Модус Эффектора

– Не надо так делать! – резко бросил он, и тяжесть тут же улетучилась.

Вместо безволия в его глазах блеснула ненависть. Так – на пару секунд. Но Антон Валерьянович Морозов был не просто опытном следователем, он был человеком весьма широких взглядов, а потому выводы свои иногда тщательно скрывал от окружающих. Иначе нешуточный интерес к более глубокому познанию мира грозил обернуться для него изоляцией от мира вообще.

Но вот сейчас, в эту самую минуту, он понял, что все тайно накопленные им сведения о необъяснимом и отвергаемом наукой ждут своего применения. Он буквально кожей чувствовал присутствие чего-то запретного и таинственного в поведении Ребера. Словно с ним говорил сейчас кто-то другой. Ведь Сашку он знает давно. Они учились с его отцом в одном классе, а после войны их дружба умножилась в цене, так как из их класса с фронта не вернулся больше никто. Это сильно сблизило их семьи, а потому изменение в поведении Ребера младшего долго нащупывать не пришлось.

– Саша, что происходит? – заботливо задал вопрос Морозов. – Я же вижу, что с тобой что-то не так.

– Нет, Антон Валерьянович, я просто очень хочу спать.

– Послушай меня, Саша, ты главный подозреваемый! Если девушку не найдут – тебя обвинят в убийстве.

– Я понял, – Сашка нехотя кивнул, – давайте побыстрей закончим! Я, правда, очень хочу спать. Боюсь, не доберусь до дома – рухну где-нибудь!

Сашка через силу, слабо рассмеялся и как-то неумело провел рукой по волосам.

– Ты какой-то заторможенный! – внимательно вглядываясь в глаза допрашиваемого, рискнул предположить Морозов. – Ты точно не пил? – Во взгляде Сашки снова блеснули подозрительные огоньки ненависти. – Хорошо… Хорошо. – Антон Валерьянович жестом успокоил его и в который раз жирной линией подчеркнул задаваемый ему вопрос. – Людмила Кузьмина исчезла на твоих глазах?

– Да!

– Растворилась в воздухе? Провалилась сквозь землю? Как? Как это может быть?!

– Багровый свет…

– Что значит багровый свет? Поясни, пожалуйста.

– Багровый свет осветил место, где стояла Люда, и все… Ее не стало. Исчезла! Все!

– А руки ты где испачкал?

– Я устал всем объяснять… – Взгляд Сашки снова стал пугать своей рассеянностью. – Я искал ее. Везде! За каждым деревом! За каждым кустом! Там, у медпункта пожарный щит выкрасили… Я не знал и схватился за него руками… Это не кровь. Не кровь это! Я никого не убивал!

– Да я-то тебе верю…, – Морозов подошел к окну, осторожно взял угомонившуюся и уставшую бабочку за тоненькие сложенные крылышки и выпустил в форточку. Не сразу поняв, что произошло, бабочка радостно заметалась в солнечном воздухе и упорхнула. Антон Валерьянович сунул руки в карманы брюк и, плавно покачавшись на каблуках сапог, резко обернулся. Опустив голову на грудь, Сашка спал доконавшим его все-таки сном младенца. Хотя со стороны напоминал скорее тряпичную, безжизненную куклу.

Антон вышел на улицу и попросил шофера отвезти Сашку домой. Четырнадцатое сентября. Так тепло, как в июле. Солнце, голубое, но уже осеннее небо и сухой порывистый ветер, несущий вдоль дороги пыль и щедро срывающий с деревьев золотую и красную листву.

– Красота… – Антон вдохнул полную грудь медового осеннего воздуха и закрыл глаза. – Исчезла значит… в багровом свете… Ну что ж, посмотрим… кто там этот щит выкрасил.

Антон Валерьянович Морозов был человеком редкой проницательности и имел богатое воображение. Он мог часами смотреть на звездное небо и представлять, как где-то там – на Венере, например или другой звезде, течет жизнь таких же, как они, людей. Иногда даже случалось видеть их во сне. А еще он отчасти верил в предсказания и, как ни странно, в домового, которого тоже видел. Причем не во сне, а наяву. И было это еще в детстве. Огромное, отдаленно напоминающее кота существо с человечьим лицом и руками сидело на кухне за столом и спокойно поедало недоеденный им с вечера ужин. Домовой громко жевал, чавкал и тяжело дышал. Испугался тогда двенадцатилетний Антон не на шутку, а отец ему, конечно же, не поверил. Да он бы и сам забыл этот случай, как страшный, спутанный с явью сон, если бы позже не увидел подобное существо на старой, средневековой гравюре в пожелтевшем и рыхлом издании энциклопедии Мебиуса. Изображенное чудище настолько сильно копировало виденное им воочию, что сомнений не оставалось – то был не сон.

