глубине, прячется нечто, пробуждающее в вас желание говорить. Вдохновение.

Свой единственный роман я написала, подстрекаемая завистью и ревностью. Сжимающими горло и выжигающими изнутри медленным холодным огнем. А еще непреодолимой потребностью – хотя бы на время, пока я писала, – стать кем-то другим.

Мне кажется, Фрэнсис Харт – такой же, как я. Его роман вдохновлен чем-то очень мрачным, низменным и страшным. Пугающим его самого, но приносящим невероятное удовольствие. Весь этот страх и восторг он воплотил в одном из своих героев. В парне, которого Фрэнки встретил на перекрестке трех дорог. В дьяволе во плоти, в темном попутчике – Джеймсе.

На обложке «Попутчиков» по требованию правообладателя всегда указывается полное имя автора – Фрэнсис Джеймс Харт. Внимательный читатель поймет с самой первой страницы, на которой появляется Джеймс, в чем кроется секрет этого героя.

Я встретил Джеймса двадцать седьмого августа. Где-то в Аризоне, милях в двадцати от Тусона, мы наехали колесом на битое стекло. С трудом дотянув до ближайшей заправки, я, потея и матерясь, пытался сменить колесо трижды проклятой разваливающейся «Импалы». Тут-то Джеймс и возник. Он искал попутку на Западное побережье. Будто дьявол, он явился именно в тот момент, когда был больше всего нужен.

Он спрыгнул с переднего сиденья грузовика, сплюнул и зашагал в сторону заправки, ни разу не глянув назад. Мне запомнился этот грузовик – блестящий и новый, с номерами Нью-Мексико и с нарисованной на капоте русалкой (явно изображающей чью-то жену, с красивой грудью и уродливым лицом).

Покрышка «Импалы» была изрезана в хлам. Пока я возился с ней, Иззи пошла в киоск, чтобы хотя бы в течение десяти минут насладиться сухой кондиционированной прохладой. Внезапно подул ветер, в воздух взметнулся столб пыли.

Когда пыль осела, я, смахнув слезы, вновь обрел зрение и увидел развевающийся подол платья Иззи, а позади – обутые в убитые «конверсы» ноги, вытянувшиеся на асфальте.

– Как успехи? – спросила Иззи.

Ветер притих, черная ткань ее летнего платья упала, словно опустился занавес. За ее спиной, прислонившись к стене, сидел парень. Его бровь была заклеена пластырем, под левым глазом доцветал некогда внушительных размеров синяк. На коленях он держал кусок рваного картона, на котором красным маркером было написано только одно слово: «Калифорния».

Он открыл глаза и, щурясь от солнца, посмотрел сначала на меня, потом на Иззи и опять на меня. А затем улыбнулся.

В тот день, в доме на краю обрыва, я впервые увидела эту улыбку. На моих глазах смешной и бесшабашный Фрэнсис превратился в холодного жестокого Джеймса. Это превращение почти незаметное: оно – в уголках его улыбающихся губ, в темноте огромных зрачков. Из прозрачных глаз Фрэнсиса на меня смотрел Джеймс. Зло, которое таилось в темной глубине его сердца. Голос, нашептавший ему в ухо роман. Его личный дьявол, которого он разбудил в дороге и с тех пор всегда носил внутри.

Он шагнул ко мне. Я медленно поднялась на ноги и попятилась назад, к стене. Сережка Иззи, которую я держала в раскрытой ладони, покатилась по полу. Фрэнсис смотрел на меня, словно впитывая глазами выдвинутый ящик стола, разбросанные по полу листы рукописей, платья и украшения. От страха мой язык прилип к нёбу, а ноги стали деревянными, так, что я не могла даже бежать.

– Я просто искала листок бумаги и ручку. В голову пришла одна мысль. Метафора. В эти последние дни с тобой, здесь, в голову столько всего приходит. Мне приснилось, что я снова пишу, представляешь? – Я сделала еще шаг назад и уперлась спиной в стену.

