Выжить в Антарктиде

Юра решил все-таки подойти.

– Привет, – произнес он, – обсуждаете конец света? Не слишком ли грустная перспектива?

Они посмотрели на него. Юра сейчас многое бы отдал, чтобы увидеть выражение глаз Завадской. Но в стеклах темных очков отразилась лишь его взъерошенная физиономия.

– И вовсе нет! – с апломбом заявил Кирилл, запрокидывая голову. Солнечные очки делали его похожим на стрекозу. – Я думаю, что если этот астероид куда-нибудь жахнет, будет круто. В океан, например, или в пустыню! Чтоб люди не пострадали.

– Все равно плохо. В реальности Брюс Уиллис нас, увы, не спасет.

– Почему? – насупился Кирилл. – Думаете, настоящих героев нет?

Громов взглянул на Вику и вновь обратился к мальчику:

– Для того, чтобы грамотно отвести беду, надо заметить опасность лет за тридцать-сорок, построить специальный корабль, просчитать воздействие на небесное тело. У нас просто нет сейчас в запасе ничего подобного. Так что пусть уж он летит мимо.

Вика улыбнулась. Она, конечно, подмечала все взгляды, которые Громов бросал в ее сторону, и подумала, что раз он ищет ее общества, значит, чувствует себя виноватым. Ее тоже, несмотря ни на что, влекло к этому человеку, и она не прочь была наладить отношения.

– Слушай, Кирилл, а тебя родители не хватились еще? – спросил Юра.

– Не-а. Папа с Пашей обсуждают что-то в его каюте, а мама спит. Она так рано вообще никогда не поднимается. Тем более, вчера после представления она очень поздно вернулась.

– А ты, Кирюш, ходил на цирковое представление? – спросила Вика.

– На ваш спектакль ходил, и мне понравилось, а цирк смотреть мне не разрешили, – Кирилл вздохнул. – Папа обещал, что сегодня после экскурсии будет выступать иллюзионист. Вот его я обязательно посмотрю.

– Вы тоже не видели выступление вашей подруги? – осведомился Юра у Виктории.

– После спектакля я сильно устала, вы же знаете.

Кирилл кашлянул и произнес с большой степенью важности:

– Ладно, кажется, вам требуется пообщаться без посторонних. Могли бы прямо меня попросить. Что я, не понимаю, что ли? Сказали бы, что мешаю…

– Ты нам ничуть не мешаешь! – запротестовала Завадская.

– Да ладно, я не маленький. Пойду в шахматы с кем-нибудь сыграю. Эй, Григорий Семеныч! – Кирилл окликнул стоявшего неподалеку бородача, махнув ему рукой в синей варежке. – Как насчет того, чтобы продолжить вчерашний поединок?

Бородач засмеялся:

– А почему бы и нет, юный Каспаров?

– Тактичный ребенок, – пробормотал Юра, глядя им вслед. – Но его не по годам развитый интеллект меня иногда пугает.

– Несмотря ни на что, он еще дитя, – сказала Вика.

После этих слов между ними повисла неловкая пауза. Юра долго собирался с духом. Неожиданно все заготовленные слова показались ему дурацкими.

– Вам не кажется… – начал он и замолчал, потому что Вика стала говорить одновременно с ним. – Простите, вы хотели что-то сказать…

Виктория мотнула головой, отворачиваясь:

– Ничего особо важного. Давайте лучше вы.

– Ну… я хотел извиниться. За вчерашнее. Мне показалось, мы друг друга не совсем поняли.

Вика сняла очки, и Юра наконец-то увидел выражение ее глаз. Они сияли переполнявшими их эмоциями, смущением, смешанном с толикой лукавства, но холодной отстраненности там не было и в помине, и это его приободрило. А дальнейшие ее слова приободрили его еще больше.

– Вы правы, вчера беседа не удалась. Но и я хотела с вами объясниться. Я собиралась в оазис в надежде продолжить интересное общение с людьми, с которыми свела судьба. Без всякой задней мысли. Кирилл только что просветил меня по поводу покушения на Долгова. Я не знала. В смысле, что на него может готовиться покушение и поступали угрозы. В свете подобного, я понимаю, что мои действия могли показаться подозрительными. Мне, право, очень жаль. Так что, если ваш друг все еще продолжает меня подозревать…

– За это не беспокойтесь, – живо возразил Громов. – Я уже заверил Володю, что вы ни при чем.

