Сезон комет

Закончив роман уже в своем новом доме, он выложил рукопись в Сеть и буквально наутро проснулся знаменитым. Домой в Девоншир Фрэнки так никогда и не вернулся. Вместо этого обосновался в Калифорнии, снялся для обложки журнала, сходил на телешоу. В течение некоторого времени он был настоящей знаменитостью, а потом постепенно исчез с радаров. Превратился в отшельника. С тех пор он не опубликовал больше ни строчки, и уже более двадцати лет о нем никто ничего не слышал.

Сюжет «Очарованных попутчиков» довольно прост: двое влюбленных студентов едут на раздолбанной машине через всю Америку в поисках идеальной точки, чтобы увидеть комету, которая приближается к Земле раз в тысячу лет. Однако по дороге они встречают загадочного парня, и все заканчивается кровавой трагедией.

Здесь и далее я буду приводить отрывки из этой книги. Но не для того, чтобы вы влюбились в прозу Фрэнки с первого абзаца (так, как это произошло со мной), а потому что этот сюжет, странным образом переплетаясь с реальностью, очень скоро приведет меня к страшным открытиям, которые навсегда изменят мою жизнь.

Фрэнсис Харт.Очарованные попутчики.

Посвящается моей жене.

Август – сезон комет. Когда-то в детстве я прочел, что лучше всего их видно в пустыне. После смерти матери и последовавшей за ней долгой депрессии я принял решение бросить все и уехать на другой конец мира в поисках звездного неба, прихватив с собой блокнот с идеями для романа и девушку, которую встретил на лекции вдовы битника. В то лето все ждали конца света – синюю комету, которая упадет на Землю. Она отравит реки, вода станет горькой, и все живое умрет. Люди считали дни – кто-то до Миллениума, кто-то – до второго пришествия; кто-то – с ужасом, кто-то – с нетерпением, кто-то – как мы, пытаясь затеряться среди пыльных дорог Дикого Запада.

День первый

Иззи закинула босые ноги на приборную панель – узкие ступни чернели от грязи. По мере нашего приближения к Калифорнии она все больше походила на одну из девочек Чарли Мэнсона. Зевнув, она развернула на голых коленях потертую карту Америки, украденную с заправки несколько штатов назад.

– Что по плану, капитан?

– Денвер, Колорадо.

Я завел двигатель «Импалы» и выехал на трассу, оставив позади душную комнату мотеля, который служил нам домом последние два дня. Иззи включила радио. Через секунду из охрипших динамиков послышался голос Роберта Джонсона[6]. Я вспомнил, что читал о нем когда-то: однажды он встретил дьявола на перекрестке двух дорог где-то в Миссисипи и отдал ему свою душу в обмен на умение играть на гитаре. Когда я рассказал об этом Иззи, она рассмеялась в ответ.

– До Миссисипи еще далеко, Фрэнки, – заметила она и, опустив стекло, высунула голову в окошко.

Впереди, на сколько хватало глаз, простирались пыльные пшеничные поля. Глядя на них, я с трудом верил, что спустя всего несколько дней пути мы увидим океан.

Через открытые окна доносился шум океана. Его было не разглядеть из-за кромешной тьмы, но я отчетливо различала удары волн о скалы. Поежившись, я завернулась в джинсовку, которую накинула поверх Ириного платья.

Женщина лежала, раскинувшись, на полу посреди гостиной. Я не видела ее лица, но по одежде узнала в ней спутницу Фрэнсиса из бара. Пол вокруг был усеян мелкими осколками. Кругом царил бардак: пустые бутылки, переполненные пепельницы.

– Эй? Ты жива? Что здесь случилось? – прошептала я, остановившись рядом с девушкой.

Фигура на полу не двигалась. Я хотела наклониться, чтобы откинуть с ее лица волосы и проверить, дышит ли она. Но в этот момент сзади резко хлопнула дверь.

– Господи…

За моей спиной возник Фрэнсис. Он был выше, чем мне показалось при нашей первой встрече, и шире в плечах. Стоял он так близко, что, протянув руку, смог бы дотронуться до меня. Схватить. Так близко, что я различала каждую морщинку на его угловатом обветренном лице. Его прозрачные глаза смотрели сквозь меня, будто меня не существовало. Невольно я сделала шаг назад и сразу же возненавидела себя за страх перед ним, от которого подгибались мои колени.

Фрэнсис наклонился и подхватил девушку с пола. Переброшенная через его плечо тонкая рука безвольно повисла. Но через мгновение девушка застонала и принялась изворачиваться.

