Сезон комет

– Ростик?

– Прости, Саша. Я не хотел, – произнес он, выдыхая дым.

Я включила фонарик в телефоне. Он зажмурился и сделал еще один шаг в мою сторону. Это и правда был он.

– Господи, ты так вырос! Посмотри на себя! Ну просто Майло Вентимилья[1]! – воскликнула я.

– Понятия не имею, кто это, – ответил он через затяжку.

– Ну конечно. Откуда. Тебе семнадцать. Я вообще в шоке, что ты меня помнишь!

– Я тебя очень хорошо помню, Саша. Даже лучше, чем маму. Ее никогда дома не было, она меня с тобой оставляла. Помнишь, как мы в зоопарк ходили на мой день рождения?

Вот уже в который раз за этот бесконечный день мою голову наводнили воспоминания, яркие и выпуклые, трехмерные: протяни руку – и дотронешься до них.

– Ты сову испугался.

– До сих пор их боюсь, – засмеялся он.

– Ты поэтому с мамой не ладишь? Думаешь, она в детстве с тобой не занималась?

– А разве не так было?

– Нет. Ты просто забыл. Так бывает – плохое помнишь, а хорошее теряется. Это потому, что к хорошему быстро привыкаешь. Она о тебе очень заботилась. Всегда.

– Да брось ты. Она меня родила в семнадцать лет не пойми от кого. Конечно, она меня не хотела. И старалась жить так, будто меня нет, – произнес он, отвернувшись от меня в сторону дома.

– По большой любви она тебя родила, – сказала я и тут же пожалела.

– Только любовь – не ко мне.

– Перестань! Любит она тебя. – Я шагнула к нему, собираясь обнять этого маленького обиженного мальчика, но одернула себя: он уже совсем не мальчик; этот парень выше меня на полторы головы, да еще и курит.

– Знаю, что любит, – ответил он очень серьезно.

– А чего тогда бесишься?

Ростик со злостью растоптал окурок и потер ладонями лицо.

Потом, повернувшись ко мне, заговорил:

– Она мне запретила собаку спасти.

– Какую собаку?

– Когда мы только сюда переехали, мама с Гамлетом вечно где-то пропадали. Я один тут тусил. А за забором у соседей жила собака. Не знаю, как ее звали по-настоящему, но я звал ее Жучкой, потому что у бабушки в моем детстве была Жучка, тоже черная. Соседи ее держали во дворе зимой и летом, голодом морили, мучили по-всякому. Она плакала по ночам. Я спросил маму, куда можно позвонить, ведь это же Америка, тут есть службы. А она сказала, что нельзя звонить. Мол, это их дело. Мы тут на птичьих правах, ни с кем ссориться не будем. Надо всем нравиться. На семью ей пофиг. Лишь бы все остальные считали ее идеальной.

– А что стало с собакой?

– Сбежала. И ее машина сбила.

Он достал из кармана пачку сигарет и снова закурил.

– Блин.

– Ага. И все из-за меня. Потому что я не смог послать маму подальше и сделать, как считаю нужным. Слабину дал. Ну и из-за нее, конечно. Она мне помешала.

– Ростик, можно я затянусь? – Вместо ответа он протянул мне сигарету. – Спасибо. Я думаю, в таких вещах виноваты только те, кто совершает жестокость. Кто мучил, кто наехал. Не Ира, не ты. Ты ведь не причинил ей зла, просто не сумел помочь. А эти люди, которые издевались над собакой, должны понести наказание. Оно обязательно их настигнет. Я верю.

Ростик вдруг улыбнулся широко и искренне.

– Ты веришь в справедливость мира, Саша?

– Пытаюсь.

– Я знаю, что произошло в Петербурге. Слышал, как мама Гамлету рассказывала. – Он прикурил еще одну сигарету, для себя. – У тебя ведь нервный срыв случился, потому что ты себя винишь, так? Якобы не смогла остановить того подонка, хотя знала, что он убьет ту девушку? Я думаю, люди, которые довели до смерти эту несчастную собаку, должны быть наказаны. Но и мы тоже… ты и я… – Его монолог прервался на полуслове резким хлопком двери.