– Спасибо.

Юра рискнул:

– Когда мы вернемся, я приглашу вас в другую поездку, тоже интересную, но гораздо более безопасную. Вы согласитесь?

Вика слегка улыбнулась и на мгновение отвела взгляд.

– Возможно и соглашусь. Но сейчас мне бы все-таки хотелось получить ответ, чего опасаетесь именно вы? Не ваш друг-телохранитель, которому уж точно лишние люди в оазисе не нужны, а вы. Ведь вы не о не безопасности Павла Долгова думали, когда пытались отговорить меня от поездки.

Громов задумался.

– Скажем так: есть подозрение, что в оазисе столкнутся две конкурирующие группировки. Присутствовать при их конфликте, по крайней мере, будет неприятно.

– Наш Паганель совершенно безобиден!

– Именно поэтому нормальный человек захочет его защитить и… – Юра развел руками. – Вы рискуете угодить между молотом и наковальней.

– Но и француз не кажется мне злодеем. Заносчивый забияка, наследник вспыльчивого Д’Артаньяна, но, кроме Паганеля, его никто не злит. При чем тут я или вы? Это их конфликт, да и он, по-моему, не стоит выеденного яйца.

– Это так. Однако прошу вас поверить на слово: здесь многие не те, кем кажутся. Вы, кстати, не пытались отговорить Анну от поездки?

– Нет. Я не смогла бы привести ей ни одного убедительного аргумента.

– Жаль. Хотите, я с ней поговорю?

– Так у вас они все-таки есть, эти железобетонные аргументы?

Громов не ответил, а опустил голову, разглядывая носки своих шнурованных ботинок.

Вика, не дождавшись ответа, тоже отвернулась:

– Ладно, оставим тему. Все равно ничего путного от вас не добьешься.

Она сунула в один карман солнечные очки, в другой воткнула свернутый текст и, схватившись обеими руками за перила, уставилась на проплывающие айсберги.

Юра хотел возразить, но в последний момент захлопнул рот. Он как-то совсем потерялся. Ему представилось, что сейчас любая его попытка пошутить, чтобы разрядить обстановку, или переключиться на нейтральную тему будет звучать фальшиво. Обычно не имеющий проблем с красноречием, сейчас Громов остро ощутил собственную неуклюжесть. Он лихорадочно перебирал в уме слова, но ни одно из них не казалось ему подходящим. Поэтому он стоял и молчал, не в силах ни уйти, ни вести себя непринужденно.

Вика тоже молчала. Она рассеянно следила за тюленьими стадами, оккупировавшими льдины, но мысли ее были совсем не о них. Юра был так близко, что она ощущала его запах – странную смесь лимона и корицы. Что это: одеколон? Средство для бритья? Стиральный порошок? Почему-то этот пустяк не давал ей покоя. Они почти соприкасаясь плечами, но Вика не отстранялась. И когда Юра осторожно потянулся и накрыл ее руку, лежащую на перилах, своей, Вика даже сквозь перчатку почувствовала тепло его жесткой ладони. Или ей хотелось так думать.

– Простите меня, пожалуйста, Вика. Но я честное слово не имею права разглашать чужие секреты, – тихо произнес Громов.

Вика коротко кивнула.

Она спрашивала себя, что с ней будет, если придется впустить в свой внутренний мир кого-то еще? Не ошибка ли это? Не обожжется ли она опять, доверившись совершенному незнакомцу? Близость для нее означала только одно: тепло. Тепло взглядов, отношений, слов и тела. Поэтому, повинуясь глупому порыву, она вдруг отняла руку, стянула перчатку и под слегка удивленным взглядом Громова вновь коснулась его руки. Но та и впрямь оказалась теплой, хотя по своему обыкновению гляциолог всюду разгуливал без шапки и шарфа.

– Как вам удается не мерзнуть? – спросила она, расценивая этот факт как намек судьбы. Ее собственная кожа была холодной, и кончики пальцев даже слегка покраснели.

– Да разве это мороз? Но вы-то точно окоченели. – Он обхватил ее ледяную руку обоими ладонями в попытке согреть. – Может, если вы налюбовались тюленями, вернемся под крышу? Или заглянем в кают-компанию. Вы же там еще не бывали? Там, правда, все время кто-то есть, но я вас с ребятами познакомлю. Они классные.

– И что мы там будем делать – сыграем в шахматы, как Кирилл?

– А вы играете?

– Да. А вы?

