Хроники Нордланда: Тень дракона

Барону Поллестаду, близкому родственнику Карлфельдтов и Бергквистов, происходящее очень не нравилось. Он мрачно поглядывал на магистра и на Дрэда, решив про себя, что воспротивится происходящему, если только увидит хоть какое-то беззаконие. Иоаннитов, как, впрочем, любых пришельцев из Европы, он не любил и не доверял им, так же, как не доверял ни инквизиторам, ни клиру в целом. Ему было невдомек, что именно поэтому на него и пал выбор магистра – лучшего свидетеля незачем было и искать. Поллестаду придется в конце концов подтвердить, что все было законно и пристойно, у него просто не будет другого выхода. И ему поверят даже Хлоринги и Бергквисты, не говоря уже о кардинале. Который, – пообещал себе Дрэд, – не долго будет оставаться таковым.

День вновь выдался жарким, даже душным. Тяжелое пекло сгустилось над Гонором с самого утра, ни единое колебание воздуха не шевелило повисшие знамена. Сам воздух над разогретыми камнями, казалось, дрожал и струился. Такое редко случалось здесь, в предгорьях, где всегда дул освежающий ветерок, и предвещало большую грозу, не редкую в эту пору года.

– Некрасиво получится, – прошептал магистр, – если ливень хлынет во время казни.

– Он все равно его не спасет. – Так же тихо прошептал почти на ухо магистру Дрэд. – Но ты прав: будет некрасиво. Будем уповать на Господа и на удачу. До сих пор она нас не оставляла.

– Хлорингов она не оставляла тоже… – Пробормотал магистр и промокнул потное лицо платком. И над ним, и над гостями были натянуты тенты, которые спасали от палящих лучей, но не от духоты. А вот рыцарей, охранявших судей и подсудимого, в их длинных кольчужных хауберках не спасало ничто.

– Его ведут, ведут! – Прошелестело по трибуне свидетелей, и из темного проема появился Гэбриэл в сопровождении четырех рыцарей. Магистр подобрал в эту стражу самых высоких из них, чтобы проклятый полукровка не выделался так на их фоне. Руки его были закованы в кандалы; на ногах остались темные кожаные эльфийские штаны и сапоги, но вместо богатой сорочки, запятнанной кровью, на него надели грубую тюремную рубаху.

– Выглядит неплохо. – Недовольно произнес Дрэд.

– Доверься мне. – Усмехнулся магистр. – Гримхольд выглядит полным придурком, но дело свое знает. Он профессионал, у него осечек не бывает. Ты сам знаешь, что полукровки сильнее людей. Храбрится щенок. Гордый. Таких ужасно приятно ломать. – Он тихо засмеялся, почти захихикал. – Жаль, ты не дал нам времени на вдумчивое и тщательное дознание, очень жаль!

Дрэд промолчал. Ему тоже было жаль. Сейчас, здесь, при виде стройного каре иоаннитов, в торжественной атмосфере судебного процесса, в появление каких-то там эльфов не верилось вообще. В конце концов, Дрэд их вообще еще не видел! Видел полукровок, верно. Один из них вон стоит, даже головы не опустил, выпрямился, словно все еще ощущает себя облеченным властью. А эльфы? Где они, кто они? Что они могут? Если они так сильны и могущественны, как рисуют их летописи Десятилетней Войны, почему они еще не захватили весь Остров? Мышление Дрэда было по-европейски простым: если кто-то что-то может, он обязательно сделает. Если противник силен и опасен, он не станет ждать нападения с твоей стороны, он нападет сам и присвоит все твое себе. Раз эльфы этого не делают, значит, не могут. В конце концов, прошло триста лет, за это время они могли просто выродиться.