Ростик бросил сигарету на землю. Я быстро накрыла ее кроссовкой.

– Ты что, куришь?! – закричала Ира, обращаясь к Ростику. – Охренеть, блин! Не ври мне. Не отпирайся!

– Ир, не кричи на него, это я.

– Дура! – Ее большие глаза горели яростью. – С ума сошла! Ты же нас всех спалишь. Одна искра – и все!

Не знаю, что именно сблизило нас с Ростиком – ночные откровения или то, что я отмазала его тогда от матери, но всю последующую неделю он как бы случайно заглядывал ко мне в подвал, болтал со мной о музыке, показывал тиктоки. А однажды предложил проехаться вместе на автобусе до центра – выбрать подарок для Ирки на день рождения, который ожидался в грядущую субботу. После тридцати она запретила всем упоминать ее возраст, но дни рождения все равно очень любила и непременно праздновала. У нее вообще имелось такое свойство – собирать вокруг себя людей. Она была как нитка, а мы все – бусины на ней, разнокалиберные, непохожие между собой, но связанные воедино. Глядя на то, как Ира и Гамлет болтали за завтраком, как буднично целовали друг друга в щеку перед тем, как разъехаться по работам (он – преподавать математическую лингвистику в Беркли, а она – продавать недвижимость), я гордилась тем, что свела их вместе; тем, что этот дом, этот белый ковер и кофейные кружки ручной работы – все это стало возможным благодаря моему великодушию. Я позволила ей забрать его себе, когда ей было нужнее. А теперь, когда я попала в беду, они позвали меня сюда. Все справедливо. Мне не приходилось испытывать неловкость, когда я ела их еду и по двадцать минут стояла под горячим душем, зная, насколько дорогая вода в этой части света. Я заслужила это. Я разрешила всему этому сбыться. Я должна чувствовать себя демиургом, а не бедной родственницей.

Город пугал меня. Сколько мы с Ростиком ни бродили по улицам, ни катались на трамваях и ни снимали видео для моих подписчиков в театре Кастро, я словно не могла поверить в его реальность. Никогда я не видела так много белого, так много синего. Я вздрагивала от криков попугаев, прячущихся в эвкалиптовых кронах. Ловила приступы паники от вида ползущего с воды тумана в парке Пресидио.

Ростик пересказывал мне информацию со школьной экскурсии:

– Первые белые люди, приехавшие в Калифорнию, искали здесь сокровища. Они так боялись за свое золото, добытое кровью, что вся эта бухта – крепость, посмотри. Они были готовы стрелять и построили здесь батареи для своей артиллерии…

Я верила ему. Мы карабкались на крыши заросших мхом бункеров, то и дело сползая по влажному цементу на пятках кроссовок. Мы прошли двадцать пять тысяч шагов – вверх и вниз, вниз и вверх, – пока не набрели на магазинчик керамики где-то в районе парка Золотые Ворота. И там купили для Иры подарок: кофейник и сахарницу, почти подходящие к чашкам. Затем двинулись дальше. Ростик рассказал о Чарли Мэнсоне[2], который, как оказалось, жил на одной из этих маленьких улочек – еще до девочек, культа и безумия. Я спросила его мнение о последних новостях в деле Зодиака[3]. Он признался, что тоже пытался разгадать его шифр, они с Гамлетом бились над ним весь локдаун, чем ужасно бесили Иру, но так ничего и не поняли. Имя убийцы оставалось загадкой.