– Конечно. Знаете, как я на зимовках в эту игру поднаротел?

– А спорим, что я вам поставлю мат в первые же десять минут?

– Десять минут? Да ни за что!

– Проверим?

– Проверим!

⁂Виктория Завадская

Однажды преподаватель сценического мастерства заявил им, студентам второго курса, что актер должен все пережить на собственном опыте.

– Опыт делает актера. Личный опыт, ну, и еще искра божья. Нельзя грамотно изобразить страсть, если никогда не любил. Нельзя достоверно обниматься с партнером на съёмочной площадке под прицелом камер, если никогда не спал с кем-то по-настоящему. Фальшь увидят все.

От этого человека стонал весь курс. Он не лез за словом в карман, не выбирал выражений и гонял студентов как сидоровых коз – жестко и порой жестоко. «Кнутом и пряником» – это был его лозунг. Только пряники надо было заслужить, потому что под ними препод понимал исключительно хорошие оценки на экзаменах. На занятиях же царил террор.

Вике однажды досталось особенно крепко.

– Что ты дёргаешься?! – орал он. – Что ты шарахаешься от него?! Где огонь в глазах и дрожь в коленках?! Ты его любишь, понимаешь? Ты готова ему отдаться немедленно. Ты должна вожделеть, а не крутить динамо! Ты просто бездарь! Или непаханая целина, что настоящему артисту противопоказано!

Слышать подобное было и обидно, и несправедливо, и стыдно. Снимаясь в молодежном сериале, Вике приходилось играть любовь. Ничего особенного, конечно, метка там была 16+, но целоваться и обниматься ей доводилось регулярно. И никто не говорил, что она «непаханая целина», режиссера все устраивало.

Слова преподавателя засели в памяти. Может поэтому, а может из обычного любопытства, но когда у нее возник легкий намек на влюблённость, она пошла до конца.

Это был ее однокурсник, и они оба понимали, что ничего долговечного между ними нет и никогда не будет. Первый опыт был неплох, но не породил в сознании Вики ни особой привязанности, ни понимания, что же такого особенного люди находят в сексе. Когда через полгода они с Матвеем расстались, это было спокойное, взвешенное расставание. Единственный существенный бонус, доставшийся Завадской, заключался в том, что она вроде как перестала шарахаться от партнера.

Вторая ее любовь – художник, на выставку которого ее нечаянно занесло – обошелся ей куда дороже, хотя связь их продлилась всего три месяца. Николай или Ник, как он всем представлялся, сначала окружил ее невероятной заботой и праздником. «Моя муза», «богиня», «женщина всей моей жизни» – она слушала и верила. Любовником Ник оказался потрясающим, он научил ее ценить собственное тело, открыл ей такие глубины страсти, что Вика наслаждалась буквально каждой секундой, проведенной с ним вместе. Но идиллия длилась совсем недолго. Скоро начался кошмар, о котором без содрогания и вспоминать было нельзя. Николай оказался алкоголиком со стажем.

Поскольку ее родители никогда не злоупотребляли, Вика не знала, что это такое – жить с человеком, разрушающим себя под влиянием «зеленого змия». На момент их встречи он был закодирован, но однажды сорвался и вошел в такое крутое пике, что не просыхал неделю. Когда он поднял на нее руку в первый раз, она простила его. Ник ползал у нее в ногах, вымаливая прощения, клялся и божился, что больше никогда, что опять закодируется, что если она бросит его, он покончит с собой. Они помирились, и Ника хватило ровно на неделю. Это была еще одна, последняя, неделя блаженства, а потом все повторилось: батарея водочных бутылок на столе в мастерской, запах немытого тела, налитые кровью глаза и это страшное «Убью, с-сука!».

Вика сама не понимала, как нашла в себе силы уйти и не вернуться. Ей казалось, что она любила Ника, несмотря ни на что. Ее тело привыкло к нему, но душа окоченела от лютого страха. Да еще обнаружилось, что она беременна…

Вика заканчивала учебу, стояла на распутье. Без нужных связей и перспектив, даже без пресловутого распределения хоть как-то обеспечивающего занятость и существование, да еще с ребенком на руках, она неминуемо свалилась бы в нищету. Этой весной у мамы диагностировали агрессивную опухоль, и все средства и силы отца уходили на ее лечение. Младший брат учился в школе и был слишком мал, чтобы зарабатывать, и Вика просто не посмела бы вернуться в родительский дом без денег, без толковой работы, но зато с орущим младенцем. А больше идти ей было некуда. Поэтому она сделала аборт, выслушав попутно все, что думают о таких шалавах врачи и санитарки.