– Все хорошо. Кира, твой отец не обрадуется, когда узнает, что я позволил тебе так напиться, – спокойно, почти ласково проговорил Фрэнсис и провел ладонью по ее длинным волосам. – Тебе надо выпить воды и поспать.

Пока он нес ее вверх по ступеням, с ноги Киры свалилась красная туфелька. С гулким стуком она скатилась и замерла у подножия лестницы. Усыпанная мелкими кристаллами пряжка поблескивала в тусклом свете торшера. Я осталась стоять внизу. Мое сердце бешено колотилось. Что я здесь делала? Как я сюда попала? Я заметалась в поисках выхода. Входная дверь была заперта на ключ. Я дергала и дергала ее, чертыхаясь, безо всякого толка.

И в этот момент ощутила на своей шее его дыхание.

Я обернулась.

– Боюсь, на вечеринку ты опоздала, все разошлись. Но можешь подождать такси здесь, без проблем. Я все равно пока не собираюсь спать. Налить тебе чего-нибудь? – Голос Фрэнсиса был усталым и будничным.

– А… а та девушка?

– Кира – дочь моего агента. У нее какая-то драма с бойфрендом. Тот молодой человек с сережкой в губе. Не помню его имени. Вы с ним ворковали, и она решила, что ей нужно утопить свои печали в калифорнийском зинфанделе[7].

Протянув руку к замку входной двери, он повернул задвижку, которую я в панике просто не заметила. Дверь открылась настежь.

– Так ты выпьешь со мной и подождешь такси здесь или пойдешь ловить попутку на шоссе?

– Выпью. Воду. Спасибо.

Фрэнсис разлил напитки: воду – мне, виски – себе. Затем кивком пригласил меня на террасу. Я прошла за ним. Там, на пустой террасе, у самых перил стояли два сдвинутых шезлонга, на одном из них лежал забытый кем-то шелковый платок. Фрэнсис сел слева от меня, закинул на перила ноги в потертых «конверсах». Я последовала его примеру. Какое-то время мы оба смотрели в темноту, в глубине которой бился океан. На горизонте полз крошечный зеленоватый огонек.

– А кто живет напротив? Дейзи Бьюкенен? – попыталась пошутить я. Алкоголь выветрился, и я стыдилась всего и сразу.

– Кто? – Фрэнсис нахмурился, тщетно пытаясь прикурить на океанском ветру.

– «Великий Гэтсби». Помните, зеленый фонарь на пристани и вечеринки, на которые она непременно должна была однажды прийти?

– Твоя любимая книга? – Ему наконец удалось зажечь сигарету, и он откинулся на спинку шезлонга. Ветер трепал его волосы.

– Нет. Вы будете смеяться, но я люблю «В дороге».

Я даже не врала ему. В юности я прочитала ее раза три. А потом часами смотрела в интернете видео с Керуаком. Мне нравилось, что он вовсе не походил на писателя. Как и Фрэнсис. Как и я.

– Отчего же? Моя жена любила битников. Особенно Нила Кэссиди.

– Звучит как первая строчка из постмодернистского романа.

– Это и был очень постмодернистский роман. Жизнь имитирует искусство, знаешь ли.

– Знаю.

– Сигарету?

– Бросила, – ответила я, глубоко вдохнув дым.

– Ты давно в Калифорнии?

– Две недели. Чуть меньше.

– Уже была в Лос-Анджелесе?

– Проездом. Это место мне больше по душе.

– Не может быть. Это место – помойка, если хочешь услышать мое мнение. Я с радостью перебрался бы в Эл Эй.

– Сходить с ума от Лос-Анджелеса – это как влюбиться в Нила Кэссиди, когда перед тобой стоит Керуак.

– Что ты имеешь против Нила? – Впервые за все время, что мы находились на террасе, он оторвал взгляд от огоньков на горизонте и посмотрел на меня. Он правда хотел знать, это читалось в его глазах.

– Ничего, просто он – не Джек.

– А чего особенного в Джеке?

Я уже почти пожалела о том, что подняла эту тему. Но мне нравилось, как он реагировал на меня – впервые за все те несколько часов, что прошли с момента нашего знакомства.

– Он глубокий. У него есть голос. Он видит жизнь по-другому, будто обладает не только пятью чувствами, как все. Он улавливает нечто непередаваемое и так тонко и бескомпромиссно облекает это в слова, что от некоторых его фраз у меня по коже мурашки бегут.