На следующий день, в субботу, мы праздновали день рождения Иры. Тридцать четыре. Но она говорила, что двадцать девять. Отмечали в ресторане в Норт-Бич – модном заведении, дорогом и бездушном, с минималистичным интерьером и огромным выбором коктейлей. Ирины друзья – сплошь иммигранты. В отличие от Гамлета, который даже говорить начал с акцентом из-за чтения лекций на английском, Ирин круг общения составляли исключительно выходцы из бывших стран соцлагеря. Большинству из них она когда-то помогла продать или купить недвижимость. Хотя подруга и уверяла меня, что рассадка была исключительно по желанию, я оказалась между ней и каким-то угрюмым парнем со стрижкой из девяностых. Он пришел на вечеринку с мамой – клиенткой Иры. Лишь через пару минут я догадалась, что это свидание вслепую. Смотрины. Сутенерство. Уж не знаю, как называется ситуация, когда ваша лучшая подруга без вашего ведома пытается пристроить вас какому-то незнакомцу. Из всех тем на свете Ира выбрала меня: она решила обсудить с гостями мою книжку, мой успех пятнадцатилетней давности и мои перспективы в Голливуде. Претендент на мою руку и его мама кивали. Я хотела утопиться в бокале вина. Искала, за кого бы зацепиться, кому послать сигнал бедствия, но Ростик после очередного скандала с Ирой идти в ресторан отказался, а Гамлет увлеченно беседовал с каким-то старичком в бархатном блейзере.

Я терпела как могла, терпела, пока хватало сил, улыбалась, смеялась, отшучивалась. Когда же силы кончились, извинилась и пошла в туалет. Там долго стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Русые волосы до плеч, серые глаза, красноватые пятна розацеа[4], которые я замазывала, если не ленилась. Черное платье с голой спиной – его мне одолжила Ира. Хорошо хоть ей не удалось заставить меня нацепить туфли. Я осталась верной себе и кроссовкам.

Кто я? Какое право я имела считать себя лучше этих людей? Чем я на самом деле от них отличалась? Я достала телефон и сделала селфи в этом дорогом зеркале. В его свете мои скулы выглядели красивыми. Я опубликовала фотографию на канале и стала ждать лайки. Иногда мне казалось, что этот аккаунт с несколькими тысячами оставшихся почитателей – все, что связывало меня с реальностью. Хотя, вероятнее всего, именно он делал меня чужой на любой вечеринке.

В этот момент в туалете появилась Ира. Она с налета брякнула своей сумочкой о раковину, достала со дна помаду и, как в старые добрые времена, сначала накрасилась сама, а затем протянула мне. Я – холодное лето. Она – весна. Цвет ее помады – коралловый – заставляет мою розацеа ярче вспыхивать на щеках, но я повиновалась. Несколько мгновений мы молча смотрели на наши лица в зеркале.

– Сашк, тебе пора повзрослеть. Жизнь – не сказка. Дай Ярославу свой номер, – отчеканила она моему отражению и вышла, хлопнув дверью.

Чтобы не послать подругу прямо на ее дне рождения, я выскочила из ресторана и на крыльце наткнулась на Гамлета. Он говорил с кем-то по телефону, но, увидев выражение моего лица, наскоро попрощался с собеседником и предложил пройтись. На улице темнело, однако закат здесь был другим, не таким, как дома. Небо из лимонного становилось черным. Над головой мерцали огоньки спутников. Я выпила слишком быстро и слишком много, на голодный желудок, и чувствовала, как мостовая покачивалась под ногами. Мы остановились и сели на ступеньки какого-то дома. Впереди, между зданиями, ворочалась во сне черная туша океана. Гамлет попросил меня простить Иру.

– Блин, прости, я не знаю, как так вышло… – пробормотала я.

И, не дожидаясь каких-то слов от него, поднялась на ноги и побежала.

Не знаю, что на меня нашло. Точнее, знаю очень хорошо, но стыжусь признаться. Пока мы шли вдвоем по улице, меня охватила тоска. Это все могло быть моим. Этот город, это небо. А я отдала ей, скинула с барского плеча. Ведь Гамлет любил меня, а не ее. Он просто устал меня ждать.