Взгляд Фрэнсиса упал на сережку на полу. Нагнувшись, он поднял ее.

– Фрэнки, прости, что я вторглась вот так…

– Не называй меня этим именем… – медленно отчеканил он, рассматривая сережку.

– Каким? – Я попыталась сместиться в сторону.

Фрэнсис положил сережку в карман и перевел глаза на меня.

– Покажи мне свой телефон.

– Зачем?

– Ты снимаешь меня?

– Нет. Зачем?

Я попробовала выдавить из себя недоуменную улыбку, но его лицо осталось холодным и безучастным. Он сделал еще шаг ко мне. Я чувствовала его дыхание на своих волосах, отрывистое и горькое.

– Дай его сюда! – Он обхватил меня и выхватил телефон у меня из рук. – Мать твою! Вот идиот! Я думал, ты другая. А выходит, все, что тебе нужно, – это чертова рукопись. Ты…

Фрэнсис удалил запись, швырнул мой телефон на пол, и мне показалось, что он вот-вот ударит меня. В его полных тьмы глазах я видела: он хотел и мог это сделать. Но он лишь стукнул кулаком по стене, пинком перевернул стул и крикнул, чтобы я убиралась вон. Я не пыталась ничего объяснить. Да и что тут объяснять? Сцена, которую он застал, была красноречивее любых слов. Я должна благодарить его за то, что он отпускал меня живой. И следовало поспешить, пока он не передумал.

Я сбежала по лестнице, схватила в охапку свои вещи. Дверь за мной захлопнулась.

Небо над скалой расцвечивали закатные всполохи.

Я зашнуровала на ходу кроссовки и побрела в сторону шоссе по узкой дороге, петляющей среди зарослей дикого тимьяна. С океана дул солоноватый йодистый бриз. Я закуталась в джинсовку, повесила сумку на плечо. И в этот момент обнаружила связку ключей от дома Фрэнсиса – она так и осталась в моем кармане. В том, в который он не залез своими грубыми пальцами. Там, в тайной комнате, хранящей вещи его бывшей жены. Я хотела было бросить ключи себе под ноги, но почему-то не сделала этого. Повернувшись, глянула на дом, висящий над обрывом. В последний раз – как я подумала тогда. Его черный уродливый контур, будто шрам, проступал на фоне бледного неба. В окне комнаты в мансарде горел свет.

До дома Иры я добралась почти затемно. Вечер гудел цикадами. Гамлет готовил ужин, и от запаха еды мои глаза отчего-то вдруг наполнились слезами. Здесь, в свете желтых потолочных лампочек, под звуки телевизора и шипение соуса на сковородке, последние пять дней стали казаться мне выдумкой. Сюжетом книжки, за чтением которой я уснула в метро и проехала нужную остановку, – не более. Гамлет очень внимательно посмотрел на меня, но спросил лишь, буду ли я салат. Мне хотелось обнять его, однако после случившегося на дне рождения Иры я больше не имела права прикасаться к нему.

Когда я вышла из душа, Ира все еще не вернулась – она работала допоздна. Я села к столу, на зов Гамлета пришел Ростик. Его помятые кудри топорщились вверх. Он явно не ожидал увидеть меня и расплылся в улыбке, обнажив симметрично выступающие клыки, которые я помню с тех пор, как они выросли у него в девять лет.

После ужина Ростик предложил посмотреть «Молчание ягнят» – он его не видел раньше. Мы с Гамлетом, смеясь и цитируя доктора Лектера, заварили чай. Я согласилась на фильм, хотя знала его почти наизусть. Я была согласна на все, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.