Члены суда были торжественно представлены присутствующим. Протокол соблюден был скрупулезно. Имелись даже пресловутый «адвокат дьявола», невысокий улыбчивый толстячок, и врач, молодой, светловолосый, с утомленным и чуть брезгливым лицом. Он официально засвидетельствовал, задав Гэбриэлу несколько вопросов, что подсудимый здоров и пребывает в здравом уме. Другого от врача ни Дрэд, ни магистр и не ждали, потому ничего пока и не заподозрили. А Гэбриэл, сам пребывая в полнейшем недоумении: очнувшись утром от холодной воды в лицо, он не чувствовал никаких последствий вчерашнего избиения, словно его вообще никто не трогал, – решил пока что свое чудесное исцеление не демонстрировать. У него была одна надежда, безумная, но в сложившейся ситуации другой просто не было. А для того, чтобы «прокатило», он должен изображать умирающего. Он и изображал: пошатывался, пока шел к плацу, даже застонал, когда в глаза ударил солнечный свет. Стоял прямо, но кандалы устроил о деревянные перила так, что со стороны выглядело, будто он нуждается в опоре. Когда были озвучены обвинения в его адрес, Гэбриэл едва не рассмеялся, настолько они показались ему нелепыми. Якобы, он продал душу дьяволу, был одержим бесом, и даже имя этому бесу было, какое-то непроизносимое, которое, однако, обвинитель произносил, делая при этом невероятно значительное лицо. Бес в лице Гэбриэла, будто бы, соблазнял девиц и женщин, делая их одержимыми и заставляя их совершать постыдные вещи, грешил содомией, был еретиком-схизматиком, хулил и поносил святую церковь и ее служителей, в общем, был крайне неприятным и очень опасным субъектом. Первым свидетелем выступил небезызвестный Гэбриэлу Венгерт, который чуть ли не со слезами на глазах расписывал, как Гэбриэл, полыхая огнем из глаз, расправился голыми руками сначала с его другом Иеремией, бароном Смайли, а потом и с Андерсом, графом Анвилским, которого топтал ногами, на которых он, Венгерт, явственно видел копыта.

– То не человек был, и не эльф даже, а чудовищная адская тварь, – крестясь, говорил Венгерт, и даже горные бароны начали посматривать на Гэбриэла с опаской. – И видели это не только я и мои спутники, но и все на Красном Поле.

Трое кнехтов после подтвердили все: и огонь из глаз, и копыта, и даже клыки во рту.

– Истинно словно дьявол, бесновался на поле. – Говорил, дрожа, молоденький кнехт. – Не было от него спасения никому, кого рубал мечом своим, напополам с одного удара человека разрубал, кого копытами топтал, кого рвал зубами, а зубы белые, острые, страсть!

– Что ты можешь сказать на это, несчастный? – Вопросил обвинитель, обращаясь к Гэбриэлу.

– Все чушь и вранье. – Ответил тот. – Венгерт врет потому, что от рождения врун и тварь, да еще и ненавидит нас, а кнехтам просто со страху померещилось. Я высокий и сильный, и глаза у меня, да, эльфийские, красные бывают. При чем тут демоны и бесы? Вроде серьезные люди, а несете хрень какую-то. – И горные бароны у себя под тентом запереглядывались, закивали, теперь поглядывая на Гэбриэла с симпатией.

– Церковь милосердна. – Обратился к Гэбриэлу «адвокат». – Господь учит прощать, и церковь готова простить тебе грехи твои, если покаешься, признаешь все и отдашь себя на милость Божью.

– А Господь не учит, случайно, что врать грешно? – Огрызнулся Гэбриэл. – Если я покаюсь, то совру. Здесь уже и так достаточно вранья прозвучало.

– Суд вызывает следующего свидетеля. – Провозгласил коронер. – Девица Элоиза Сван, дочь покойного Конрада Свана из Блэксвана.

Гэбриэл дар речи на миг утратил. Дева Элоиза обрядилась в женское скромное платье, и выглядела, как он и подозревал, в нем едва ли не как корова в седле. Стриженые волосы она покрыла темным платком, глаза опустила смиренно долу, руки, сложенные на животе, покрыла, как положено по этикету, платком. Гэбриэл даже не сразу ее узнал.

– Женское платье-то не жмет, Элоиза? – Спросил громко. – Ты когда-нибудь прежде-то платье носила?

