Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

Почти перед каждым из журналистов рано или поздно встаёт эта дилемма. Не хватает духу, опасаешься последствий своих материалов – не берись за перо, не выходи в эфир, не вставай перед телекамерой. Просто уходи с выбранной дороги, спокойных профессий достаточно.

Хватает – сражайся за каждый нарытый факт!

Такой кодекс чести внушил Ларисе ещё Андрей Сокольский на первом же круге её газетных опытов. Таким её профессиональное кредо осталось и доныне.

А если разобраться, то вчерашние её показания были не за или против кого-то. И отстаивала она не собственную правоту – в ней никто не сомневался! – а право прессы высказываться по любым вопросам, даже самым острым.

Ага… И взяла Лора свой наточенный тесак, и ка-ак размахнулась! А слово – оно оружие обоюдоострое, уж сколько раз приходилось ей в том убеждаться. Никогда невозможно до конца просчитать, те ли головы оно снесёт.

Вот и вчера, наверное, толку было бы больше, воздержись она от своих свидетельств. По глазам судьи, по этим непроницаемым провалам, Лариса поняла, что встревожило его упоминание о статье «В логове», о готовых к предъявлению записях исповеди Елены Николаевны. Да и Витёк Асмолов без её подачи вряд ли пустился бы в свои убийственные откровения. Глядишь, и не заёрзал бы «ваша честь», а свёл всё к аффекту. Потом, как божился затёрханый адвокат Виталий, потерпевшие этот приговор быстро опротестовали бы и настояли на пересмотре дела. Зато тогда Кротов оставался бы за решёткой. И в конце концов получил бы положенную убойную статью, а не вышел гоголем на свободу.

Получил бы, если бы его адвокат сидел сложа руки. Но такие хитромудрые защитники, как клан Деповых, способны на любые каверзы. Судебное разбирательство, подобно шахматам, игра неоднозначная. А уж в этой игре Александр Павлович поднаторел круче любого гроссмейстера. Неизвестно, чем бы в конечном счёте всё для всех обернулось…

Но это было бы уже без тебя, Лариса Петровна. Не терзалась бы ты горькими своими «если бы да кабы» из-за вхолостую пущенных зарядов. А сейчас каешься, что по твоей милости подонок и убийца спокойно расхаживает по улицам, на досуге изобретая, как бы побольнее тебе же и отомстить …

***

– Да знаешь ли ты, Лебедева, каких слов сегодня я наслушался, каких матерков наглотался?

В кабинете творилось полное дежавю: по давно известному сценарию снимали стружку с провинившейся нахалки. Она, привычно до времени помалкивая, с отрешённым видом думала о своём. Вчера ночью Колька застал её в премерзком виде. Небось, теперь опротивеет ему встрёпанная пьяная старушенция с расплывшимся макияжем? Хорошо, что утром, когда она уходила, он ещё спал. Или прикидывался?

При выволочке присутствовала всё та же компания, только вместо выбывшего Сокольского пригласили мадам Гришину.

– Вы, Борис Ильич, вызвали меня, чтобы пересказать вновь почерпнутые обороты русского языка? – Лариса очнулась от дум, пора было включаться в перепалку. За последние полтора месяца ей порядком наскучили эти бесплодные ругачки, язык чесался свести всё к стёбу.

Вешкина с Гришиной прыснули в кулак, Ниткин возмущённо завертел по сторонам нечёсаной башкой. Триш повысил голос на два тона.

– Или ты опять за свои выкрутасы принялась? Кто разрешил тебе в рабочее время таскаться по судам и позорить родное издание? – загремел он, не реагируя на Лорин выпад. Та по-прежнему смотрела на него насмешливо:

– Я находилась в суде по официальной повестке, которую и сдала утром кадровичке. Ваш источник информации, Владимир Натанович (в сторону Ниткина она голову не повернула), должен был сообщить об этом, он в курсе.

– Допустим, по повестке, – сбавил обороты главред. – Но за какой нелёгкой ты опять сунулась к этому Кротову?

– Дела Кротова, как фигуранта уголовного преступления, я не касалась, если вас это интересует.

Главный промычал что-то невнятное. Его действительно разбирало любопытство. На самом деле никто из «верхних» лично ему не звонил. А Ниткин, всё утро истеривший по поводу «сучки Лебедевой, которая опять наклала газете в карман», ничего внятного по существу инцидента сказать не мог – не знал, Витас служить ему информатором и не думал. Сегодня лишь тявкнул, чтобы попридержали в «Обозе» свою приму журналистики, а то она уже и в судах околачивается. Суд, где могла оказаться Лебедева, вчера был один, по делу о бочках. А если Курилову не понравилось её участие, значит, она что-то напортачила и настроила против родного еженедельника начальство. Чем не повод для разборок?