Этот чертов поцелуй – лишь минутный порыв. Я не любила Гамлета и не желала себе Ириной жизни. И теперь, кажется, испортила самое ценное, что у меня было.

Мною двигал инстинкт – желание замести следы, укрыться, сбежать, – но через десять минут суетливых метаний по улицам я вновь оказалась возле того же ресторана. В руках завибрировал телефон – Гамлет. Следовало спрятаться, пока он не увидел меня. Хотелось вообще выкинуть мобильник, к чертям. Пока я быстро шагала по улице, не разбирая дороги, мой мозг панически пытался найти какой-то смысл в произошедшем. Я разозлилась на Иру. Она может быть такой: доминирующей, бестактной, ранящей в самое больное место. Но я прекрасно знала: если и есть в моем бытии одна константа, то это она. Она любит меня. А я – ее. Так было всю нашу сознательную жизнь, с тех пор, как они переехали и поселились на моей лестничной площадке. Не сосчитать, сколько раз мы с Ирой соскребали друг друга с асфальта, давали друг другу помаду или пощечину и толкали друг друга вперед, заставляя двигаться дальше. Этот поцелуй – моя месть за то, что они бросили меня, попытка саботировать их прекрасную жизнь без меня.

Но от того, что я четко понимала мотив своего идиотского поступка, легче мне не становилось. Я будто перепачкалась в каком-то дерьме, оно покрывало всю мою кожу, затекало в нос и в глаза. Мне требовалось заглушить это ощущение – чем угодно. Музыкой, шумом, разговорами, бокалом чего-нибудь покрепче. Поцелуем с кем-то другим. Единственный способ избавиться от чувства вины за то, что совершил плохое, – это тут же сделать нечто похуже. Не лучший модус операнди, но он не раз выручал меня.

Дернув за ручку двери, я зашла в первый попавшийся бар. В нем было полно народа, громко играл музыкальный автомат. Из-за шума я наконец перестала слышать свои мысли. Растолкав посетителей локтями, пробилась к стойке и кивком подозвала бармена. Пока ждала свой джин-тоник, со мной попытался заговорить какой-то парень. Моложе меня, он был наделен той особой привлекательностью подонков, которой отличались парни моей соседки, – с ними я по утрам в субботу неловко сталкивалась у ванной. Зеленые глаза. Татуированные ключицы, выглядывающие из широкого выреза футболки. Он смотрел на меня с нагловатой ухмылкой, его язык нервно поигрывал колечком в губе. Один из наиболее совершенных паразитов, сотворенных природой, – падальщик. Парень моментально считал ситуацию: женщина, одна, расстроенная, вечернее платье, крепкий алкоголь. В его глазах я – легкая добыча. Я улыбнулась в ответ и похвалила его сережку. Он спросил, кем я работаю. Я что-то соврала. Если я чему-то и научилась за свои тридцать с небольшим лет, так это тому, что правда – привилегия, которую необходимо заслужить. Бармен принес мой напиток, парень предложил пойти за его столик, познакомиться с друзьями. Мысленно я умилилась тому, что он не позвал меня сразу к себе домой.

Представьте себе бар – такой, как в кино. Злачное местечко с приглушенным светом и потертыми кожаными диванами, где лет так семьдесят или восемьдесят назад напивались битники и матросы. И пускай сейчас его основной контингент – зажиточные офисные работники, в воздухе витает дух богемности и упадка.

Новый друг подвел меня к большому столу, за которым собралась весьма разношерстная компания. Девушка, похожая на модель; дама средних лет; какие-то рокеры; рядом с ними – пожилой мужчина, похожий на дорогого юриста. Я не могла понять, что у них общего. Никто ничего не говорил и ничего не пил, все они будто кого-то ждали.

Ответ появился через мгновение, когда к столу подошел еще один незнакомец. С его руки свисала нескладная рыжая девушка в атласном кремовом платье, на вид сильно пьяная.