Его тут же жестко призвали к порядку, а Элоиза, потупившись, демонстративно приложила платочек к глазам.

И понесла, едва обвинитель дал ей слово. По ее словам, не Смайли привез Гэбриэла в Блэксван, связанного и избитого, а сам Гэбриэл явился туда, и сразу так опутал ее своими чарами, что она сама себя не помнила, не понимала, что делает и что говорит, и даже не заступилась за Смайли, которого бес, прикинувшийся Хлорингом, голыми руками превратил в кровавые ошметья. Фантазия у Элоизы оказалась столь же изощренная, сколь и все остальные ее таланты, она такие «подробности» и детали вспоминала, что даже горные бароны вновь засомневались. Каялась, плакала, просила помощи и защиты у церкви.

– Он и сейчас меня соблазняет, – всхлипывая, твердила она, – я даже смотреть на него боюсь, дьявола, такие соблазны он мне наговаривает вот прямо сейчас…

– Ты, однако, водки обожралась, – не выдержал Гэбриэл, – вот тебе черти и мерещатся! Сама подумай, дура, ты-то отсюда уйдешь живая?! Они со мной покончат и за тебя возьмутся, не потерпят они бабу, которая живет так, как ты!

Поднялся невообразимый шум. Судьи требовали, чтобы подсудимого призвали к порядку и заставили замолчать любой ценой, шумели люди Элоизы, враждебно поглядывающие на рыцарей-иоаннитов, возмущались горные бароны.

– Все знают эту «девицу»! – Перекрыл все голос Поллестада. – Распутная и бесстыдная девка, вот она кто такая, раубриттерша, пьянчуга и развратница! В гробу я видал таких свидетелей! Кто вообще видывал, чтобы девка на суде свидетелем была?!

– Суд инквизиции… – Подал голос Магистр, но тут возмутились все горные бароны, они даже повскакивали со своих мест.

– Нет никакой инквизиции в Нордланде! – Орал, покраснев, Олафсон, – и суда Инквизиции нет! Вы не дома, не во Франции какой-нибудь, прости, Господи, чтобы порядки здесь свои устраивать! Уберите это чучело ряженое, или мы за себя не отвечаем!

– А ты слова-то выбирай, Олафсон! – Окрысилась на него Элоиза. – Ты, «удак вонючий, у меня кровавыми слезами умоешься и козлу «уй отсосешь за «издеж обо мне!!! Ты, «лядь, меня знаешь!!!

Что тут началось! Многие рыцари откровенно ржали, Дрэд покраснел от злости. Элоизу в качестве свидетельницы посоветовал магистр, но кто мог подумать, что ее красивое и качественное выступление обернется таким фиаско?! Свидетельство было – пальчики оближешь, но вот репутацию дамы они недооценили… Элоизу увели, но ее людей магистр решил все-таки допросить, чтобы их показаниями перекрыть негативный эффект. Говорить согласился только один из ее рыцарей, он скупо подтвердил, что Гэбриэл дрался со Смайли безоружным, и убил его голыми руками. Что Элоиза до того момента в Смайли души не чаяла, а тут, словно ее и в самом деле очаровал кто, вцепилась в Хлоринга, словно ненормальная.

– Копыт не видел, врать не буду. – Неохотно ответил на очередной вопрос обвинителя. – Но глаза красным огнем горели, и зубы, того… скалил, словно зверь какой.

После выступления последнего свидетеля «адвокат» вновь предложил Гэбриэлу все признать, покаяться, и вручить себя на милость «матери-церкви».

– Все ложь, и я ни в чем таком не виноват. – Вздохнув, сказал Гэбриэл. – Но доказать это, похоже, я могу только одним способом. Я требую Божьего Суда.

– Правильно! – Воскликнул Поллестад. – Это его право!

Напоминать, что инквизиция не использует Божий Суд и не признает его результаты, магистр не посмел и вопросительно уставился на Дрэда.

– Обвиняемый, – сказал, поднявшись, Дрэд, – как было уже доказано, обладает нечеловеческой силой. На это он и рассчитывает.