Фрэнсис облизнул губы.

– Но ведь без Нила не было бы никакого Джека.

– В смысле?

– То, о чем ты говоришь, то неуловимое, невыразимое нечто – откуда он берет это? Никогда не задумывалась?

– Из своей прекрасной гениальной пьяной бензедриновой[8] башки? А откуда еще?

Фрэнсис снова перевел взгляд на горизонт.

– Вряд ли. Это то, что делают художники. Они отражают чужой свет. Джек отражал свет Нила, его пламя, в своих словах.

– А как же те, кто горят? – осторожно спросила я.

– Те, кто горят, как правило, немы. Они пришли в этот мир не для того, чтобы говорить, у них иная роль. Они заставляют других что-то чувствовать. И под влиянием этих чувств ребята вроде Джека пытаются создавать предметы из воздуха – как бог, понимаешь?

– Значит, Нил делал Джека богом?

– Что-то вроде того.

– Тогда кто же сам Нил?

Повернувшись ко мне, он улыбнулся самой соблазнительной из улыбок.

– Не знаю. Дьявол, которого Джек встретил в дороге?

На несколько минут мы оба замолчали. Я не знала, как подступиться к тому, зачем пришла. Он, очевидно, ждал, когда я уйду. В конце концов Фрэнсис заговорил первым.

– Значит, ты не читала «Попутчиков»?

– Так называется ваш роман? – переспросила я, сдвинув брови. Это почти не было ложью – еще пару часов назад я и понятия о нем не имела.

– Не читала. Это замечательно. Прекрасно. Ты избавила себя от порции вульгарного и вторичного пафосного бреда, за каждую строчку которого мне стыдно до дрожи.

Фрэнсис искренне засмеялся. В его словах не было и намека на мольбу о том, чтобы я заверила его в обратном. Он считал свою книгу дерьмом. С каждой минутой он нравился мне все больше и больше.

– Не ожидала подобной самокритичности от человека, который двадцать лет живет на роялти.

– Значит, ты приехала не потому, что хочешь обсудить со мной эту чертову книгу. Тогда зачем?

Он потянулся за своим бокалом и сделал большой глоток. Я пожалела о том, что попросила только воду.

– Мне было шестнадцать, когда я написала свой единственный роман. Это разрушило мою жизнь. И мне кажется, что вы единственный человек на свете, способный меня понять.

Я рассказала ему свою историю с миллионом ненужных подробностей, о которых немедленно пожалела, но он слушал внимательно и безо всякого осуждения. Наконец Фрэнсис смотрел на меня, а не сквозь меня. Я не боялась показаться ему дурой или стать уязвимой – в тот момент я думала, что никогда не увижу его снова. Именно ради этого я и ехала в Калифорнию, именно так я представляла ее себе: разговор двух безумцев на краю обрыва. В глазах Фрэнсиса отражался свет, льющийся из окон гостиной. Здесь, в полумраке, он не выглядел таким уж старым – разве что лет на десять старше меня, может, чуть меньше. Но его официальная биография утверждала, что ему сорок шесть.

Когда пришел его черед говорить, он принялся рассуждать об обсессии, которая лежит в основе искусства, о ее разрушительной для творца силе. Тема одержимостей, оказывается, была близка ему. Невольно я задумалась о собственной обсессии, оставшейся в Петербурге, но рассказать ему о ней не могла. Я не могла рассказать об этом никому, так как хотела, чтобы меня принимали всерьез.

Созвездия над нами вращались, меняясь местами. Медленно, медленно моя голова опустилась на плечо Фрэнсиса. Его шея пахла, как пыльный летний день. Я заснула. Образы из его книги, которую я читала в такси по дороге сюда, проросли в мои сны.

…Я еду на машине по широкому пустому шоссе. За рулем сидит человек, лица которого мне не разглядеть, но его присутствие рядом заставляет мое тело гудеть от восторга и ужаса. В руках у меня блокнот, я записываю какие-то слова, фразы – одна за другой они сливаются в текст. Мне кажется, что я сумею вспомнить его, когда проснусь, если только…

Я проснулась от женского смеха. Кира стояла посреди террасы в светло-голубой мужской рубашке, надетой поверх мятого платья. Держа свои красные туфли за каблуки, она смотрела видео в телефоне. Уже совсем рассвело, низкое небо над нами было серо-розовым.

– Доброе утро, ночная гостья Фрэнки! – произнесла она, потягиваясь.

На ее лице не было и следа вчерашней попойки и истерики.

– Сколько времени?