– А чего ж тогда ты касалась, если уже весь город опять о тебе говорит?

Какой такой город, и о чём именно говорит, Лариса могла догадаться. В зале сидело достаточно представителей разных СМИ; наверняка по редакциям уже пошёл шепоток о её выступлении. И то! Не часто журналистов приглашают в суды свидетельствовать против уголовников. Видимо, дошла молва и до Триша.

– Если коротко, то сторона потерпевших требовала подтвердить, что у публикации «В логове» есть реальный прототип – подсудимый Кротов. И что его историю мне под магнитофонную запись рассказала его бывшая супруга. А потом отказалась подписать готовый к печати материал. И мы опубликовали его как анонимный.

– О Боже! – заломил руки Ниткин. – Вот, предупреждал я Сокольского, что эта анонимка ещё даст нам прикурить! Теперь всем известно, что наше издание не может даже сговорчивых респондентов найти! Ты, Лебедева, когда там вещала, хоть на минуту подумала о газете, тебя поднявшей?

За эту же мысль уцепился и Триш:

– Действительно, с какой это стати ты без всякого согласования пошла да и стала в судах трепаться о разных редакционных неурядицах?

Лариса стала свирепеть:

– Во-первых, вам, господин главред, прекрасно известно, что я не имею привычки трепаться ни в судах, ни где бы то ни было. Поэтому прошу ко мне впредь подобных терминов не применять. Иначе буду вынуждена покинуть совещание.

Дамы многозначительно переглянулись: во Лорка даёт! И встанет, и уйдёт!

Триш, поняв, что перегнул палку, забормотал:

– Ладно, Лебедева, не кипишись, я не так выразился. Так что во-вторых?

– Во-вторых, я была в числе официально заявленных свидетелей и говорила под присягой. А в третьих, а точнее, во-первых, я раскрывала аспекты всего лишь своей производственной деятельности. Не помню, чтобы при найме на работу в «Вечернее обозрение» давала подписку о неразглашении каких-либо внутренних тайн. По-моему, для обнародования особенностей подготовки публикаций испрашивать согласия руководства не требуется.

– А корпоративная честь, а моральные аспекты! – опять заверещал было Ниткин, но Триш теперь грозно крякнул уже в его сторону. Володька благоразумно закрылся.

– Давайте, уважаемые коллеги, не будем путать божий дар с яичницей! – вступила, наконец, Лизетта. – В данном случае Лебедева участвовала в судебном следствии не как представитель популярного еженедельника. Она – автор материала, проливающего определённый свет на личность человека, обвиняемого – на минуточку! – в зверском двойном убийстве. Подчёркиваю: убийстве! Хотела бы я посмотреть, как кто-нибудь из вас станет отнекиваться от участия в уголовном процессе!

Триш и сам уже понимал, что по существу инцидента не может предъявить своей подчинённой ничего криминального. С этим неврастеником Натанычем опять сел в лужу! Но признать, что развёл сыр-бор на пустом месте, не позволяло начальническое самолюбие. Мысленно поджав хвостик, главный всё же закинул ещё один заведомо пустой крючок:

– Лариса Петровна, ты же помнишь, что я запретил тебе касаться этого самого убийства! Идя в суд, и не предупредив о том своё руководство, ты опять нарушила моё категорическое распоряжение!

– Да ничего я не нарушала! – Лариса вскипела. – Десятый раз объясняю: я была свидетелем лишь как автор давней публикации. А вовсе не как откомандированный корреспондент, готовящий заметку из суда. Этого я не делала, и делать не собираюсь. Я, если вы не запамятовали, теперь в рекламе тружусь, а криминальную хронику ведёт Вячеслав Иванович Губарев. Которого, кстати, я в зале что-то не заметила. Предупредить заранее не могла, так как вызов получила накануне поздно вечером. Но утром сделала звонок Ниночке, что буду отсутствовать по личному делу.

– А чего же тогда Виталий Семёнович так недоволен твоим поведением в суде? – опять высунулся Ниткин.

– Это вам, Владимир Натанович, лучше всего обсудить с ним самим за ближайшей рюмкой чая – отбрила Лебедева. – Мне он никаких замечаний не делал.