– Если так сильно боитесь, – тут же перебил его Гэбриэл, – то пусть противник будет не один. Сколько поставите против меня, столько и будет, хоть все ваши рыцари и рыцарята. Вы в Бога не верите, смеетесь над ним, суды эти устраивая. А я верю. И не боюсь ничего. Если Бог со мной, то кто против меня?

Стало тихо, и тишина эта сильно не понравилась Дрэду. Впервые за эти дни в душе шевельнулось предчувствие, что все не так удачно складывается, как казалось.

– Ты уверен в своем палаче? – Тихо спросил он магистра.

– Абсолютно. – Ответил тот так же тихо. Дрэд поднял руку, приковывая к себе внимание.

– Да свершится Суд Божий. – Сказал он торжественно. – Противников подсудимого выберет жребий.

Удалившись затем, чтобы обсудить ситуацию, Дрэд позвал Гримхольда, от которого вновь потребовали заверений, что Хлоринг – не жилец. И получили их. И Гримхольд, и магистр были абсолютно в этом уверены.

– Он у меня ночью кровью блевал. – Заявил Гримхольд. – Верный знак. До ночи не доживет. А если дать ему пить, то сразу и сдохнет. Проверено.

– Вот как! – Обрадовался Дрэд, когда магистр перевел ему «речь» своего палача. – Хорошо бы заставить его перекреститься… Дать ему пить, и заставить перекреститься и прочесть Отче наш… Если он при этом умрет, это будет просто великолепно. Это будет несомненный Суд Божий!

Не смотря на болезнь Алисы, Иво все-таки поехал в Гранствилл, в тот самый дом, который теперь внушал ему трепет и смятение. Сколько этот дом помнил страстных часов и счастливых моментов! И то ужасное потрясение помнил тоже. Войдя в комнату, в которой они с Габи пережили столько страстных мгновений, Иво почувствовал томление и тоску. Снова стало страшно: как они встретятся? Как обычно, приписывая Габи чувства, которые она по его мнению испытывала, Иво отчаянно ее жалел и всем сердцем стремился дать ей сразу понять, что сочувствует ей гораздо сильнее, чем осуждает. Ему ведь и в голову не приходило, что сама Габи чувствует и думает на самом деле совершенно иначе! Пребывая в плену приятной иллюзии, что Габи сознает, насколько она сама всем не угодна и не нужна, Иво в глубине души верил, что она оценит его преданность. Должна оценить – как же иначе?! Вот только Габи понять, что она чем-то кому-то не угодна, была просто не в состоянии, и по-прежнему ощущала себя венцом Вселенной, хотя, надо сказать, в последнее время очень и очень страдающим и перепуганным венцом. От Иво она хотела и ждала извинений, признаний в любви и помощи, и прилетела к нему на свидание даже раньше урочного часа, чего прежде с нею никогда не случалось.

Габи не надела даже маску. К черту – он и так знает, кто она. Перед дверью она несколько секунд помедлила, не хотела, чтобы он видел, как она запыхалась, кое-как успокоилась – не могла заставить себя выждать дольше, мысль о том, что Иво там, за дверью, ждет, подстегивала ее, – и вошла.

Он был такой красивый! Да, Габи влюбилась в него потому, что красивым его считали все, но он и в самом деле был безумно красив! Лицо, губы, тело, волосы – все было красиво! Васильковые глаза со странными зрачками, взгляд… Габи хотела заставить его извиняться, каяться, может, на колени встать, чтобы она его простила – и не смогла, бросилась ему на шею, глубоко втянув в себя его запах, сводивший ее с ума.

– Габи… – Иво страшно смутился, он ожидал не такого, – Габи… подожди…

– Зачем?! – Крикнула она, отстраняясь и вцепившись в ворот его сорочки. – Зачем ты заставил меня столько страдать, столько думать о тебе?! Зачем ты затеял этот цирк с женитьбой, почему, зачем?!