С чашкой чая в руках я опустилась на диван. Ростик прижался ко мне сбоку, поднял мою руку и устроился у меня в подмышке, как животное. Так он делал в детстве, когда Ира уходила по вечерам и оставляла его в квартире моей бабушки. Его кудрявая голова пахла карамелью. Голубой свет экрана играл на его огромных, загнутых кверху ресницах. Гамлет положил руку на мое плечо, и я сползла на него, придавив всем весом, будто в моем теле не было ни единой косточки. Ганнибал Лектер сбежал из тюрьмы, искусав лицо охраннику.

Ира зашла в дом на самой кровавой сцене. Гамлет поставил фильм на паузу. Я ожидала батарею вопросов, но Ира только улыбнулась мне и быстро поцеловала в щеку, будто клюнула, – она слишком устала для допросов. А потом пристроилась на диване сбоку от Ростика. Он взял ее за руку, и через мгновение Ира заснула на его плече. Я снова чуть не заплакала, желая запомнить этот момент навсегда. Съесть его, проглотить, сделать частью себя. Как Ганнибал и его жертвы. Отчего-то я была уверена: все это никогда не повторится…

Фильм кончился. Ира проснулась на титрах и объявила, что умирает с голоду. Пока Гамлет кормил ее остатками ужина, мне удалось стащить из холодильника бутылку пива и выйти на задний двор. Сад наполняли стрекот цикад и шелест эвкалиптовых листьев над головой. Там, в темноте, я заметила долговязую сутулую фигуру Ростика. Он стоял, прислонившись к стволу эвкалипта, и напряженно вглядывался во тьму. Разглядев, что это я, а не Гамлет или Ира, он резко выдохнул изо рта густой дым и беззвучно рассмеялся. Я одарила его строгим взглядом.

– У тебя не особо получается, – косо улыбнувшись, сказал Ростик.

– Что именно? – Я вопросительно взглянула на него.

– Вся эта тема со строгими взглядами и прочие взрослые штучки. – Он закатил глаза и снова улыбнулся. – К тому же это даже не табак.

– А что тогда? – нахмурилась я.

Ростик расхохотался, легко и заразительно, как умеют только молодые.

– Не то, что ты подумала, Саш. Просто какая-то хрень фруктовая. Мне одноклассница отдала. Хочешь?

Так вот чем это пахло, подумала я, вдохнув сладковатый влажный воздух.

– Ну давай. Но это все равно вредно, ты же знаешь?

Он энергично закивал. И когда я, закашлявшись, выдохнула фруктовый дым, спросил:

– Как дела?

– Нормально. – Я пожала плечами.

Ростик шутливо пихнул меня.

– Говорю же, прекрати. Это так тупо. Не идет тебе нисколечко.

– Что прекратить? – Я сдвинула брови. Дым сделал мою голову легкой и пустой.

– Пытаться корчить из себя взрослую и ответственную.

– Чего плохого в том, чтобы быть взрослой? Ты и сам, между прочим, не маленький уже. Выше меня!

Ростик снова захохотал. Его смех разбудил заснувшую в ветвях эвкалипта птицу. Она вспорхнула в темноту, тревожный шорох ее крыльев эхом разнесся по склону холма.

– Взрослые никогда не говорят о том, что на самом деле думают и чувствуют. Только за большие деньги на приемах у психолога. И то половина всех этих откровений – брехня.

Я взглянула на его лицо: в тот момент, в полумраке, в нем не было уже почти ничего детского.

– Я думаю, ты прав.

– Насчет взрослых?

– Нет, насчет Синей Бороды.

– Твоего бойфренда?

– Он больше мне не бойфренд, Рост.

– Сочувствую. Но это же нормально? Наверное. У вас, у взрослых…

– Я серьезно. Думаю, он правда что-то сделал со своей женой… – Произнеся эти слова, я уже понимала, насколько безумно они звучат, особенно в присутствии мальчика, который считает меня авторитетом.

– Ты шутишь? – Ростик приподнял брови.

– Боюсь, что нет.