– Добрый вечер! А что такие грустные лица? Я же всех угощаю! – объявил он, и публика за столом пришла в движение от радостного возбуждения.

Пригласивший меня парень тут же забыл обо мне, вскочил и с подобострастными нотками в голосе похвалил пиджак незнакомца. Пиджак и правда был классный – из коричневой замши, с болтающейся вдоль рукавов длинной бахромой. Фрэнсис – так звали его обладателя – сам походил на этот пиджак: поношенный и чуть затертый, но не потерявший элегантности и формы. Слегка за сорок, высокий, чуть сутулый, он скользнул смеющимися прозрачно-голубыми глазами по лицам присутствующих, не задержавшись на мне, будто все за столом казались ему одинаковыми.

Мужчина опустился на низкий диван возле моего спутника и лениво развалился. Девушка устроилась рядом, на самом краешке. Она пила и отчаянно пыталась привлечь внимание Фрэнсиса, дергая его за рукав. Но тот увлекся беседой и не замечал ее.

Я спросила у своего нового друга, кто такой Фрэнсис. Он посмотрел на меня с искренним недоумением. Фрэнсис Джеймс Харт – он же практически Керуак[5]! Как я могу его не знать? Откуда я – с Луны? В ответ на это у меня вырвался смешок: так уж и Керуак? Фрэнсис поймал мой взгляд и улыбнулся, не торопясь ни подтвердить, ни опровергнуть мои сомнения. В этот момент в моей сумке зазвонил телефон – и даже не нужно было гадать, кто это. Конечно Ира. Хватилась меня и звонила, чтобы, как всегда, извиниться за бестактность, хотя сама искренне не понимала, что сделала не так. Ведь она желала мне добра. Это правда. Она любила меня и желала добра. А я поцеловала ее мужа. Черт.

Однако это была не Ира. Звонил Ростик. Я вздохнула, попыталась заставить себя ответить, но не смогла. Мне хотелось побыть одной. Даже не так. Мне хотелось побыть кем-нибудь, кроме себя. И толпа незнакомцев в баре, казалось, создавала самую подходящую для этого обстановку. Вздохнув, я убрала телефон в сумку и принялась снова разглядывать людей. Прислушиваться к разговорам. На Ирином празднике все говорили в основном о покупке недвижимости, инфляции, планах на отпуск и подобных невыносимо скучных для меня вещах. Притом почти каждая реплика заключала в себе тщательно завуалированное, будто бы случайное хвастовство. «Хорошо, что мы успели купить ту виллу». «Хорошо, что деньги работают, а не лежат и дешевеют». Кто-то сказал даже – конечно, шутя, – что в такое время, как наше, выгоднее всего иметь долги. Я засмеялась – впервые за вечер – искренне, громко, подумав о двух своих выпотрошенных кредитках, по которым должна отправить, изловчившись, минимальные платежи в текущем месяце.

За этим столом разговоры велись другие. О смерти какого-то общего друга. О треках из музыкального автомата. О битниках, которые пили в этом баре в пятидесятые. Кто все эти люди? Точнее, кто – этот человек, который собрал вокруг себя столь странную компанию? Я опять посмотрела на Фрэнки. Почувствовав мой интерес, он взглянул на меня и улыбнулся, продолжая кивать своему собеседнику.

Телефон снова зазвонил. На этот раз Гамлет, но у меня все так же не имелось желания отвечать. Я доберусь домой на такси, ночью, когда все уже лягут спать, чтобы отложить объяснения на завтра. Другой вариант: если стыд будет слишком сильным, то просто утоплюсь в заливе.

Я ощутила затылком чей-то напряженный взгляд, обернулась и увидела Фрэнсиса. Он смотрел на меня, склонив голову набок. На его губах играла смутная полуулыбка, которую можно было трактовать по-разному: от предложения пойти к нему домой до замечания насчет моих хамских манер за столом, куда он меня не приглашал. Скорее всего, второе…

– Отсюда нас выгоняют, уже почти полночь. Не хотите поехать ко мне, в Мори Пойнт?