Едва живая, Вика отыграла в дипломном спектакле (потом все говорили, что играла она бесподобно – с надрывом и неподдельным страданием на лице), сдала выпускные экзамены и занялась поиском хорошего места. С работой долго ничего не получалось, и она почти отчаялась, когда Бекасова все-таки пригласила ее пробоваться в антрепризе.

Все эти испытания дались Виктории настолько тяжело, что она до сих пор не пришла в себя. Она замкнулась, потеряла задор и совершенно справедливо считала себя не готовой к новым отношениям.

И все же рядом с Юрой ей становилось так уютно и спокойно, что ужасно хотелось начать все с начала…

За завтраком Вика явственно осознавала, что Громов в свою очередь пытается за ней наблюдать, хотя и не глазел на нее в открытую. Взгляд у него был вовсе не подозрительный, а, скорей, чуть виноватый и по-прежнему восхищенный. Но главное – без навязчивости и неприкрытого желания, чем часто грешили мужчины, стараясь добиться благосклонности. Юре, казалось, было достаточно находиться рядом, едва касаясь ее плеча своим. Как ни странно, но и Вике тоже было пока это вполне достаточно. Она просто наслаждалась тем покоем, что разливался в ее душе, когда Юра смотрел на нее. Ей нравилось, как быстро начинает биться ее сердце, как смущение борется в ее душе с удовольствием. Все это позабытое, изгнанное, но вдруг возродившееся ощущалось словно в первый раз.

Вика понимала, что Юра готовится завести с ней разговор, и она решила дать ему шанс. Но не в столовой. Да, она сбежала с завтрака, резко поставив в известность Паганеля о том, что не поедет в долину. Но на самом деле она ждала, что Громов немедленно последует за ней, и была страшно разочарована, что он не сделал этого.

Впрочем, так, как получилось, вышло даже лучше.

⁂Анна Егорова

Анна и Сергей тоже стояли у поручней на противоположной стороне платформы и смотрели на приближающиеся черно-белые скалы.

– А ведь скоро Новый Год, – вдруг произнес Давыдов.

– И что?

– Ну как: новое счастье, новая жизнь. Все желания загадывают. Три дня осталось. Я вот размышляю, о чем Деда Мороза попросить.

Анна усмехнулась:

– Ты, такой большой мальчик, и все еще веришь в Деда Мороза?

– Раз в год можно. Да и нет ничего страшного в том, что люди в новогодние чудеса верят.

– Чудеса надо делать собственными руками, – сказала Анна и вдруг, словно решившись на важный шаг, размахнулась и швырнула что-то далеко за борт.

– Что это ты мусоришь в проливе Дрейка? – полушутливо спросил Сергей. Ему показалось, что предмет был совсем небольшой, он сверкнул на солнце и канул в бурной волне без следа. – На склянку похоже.

– Склянка и есть, – спокойно подтвердила Анна. – Бутылочка с запиской.

– Спасите наши души?

– Нет, список моих недостатков, с которыми хотелось бы покончить навсегда. Символичный жест, его психологи рекомендуют. Не пробовал?

– Нет. У тебя много недостатков?

– Хватает. Но я не потащу их за собой в будущее. Сам же сказал: скоро Новый год.

– А ты сказала, что не веришь в Деда Мороза.

– А он тут и ни при чем, Сережа, – Анна отвернулась, натягивая капюшон, который игривый ветер скинул с ее головы. – Все в жизни зависит только от нас самих. Мы сами делаем выбор, а не Дед Мороз.

⁂

Собеседование в офисе у Долговых, обязательное для всех, прошло гладко, но принесло Егоровой неожиданный сюрприз.

Анна была настроена, что ее к поездке не допустят, и даже в глубине души хотела, чтобы все закончилось, не начавшись. Легенда у нее была не ах, изображать кромешную дурочку и простушку она толком не умела… Конечно, Сене Сапфирову пообещали кругленькую сумму и накормили сказками, так что он до последнего бы защищал новенькую перед нанимателями, но риск все провалить оставался велик.

Однако если сам Долгов хмуро выслушал причины внезапного расширения состава, то его невеста вдруг пришла в неописуемый восторг.