– Это же просто приколы из интернета. Я скинул их тебе, потому что бесился, – ты была там с ним, а я остался здесь с Ирой. – С мрачным видом он кивнул на дом.

– Ты мне не веришь?

– Я этого не говорил, Саша.

– Это потому, что ты знаешь о случившемся в Питере, да? Ты считаешь меня чокнутой. Что ж, в этом ты не одинок… Уже поздно, я, наверное, спать пойду.

– Спокойной ночи.

Я сделала несколько шагов в сторону дома, он поймал меня за руку.

– Саша, постой! – Голос Ростика звучал очень серьезно. – Я не считаю тебя сумасшедшей. Мы с мамой жутко поссорились из-за тебя тогда, когда она рассказывала Гамлету о твоих… делах. Я даже не поверил ей. Она вечно все передергивает.

– Она не способна понять такие вещи… – Я тяжело вздохнула. – Наверное, мне стоит рассказать тебе, как все случилось на самом деле. Мою версию…

Я всегда была склонна к обсессиям. Всю свою жизнь. В молодости все обстояло проще: мальчик, книжка, мертвый поэт. Чужая любовь. Но несколько месяцев назад я зациклилась на куда более разрушительном предмете.

Я работала в одном стартапе – полтора года, долгий срок для меня, – и мне это нравилось, у меня получалось. Я позволила себе думать, что история с книгой и моей провалившейся карьерой писательницы осталась в прошлом и это – мой свежий старт. Я даже завела подругу. Ну, может, «подруга» – это слишком громко. Мы иногда болтали возле кофемашины, пару раз обедали вместе. Не назвала бы это дружбой, до подобного не дошло, но мы общались. Уже не помню, когда я начала замечать на ее руках синяки – возможно, они всегда у нее были, а я просто не сразу обратила внимание. Маленькие зеленые и сиреневые пятнышки, как следы от пальцев. Сперва я предположила, что у нее новый парень. Наша кожа одинаково реагирует на страсть и насилие. Я стала присматриваться к ней и вскоре выяснила, что у нее есть муж, красивый и молодой, а детей нет – по крайней мере, об этом свидетельствовали ее соцсети. Состоятельные люди, они жили в центре, ездили в дорогостоящие отпуска. Но после выходных у нее был странный взгляд – будто остекленевший. И она всегда вздрагивала, если кто-то подходил к ней сзади. Я долго убеждала себя, что мне все это кажется.

А потом настали длинные выходные – какой-то праздник. Накануне, в последний рабочий день, на работе всех угощали пивом и пиццей. И я видела, как она не хотела идти домой, как старалась задержаться подольше, как не брала в руки телефон, а он все звонил и звонил. Я ничего не сделала тогда. Не предложила ей сходить в бар или выпить кофе. Я просто наблюдала. А после выходных нам сообщили, что она умерла. Выпала из окна своей элитной квартиры. Я ждала суда. Надеялась, что непременно найдется свидетель, который видел, как муж бил ее, или слышал, как он угрожал. Но никто так и не нашелся. Экспертиза показала, что в ее крови было много всего намешано: и алкоголь с вечеринки в офисе, и антидепрессанты. Грустно и трагично – девушка прыгнула вниз. Ее красивый черноглазый муж остался вдовцом. Коллеги сходили на похороны. Поплакали, выпили за упокой. Я не пошла.

Через пару недель на ее место взяли нового человека, и ее пустой стол больше не напоминал о том, что она когда-то существовала. Жизнь двинулась дальше. Только не для меня. Ночи напролет я сидела в интернете, смотрела на этого мужика и никак не могла понять, почему она оставалась с ним, что ее держало. Да, красивый. Но хватал ее за руки до синяков. Если она боялась идти домой, то почему все же шла? Чем он держал ее? Ведь она не была безвольной домохозяйкой, работала на позиции выше моей, значит, деньгами располагала. Друзья тоже имелись, судя по соцсетям. Я копалась в интернете, смотрела их совместные с мужем видео, его фотографии, ходила к нему в офис, разговаривала с коллегами, с друзьями. Я продолжала работать, но все свое время посвящала только этому. Мне требовалось найти свидетеля и доказать, что она не прыгала, что это он убил ее, а теперь постил слезливые слайд-шоу в ее мертвом аккаунте. Кто-то наверняка знал о том, что происходило. Потому что если никто больше не знал, то виноватой оказывалась я. Я знала и ничего не сделала, не помогла ей.