Дамы уже откровенно смеялись. Борис Ильич, опасаясь, как бы Лариса не дала полную волю своему острому языку, предпочёл на этом совещание свернуть. Знаком велел остаться Гришиной.

***

– Вот, Ольга, ты сама видела, что позволяет себе наша звёздочка! Никакого почтения к чинам. Как прикажешь такое глотать?

– Подожди, Боря, подожди! Ты ведь сам, не выслушав человека, начал на неё наскакивать, в чём-то обвинять. Какую же реакцию ждал в ответ? Поменяйся с ней местами – как бы ты отвечал руководству, которое, не разобравшись, начинает с ругани?

– Так что – и ты считаешь, Лебедева твоя чистенькая-беленькая?

– Что считаю я, сейчас значения не имеет. Ты ведь меня оставил не для того, чтобы жаловаться на подчинённую?

– Как сказать… Хотел узнать твоё мнение об этой птичке. Не пора ли отпустить её на вольный ветер?

– Уволить?..

– Н-ну…вроде того…

– Боря!.. Я тебя не узнаю!.. Кто же в здравом уме гонит сотрудника, несущего золотые яйца?!

– Это как?

– А так, что смелых везде и всегда ценят. Да если хочешь знать, участием в ТАКОМ суде Лариса одна заработала для газеты больше очков, чем, может быть, весь остальной корреспондентский отдел.

Триш выпучил на Ольгу Ивановну глаза. Она что, всерьёз ставит плюс Лоркиному самовольству?

Однако та и не думала ёрничать:

– Больше скажу: таких отчаянных, как Лариса, холить и лелеять надобно. Даже поощрить неплохо бы. Всё же общее дело на горА вытягивает.

Триш побагровел: в редакции что – новый Сокольский завёлся? Заметив этот румянец, не суливший ничего хорошего, рекламистка решила погладить начальство по шёрстке:

– Впрочем, главный здесь ты, тебе и виднее, кого казнить, а кого миловать. Но по поводу Лебедевой я тебе вот что должна сказать….

И Ольга Ивановна в своей спокойной и доброжелательной манере, за которую, как за ширму, спряталась её недавняя петушистость, принялась посвящать Бориса Ильича в соображения относительно дальнейшего использования Ларисы Петровны.

Были они до нахальности просты. Коммерческий опыт семьи Гришиных подсказывал, что участие Лебедевой в суде над Кротом заметили многие влиятельные бизнес-персоны города. Мало того – серьёзные дяди о-очень пристально глянули не только на Лебедеву лично, но и на еженедельник Триша. И пусть шеф будет уверен – они уже проинформированы, что другие-то газетёнки про Валеру Крота ни гу-гу, прогнулись перед прокуратурой и мэрией, а «Обоз» не побоялся, выступил и с публикацией, и даже в суде засветился. Пресс-секретари их фирм, небось, с самого утра штудируют прайс-лист «Вечернего обозрения».

А что из этого следует?

Вот именно!

Очень скоро можно ждать таких рекламных предложений, которых перебивающийся с хлеба на квас «Обоз» отродясь не видывал. И это будут не жалкие модульки. Для делового крупняка найдутся темы куда более интересные. Богатые, как известно, тоже плачут, особенно после проигранных судебных тяжб. А если бы пресса, как, к примеру, наш «Обоз» в лице Ларисы Лебедевой, сопровождала сложные дела? Держала социум в курсе их перипетий, создавала вокруг положительное общественное мнение? В общем, представляла инцидент в ракурсе, выгодном для стороны, заказывающей богатую музыку?

– Да с какого барсика ты всё это взяла? – нарисованные Ольгой Ивановной перспективы казались Тришу несбыточными мечтами голубыми.

– А с того, многоуважаемый Борис Ильич, что перед самым вашим э-э… Ну, в общем, инсинуацией, подстроенной Ниткиным, мне по старой дружбе уже позвонил один из того самого крупняка. И знаешь, о чём вопрошал?

– Да выкладывай уже! – навострил уши Триш.

– А интересовался денежный мешок тем, берёмся ли мы за освещение событий деликатного свойства…

– А ты что?

– А я, уважаемый Боря, взяла паузу, чтобы с тобой это дело обжужжать.

И мудрая Ольга Ивановна опять повела начальника к тем умозаключениям¸ которые ей требовались.