– Габи… – Беспомощно повторил Иво, потому, что она принялась торопливо расстегивать его сорочку, одновременно ухитряясь распускать тесемки своей юбки. Больше он ничего сказать не смог, потому, что Габи принялась жадно целовать его, увлекая всей своей тяжестью, надо сказать, не такой уж ощутимой, к постели. И Иво сдался, не смотря на свою решимость не изменять своей будущей жене, не иметь с Габи больше секса никогда и ни за что, сдался, потому, что на порыв Габи не ответить было невозможно. В ней был такой огонь, что не вспыхнуть рядом с нею было нереально и для мужчины покрепче и посильнее волей, чем Иво. Она вся была – страсть, дикое, неконтролируемое желание, откровенное и бесстыдное в своей откровенности. И так красивая, в страсти она становилась нереально желанной, просто воплощенное желание.

В перерывах между поцелуями и объятьями Габи, плача, призналась ему в том, что Марк шантажирует ее, а навязанная им служанка сделала ее жизнь невыносимой.

– Погоди. – Иво попытался быть серьезным. – И чем они шантажируют тебя?

– Той историей с Гагой. – Быстро ответила Габи. – Молчи! Не говори об этом ничего! Ты не знаешь, как мне жаль, как я жалею, какая я тварь, но как они смеют держать меня этим?!

– Они в самом деле не смеют. – Подумав, заметил Иво. – Ты же можешь просто послать их подальше.

– Сдурел?! – Габи стукнула его в грудь. – Они же все расскажут!

– Кому? – Пожал плечами Иво. – Габриэлла, дорогая, все, что грозит тебе – это монастырь. Это неприятно…

– Это ужасно! А дядя?! А мама?! Ты совсем идиот, или притворяешься?!

– Погоди, выслушай! Ты принцесса, а они кто? Эта служанка, как я понял, лжесвидетельствовала в суде.

– Да, она сказала…

– Я понял, что она сказала. С таким же успехом ты можешь пригрозить ей, что выдашь ее. И она-то, Габи, она монастырем не отделается, ее поставят к позорному столбу. И это в лучшем случае. А если станет известно, что она неподобающим образом вела себя с тобой, ее вообще казнят. Как и Марка. Когда они попробуют вновь угрожать тебе или что-то от тебя требовать, просто пошли их подальше. Будут настаивать – пообещай, что покаешься дяде и отправишься в монастырь, а вот они получат столько, что мало не покажется.

Габи замерла, глядя на него и переваривая услышанное.

– А ведь ты прав! – Сообразила наконец. – Ты прав! – С ее души свалился такой камень, что Габи охватила настоящая эйфория. Она завизжала и бросилась на шею Иво, горячо целуя его и обвивая ногами его поясницу. Во время последующих любовных игрищ она неохотно, но назвала Иво двух обидчиков Гаги: Кота и Жака.

– Зачем они тебе?! – Спросила резко, когда он поинтересовался, где их можно найти.

– Их нужно наказать. – Твердо (ну, по крайней мере, он очень старался быть твердым) произнес Иво.

– Не знаю, где они. В «Наливном яблочке», наверное. – Капризно отмахнулась Габи, и больше уж на эту тему говорить не захотела. Ей хотелось вырвать у Иво обещание, что тот не женится на Клэр, но тут она потерпела фиаско, разозлилась, но, как сама же и призналась потом своей дорогой подруге, попрощалась с ним гораздо нежнее, чем он «того заслужил».

– Не могу ничего с собой поделать. – Откровенно любуясь собой и ситуацией, «покаялась» она. – В нем вся моя жизнь. Вся моя жизнь! – Не понимая значения этой фразы, Габи повторила ее, так как больно уж красиво она звучала. Значительно так, романтично, надрывно. Ух! Аж мурашки.

– Дорогая, – не обманула ее ожиданий верная Беатрис, – он тебя погубит. Ты так сильно его любишь! А он чем отвечает на твою любовь?! Ты ради него рискуешь всем, всем, а он? Что он? Нет, дорогая, ты просто… ты просто ангел. Мне больно за тебя!

Габи только сладко вздохнула. Нужно ли вспоминать, что вот она-то как раз почти ничем и не рисковала, а Иво, в свою очередь, мог потерять жизнь?

Макс Поллестад потребовал, чтобы его пустили к графу Валенскому, и лишил этим магистра и Дрэда возможности еще раз убедиться, что Гэбриэл находится в нужном состоянии, а заодно подправить что-нибудь. Собственно, подозревая их в коварстве, барон Рочестерский и действовал. Среднего роста, очень плотно сбитый, с фигурой борца и бычьим затылком, с перебитым носом и очень красивыми серыми глазами, мужчина сразу понравился Гэбриэлу. Граф Валенский даже почувствовал себя увереннее и вздохнул свободнее. Барон похлопал его по плечу:

– Как оно, сынок? Я Макс Поллестад, отец твой не упоминал меня, нет?

– Упоминал. – У Гэбриэла была отличная память, и это вновь пригодилось. – Барон Рочестерский? Вы вместе с отцом брали Старый Торхвилл и чародея.

– Верно! – Барон разулыбался, и это был очередной сюрприз: у него не только были очень красивые глаза, но и обаятельная, мальчишеская лучезарная улыбка, полностью преображавшая суровое лицо, обычно больше подходящее бандиту или стражнику-ветерану. – Помнит его высочество, надо же. Наилучший человек твой батюшка, что верно, то верно. В скверную ты переделку попал, сынок. Но не бойся.

– Я не боюсь. – Спокойно ответил Гэбриэл.

– Эти рожи поповские, – барон, как большинство горных баронов, клир терпеть не мог, а церковная десятина была вечным камнем преткновения между ними и церковью, – на любую подлость способны. Ты скажи мне, если что. Было что?

– Попал я сюда странно. Не помню ничего. – Скупо ответил Гэбриэл. О ночном истязании и своем чудесном исцелении он говорить не стал: сам ничего не понимал, а барон и так наслушался о нем всякой мистической хрени.

– Ну, кто бы сомневался! – Нахмурился барон. Лицо его мгновенно стало суровым и даже страшноватым. – Когда попы, да честно действовали? Нас они, понимаю, для протокола вызвали сюда, давно готовились. Но это палка о двух концах. Мы им не позволим с тобой бесчестно обойтись, даже не сомневайся. Доспеха у меня нет для тебя подходящего, больно ты здоров, как вижу. Дам кольчугу, в плечах будет самый раз, коротка только немного, но уж что есть. Меч дам, и щит…

– Щита не надо, лучше кинжал. И руки чем-нибудь прикрыть.

– Это найдем. – Барон распорядился, и его армигер бросился выполнять. – Я, признаться, чуть было не поверил во все это. – Усмехнулся виновато. – Но как эту курву междуреченскую увидел, так и отпустило. Скажи кому: Элоизу видел в женском платье! – не поверят! Что там у тебя с нею было-то?

– Да не было ничего. – Досадливо поморщился Гэбриэл. – Она мне в любви признавалась… пришлось отшить ее.

– Ясно. Хуже нет твари, чем обиженная баба. Тем более такая. – Барон положил руку на плечо Гэбриэлу, глядя с сочувствием. – Сделаю, что могу, но могу я немного. Вытащить тебя отсюда не получится, крестоносцев здесь много. Но мы проследим, чтобы никакой пакости они не устроили, и все было честно, в этом не сомневайся.

– Если что… – Гэбриэл помедлил, – брату передайте, чтобы не корил себя. Он не при чем.

– В этом не сомневайся. – Барон не скрывал своего сочувствия. Не верит в его победу, – понял Гэбриэл. Никто не верил. А он сам?..

– Он надеется погибнуть в бою и избежать костра. – Наставлял выбранных крестоносцев магистр. – Но он должен получить свое. Это наш святой долг: иным способом душу из порабощенного демоном тела не спасти. Помните: вы деретесь не с рыцарем, а с демоном! Который жаждет ускользнуть любой ценой. Если тело погибнет от меча, демон вырвется на волю и овладеет другой жертвой. Возможно даже – кем-то из вас! – Рыцари быстро перекрестились. – Ранить, оглушить, но не убивать! Вы понимаете?.. Не убивать!