От этих мыслей в моей голове что-то сломалось. Я перестала выходить из дома. Весь мир сошелся для меня в одной точке. Тот вечер в офисе. Каждое мое движение, каждое ее движение. Каждое мое решение, за которым последовало другое решение, – пока она не оказалась лежащей на подтаявшем сером снегу, с рукой, согнутой под неестественным углом. Я часами изучала фотографию, сделанную кем-то из жильцов ее дома. До каждой мелочи. Женщина, закрывшая лицо ладонями. Бездомный кот, спрыгивающий с мусорного бака. Голубая машина – слева, черная – справа. Ее убийца должен быть наказан. Я писала это в комментариях в социальных сетях, иногда под своим именем, иногда под чужими. Я даже сказала ему об этом лично, когда дождалась у подъезда одним мартовским вечером. Он назвал меня сумасшедшей. А на следующий день ко мне на работу явились полицейские. Меня уволили. Начальник, прощаясь, посоветовал обратиться к психиатру. Но я прислушалась к совету Иры и приехала в Калифорнию. И оказалась в доме и в постели человека, о котором говорили то же самое: он убил свою жену. И всем было на это плевать. Кроме меня.

Я закончила рассказ, глядя на колышущиеся верхушки деревьев. Сколько я себя помню, они всегда манили меня – темные очертания на фоне подсвеченного городом неба. Было в них что-то пугающее и торжественное. Я достала телефон и начала снимать небо и силуэты деревьев, растворяющиеся в облаках фруктового дыма. Я знала, что ничего не получится, но продолжала следовать привычке.

– Ростик, ты же веришь, что он убил свою жену? И замуровал в цемент. А при каких иных обстоятельствах человек вытаскивает все сережки? Только когда хочет, чтобы тело не опознали. Ты ведь увлекаешься всей этой тру-крайм-фигней, так? Скажи, что ты думаешь?

– Зачем хранить улики у себя дома?

– Понятия не имею. Сувениры. Может, он хотел, чтобы я все это обнаружила? Знаешь, говорят же, что все серийные убийцы желают быть пойманными.

– Это чушь.

– Ну да. Он же не серийный. Вдруг это все вообще мне почудилось.

– Даже если он не убийца, он точно видел чью-то жестокую насильственную смерть. Причем не в кино. Артериальная рана, ярко-красная кровь бьет пульсирующей струей на несколько метров. Некрасиво, неэстетично. Но это все по-настоящему. Когда он описывает, как они… как он перерезает ей…

– Ростик, пожалуйста!

– Прости. Я забыл, что ты с ним… У вас так быстро все произошло. Впрочем, психопаты всегда быстро заводят связи, а потом так же быстро их рвут, когда партнер им надоедает.

– Он не психопат.

– А я думаю – самый настоящий. Правда, это некорректное слово. Правильно говорить «диссоциальное расстройство личности». Короче, я читал, что нормальный человек, совершив убийство, либо вытесняет это воспоминание полностью, либо идет с повинной в той или иной форме – иначе психика не выдерживает. А вот у этих парней таких проблем нет. Они с легкостью подводят рациональную базу под убийства, делают их необходимостью.