Объяснить это явление он не мог никак. Но и сказать еще кому-то тем более. Лишь один человек был посвящен в столь неудобные подробности биографии майора милиции Антона Морозова. Его жена – Вероника. Его друг, вдохновитель и духовный близнец. Они познакомились год назад, весьма банально – у общих друзей в гостях. В своем кофейном шифоновом платье она была намертво окружена тремя поклонниками, претендовавшими на сдержанное ее внимание. Но одарила Вероника им четвертого – спокойно сидевшего на диванчике крупного брюнета в форме. Он лишь изредка поглядывал на нее, но так, словно пытался понять, где видел раньше. Казалось, он угадывал в ней нечто знакомое, но никак не мог объяснить для себя эти ощущения, а потому спотыкался взглядом о ее свинцовый, глубокий взгляд, о пышные локоны на плечах и тонкие, до восторга знакомые запястья. Он знал это все прежде, видел, но память словно ускользала от него. То же самое происходило и с ней. Меньше года, как переехала она в эти края, а потому о Морозове знала лишь понаслышке. Но вот теперь руку готова была отдать на отсечение, что видела его где-то раньше. И весь вечер прошел как-то мимо… Все их внимание было поглощено друг другом, хотя со стороны никто, слава богу, не понял. Они совсем не общались, без конца обмениваясь короткими, пронзительными взглядами. Но не только взгляд Морозова заинтриговал Веронику – редкое всепонимание виделось ей в его спокойной и мудрой полуулыбке.

На мировую пошли сразу, как только вышли из гостей, прилюдно так и не оказав друг другу ни одного знака внимания. Он прыгнул за ней в полупустой автобус и предложил проводить домой.

– Ну… проводите! – без доли кокетства согласилась она, поняв, что серьезней быть просто не может.

Он до сих пор помнит тот синий автобус с тремя почти уже дремлющими в салоне пассажирами, тусклой темно—желтой лампочкой под потолком и невероятной штормовой качкой по неровным дорогам поселка. Редкие мелькающие за окном огоньки и запах бензина в этом стареньком, но таком уютном послевоенном "ботинке" засели в морозовской памяти как время прихода в его однообразно-терпеливую жизнь счастья.

Поженились они через месяц. Долго манерничать друг перед другом было просто ни к чему. Они хотели быть и жить вместе. Ей нравились его краткость и спокойствие, его умение однозначно и точно принимать решения, уверенность и тонкая, заразительная внутренняя гармония. Он был умен и привлекателен для Вероники. Он просто оказался ее мужем. С первого взгляда. И она это знала.

В ней чувствовалось все то же самое. И главным призом в этой женщине для нее самой, для него и их будущих детей он считал ее редчайшее и неподражаемое чувство достоинства. Нет, не гордыни и не заносчивости, а внутреннего стержня, сразу выделяющего в ней какую-то особую породу. Все, что она говорила или совершала, сразу обращало на себя внимание и запоминалось. Не эпатажем и выпячиванием, а как раз наоборот – тихой врожденной уверенностью в ее собственном, записанном где-то на сердце, моральном законе.

Если бы Антона попросили подробно описать ее внешность, он, пожалуй, потерпел бы поражение в этом деле, так как просто знал – она прекрасна. И нашел бы ее по этой уникальной красоте из тысячи двойников.

Теперь в его большом и полупустом доме было уже не так пусто. Засиял буфет и старые лампы, на столе появилась свежая приветливая скатерть, библиотека пополнилась на целых четыре полки, а с кухни каждый день доносились вкусные домашние запахи. Как в детстве, когда был жив отец, и у них в гостях часто бывала тетя. Дом его снова наполнился жизнью и словно задышал полной грудью. Иногда Морозову даже казалось, что дом улыбается своей чистотой, светлой простотой и говорит ему спасибо! Кто его знает… Может у каждого дома есть своя душа, сложенная из характеров и намерений его жильцов.

Они даже не допускали мысли о том, что можно засомневаться друг в друге, разочароваться и что может быть кто-то лучше. О недоверии и вообще речи не шло. Никаких секретов, недопонимания, грубости. В стенах своего дома они до ночи могли вести беседы о том, о чем с другими боялись бы даже подумать.

– В доме есть домовой! – как-то утром, с заговорщицкой улыбкой на лице заявила Вероника. – Ты знал?

– Знал, – гордо ответил Антон, – но с чего вдруг такое заявление?

– Я вечером оставила тарелку с кусочком пирога. Представь себе, она пустая!

– Он не любит, когда не доедают. Не знаю, почему. – Антон рассмеялся. – Бережливый, что ли? А может это мыши?

– У нас нет мышей. И потом я тарелку накрыла и нашла ее утром накрытой, но пустой.

– Да, давненько такого не было! – снова рассмеялся Антон. – Решил, наверное, показать тебе, кто в доме хозяин!

– Не говори так! – шутливо рассердилась Вероника и прикрыла ему рот рукой. – Это неуважительно!

– Подумаешь! Я вообще его видел!

– Видел?! Когда это?

– В детстве, конечно же! – Удивился отчего-то Антон и в подробностях, как никогда, рассказал ей о том давнем, так напугавшем его случае. Тема всколыхнула вопросы сказок, религии и даже науки. Он рассказал ей подробно обо всех необъяснимых случаях из своей жизни и, благо день был субботний – они проболтали до обеда.

Вероника же после того случая, для хранителя очага каждый вечер оставляла блюдечко с молоком или кашей. Да вот только к еде этой так больше никто и не притронулся.

В ночь перед исчезновением Люды Кузьминой Морозова разбудил странный звук. Не то кошка кричала, не то ветер доносил отдаленные голоса детей. Ни то, ни другое не давало ему покоя. Словно кому-то нужна помощь. Не смея больше игнорировать эти звуки, Антон тихо поднялся с постели и, сунув ноги в тапочки, обеспокоенно вышел на улицу. Светало, небо стало темно—синим, с рваными свинцовыми облаками. И на фоне этих осенних обрывков беспокойно кружила черная стая птиц. Они-то и кричали так пронзительно… Словно видели что-то со своей головокружительной высоты. Что-то такое, чего больше не видел никто. Выглядело это жутко. Антон поежился от неприятных мыслей, от сентябрьской прохлады и вернулся в теплую постель, но больше так и не уснул. До самых первых солнечных лучей ворочался с боку на бок. И не столько от разыгравшегося воображения, сколько от несмолкающих птичьих криков.

– Что-то случилось… – повернувшись к нему, неожиданно произнесла Вероника.

– Что случилось? – не понял Антон.

– Птицы не успокаиваются. Что-то случилось.

– Но что им до этого?

– Не знаю… Но это как-то странно.

И ведь она словно в воду глядела. Не успел Антон доесть завтрак, как позвонили из отделения и сообщили о случившемся. Александ Ребер убил Кузьмину Людмилу. У Антона в груди словно оборвалось что-то тяжелое и перед глазами тут же возникло лицо лучшего друга, отца Саши – Михаила.

"Не может быть!" – как заевшая пластинка крутилось в его голове. – "Этого просто не может быть никогда!"

Машина подъехала за ним через десять минут, а минут через пять они были уже в отделении.

После допроса юного не то подозреваемого, не то пострадавшего, на Морозова навалилась гнетущая тяжесть несвободы. Вечной зависимости от чего-то внешнего, составляющего скелет человеческой жизни и совершенно, на первый взгляд, не напрягающего. Но вот приходит время оголения этого скелета и отражение в зеркале собственной жизни уже не кажется столь привлекательным и уместным. И тогда снова понимаешь, сколь несправедлива жизнь, сколь болезненно мучительна и противна чему-то мягкому, светлому и теплому в душе человека. А еще оказывается, что это теплое и светлое – оно есть и оно отчего-то важнее всего.

– Он сам пришел? – спросил Антон своего помощника и, по совместительству, водителя Аркадия, когда они приехали на место происшествия, тщательно осматривая кусты карликовой акации и отцветшие клумбы возле вечного деревянного здания медпункта.

– Сам, – ответил тот, приготовив протокол обследования. – Перепуганный как черт! Написал свидетельское заявление об исчезновении девушки. Исчезла, мол, прямо у него на глазах.

– Прямо на глазах… – повторил, как во сне, Антон, исследуя стертую на пожарном щитке, не высохшую еще краску. Волнение охватило его. Ведь Сашка практически написал заявление против себя самого. – Ну что ж, значит, первый подозреваемый у нас уже есть…

– Первый? – усмехнулся помощник. – Единственный, я думаю! Такой бред несет. Да и свидетелей много!

– Свидетелей убийства?! – Антон внимательно посмотрел на Аркадия.

– Они видели, как он бежал с места преступления весь в крови.

– А они откуда взялись в такую рань?

– Один из них пришел вместе с Ребером еще ночью. Толик Светов.

– И?!

– Описал странное, подозрительное поведение Ребера, его неконтролируемую агрессию в адрес гулявших накануне, несвязные речи.

– Ну, так может он напуган был, Аркаша, оттого и речи несвязные?

Аркадий недовольно прищурился и усмехнулся.

– Ну знаете ли, Антон Валерьянович… Вот вы же с ним поговорили. Не выяснили разве? Хотя я просто уверен, что он ее убил!

– Аркаша, ты непрофессионально рассуждаешь. Ты знаешь об этом? То, что ты сейчас говоришь, называется голословным обвинением, а в простонародье сплетнями. Еще раз подобное услышу – получишь выговор! А свидетелей я еще не допрашивал. На работе все. К вечеру подойдут.

– Имею право…, – обиженно протянул Аркадий. – Кому, как не нам решать, кто виновен, а кто нет!

– Превышаешь полномочия! – строго произнес Морозов и, жестко взяв помощника за руку чуть выше локтя, повел его к зарослям петунии у новенького, зеленого забора. – Вот это видишь?

– Что это? – глаза Аркадия отразили отвращение на грани ужаса. – Собачья кость?

– Ну где ты видишь собачью кость? – спокойно переспросил Морозов и достал из кармана брюк большой носовой платок. – Это два последних пальца правой руки с остатками кисти. – Антон внимательно посмотрел на перепуганного помощника. И когда уже найдут своего криминалиста? Не отделение, а цирк. Был же хороший специалист, но уже год, как уехала она в Москву, переманив в те изобильные края и двух оперативников. – Записывай, Аркадий, записывай! Пальцы человеческие, конечно же, с обрывками кожи. В основном же голая кость. Останки свежие. Очень свежие. Им всего несколько часов отроду.

– Так и писать? – нервно сглотнув, прошептал Аркадий.

– Нет, так не писать! – тяжело посмотрел на помощника Морозов и наклонился за уликой. – Где у нас пакеты?

– В портфеле же… – безразлично ответил тот, глядя на обернутую носовым платком, слегка окровавленную часть чьей-то руки.

– Пиши, как положено! – приказал Морозов и направился к машине.

Глава 3. Красная лампочка

Медпункт располагался у дороги, в окружении маленького парка из старых, высоких акаций, кленов, дубов. На стене небольшого, аккуратно выкрашенного домика висел новенький красный щит с пожарными принадлежностями. Под козырьком, у самого порога, наклонил свою шляпу коричневый, помнящий еще юность Морозова, фонарь.

Изучив и описав все детали на месте происшествия, Антон дождался самого прихода медсестры Галины Ковалевой, три раза обойдя вокруг медпункта, заглянув под кривой, просевший порог, между пучков отцветших давно петушков и незаметно отдалившись к ближайшей скамейке.

Настроение его сменилось большой тревогой и сомнениями. И причиной тому стала найденная на пороге медпункта, застрявшая в щели между затертыми до лоска досками, женская заколка «невидимка». При осмотре места преступления Антон всегда чрезвычайно внимателен и мало что ускользает от его опытного, цепкого взгляда, но тут и напрягаться не пришлось. Заколка красиво блеснула в солнечном свете небольшим, с горошинку, сиреневым стразом, тут же пополнив список подозреваемых дорогим и любимым для него именем. Это, несомненно, не являлось бесспорным основанием для подозрений, но на душе стало тяжко, как в желудке от несварения. Эта тяжесть навязчиво давила грудь изнутри так, что становилось больно.

Морозов видел, как пришла Галина, как долго смотрела на него издали и, решив остаться незамеченной, вошла в медпункт. Антон переговорил с Аркадием, внимательно проверил протокол – ничего ли не упустили и хмуро сунул ему пакет с уликами.

В медпункт, таща за собой непомерно большой и расстегнутый почему-то портфель, вприпрыжку вбежал мальчишка лет девяти – в школьной форме, с фуражкой на затылке и чем-то сильно озадаченный. Он часто и хмуро оглядывался на располагавшееся через дорогу, утопающее в деревьях, одноэтажное здание школы.

Антон приказал Аркадию ждать в машине и тоже направился к медпункту. Несколько вопросов к Галине у него все же возникло.

– Галя, здравствуй! – поприветствовал он белокурую молодую женщину с модным перманентом. – Я смотрю, у тебя пациент. Доброе утро, Константин! – обратился Морозов к усевшемуся на белый зачехленный стул школьнику, лицо которого было удивительно ярко усыпано веснушками, но при этом природа наградила его угольными, горящими озорством глазами. – На что жалуешься?

В ответ мальчик радостно и исподлобья стрельнул на Морозова и засопел.

– Да ни на что он не жалуется, Антон Валерьянович! В школу просто ходить не хочет!

– Да-а-а?! – удивленно протянул Морозов и сурово глянул на Константина сверху вниз. – Это как же так, Константин?

– У меня голова болит! – виновато пробормотал мальчик, опасливо поглядывая на медсестру.

– Она у тебя каждый день болит! – резонно заметила та.

– Дайте справку, я домой пойду! – чуть не плача, продолжал бубнить Константин.

– Дай ему справку, Галя! Видишь – гражданин серьезно болен! Я слышал, что вышел новый закон… – Морозов украдкой покосился на мальчика и заинтересованно посмотрел на стоящие в шкафу лекарства. – Вроде бы тех, кто больше пяти раз справки в медпункте берет, будут в шахту на работу оформлять.

Галя сдержанно улыбнулась и протянула Константину справку, освобождающую его на сегодня от уроков.

– Правильно, Антон Валерьянович, – подыграла она следователю, – раз в школе у них дела не ладятся, пусть работать идут.

Константин испуганно взял справку и тяжело задумался.

– Чего ты, Константин? – обратился к нему Морозов. – Иди, отдохни, подлечись.

– А это у меня какая по счету справка, тетя Галя? – притихшим голосом поинтересовался мальчик.

– Да я уже и со счета сбилась… – тяжко вздохнула Галина, записывая что-то в журнал.

– Вы только не говорите никому! Я сегодня прям хорошо—хорошо подлечусь и все! Больше болеть не буду! Честное слово!

– Ну… не знаю… Ты меня при Антоне Валерьяновиче в неудобное положение ставишь. он-то знает. Если он тебя решит на работу оформить – я ничем помочь не смогу.

Антон достал блокнот и сосредоточенно что-то туда записал, делая вид, что не слышит происходящий диалог.

Константин протянул справку обратно и сердито сжал губы.

– Я в школу пойду! – тихо произнес он.

– А как же голова? – растерялась Галина.

– Я потерплю! – важно выдавил из себя мальчик. – А то никак в шахте прибьет, что я дома скажу?

– И правда, Костя, иди лучше! – понимающе кивнула Галина и, схватив забрызганный грязью портфель, мальчик пулей вылетел из медпункта.

– Ох уж это мне женское воспитание, – с укором посмотрел на фельдшера Морозов и сдержанно улыбнулся. – У него ж одни женщины в семье и вы тут еще… потакаете… А с ним на другом языке говорить нужно – на мужском. Тогда ему и понятно все станет и интересно.

– Да вот же ж, Антон Валерьянович! Не хватает в поселке мужчин…

Галина покраснела и смущенно отвела от Морозова свои большие, чуть навыкате, ярко—голубые глаза.

– Галя, я вот по какому вопросу, – быстро перешел на нужную ему тему Антон, – чего это у вас на щитке топорика недостает?

– На каком щитке? – нахмурилась медсестра, но тут же спохватилась. – На пожарном, что ли? Не видела, Антон Валерьянович! Щас посмотрю!

– Да нет там ничего! Я уже осматривал. А лампочка…

– Что, и лампочки нет?! Я же его просила вкрутить! Да нет, как же… Я вечером сама свет включала. Была лампочка.

– Так то вечером… А кого просила, Галя? – непринуждённо поинтересовался Морозов.

– Федьку Лугового. Он мне тут проводку всегда чинит. И розетки. Кого ж мне еще просить-то?

Антон подошел к старенькому черному телефону на стене и набрал номер автобазы, которая находилась буквально в нескольких метрах от медпункта.

– Алё! Гараж? Татьяна Яковлевна, здравствуйте. Это Морозов беспокоит. Я тут из медпункта звоню. Лампочку им надо бы вкрутить. Ты нам сюда Федора не отпустишь на несколько минут? Ага! Вот спасибо! Будем ждать!

– Так есть же лампочка, Антон Валерьянович! – ничего не понимая, повторила Галина.

– Разве? – удивленно приподнял брови Антон. – А я не увидел. А ну пойдем-ка, вместе посмотрим.

Они вышли на присыпанный листьями клена порог и одновременно подняли взгляды к тронутому ржавчиной, многострадальному фонарю. Лампочки не было.

– Тут делов-то, Галина…

– Так у меня нет лампочки, Антон Валерьянович! А Федор обещал принести.

Медсестра снова покраснела и смущенно поправила прическу. Взгляд ее светлых, потупленных глаз переместился с фонаря в сторону гаража, откуда к ним уже спешил высокий белокурый парень в рабочих штанах с засаленными коленями и такой же засаленной фуражке.

– А говоришь, была…

– Была! – Галина приложила руку к груди, словно давала клятву комсомолу. – Вот честное комсомольское – была вечером лампочка!

– Ну, вот щас мы Федора и спросим.

Антон постарался сделать выражение лица помягче, дабы не сбить с толку электрика и даже улыбнулся.

Федор подбежал к медпункту, тревожно всматриваясь в лицо милиционера.

– Что прикажите, товарищ милиционер? – беспокойно задал вопрос Луговой.

– Здравствуй, во-первых! – Морозов протянул Федору руку и тот расторопно ее пожал.

– Добрый день, Антон Валерьянович.

– А во-вторых, приказывать я ничего не собираюсь. Я тебе не господин, ты не лакей. А вот лампочку нам вкрутить бы.

– Так была же…, – Федор растерянно посмотрел на пустой патрон под старым фонарем.

– Вот! – оживилась Галина. – И я говорю, что была!

– А когда вкручивал, Федор? – озадаченно сдвинул брови Морозов.

– Так я и не вкручивал, Антон Валерьянович! – растерялся не на шутку электрик. – Ну это… Галка… Галина меня попросила и я, как и положено, сразу после работы пришел с лампочкой. Поздно уже было – темнело. Глянул – а она горит… Ну, я подумал, что Галка… Галина сама вкрутила. Да еще лампочка такая интересная – выкрашенная красной краской. Ну, думаю, мало ли – менять не стану. Может распоряжение новое поступило – красные лампочки вешать.

– Какая красная?! – возмутившись, поморщилась Галина, деловито сунув руки в карманы халата. – Обычная была лампочка. Только перегоревшая. Никакой красной я не помню.

– Красная, говоришь?! – очень выразительно удивился Морозов. – Странно… А форма—то хоть нормальная была?

– Да тоже нет, – махнул рукой Федор и достал из необъятного кармана зеленоватой своей спецовки картонную упаковку с лампочкой. – Ну что – будем вкручивать?

– А какая форма у нее была, Федор?

– Та вогнутая, Антон Валерьянович.

– Как это?

– Ну, будто взяли и посередке вдавили ее внутрь, когда выдували. Не то цветок, не то чашка. Я таких сроду не видел. Да и размером побольше.

– Вкручивай, Федор, вкручивай! – удовлетворенный наконец-то ответом, распорядился Морозов. – А скажи-ка, Галя, щит ведь Александр Никитич вчера выкрасил?

– Да, он! У меня в кладовке банка краски оставалась, я его и попросила щит обновить.

– И когда, примерно, он его закончил красить? По времени?

– Так я ушла, а он еще красил.

– А кто еще к тебе заходил?

– Так много народу было.

– А к вечеру?

– Вечером только Варя Ссаклакова за зеленкой заходила. Кажется, все…

– Точно все?

Галина слегка смутилась и нахмурила тоненькие, словно нарисованные брови.

– Евгений был. Командировочный, который.

– Часто захаживает?

– Да почти каждый вечер.

Галина покраснела и украдкой взглянула на Лугового. Тот сосредоточено отер ладонью лампочку и направился к фонарю. По всей видимости, разговор этот был ему неприятен.

– Ты меня извини, Галина, – Морозов понизил голос, чтобы не слышал Федор, – но работа есть работа. А посему… Какова цель его частых визитов?

– Абсолютно духовного содержания! – ответила Галина так, словно готовилась. Именно это в ее интонации расслышал Морозов и вздрогнул. Фальшь летела из ее уст. Это показалось Морозову жутковатым… Он не ожидал. Не от нее.