Она не успела ничего ответить – на террасе показался Фрэнсис. При свете дня он выглядел старше. Вместо пиджака на нем была рубашка, как у лесоруба.

– Кира, такси! И обуйся, ты же порежешь ноги, тут кругом стекло! – Он развернулся и ушел, будто не заметив меня.

– Чао, белла! – пропела Кира и еле заметно махнула рукой. Глядя на нее, я была готова поклясться, что она хочет меня убить.

Поднявшись с шезлонга, я покрутила головой в разные стороны. Шея страшно болела. Отлично. Просто отлично! Еще не хватало заболеть и проваляться остаток отпуска с температурой. Издали до меня донеслись хлопки автомобильной двери и звук мотора. Потом я услышала шаги за спиной и уловила запах сладковатого парфюма. Кира.

– Кира? Ты что-то забыла? Кажется, твое такси уже здесь.

Подбежав к шезлонгу, она схватила шелковый платок и сунула в сумку.

– Беги от него, пока можешь! – шепнула она мне в ухо, поравнявшись со мной.

– Что?

– Чао, белла!

Меня колотило от холода и усталости. Я встала и зашла в гостиную – поискать, во что можно завернуться и хотя бы немного согреться. Зарядить телефон, позвонить Ире, сказать, что я жива, и попросить ее приехать за мной.

Из крана медленно капала вода. На моем запястье все еще виднелись белые контуры пальцев Киры – на прощание она ущипнула меня. «Беги…» Что она хотела этим сказать? Я провела ночь в этом доме, и он даже не тронул меня…

– Кофе? – раздался голос у меня за спиной.

– Спасибо. А есть зарядка от айфона?

– Увы. Я бумер.

– Нет. Вы поколение икс.

– А ты?

– Миллениал.

– Так или иначе, с зарядкой не помогу. Но ты можешь позвонить – здесь есть городская линия.

– Надо было мне ехать с Кирой.

– И слушать всю дорогу о ее проблемах? Вряд ли ты этого хочешь. Вот она точно другое поколение.

– Но ведь и я всю ночь трепалась с вами о своих проблемах, разве не так?

– Тут другое. – Он протянул мне чашку кофе, слабого и черного, как раз такого, какой я ненавижу. – У нас с тобой похожие проблемы. Просто разный взгляд на них. Мне это интересно.

Я почувствовала, как к лицу прилила краска. Мне было стыдно за вчерашние откровения, за то, что я уснула на его плече, за размазанную тушь и мятое платье. Я знала, что стыдиться нечего, но ничего не могла с этим поделать.

– Я собираюсь в город. Тебе куда?

– Далеко. В Беркли.

– Как ты правильно подметила вчера ночью, я бездельник, живущий на роялти. Пойдем. Кофе можешь вылить в раковину.

Улыбнувшись, я последовала за ним в пристроенный к дому гараж. Внутри было темно, лишь слабый утренний свет проникал через узкое боковое окно. В центре – будто оперная дива на сцене Ла Скала – стояла укрытая пыльным саваном машина. Фрэнсис сорвал с нее чехол. Я ожидала увидеть ту самую рассыпающуюся на части «Импалу», о которой он писал в своей книге. Но под чехлом оказался красный старый «Мустанг». «Это автомобиль отца, ему больше двадцати лет», – пояснил Фрэнсис, пока я устраивалась на сиденье. И в этот момент поняла, что он тоже стыдился. И машины, и откровений, и еще миллиона вещей. Мне сразу стало легче. Я даже смогла ему улыбнуться.

Водил Фрэнсис быстро. В области солнечного сплетения холодело, и меня пробирал смех – беззаботный, глупый. Я не смеялась так тысячу лет. А он смеялся вместе со мной. Рассказывал о том, как хотел убить каждого, кто спрашивал его о новой книге. Мы фантазировали о способах убийств – таких, чтобы жертвы умирали медленно и мучительно. По мере приближения к дому Иры и Гамлета я все чаще вспоминала о том, что мне придется разгребать последствия вчерашнего вечера, объяснять, где и с кем я была. Смотреть в глаза Гамлету. А еще хуже – Ире.

– Я передумала. Высадите меня где-нибудь здесь.

– Где?

– Да где угодно. И можете ехать по своим делам. Мне просто…

– …совсем не хочется возвращаться домой?

«Мустанг» остановился на светофоре.

Фрэнсис заговорил, не поворачиваясь ко мне:

– У меня нет никаких дел в городе.

– Вы мне солгали?