– Ну да. Отсутствие эмпатии. Чувство грандиозности. Но Фрэнсис совсем не похож на доктора Лектера. Он веселый и заботливый. Я думаю, он так быстро пустил меня в свою жизнь, потому что ему очень одиноко, Ростик. Он живет один в этом разваливающемся доме. Никого не может подпустить близко, охраняя чертову тайну. Потому что женщины знакомятся с ним только из-за его книги, вечно пристают с расспросами, разнюхивают. А насчет меня он решил, что я другая. И вот…

– Прости, что испортил медовый месяц с Синей Бородой. Надеюсь, ты в него не влюбилась?

– Вот еще, какие глупости! Я вообще… – Меня прервал шорох, раздавшийся за спиной.

– Вы чего там в темноте сидите? – послышался голос Гамлета. – Идите чай пить. Мама из русской пекарни медовик привезла. Твой любимый, Рост.

Несмотря на полумрак, я разглядела, как Ростик улыбнулся – нежно и по-детски, с ямочкой на левой щеке. Я знаю, он позволил себе эту улыбку только потому, что был уверен: никто его не видит.

Я споткнулась, и Ростик взял меня за руку. Он и сам, кажется, не ожидал этого от себя, поэтому тут же отдернул пальцы, будто обжегся. Мы молча направились на свет, манящий из окон дома. Мне было радостно оттого, что ему не пришлось объяснять очевидное: на свете уже есть один монстр, который остался без наказания за смерть жены. И встретив еще одного такого же, я просто не могла позволить ему уйти от ответа. Если он и правда убил жену, то заплатит за это. А если нет – то я с готовностью соглашусь со всеми, кто считает, будто у меня поехала крыша. Но я должна знать правду. Ничто другое меня не устроит.

Если бы Фрэнсис не удалил то видео! В нем содержались все мои находки, был слышен его голос, со всей мощью его страха и ярости в момент, когда он нашел меня на полу своей тайной комнаты.

Когда все заснули, я прокралась к Ростику в спальню. Приоткрыв дверь, просунула голову внутрь. Посередине, скрестив ноги по-турецки, сидел Ростик с книгой в руках. Я пошутила о порядке в комнате – помня о бардаке, вечно царившем в Ириной квартире до отъезда. Он пояснил: это был ее бардак, а не его.

Я пожаловалась на то, что видео удалено. Ростик забрал у меня телефон, сказав нечто вроде: «Долбаные стариканы, ну когда вы уже поймете, что в наше время удалить информацию навсегда – это навык, на котором можно неплохо заработать?» Попросил мой пароль, я ввела его, и через несколько кликов он кивком уточнил, можно ли нажать на воспроизведение. Я кивнула.

Конечно, знай я о том, насколько важным окажется видео, я потрудилась бы навести фокус или открыть окно, чтобы впустить в комнату немного света. А без этого на плывущей темной картинке более-менее четко вышел лишь полароидный снимок, изображающий Фрэнсиса и темноволосую девушку с розовым гвоздиком в языке. Ростик сделал скриншот, увеличил резкость. Пристально рассмотрев фотографию Иззи, сообщил, что она красивая. Я рассмеялась: ведь видно только половину лица. Он взглянул на меня как-то странно и объяснил, что красота – это не геометрия, красота – это момент. «Когда он успел так вырасти?» – подумала я и тут же осознала: прошло шесть лет с момента нашей последней встречи. Затем он заметил на ее футболке коричневые пятна. Они напоминали кровь, но могли оказаться и кетчупом или следами от мух на старом снимке.

Пока Ростик колдовал над резкостью, я старалась не думать о Фрэнсисе. На это уходило довольно много сил. Я запретила себе прокручивать в голове дни, проведенные в его доме, вспоминать о предчувствии, не покидавшем меня с самой первой встречи, – мол, что-то тут не так, он слишком хорош, чтобы оставаться одиноким, должна быть причина, по которой никто не задерживается в его жизни надолго.

Тем временем Ростик прогнал скриншот через несколько поисковиков. Ничего. Эта картинка никогда не светилась в интернете. Ростик отодвинулся от экрана.