Как и боялся Поллестад, для поединка с Гэбриэлом Хлорингом жребий чудесным образом «выбрал» пятерых сильнейших рыцарей ордена. Трое были французы, один арагонец и один англичанин, ни одного нордландца, что тоже было важным условием – нордландцы нормально относились к признакам эльфийского происхождения, острым ушам и особенно красным зрачкам, а вот для европейцев это было аномалией, явным признаком «демонического» начала. Крестоносцы редко покидали цитадель ордена и еще реже общались с местными, монашеский устав ордена требовал обособленности. Гэбриэл Хлоринг, с его ростом и внешностью, был для них и вправду какой-то нелюдью, небывальщиной. И выйти пятеро на одного, в полном доспехе против почти безоружного, им было не зазорно: они же не с человеком сражались, с демоном!

Как и рассчитали Дрэд и его приятель-магистр, Гэбриэлу перед самым поединком принесли пить, простую родниковую воду. И магистр потребовал, чтобы Гэбриэл перекрестился и прочел «Отче наш». В наступившей тишине все слушали напряженно, как Гэбриэл, прикрыв глаза, отчетливо произносит слова молитвы. Дрэд с напряжением вглядывался в лицо Хлоринга, ожидая признаков того, что ему дурно, или хотя бы не по себе… Но нет! Тот был спокоен, слегка бледен, но вполне себе здоров с виду.

Помолившись, Гэбриэл открыл глаза. Большой золотой ястреб с переливчатым криком опустился на ближайший флагшток. Гэбриэл улыбнулся и отсалютовал мечом своим противникам.

Проклятый полукровка и не думал умирать! Да что там, умирать – он не собирался и уступать пяти вооруженным рыцарям в полной броне! Уворачивался, ускользал, легкий и подвижный, не давая зажать себя в тиски между тяжелыми соперниками, даже дразнил! Дрэд впился пальцами в подлокотники кресла, даже не замечая боли, прикусил губу. «Сдохни! – Кричал он внутри себя. – Сдохни, проклятый выродок, сдохни же, наконец!!! Убейте его, убейте!!!». Магистр сидел, нахмурясь, мрачнея все сильнее и сильнее. Похоже, Гримхольд что-то сделал не так. Вполне доверяя его профессионализму, магистр заподозрил, что проклятый палач… продался? Польстился на деньги Хлорингов? Другого объяснения магистр не видел.

Когда первый рыцарь, англичанин, рухнул на плиты плаца, захлебываясь кровью из проткнутого кинжалом горла, все присутствующие все еще были уверены, что исход поединка все равно предрешен. Макс Поллестад сочинял про себя речь, с которой обратится к герцогу Элодисскому, как и какими словами опишет ему беспримерное, хоть и безнадежное, сражение его брата с превосходящими силами крестоносцев, пока второй рыцарь не пополз по плитам с надрывным воплем: Хлоринг, увернувшись, подло пнув его сзади и повалив на землю, вонзил меч в плохо защищенную спину, повредив позвоночник. После этого трибуна загудела приглушенными голосами, рыцари, образующие каре охраны, напряглись. Трое оставшихся противников Гэбриэла отступили и начали тихо переговариваться между собой, в то время как Гэбриэл, залитый солнцем, поигрывая мечом и кинжалом, прохаживался перед ними мягко, словно огромный кот, с усмешкой поглядывая то на них, то на Дрэда. Глаза его в самом деле поблескивали красными зрачками, выглядело это… жутковато. Любой другой на его месте, наряженный в грубую бесформенную тюремную рубаху, поверх которой была надета кольчуга явно с чужого плеча, выглядел бы нелепо, Гэбриэл Хлоринг же ухитрялся выглядеть так, словно именно так и нужно было выглядеть здесь и сейчас.