Ну, подпишет газета лакомый договор (а то, может, и без договора, щедрой наличкой обойдётся). А дальше? Кто из нынешних сотрудников будет этот заказ исполнять? Трудящийся на полставки пенсионер Губарев? Не по нём такая ноша. Милейший Толя Косицын? Да он скорее наймётся в ночные сторожа, чем согласится взять криминальную тему! Танька Смешляева? Эту сам заказчик забракует, наша Таня не для щепетильных материй. Про «культурную» Нилову и «спортивного» Толстоганова и говорить нечего. Могла бы, конечно, Вешкина… Но после отказа занять место зама даже думать о ней не имело смысла. У Лизетты без Сокольского своих дел невпроворот, недосуг ей бегать по судам да адвокатам. Остальные или совсем не в теме, или шелупонь зелёная, которой до заказных материалов, как до луны пешком.

Есть ещё сам главред да прокравшийся в замы Ниткин. Годится Натаныч на то, чтобы копать тонко, грамотно и глубоко?

В общем, сожри шеф Лорку, кто остаётся?

Вот и думай сам, кого казнить, кого миловать.

Но если Лебедеву всё же уйдут, то она, главная по рекламе, никаких ответственных, а особенно с криминальным душком договоров в «Обоз», само собой, не потащит. Не хватает ей на старости лет перед всем светом жидко обделаться…

Выслушав Гришину, главный помрачнел.

– Лариска на твоём хребте опять обошла меня со всех сторон! – желчно загундосил он. – И захочешь такую цацу уволить, так не моги, без неё, видите ли, всё дело колом встанет. Так?

– Что поделать, Боря! Ну да ты не расстраивайся, талантливый народ, он везде самый сволочной!

Немного помолчав, чтобы Триш освоился с мыслью о невозможности отделаться от Лебедевой, Ольга Ивановна елейным голоском предложила:

– Уж коли Лорка для тебя, как красное для быка, отдай её мне в крепостное право. Ну, чтобы все без исключения её вопросы я решала сама. Где она, чем занята, что творит, какую зарплату получает и на чьи мозоли наступает – пусть будет не твоя забота. Поверь, я сумею сделать так, чтобы эта дамочка тебе не досаждала. Одно лишь условие: Ниткин не должен мне мешать. Идёт?

Триш вспомнил, как недавно Сокольский тоже требовал, чтобы Ниткин не совал свой нос в его дела. Чего они все так взъелись на Натаныча?

– Похоже, ты, Ольга Ивановна, примеряешься к вожжам моего зама?

– Почему бы и нет? – Гришина улыбалась, весело потряхивая жемчужными кудряшками. Но в словах её звучал откровенный подтекст.

Поискав глазами ответа в углах пыльного старомодного кабинета, Триш, наконец, согласился.

Сияющая богиня рекламы уже семенила к выходу, когда он поинтересовался:

– А кто-бишь просится к нам на полосу?

В газету стучался Игорь Янселевич, генеральный директор юного и дерзкого Зауральского Банка.

***

Как хорошо-то! Подходишь к двери и понимаешь, что за ней чутко слушает шаги родное желанное существо! Едва ли не впервые после развода с мужем Лариса была уверена: сейчас, вот сейчас она окунётся в долгожданное душевное тепло, которого в последние дни страха и напряжения так жаждала душа.

С момента знакомства с Верниным-младшим она постоянно испытывала неожиданное чувство, которого и в помине не было ни с Никником, ни даже с Деповым. Лариса понимала, что мягкие ладони разбитного увальня Кольки без остатка присвоили её женское естество. Она была в нём без остатка, без него ей будто не хватало воздуха, не получалось глубоко дышать. Мысли о нём помимо неё подсвечивали радостным фоном всю теперешнюю жизнь – рабочие часы, встречи с мамой и сыном, общение с подругами, моменты одиночества.

И одновременно в его отсутствие её грызли совестливые сомнения. Лариса жестоко корила себя за несерьёзность и даже постыдность своего поведения. Немолодая тётка, имеющая взрослого и многое уже понимающего сына, совершенно раздружилась с головой и как кошка вцепилась в неоперившегося птенца.

Почти с ужасом он вспоминала недавний эпизод. У Сашки в школе шло родительское собрание. Слушая с последней парты монотонный голос классной руководительницы, она задумалась. Очнулась на мысли, что не о делах ребёнка думает, а о вчерашней ночи с Колькой. О сексе с мальчишкой! В школе! От сладких воспоминаний заухало сердце, сделалось горячо внизу живота. Она была на грани оргазма. Лариса даже оглянулась по сторонам – не уловил ли кто-нибудь её состояния. Не мамаша, а какой-то совсем уж безбашенный ёкарный бабай!