– Ты должна расследовать эту историю и написать о ней книгу! – вдруг заявил он, взглянув на меня с триумфальной улыбкой.

– С ума сошел! Я пишу романы. Об отношениях. Ну как… один роман.

– В этом и состоит проблема книжек о реальных преступлениях – их пишут люди, которые ничего не смыслят в человеческой драме. Кровища и маньяки – это половина успеха. Может, даже меньше. А с твоим талантом…

– Рост, прекрати! У меня нет никакого таланта. Больше нет. Я не могу писать. За все эти годы – ни строчки.

– Но ты же все время что-то записываешь, разве нет?

– Просто мысли. В них не содержится никакой… истории.

– Так, может, это и есть ответ? Такой и будет твоя история: молодой писатель создал книгу о том, как поехал крышей в дороге и убил свою жену? А весь мир ему рукоплещет. Но тут появляется красивая грустная главная героиня, которая сначала немножко влюбляется в него, но позже понимает, какое он чмо. И благодаря ей его в конце концов закрывают и отменяют?

На щеках Ростика появился румянец. Он смотрел на меня восторженными блестящими глазами. Этот мальчик не шутил. Он верил мне. И верил в меня. Я закусила губу, чтобы не позволить себе расчувствоваться.

– Так что? Я готов быть твоим Ватсоном. За двадцать процентов роялти.

Я нахмурилась. Улыбка медленно сползла с его лица, уступив место обиженному выражению. Я могла бы сказать, что он ребенок, сын моей подруги, фактически моя родня, а это все может быть опасно, к тому же, скорее всего, обернется полной ерундой…

– Ты сумеешь добиться справедливости, Саша. Не для твоей коллеги. Но для этой Иззи. Если с ней правда что-то произошло, ты выяснишь это и накажешь виновного.

Я закрыла лицо ладонями. Он был прав. Мне требовалось узнать правду. Я не пережила бы еще одну подобную историю, не свихнувшись окончательно.

– Пятнадцать! – Я медленно протянула ему руку. – И ни процентом больше. И мы не станем упоминать ту историю, хорошо? Есть только здесь и сейчас.

– По рукам! – Он крепко пожал мою ладонь прежде, чем я успела признаться, что пошутила. – Когда ты улетаешь? – спросил он.

– Через две недели.

– Значит, у нас есть обратный отсчет. Так еще интереснее.

– И как нам проводить это… расследование?

– Все очень просто. Правило первое: записывай все, что видишь, всегда. Правило второе: подозревай всех. Мы начнем с розовой сережки в языке – попробуем узнать, где такие продаются. Ты ведь сумеешь ее подробно описать, если понадобится?

«Ну что за глупости! – думала я, пока он говорил. – Это же просто смехотворно. Безработная дамочка за тридцать и подросток, расследующие преступление».

– Ростик! Это розовый пластиковый гвоздик. Это не сериал «Место преступления».

– Ты и твои стариканские отсылочки. Я понятия не имею, о чем речь. И вообще, если критикуешь чужую идею – то предлагай взамен свою.

– Хорошо. Думаю, нам стоит начать с другого.

Пока я сидела в комнате с Ростиком, все казалось простым и понятным. У меня появился план. Но как только я спустилась в подвал и улеглась на скрипучий раскладной диван, я вспомнила голову Фрэнсиса на соседней подушке, запах стирального порошка и сигарет на его рубашке и то, как мы до слез смеялись над тупыми шутками в машине. И еще я вспомнила о его ключах в моем кармане. Их следовало вернуть. Я потянулась за телефоном, чтобы написать ему, и тут до меня дошло: абсолютно невероятно, но у меня не было его номера. Мы не обменялись контактами, не задружились в соцсетях, не отметили друг друга в историях. Я поискала его аккаунты, но обнаружила лишь несколько фанатских страниц, заброшенных и забытых. Придется действовать как-то иначе.