Анна сразу догадалась, что в этом союзе всем вертит женщина, и поведала из своей биографии ровно то, что могло вызвать сочувствие и жалость. Арсений ее поддержал, заявив, что это ее шанс вернуться в профессию после психологической травмы. Впрочем, все было написано в личном деле, лежащем у Долгова на столе: и про смерть родителей, и про дальнейшие трудности. Собственно, ни слова лжи. Анна делала простое лицо и искренне стремилась понравиться. Причем последнее выражалось так бурно и навязчиво, что заставляло морщиться даже Арсения.

– Не переигрывай, дура! – шепнул он ей на ухо, улучив момент.

Но Патрисия, казалось, все ее ужимки воспринимала благосклонно. А после кастинга вышла вслед за циркачами в коридор, поблагодарила и отозвала «бедную сиротку» в сторонку.

– Я читала досье, – сказала она Анне, прочувствованно и со вселенской грустью в глазах. – У вас наверное, очень трудная жизнь…

– Я надеюсь, что все наладится, – осторожно заявила Анна. – Деньги за эту поездку я планирую пустить на новый реквизит. Надо жить дальше и брать новые высоты.

– Да-да, это очень правильная позиция. Вы мужественная девушка, я уважаю вас и хочу помочь.

– Значит, мы приняты?

– Я даже не сомневаюсь, что Поль все одобрит. Записи номеров впечатляют, он смотрел три раза, вы ему определенно понравились. Считайте, вы уже на борту яхты. Кстати, среди прочего в вашем резюме сказано, что у вас юношеский разряд по стендовой стрельбе.

Анна кивнула настороженно.

– Как вам удалось его получить?

– Были обстоятельства, – Анна пожала плечами, – отец хотел реализовать одну задумку. Но не успел.

– Да, очень жаль. Я вот что подумала…у меня к вам маленькая просьба. Мне бы хотелось, чтобы вы дополнили выступление еще одним номером. Что-нибудь с мишенями.

– Я метаю ножи.

– Это не совсем то. Мой будущий супруг любит зрелища иного порядка. Он постоянно смотрит соревнования по биатлону, как-то раз охотился в Африке…Короче, я бы хотела сделать ему сюрприз. Номер с оружием… очень зрелищно и по-настоящему рискованно. Как вы на это смотрите?

Анна удивлялась все больше и больше, а поняв наконец замысел целиком, постаралась себя не выдать. Ей хотелось одновременно и смеяться, и плакать. Второе даже больше.

– Но программа уже составлена и утверждена. Если внести изменения, сюрприза не получится.

Патрисия улыбнулась:

– Поэтому я и веду речь о сюрпризе, дорогая Анна! Поль до поры ни о чем не узнает. Мы ему не скажем. Вы возьмете оружие под мою ответственность, я помогу все грамотно оформить юридически, договорюсь с таможней, с капитаном. А сразу после выступления вы отдадите пистолет мне, чтобы я убрала его в сейф. Зачем вам лишние проблемы и заботы, не так ли? За этот номер и за то, что вы сохраните его в секрете от моего жениха, я заплачу вам отдельно по хорошему тарифу. Я понимаю, что вы сейчас очень нуждаетесь в деньгах…

– А вам зачем пистолет? – Анна изобразила проницательную дуру, которая не могла не задать такой вопрос. – Если что, я не желаю участвовать в криминале!

– Никакого криминала, что вы! – Патрисия сделала оскорбленное лицо. – Именно поэтому, я его и заберу. Хотя без патронов он бесполезен, никто не станет рисковать и оставлять его у всех на виду. Речь всего лишь о небольшом сюрпризе для Поля. Не волнуйтесь, с вашим руководителем Арсением Сапфировым я тоже все обговорю, это не станет нашей личной тайной. Но вот от Поля и его людей я бы хотела это утаить.

⁂

Этим утром, после ночной вечеринки Анна ждала ее визита с самого часа побудки, но Патрисия явилась ближе к обеду. Она словно всячески подчеркивала, что дело пустячное и не стоит внимания.

– Я пришла забрать реквизит, как мы и договаривались, – мило прощебетала она.

Анна потупилась, изображая крайнее раскаяние:

– Мне ужасно жаль, – пробормотала она, – но пистолета у меня больше нет.

– То есть как? – голос француженки опасно изменился.

– Его отобрал ваш охранник. Ему не понравилось, что это настоящее оружие, пусть и незаряженное. Я ничего не смогла поделать. