Сеть Сирано

По вечерам они вместе сидели перед телевизором, обсуждая героев очередного сериала. И даже не героев, а актеров, согласившихся плевать в вечность. Каждый день ругали, и каждый день смотрели. На такой зонтичный интерес, наверное, и рассчитывали умные продюсеры. Уж если и не похвалят, так хоть поругают от души, что для рейтинга тоже неплохо.

Два раза в неделю Оленька аккуратно посещала университет. А может, и не университет, тетка не знала. Вторники и четверги при этом были у нее не задействованы. Иногда она уходила из дома на очередное интернетное свидание, но домой возвращалась целомудренно рано.

Тетка две недели как полностью отошла от этих дел, и хотя у нее всегда оставалась возможность влезть в Оленькину переписку и проконтролировать, она принципиально этого не делала. Что не составляло ей ни труда, ни какого-нибудь изнурительного преодоления.

Марата тетка удалила в тот же день, вернее в тот же вечер, когда они последний раз ссорилась с Ольгой. Нет человека, нет и проблемы. По крайней мере, тетке так поначалу казалось. Пустота навалилась на ее нехрупкие плечи привычным грузом, и она несла его со смирением и гордым достоинством. Черные чеченские вдовы отдыхают, когда тетка скорбит о своем Марате. Вот такая я, типа, неопалимая купина. Нихрена мне не делается.

Вита Чмух с Пашей и девочками уплыли на неделю вверх по Волге-матушке-реке. Надька утонула по горло в своем педофильском романе. К счастью ее мальчику «осьмнадцать минуло» еще в прошлом веке, а, следовательно, перед законом Чигавонина была кристально чиста.

А почему бы и нет, думала тетка. Каждый спасается, как может, а если некоторым не дано, то это их глубоко личные проблемы.

Личные проблемы! Как это многообещающе звучит. Личные проблемы, они же проблемы на личном фронте, рано или поздно разрешаются. И, как правило, к обоюдному удовлетворению сторон. А ну-ка, тетка, признавайся, достаточно ли ты удовлетворена?

Говорят, что курица, у которой только что отрубили голову, может еще достаточно долго нарезать по двору круги. И даже может выбежать за ворота и там чего-нибудь станцевать. Или даже взлететь может относительно высоко. Каких уж там ждать рекордов, она ж не птица. Но если учитывать тот факт, что эта «нептица» безголовая, то проникнуться к ней хотя бы состраданием можно, и даже нужно. Особенно когда она возвращается назад и с чувством глубокого удовлетворения падает под ноги своему палачу. Естественно, море кровищи, крики «браво», «бис» и приглашение всех участников представления на послепремьерный бульон.

А что бывает с теми курицами, которые сами себе убийцы?

Про этих конспираторш стоит поговорить отдельно.

Ну, во-первых, они боятся толпы. Смерть на миру для них не красна. Если они и задумают страшное с собой совершить, то находят для этих целей самые укромные уголки.

Во-вторых, от них никогда не услышишь криков, стонов и жалоб на свою горькую долю. Напротив, на публике они даже веселы и, кажется, всем довольны.

В-третьих, отвинтив себе голову со всем ее дорогостоящим содержимым, они не кидаются при всем честном народе в пляс, а напротив, ведут себя очень скромно и незаметно.

В-четвертых, закончив с головой, они на этом не останавливаются. Основная их цель – сердце. Его еще надо усыпить, и только потом уничтожить.

Разложив все аккуратно по полочкам, тетка задумалась, насколько вышеизложенная характеристика подходит именно ей?

Ну, тихушница она была еще та! Никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не смог бы узнать ее тайну. Кроме Лексеича, конечно. Но Лексеич не считается, он всего лишь случайный попутчик, а таким все можно.

Криков, стонов, жалоб – никогда! Даже под пытками. Вот, говорят, выговориться надо, поделиться своей бедой с окружающими. Но зачем людей-то напрягать? Хотя бывает, что и не напрягать а, напротив, радовать или даже смешить. А становиться посмешищем в глазах даже близкой подруги – это удовольствие не из приятных. А потом, когда начинаешь делиться, то снова начинаешь переживать, то есть, посыпать свою незаживающую рану крупной морской солью. И что особенно обидно – без всякой надежды на спасение.

По поводу головы. Хорошо бы напиться и забыться. И многие так и поступают. И тогда часть физического тела, которую у прочих куриц откручивают, сама куда-то укатывается. И жизнь без нее становиться лучше, и даже веселей. Жаль, что только до утра. Утром голова возвращается на свое законное место. Поэтому с ней тетка разобралась по-своему: нагрузила работой. И как только голова после всех трудов праведных углублялась затылком в подушку, так сразу сама собой и отрубалась.

Что касается сердца, то до него теткины руки так и не дошли. А зря. Если днем оно вело себя достаточно незаметно, то по ночам резко активизировалось. Часов около трех ночи все тот же незнающий сострадания ежик своими погаными иголками начинал набивать на теткиной груди очередную татуировку. Вчера, например, получился вот такой перл: «Зачем вы, девочки, красивых любите, то ли дело страшные.»

Тогда тетка вставала, шла на кухню, принимала лошадиную долю снотворного, возвращалась к себе и снова валилась на кровать. Хрен с ним, с этим хвойно-игольчатым, пусть себе стучит, но я его уже до самого утра не услышу.

В общем, с головой и сердцем тетка более или менее справлялась. А что прикажите делать с туловищем? Точнее, телом? Точнее, той его микроскопической частью, которая лишь однажды вкусив желаемого, отчаянно требовала продолжения. А если не продолжения, то хотя бы повторения: каждодневного, однообразного, иступленного, направленного на самопознание и совершенствование. Тетка отдавала себе отчет в том, что если она пойдет наповоду у этой жадной кнопки, то произойдет страшное. Теткино и без того плачевное состояние усугубится многократно и жестоко. Закрепленный и пройденный материал начнет возбуждать и без того воспаленную фантазию, которая в свою очередь понудит тело на приобретение новых, еще более изощренных навыков. Эпидемия ненасытности, столько лет державшаяся в узде, вырвавшись на свободу, снесет на своем пути все возможные и невозможные преграды. И тогда…

Что тогда? Что ты сделаешь, тетка, со своей постылой норной жизнью? Выберешься, наконец, на свет или закопаешься еще глубже в свою нутряную затхлую темень? Пойдешь к людям или будешь в одиночестве рукоблудить, пардон, рукоприкладствовать, точнее, рукоплескать своему тонкому, отточенному годами тренировок мастерству? Найдешь своего принца, давно ставшего королем, или продолжишь в одиночку столь постыдным и одновременно волшебным образом разнообразить свой седой заплесневевший досуг?

Как несправедлива жизнь, думала тетка. Лишь на своем исходе, закате, отлете она, наконец, сподобилась полоснуть меня по горлу тоненьким лезвием счастья. Но подумала ли она о том, что, вкусив этой предсмертной судороги, я уже не смогу остановиться. Я буду мечтать о ней денно и нощно, и что самое обидное – без всякой надежды на ее естественное осуществление. А не получать того, чего ты по праву заслуживаешь, крайне вредно и даже опасно. Груз неутоленных желаний, который столько лет волочился за тобой, рано или поздно сорвется с телеги и превратит свою маленькую беззащитную хозяйку в одно большое мокрое место. Колеса, естественно, врассыпную, любители прекрасного, напротив, скучкуются. А я сама лежу – недоумеваю. Картина а-ля Дали – «Рикша всмятку». На дереве так плоско висю, одной рукой на юг показываю, другой тоже на юг. Полшестого, прикинь? Без надежды на комментарии.

Все поздно. Как насмешливо и издевательски поздно все это со мной произошло. Еще так много, так чудовищно много сил, и уже так мало, катастрофически мало возможностей. Посмотри на себя в зеркало, тетка, полюбуйся на свое лицо. Что, отворачиваешься? Чем ты так недовольна? Ах, это вовсе и не лицо! Это бесформенная куча теста с двумя мелкими изюминками глаз? Сморщенная курага рта? Выдающийся марципан носа? И все стекает, все оттягивается вниз, провисает живописными складками, особенно, если смотреть исподлобья, искоса, «низко голову наклоня». Такие подмосковные вечера намечаются, такие незабываемые встречи! Он мне: «Я бы эту милку вдарил по затылку, чтоб меня парнишку не пугала слишком». А я ему: «Что ж ты пальцем поманил дуру невезучую, лучше б сразу пристрелил, чтоб я так не мучилась!»

Ах, боже мой! Если бы на наших лицах отражались наши души, как это было бы хорошо, как справедливо. Чистой красивой душе соответствует чистое красивое лицо. Черной, уродливой – черное лицо, страшное. А если серенькая душа, значит и лицо никакое, мышиное. Или даже крысиное. А может, волчье?

Но кто тебе дал право, тетка, судить о чужих душах? Тем более предполагать, что на твоей собственной умопомрачительной и безгрешной душе красуется орден? Или ты согласна на медаль? Или на знак качества? Или просто значок за примерное поведение? Иначе, разве пришла бы тебе в голову мысль впасть в столь глупые мечты? Гордыня все, тетка, гордыня в тебе неизживаемая. А может, наоборот, не гордыня вовсе, а обратная ее сторона – уничижение и оболгание собственной, возможно уж и не такой подлой сути?

Говорят, к сорока годам мы носим те лица, которых заслуживаем. Здорово звучит, но это неправда. Мы их не заслужили, они нам достались даром. Как горе, как болезни, как радость, как судьба. И каждому, естественно, свое, но кто это «свое» распределяет так до сих пор и неясно. Одни проживает свою жизнь легко, красиво, беззаботно, другие не живут, а только мучаются. «За грехи!!» – кричат старухи, – «За грехи!». Но разве дети, больные раком, более греховны, чем урки в «Мерседесах»? Нет, что-то здесь не то. Здесь все иначе. И мне, с моими куриными мозгами, ни разгадать, ни постичь это невозможно.

А вот что касаемо красивых старух, то их вообще не бывает. Бывают постаревшие красавицы, которые в своем безобразии ни в чем не уступают тем, которые в молодости особой красотой не блистали. Близость вечности всех уравнивает в возможностях стать любимыми. Путем отнятия этих возможностей. О душе надо думать, тетка, о душе. Любовь оставим молодым, у них на это гораздо больше прав. Так что все ты сделала верно, все правильно, тебе там за это зачтется.

Да что-то там даром бла-бла-блить? Выбор сделан. Прекрасный Черный тюльпан осыпал свои траурные лепестки в бескрайних степях под Кабулом. Бедный-бедный Марат без вести пропал на неоглядных интернетных просторах. Так что празднуй, тетка, свое одиночество, подливай себе вина. Твоя жизнь, как ни крути, продолжается.

Тетка стояла у окна, наблюдая за редким в этих широтах явлением – с неба в массовом порядке валились звезды. Грешно не воспользоваться и не загадать желание. Вот седьмая скатилась. Пусть эта будет на счастье Оленьке. Восьмая – на радость мне. Девятая – чтоб войны не было и всякой другой дребедени. Десятая, пятнадцатая, шестнадцатая… Может быть, это вовсе и не звездопад, а просто скудный индивидуальный салют? А я-то дура губу раскатала!

– Мам, подойди ко мне на минуточку! – позвала Оленька.

Ольга сидела у компьютера. Теперь она все чаще выходила в сайт знакомств и даже иногда интересовалась теткиным мнением по поводу того или другого кандидата.

– Смотри, – сказала Оленька, указывая на экран, – твой Че Гевара вернулся!

Тетку спасло то, что в комнате был выключен свет. Сиреневатое свечение экрана тщательно маскировало изменения, происходившие с ее лицом.

– Чего он хочет? – глухо спросила тетка.

Ольга открыла желтый конвертик и стала зачитывать вслух его содержимое:

Марат – Джоанне 4 часа, 40 минут.

– Дорогая принцесса, более двух недель прошло с тех пор, как вы перестали отвечать на мои письма. После того, что между нами было, я долго не мог поверить в то, что произошло. Хотя случившееся слишком очевидно, мое раненое сердце все еще не может смириться с тем, что вы навсегда лишили меня возможности нашей с вами встречи. Жестокая, легким росчерком пера вы удалили меня из списка своих многочисленных обожателей. Чем я вас обидел, чем заслужил столь несправедливое ко мне отношение? Жизнь без вас потеряла для меня всякий смысл. Я не вернусь больше ни к моей коллекции бабочек, ни к охоте на лис, ни к быстрой верховой езде, ни к пьянству, ни к друзьям, ни ко всему тому, что было хорошо, и что без вас лишилось для меня всей своей прелести. Теперь в свои безумные ночи я буду целовать в лесах стволы берез и скалы, громко крича ваше имя, и, пережив в своих мечтах наслаждение, я упаду без чувств, чтобы приходить к вам в ваши сны лишь за одной вашей слезой, улыбкой, поцелуем…

Ольга обернулась, чтоб посмотреть на реакцию матери, но тетки в комнате уже не было.

– Мам, это ты что ли принцесса? – крикнула ей вслед Ольга, – или он просто так прикалывается?

Но тетка ее уже не слышала. Слишком громко вода ударялась о гремучее дно ванны. Да еще этот неукротимый ежик. Мотаясь из угла в угол в тесной каморке теткиного сердца, он никак не находил себе места, и каждый его неосторожный шаг болезненно отдавался в теткиной раскалывающейся от боли голове.

Марат

Здравствуй, мой милый! Это – я, твой нежный!

Заранее веселюсь, представляя твою опухшую физиономию.

Ну, давай уже пошевеливай своими полуденными извилинами, врубай свет, а заодно газ и воду. От всей своей необъятной души сочувствую, представляя, как трудно тебе это дается. Головка, как водится, бо-бо, денежки, чего уж там, тю-тю, в горлышке, само собой, сушняк, но кому, мой родной, сейчас шоколадно?

Итак, даю маленькую наводку. Если ты сразу меня не признал, то брось свой мутный взгляд на конверт, там все популярно изложено.

Ну как, полегчало? Да, мой противный, это действительно я, друг твой Марат. Не далее как пару недель назад мы тепло, по-моему, даже слишком тепло, простились с тобой на рассвете, надеясь на скорую встречу впереди… Но отчего-то вдруг я к вам пишу… Чего уж боле?

Легкомысленно решив пообщаться с тобой в столь необычной манере, я и не предполагал на какие подводные рифы нарвусь. Вот, корчу из себя шута горохового, не спеша или не умея сразу перейти к делу.

Дело мое пустяковое и тебе не составит большого труда, но я все тяну, вернее, растягиваю удовольствие от столь непривычного процесса, вместо того, чтобы делово и коротко изложить тебе суть моей проблемы.

Но для того, чтобы коротко, существует телефон. Но там, где я сейчас имею неосторожность пребывать, нет никаких благ цивилизации. Короче, связи нет и неизвестно, когда она появиться. Да и потом мне надо длинно, Вован, и подробно. Настолько подробно, чтобы и самому успеть разобраться в том, что со мной случилось и кто в этом виноват.

Ты мне тогда сказал, не хочешь, мол, не рассказывай.

А я хотел, Вован. Я очень хотел. Я хотел, но был не готов.

А вот сегодня мое хотение вдруг прорвалось, и я, видимо, специально сдерживаю его, чтобы раздирающие меня эмоции, несколько поутихли и не мешали мне впредь излагать свои мысли как можно более просто и ясно.

Не место здесь для моих эпистолярных опытов и не время, но для дальнейшей работы мне понадобится пустая, неотягощенная лишними заботами голова, и вот я, решив разгрузить ее столь оригинальным способом, который раз пытаюсь, но никак не могу перейти к делу. Готовлюсь словно хирург к операции. Переодеваюсь, мою руки, смотрю на часы, а сам все время обдумываю детали. С какой стороны лучше к этой опухоли подобраться, сколько убрать, сколько оставить.

Начну, пожалуй, с самого начала, чтоб в конце не упустить чего-нибудь важного.

Конечно, вся эта идея с сайтом знакомств с самого начала была обречена на провал. Но я почему-то ухватился за нее как утопающий за соломинку, хотя первых двух-трех свиданий было уже более, чем достаточно, чтобы убедиться в моей беспросветной глупости и твоей прозорливой правоте. Но я из какого-то тупого упрямства не хотел внимать твоим доводам и продолжал со всей дури стучаться в настежь открытые двери, чтобы лишний раз удостовериться в безнадежности моих ожиданий.

Справедливости ради следует заметить, что две с половиной встречи оставили в моей памяти некоторые воспоминания. На одной из них мной вероломно воспользовались на заднем сиденье моего собственного автомобиля. Эффект внезапности и умопомрачительные способности далеко не юной профессионалки сделали свое привычное дело, и я, с заметно облегченным бумажником, отправился восвояси.

В следующий раз уже я, вооруженным некоторым опытом, сам был вероломен и груб, но моя противница даже и не пыталась сопротивляться. Ее покорность, граничащая с пофигизмом, вызвала во мне, скорее, бешенство, нежели желание. А потом еще и раздражение, от непонимая того, что я при всем том испытывал: радость победы или горечь поражения.

Была еще одна «половинка», которая тоже оказалась ничего, но «ничего», как ты сам понимаешь, не считается, поэтому опустим этот эпизод, а все остальные, как я и говорил тебе раньше, тем более не привлекут твоего искушенного внимания. Поговорить, в прямом смысле этого слова было, в общем-то, не с кем.

А чего я ждал от этих встреч? На что надеялся? На чудо? На удачу? На судьбу? Но все эти три непокорных стихии дружно повернулись ко мне задом и довольно долго держали круговую оборону, пока я, уже порядком обескровленный, не отполз на свои запасные позиции. Месяц я там сидел, носа не показывал, но в один прекрасный, я повторю, прекрасный день, я вышел на очередную охоту, и по глупости или неосторожности сам подставил свое сердце под острую стрелу Амура.

Оцени стиль, Вован: «стрела проказника Амура». Да это еще что! Это все мелочи. Почти два месяца, два долгих благословенных месяца, я, Вован, был доблестным рыцарем у одной юной принцессы с редким для наших среднерусских широт именем Джоанна. Прикинь, Вован, где – я, где – рыцарь?

А теперь ты спроси меня, как я докатился до жизни такой? Спроси меня с пристрастием, и я, может быть, тебе отвечу. Одно знаю точно, что докатился я до нее не сразу, а медленно и постепенно. И тут опять надо с самого начала. Что заставило, что подстегнуло, что погнало в этот интернет, меня, успешного во всех отношениях пацана, на первый сторонний взгляд вполне довольного собой и окружающими его людьми?

Приходилось ли тебе, Вован, проснуться однажды ночью ни для оправления естественной, вполне уместной после пивопития нужды, а просто так, ни с того, ни с сего? Открыть, например, глаза и вдруг почувствовать странный, малоприятный взгляд за спиной? Или в темном углу комнаты? В глубине зеркального шкафа? За шторой? И снова за спиной.

Ты знаешь, Вован, мне приходилось бывать во многих переделках. И, «сори» за пафос, но пули в сантиметре пролетали, мины в трех шагах подскакивали, и другие еще более крупные страшилки случались, но такого, чтоб волосы на голове реально шевелились – что-то не припоминаю. А тут еще, не в сказке сказать, а прямо у меня дома.

Раз повторилась, два, а потом как по накатанной поехало. Хватит, думаю, с этим надо что-то делать. Кого-то надо рядом уложить и посмотреть, что будет. И девчонок вроде знакомых много, только свистни, только рукой махни и можно на месяц вперед график составлять. Но не было во мне интереса, азарта спортивного, желания нималейшего не возникало. Все так знакомо, так пресно, так известно заранее, что непропитое мастерство собственной руки, казалось мне на тот момент гораздо предпочтительней долгих и изнурительных потуг всех моих старых знакомых барышень вместе взятых.

И если б дело было только в сексе, все можно было бы и устроить. Но мне, видимо, хотелось большего. Влюбиться что ли? Или, чем черт не шутит, может даже полюбить?

И вот, прикинь, Вован, мое еще плохо сформулированное желание, поддерживаемое ночными, ставшими почти привычными страхами, оформилось в стремление найти во что бы то ни стало ту единственную, которая смогла бы только одним легким взмахом ресниц убить сразу всех зайцев.

А дуракам, как повелось, везет. Их не надо трудиться завоевывать, они сами обманываться рады.

Какой-то туман небрежный, кружевная паутина, легкий тополиный пух и сквозь них – лицо! Белое, розовое, почти прозрачное, с огромными голубыми глазами, в которых столько всего очевидного и…невероятного! И детскость ранняя и явное бесстыдство, наивность, девственность, а вместе все – порок.

Все, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети. Сеть, Вован! Слово какое придумали… Как знали, суки, раскинули… И я как мудак повелся…

Нет, сначала было все хорошо. Настолько хорошо, что я фигу в кармане держал, чтоб не сглазить, не спугнуть счастье на голову упавшее, не потерять его, не потеряться самому. Все чего-то ждал, на что-то надеялся, встречу нашу не торопил, а наоборот, откладывал. Общался с ней на придуманном, птичьем языке. Она, не поверишь, принцесса, я, никому не говори, ейный паж. Или рыцарь, или кто другой, коленопреклоненный…

Вован! Я краснею, но я испытывал от всего этого кайф… И какой! Умопомрачительный! Какие ночные страхи, шорохи, кошмары? Ушло все, как и не бывало. Сплю ночь напролет. Ем, пью, курю и все с прекрасным аппетитом… Не сохну по ней, не страдаю, не мучаюсь, а просто балдею… Балдею, Вован, значит, живу! Офигительное, хочу тебе признаться, состояние.