– Я просто хотел побыть с тобой еще немного, Саша.

В том, как он произнес мое имя, в его голосе слышалось все: и дорога, и дом на краю обрыва, и какая-то тайна, которая влекла меня с того самого мгновения, когда он впервые заговорил со мной. Все это было на кончике его языка.

Языка, который скользил по моей коже, выписывая восьмерки, – полчаса спустя в его спальне на втором этаже дома на краю обрыва.

Секс с Фрэнсисом походил на его прозу. Он – от первого лица, в нем была важна каждая строчка, а не только развязка. Возможно, потому, что я почти целый год ни с кем не спала, а может, из-за разницы в возрасте. Но я никогда еще не чувствовала себя такой красивой без одежды. Наверное, притяжение опасных людей именно так и работает: тебе чудится, будто все в твоих руках, будто ты целуешь его первая, будто сама стаскиваешь с него футболку и говоришь о своих желаниях. Но в действительности это он властвует над тобой.

Следующие несколько дней мы провели вместе. От моих страхов и сомнений не осталось и следа. Мне было классно, и я позволила себе хотя бы на время забыть обо всем остальном. Фрэнсис отвез меня на заправку, где я купила зубную щетку и дезодорант, потом мы готовили на его кухне ужин. Вышло ужасно невкусно – ни один из нас не умел готовить, – и в итоге мы заказали пиццу.

На закате третьего дня мы наконец выбрались из кровати, и Фрэнсис пригласил меня на прогулку. Заперев дверь, он прицепил связку ключей к поясу, и она побрякивала при каждом шаге. Я закуталась в одну из его фланелевых рубашек, коричневую в синюю клетку. Он надел пиджак из змеиной кожи и рассказал, что на него ушел почти весь его первый гонорар за «Попутчиков» – когда-то эта вещь принадлежала Джиму Моррисону. Я прикоснулась к мягкой заношенной коже, назвала Фрэнсиса королем ящериц и поцеловала в губы. «Что ж, – думала я, – если мир вокруг так сильно походит на кино, то и я стану вести себя, словно героиня фильма».

Когда мы вышли из дома, солнце уже касалось горизонта краешком карминового диска, и в его косых лучах все казалось волшебным и невозможным.

Я достала телефон и начала снимать. Глядя на это, Фрэнсис закатил глаза.

– Нужно присутствовать в таких моментах, а не смотреть на них через экран. – Он попытался вырвать телефон из моих рук, но я увернулась и направила камеру на него.

– Момент уйдет, а контент останется, как говорил мой босс на прошлой работе.

– У вас, молодых, все иначе. – Фрэнсис улыбнулся в камеру, затем отвернулся и побрел к краю обрыва.

Несколько секунд я продолжила снимать его удаляющуюся фигуру. Мне пришлось напомнить себе свои старые правила. Это всего лишь миг, и ничего более. Не следует относиться ко всему слишком серьезно. Не стоит менять свои привычки в угоду тому, кого только что встретил.

Засунув телефон в карман, я догнала Фрэнсиса.

– Сколько, по-твоему, мне лет?

– Смотри под ноги, тут высоко падать.

Через незаметную калитку в правом углу террасы мы вышли на край утеса. Ветра не было. Океан лежал внизу и ворчал, как старый задремавший пес. Обрыв действительно оказался крутым, один неверный шаг – и верная смерть. Я двигалась за Фрэнсисом по узкой тропинке, вьющейся по скале. Мои щиколотки щекотали дикие цветы: бледный тысячелистник, лиловая армерия.

Возле горбатого столетнего кипариса Фрэнсис указал мне на узкие ступени, выдолбленные в скале, – они шли вниз почти вертикально. Я посмотрела на своего спутника с сомнением, он усмехнулся и протянул мне руку. Во время спуска у меня от высоты закружилась голова, и я, чуть не угробив свой телефон, вцепилась в рукав пиджака Фрэнсиса. Будто он смог бы спасти меня, если я вдруг начала бы падать.

На пляже я сняла кроссовки и пошла босиком. Ледяная океанская вода облизывала мои пятки.

Отсюда, снизу, был отлично виден дом Фрэнсиса. Он стоял на возвышении, уцепившись за самый край обрыва; та самая терраса, на которой я уснула в первый вечер здесь, практически висела в воздухе.

– Еще лет десять, не больше, и он обрушится в океан, – сказал Фрэнсис, перехватив мой взгляд.

– Ты так спокойно говоришь об этом.

– Спокойствие – один из даров зрелости. Процентов от продаж романа мне должно хватить на эти десять лет, но суммы с каждым годом уменьшаются. Поэтому мой план заключается в том, чтобы свалиться со скалы вместе с этим чудовищем и быть похороненным прямо в нем.

– Ты фаталист? – спросила я, наблюдая за носящимися над утесом птицами.

– Мы все разрушаемся. – Он поймал мою ладонь. Я провела кончиком пальца по морщинкам в уголках его глаз. – Мой отец пытался укрепить фундамент как раз перед тем, как умер. Может, это его и убило. Этот дом. На поддержание жизни в этом монстре я угрохал почти все наследство. Например, чего стоит только одна эта терраса.

– Тогда, может, и к лучшему, если он развалится.

– Осторожнее, тут скользко. – Он подхватил меня в самый последний момент, когда я уже почти падала.

По узкому проходу между острыми камнями, а затем через безлюдный пляж мы прошли к пирсу. Дойдя до его конца, я включила камеру, чтобы снять безумный океанский закат.

Фрэнсис остановился и, не глядя на меня, заговорил:

– Знаешь, мир такой огромный, и в нем так много всего – вкусы, запахи, звуки, города, звезды в небе над пустыней… А потом ты встречаешь кого-то, и вселенная сужается до невероятно маленького размера. По сути – до границ другого тела, только оно имеет значение. Раньше ты мечтал смотреть на падающие звезды в небе над Аризоной, а теперь тебе достаточно их отражения в чужих глазах, проекции этих самых звезд. Прежде ты жаждал розовых закатов над океаном, а нынче тебя волнует лишь тот оттенок розового, в который окрашена полоска на чьих-то дрожащих веках после бессонной ночи, проведенной в дороге. Понимаешь?

– Кажется.

Он повернулся ко мне, посмотрел, нахмурившись, будто не узнал сразу, а после продолжил:

– Но, в конце концов, все, что остается, – это только блики, картинки, осколки. Ты снова один, и снова этот гигантский невероятный мир вокруг, однако тебе он уже не нужен. И когда ты в итоге видишь перевернутые вверх тормашками звезды над черной пустыней Аризоны, тебе хочется, чтобы вместо них на тебя смотрели чьи-то глаза. Нет ничего хуже одиночества, понимаешь?

Я понимала.

Домой мы вернулись, когда уже совсем стемнело, но спать не хотелось. Фрэнсис предложил поехать в город на какой-то литературный вечер – он давно обещал туда прийти. Я согласилась, но с условием, что мы заедем к Ире, потому что я ни за что на свете не пошла бы никуда в своем пропахшем сигаретами платье. Он согласился.

Не было и девяти вечера, но дом стоял тихий и темный – еще одна американская привычка моих друзей-полуночников. Прокравшись в подвал, я сбросила с себя Ирино платье и переоделась в джинсы и футболку с надписью «Калифорния», давний подарок Иры. Но в последний момент, устыдившись собственной банальности, поменяла ее на простую белую. Когда я уже подошла к входной двери, позади раздался тихий голос Иры. Я замерла, будто вор, пойманный с поличным, сразу сообщила, что платье вернула и обязательно оплачу химчистку, да и вообще приглашу их всех на ланч через пару дней. Ира, заспанная, лохматая, в коротенькой розовой пижаме – от этого так похожая на себя молодую, какой я помнила ее с нашей юности, – ничего не ответила. Просто прошлепала ко мне босыми ногами и обняла, крепко-крепко. От нее пахло дорогим шампунем – таким, какой продают только в салонах красоты. Подруга прижалась ко мне всем телом и положила голову на мое плечо. А потом сказала тихо-тихо и как-то грустно, что очень хочет, чтобы у меня все было хорошо. Я тоже обняла ее.

– Глупости, у меня все отлично, – успокоила я. – Я же в отпуске. Мне ведь не надо разжевывать тебе все, Ирка? Я думала, ты и так понимаешь. Я встретила… мужчину. И пока побуду с ним. За меня можно не волноваться.

Она сжала мою руку. Сколько бы я ни улыбалась ей, сколько бы ни врала, она видела меня насквозь.

– Я знаю, как это с тобой бывает. Ты циклишься на чем-то одном до тех пор, пока эта вещь не становится центром твоей вселенной, – проговорила она грустно. – Это опасно. Особенно в Америке. Ты только приехала, а я уже давно здесь. Тут все другое, не такое, как дома. Когда местные улыбаются тебе, это почти наверняка ничего не значит…