– К вам? – У меня вырвался невольный смешок. Все так просто. Все всегда так просто.

– Разумеется, не вы одна. – Он кивнул в сторону своей спутницы и остальных гостей. – Просто я вдруг подумал, что вы выглядите как человек, которому совсем не хочется домой. Большинство из нас здесь такие.

– В этом баре?

– В Калифорнии.

Пока он говорил, я невольно пыталась угадать, откуда он родом – в его акценте слышалось много всего: американский юг и лето переливались в широкие английские гласные. Он явно видел мир, немало путешествовал. Сколько всего нужно пережить, чтобы заработать эти морщинки в уголках глаз? Он – настоящий писатель, не то что я, самозванка, создавшая только одну книгу. Как я могла подумать, что он предложит мне переспать с ним! Теперь, понимая, что его интерес ко мне вызван, скорее, сочувствием, я хотела сказать ему что-то обидное. Но в этот момент у меня в сумке опять зазвонил телефон.

– Простите.

– Отвечайте, если вам нужно, – сказал он и отвернулся, так как его кто-то окликнул.

Я стояла, сжимая телефон в руке.

– Не нужно, – бросила я ему в спину.

– Так что? Вы в деле? – Его прозрачные голубые глаза сочились скрытым где-то глубоко внутри августовским солнцем.

– Это правда, что Чарли Мэнсон начинал свою карьеру поблизости отсюда? – зачем-то спросила я.

– Понятия не имею. – Он посмотрел на меня с искренним удивлением.

– Хорошо. Будь вы серийным убийцей, то знали бы точно все факты о своем знаменитом коллеге.

– Не пойму, хотели ли вы меня оскорбить или так пошутили. Спишем это на трудности перевода. Такси уже приехало, вы можете выходить. Мне же нужно решить один вопрос.

Этим вопросом была его спутница, которая задремала в углу на диване. Он сел рядом с ней и попытался разбудить, поглаживая по руке. Приоткрыв глаза, она наклонилась к нему и стала что-то нашептывать, касаясь губами мочки его уха. Поверх ее плеча Фрэнки смотрел прямо на меня и улыбался. Что ж, это подонок другого калибра, на голову выше своего юного почитателя с колечком в губе. К тому же писатель. Я улыбнулась ему в ответ и вышла на улицу.

В этот момент кто-то взял меня за руку. Я вздрогнула.

Гамлет. Я хотела сказать ему, что сожалею, что все понимаю, что это просто три бокала вина на голодный желудок. Но слова застряли в горле. По его встревоженному лицу я поняла, что дело снова не во мне.

– Что случилось?

– Поехали! – Гамлет крепче сжал мою руку и потащил вниз по ступенькам. – Ростик. Мы не знаем, где он. У соседей пожар, а у него выключен телефон.

В машине на пассажирском сиденье нас ждала Ира.

– Он мне звонил, – вдруг вспомнила я. – Несколько раз.

– Когда? – Ира резко развернулась ко мне. Вокруг ее глаз размазалась подводка. Она выглядела уставшей и пьяной. Намного старше своих лет.

– Час назад. Я не ответила.

– Господи, господи, господи, – начала бормотать она, потирая руки.

Машина тронулась.

– Тише, все в порядке. – Гамлет накрыл ладонью ее коленку. – Он просто тебя наказывает.

– Меня? За что? – Ира всплеснула руками.

– Саша, позвони ему, – скомандовал Гамлет.

– Уже набираю. Он не берет.

Через двадцать минут мы повернули к дому. Воздух был едким, горчащим, эвкалиптовые кроны озарялись красными всполохами мигалок пожарных машин. Я первая заметила Ростика. Он стоял посреди улицы, обняв себя руками, и смотрел на дым, который поднимался от почерневших руин соседского гаража. Ира кинулась к нему, принялась обнимать, но он оставался неподвижным.