И вот час встречи пробил. Сказать тебе, что я зассал, значит, не сказать ничего. Слишком свежи были разочарования от очных ставок с моими прежними подружками по переписке. А тут еще фотография какая-то мутная, а я себе такого напридумывал, мама, не горюй… Хорошо, если нимфоманка очередная явится, а вдруг какая-нибудь грымзы с пропитым голосом, или просто дурочка с переулочка, с которой на одной лавке семечки лузгать постесняешься. Не хотелось, знаешь, снова рожей об асфальт.

Но мое любопытство было сильнее. Тянуло меня к ней, принцессе моей, недотроге на горошине. Два месяца подряд трясло не по-детски, душу выворачивало. Надо было уже или точку ставить, или переходить на другой не то более высокий, не то более низкий уровень. Когда я говорю «низкий», я подразумеваю постель, когда я говорю «высокий», я имею ввиду то же самое. Наступило предгрозовое состояние предвкушения и нетерпежа, и надо было с ним как-то разделываться.

Короче, Вован, я признался ей в любви. По-дурацки признался, по-глупому, но, в общем, в стиле нашей безумной переписки. «ЯЧСМИТЬБЮ» – написал я ей, что для любого смертного звучит как абракадабра. Но мне в этом буквосочетании слышалась музыка. «ЯТЕБЯЛЮБЛЮ» – пелось мне, и моя любимая меня услышала. «ФЫВАПРОЛДЖЭ» – таков был ответ, что означало – и я тебя тоже.

Она поняла меня! А разве могло быть иначе? Столько долгих дней и ночей мы говорили, думали и мечтали на одном, только нам понятном языке. И все! Все встало на места. Жизнь нашла, наконец, давно потерянный смысл, будущее засверкало яркими красками, и вскоре я написал своей девочке, что не могу больше. Что нашей переписке грозит истощение, и надо спасать бедняжку путем подпитки ее новыми визуально-тактильными переживаниями. Короче, дай мне свой телефон, крошка, пора забивать стрелку.

Ну что тебе сказать, Вован? Век живи, век учись, мудаком останешься. А чего я собственно ждал? Что она так сразу и откроет мне свои широкие объятья? Или на грудь с разбегу бросится? В ноги падет? Заждалась, мол, умучилась, уж и не думала, и не чаяла! А хрен тебе со смыком! В этом инете любительниц даром постебаться – пруд пруди. Какая-нибудь домохозяйка стопудовая вставит фотографию красивую и под ее прикрытием такие чудеса вытворяет, мало не покажется. Вот, думаю, кретин, вляпался! Но, нет! Не может быть! Невозможно, чтобы такое точное попадание, совпадение и взаимопроникновение было лишь случайным или злонамеренным. Простому человеку не дано так сыграть, и просчитать это невозможно. Я верил – произошло чудо. Сложился на небе какой-то пазл, два облака встретились и слились в одно, и поплыли, взявшись за руки, по самому краю вселенной. А внизу земля все еще вертится, и миллионы придурков стоят с затекшими шеями и наблюдают, как высоко и красиво плывет эта группа в полосатых купальниках. Откуда взялась такая картинка, уверенность такая появилась, я сам тогда еще не понимал.

Открыл всю нашу переписку, думал, может, там что найду? Ничего, Вован, буквально ничего примечательного. Вежливый набор фраз, недомолвки, улыбки… Ни мыслей каких-нибудь особо умных, сногсшибательных, ни юмора искрометного, живого, ни намеков тонких, многообещающих, ничего такого, за что можно было уцепиться глазом… Но ты не поверишь, Вован, я чуть не плакал!

Что такое слова? Слова – говно. Они ничего не значат. На каждое умное изречение, всегда найдется другое, полностью опровергающее первое. Истина лежит где-то посередине и ее постичь невозможно. Одно я знал совершенно точно – там, по ту сторону монитора, на меня смотрит моя, и только моя женщина, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы она никому кроме меня не досталась.

Но быстро сказка сказывается, а дела мои были в самом плачевном состоянии. Через неделю ее равнодушного молчанья, я, наконец, понял, что в женщинах, а особенно в принцессах, я абсолютно ничего не понимаю! Весь мой богатейший, непосильным трудом нажитый опыт яйца порченного не стоит. Да и бог с ним, с яйцом. Жизнь и не таких рьяных ставила раком и имела с особым удовольствием. Не я первый, не я и последний. Справлюсь, обойдусь, выживу. Но перед этим я должен был понять, почему? На каком основании меня переместили из списка особо избранных (мне все еще хотелось в это верить!) в список жестоко удаленных. Нераспечатанный зеленый конвертик означает то же самое, что и вернувшаяся корреспонденция: адресат выбыл в неизвестном направлении или ищи ветра в сети.