Так мало ей собственного распутства – Лоло Петровна бессовестно заедает и Колькину молодость. Парню бы со сверстницами кувыркаться, сочинять песенки для длинноногих поджарых красоток, носить букеты подружкам. Глядишь, женился бы на какой-нибудь из них, обзавёлся нормальной семьёй. Вместо этого он теряет лучшие денёчки, вытирая сопли заплутавшей по жизни недотёпе, которая вдобавок умудрилась вбить клин между ним и отцом.

Недотёпа и есть, если позволила себе показаться юному любовнику во вчерашнем непотребном состоянии!

Лариса обвиняла себя, не жалея ругательств.

Но брось кто-нибудь эти поношения ей в лицо, она и тогда даже ради соблюдения пристойности не смогла бы отказаться от общения с новым кавалером. По крайней мере, сейчас.

Отказаться? От предвкушения вечернего свидания, которое обжигает уже в первые утренние часы? От не проходящего, почти навязчивого желания видеть и осязать его, обладать каждой клеточкой, каждым его волоском? От пьянящей дрожи полёта над пропастью, когда соприкасаются их руки, губы, тела? От влажной неземной истомы любви? От бездонного счастья, похожего на горе?..

Дверь распахивается, Колька, будто и вправду её поджидал, увлекает Лоло в прихожую. К встрече с дамой сердца он готов совершенно: кроме фартука, на нём ничего нет. Через три минуты и Лариса его стараниями остаётся точно в таком же костюме, за исключением передника. Ура! О её вчерашнем непрезентабельном видочке он, похоже, и думать забыл!

Потом, вознаградив себя за двухдневное ожидание близости, они, всё ещё полуодетые (вдруг последует продолжение!), допивали на кухне водку, оставшуюся после разгула Лоло. Колька молчал, давая ей выговориться. Она заметила, что тот вообще имеет редкую способность внимательно слушать собеседника, прекрасно удерживая в памяти всю нить разговора. Вот и сейчас он терпеливо ждал, пока Лариса уже по второму разу начинала свои жалобы на неосмотрительность, приведшую её в суд, а Кротова – на свободу.

– Вот ты мне скажи, где я прокололась, о чем не додумала?

Колька, смаковавший запотевшую рюмку старинного хрусталя, взглянул на Ларису исподлобья. Пальцами музыканта он обхватил подбородок, словно помогая этим жестом углубиться в корень темы:

– Лоло, я эту твою песню слушаю уже не впервой. И каждый раз вопросов только добавляется. Сегодня ты опять вся в сомнениях: правильную ли позицию заняла на этом процессе? Так?

Она неуверенно кивнула: куда клонит бой-френд?

– А я вот вижу, что эти комплексы не имеют никакого отношения к настоящему, глубинному существу дела.

– То есть, ты считаешь, что моей вины в освобождении Крота нет? – Лариса с недоверием изучала зелень Колькиных глаз.

– Нет, моя милая воительница, я совсем не о том…

– Коль, скажи толком, что это значит!

Парень поудобнее откинулся на маленький кухонный диванчик…

С чего это многоуважаемая Лариса Петровна взяла, что на данном процессе вообще принимались во внимание чьи бы то ни было показания? Потому, что после выступлений некоторых свидетелей судья изобразил эмоции? Так на то он и юрист с немалым опытом, чтобы уметь сообщить судебному действу театральность. (Типа смотрите-смотрите, судья-то аж встрепенулся при рассказе экс-зятька Кротова! Это что-нибудь да значит!). Чем забористее спектакль, тем для судейского лучше, громче будет дуть в дуду пресса, больше очков появится в его послужном списке.

И пусть себе публика, включая олухов-потерпевших, предвкушает выгодную каждому развязку. Господин Дьяконов рад подыграть любым чаяниям раскочегаренных граждан, хитро расставляя свои ширмы, предназначенные для отвода глаз общественности. Волноваться судье если и стоило, так лишь о том, в какую приличную форму облечь вчерашний блеф.

А всё, что касается участи Валеры Крота, было предрешено заранее, это и Ларисе известно. Суд лишь угодливо выполнил задачу, поставленную сверху кем-то очень могущественным. Этого кого-то ни разу не интересовали ход судебного следствия, реакция зала, даже приговор, уготованный Кротову. Да хоть на пожизненное его, хоть в ссылку на Марс! Чего там Дьяконов намутит, пусть то и запишет. Главное – данный подсудимый ни под каким соусом не должен остаться за решёткой, его следует выпустить на волю сразу же после оглашения приговора. Матушки матроны знали, о чём слёзы лили…

– Я в курсе, что суд со всех сторон был заказным.