Она ударила его кулаком в грудь:

– Как ты мог заставить меня так переживать?!

– Привет, Саша? Как прошел твой вечер? – сказал Ростик, полностью игнорируя присутствие матери.

– Так себе. – Я пожала плечами. – Мне нельзя пить на голодный желудок. Я сама не своя.

– Какого черта? – Ира молотила кулаками по его груди.

– Саша, передай, пожалуйста, Ирине, что у меня нет желания поощрять ее истероидное поведение, – отчеканил Ростик, отстраняясь от матери.

– Это нечестно! Я всю свою жизнь поломала ради тебя!

Я шагнула к ней. Подруга повисла на мне, сложилась в моих объятиях и зарыдала, яростно и горько. Ростик смотрел на нее с удивлением, даже с ужасом в глазах, пока я пыталась ее успокоить. Тело ее вдруг содрогнулось в конвульсиях, и ее начало тошнить на асфальт, а я придержала ее волосы – все как в старые добрые времена.

– Господи, Ира, милая, пойдем, пойдем домой, – подхватил ее под руки подоспевший Гамлет. – Все хорошо. Пожар у соседей. Кто-то кинул окурок. Наш дом не пострадал, они нас пропустят. Идем, держись за меня.

Всхлипывая, Ира обмякла в руках мужа и позволила ему поднять себя и нести к дому, как маленького ребенка.

Ростик долго смотрел ей вслед.

– Ну наконец она получила должное внимание и готова оставить нас всех в покое. Бедный Гамлет. И как он с ней живет…

– Отдай мне зажигалку, пожалуйста. – Я протянула раскрытую ладонь.

– Какую зажигалку?

– Со мной не прокатит.

– Ладно, уговорила. На.

Порывшись в кармане, он положил на мою ладонь маленькую розовую «Зиппо».

– Кстати, ты читал какие-нибудь книги Фрэнсиса Харта? Мне тут сказали, что он новый Керуак.

– Книгу, в единственном числе. Насколько мне известно, у Харта вышел только один роман. Лет двадцать назад. Нам рассказывали в школе. А с чего ты вдруг заинтересовалась?

Я подумала о морщинках вокруг глаз Фрэнсиса и том, как он произнес слово «Калифорния».

– Далеко отсюда до Мори Пойнт?

Представьте себе дом. Огромный. Страшный. Он стоит на краю обрыва.

Таксист отказался везти меня до самого конца, и последние метров пятьсот я шла пешком, цепляясь подолом Ириного платья за колючий кустарник, росший на обочинах. Я шла на звук океана и на светящиеся окна нижнего этажа. С каждым шагом я ощущала, что трезвею и что должна развернуться, выйти на шоссе, вызвать машину и поехать домой. Но что-то звало и влекло вперед. Я не могла остановиться. Впервые в жизни я встретила человека, подобного себе. Мне нужно было узнать его ближе.

Из-за распахнутой двери лилась музыка. Хриплый блюз. Я перешагнула через порог и позвала в пустоту:

– Есть кто дома?

Но ответом мне была только песня, льющаяся из проигрывателя.

В этот момент я заметила ее – девушку из бара, рыжую, в платье из кремового атласа. Она лежала ничком, раскинув руки. И я готова поклясться: она была мертва.

Глава 3

Все мои секреты

Существует расхожее, но совершенно ошибочное мнение, будто искусство исцеляет. Якобы любое творчество, и особенно писательство, – это нечто вроде бесплатной психотерапии. Ты выставляешь свои неврозы, оформленные в истории, на всеобщее обозрение. Придумываешь персонажей, основываясь на собственных страхах, странностях и пороках. Читатели влюбляются в них. А ты через это тоже начинаешь любить себя. Ладно, может, не любить, но хотя бы меньше ненавидеть.