– Так-то оно так, да не в одном нынешнем заказе дело – согласился, возражая, Колька. На излёте весеннего дня за окном громко ссорились из-за квартир стайки воробышков. Наблюдая за пичугами, он ненадолго замолчал, а потом по-прежнему неторопливо продолжил разматывать клубок своих мыслей…

Кому и для чего требуются развязанные руки отморозка Валерия Кротова? Именно этот ребус должен бы занимать Ларису Петровну больше всего! Лично же ему, Кольке Вернину, со своего крохотного шестка почему-то видится, что некие дяди из тех, которым никто здесь (а, возможно, и не только здесь) перечить не смеет, затевают в городе какую-то большую возню. Скорее всего, ради громадья их планов беспардонно выдёргивается с цугундера Крот с его «убойной» статьей. Таких уголовников, как он, пестуют не для благих начинаний…

– Плохо пахнет это дело, Лоло, – подытожил свой анализ Колька. – Ещё хуже, что в него ввязалась ты. Полезла туда, не знаю куда. Хотя с прессой нынче не слишком считаются, но по старой привычке перед газетчиками всё ещё приподнимают шляпу. Твой выход не остался незамеченным. А я был бы очень рад, если бы ты навсегда забыла про это гнилое болото, и оттачивала своё перо на славных рекламных текстах. Хотя бы до тех пор, пока всё не прояснится. Время нынче неспокойное, никогда не знаешь, с кем столкнёт жизнь на узенькой тропочке. Побереги нас с тобой, девочка. А?..

Всё время, пока Колька, картавя, излагал Ларисе неожиданный подтекст знакомой картины, она не отрывала удивлённого взгляда от его лица. Если бы на его месте был Депов, Лара сразу же оборвала его, или высмеяла. Мол, сколько можно отрабатывать собственный шкурный интерес, пытаясь нейтрализовать неудобную участницу процесса?! Но Колька далёк от всяческих судебных штучек, он лишь искренне печётся о том, чтобы с Лоло всё было благополучно. Почему же и он уверен, что Лариса невзначай может попасть в какой-то сумасшедший вихрь?

Она встала, обошла стол и с нежностью обхватила руками Колькины покатые плечи. Спасибо тебе, мудрый мальчик, за попытку укрыть от тёмной неизвестности!

И опять подумала об Александре Павловиче. Колька, отстранённо взирающий на ситуацию, и то разглядел в ней опасный омут. Неужели Депов, имеющий на руках все карты (и даже больше, как сам ей недавно рассказывал!), не догадывается, ради чего старательно вызволял с кичи Крота?

В это она ни на йоту не верила. Адвокат наш, к бабушке не ходи, премного осведомлён о разных городских перспективах. И Ларису не удивит, что для него тоже расписана какая-то роль. По всему, роль не самая благовидная. Вот душка Саша и таит от неё тёмное коварство назревающих времён. Только как слепого котёнка, старается отодвинуть бывшую подружку подальше от неизбежного зла.

Все кругом так добры, так заботливы к ней…

Аж тошно!

Часть III. На мушке

Номенклатура! В отошедшем к истории советском обществе существовала особая каста граждан, которых одни с придыханием, другие – с завистью, третьи – с откровенной злобой именовали номенклатурой. Счастливчиками, которым выпала удача диктовать прочим, не таким везучим, как следует жить, а как не следует. Входили в эту касту разного рода организационные работники. И партийно-профсоюзные аппаратчики, что не хуже стародавних православных попов наблюдали за идеологическим и моральным здоровьем народа. И начальники-хозяйственники, кой-как поддерживающие на плаву давшую течь командную экономику. И закабаневшие комсомольские вожаки, перезревающие на подсчёте взносов, содранных с молодых лопушков.

И… журналисты. Эту скандалёзную плохо управляемую публику тоже почли благоразумным причислить к сильным мира сего – чтобы держать при себе покрепче. Даже название ей придумали: четвёртая власть. Почти как при царе-батюшке. Правда, в XIX веке прессу именовали Шестой империй. Дескать, миром правят пять империалистических гигантов – Российская, Французская, Германская, Австро-Венгерская и Британская. А шестая – та, что всюду властвует над человеческими умами. Так оно и было, высказывания прессы будоражили массы. Во времена оные перед пишущей братией снимали шляпы и звали к самым аристократичным ужинам.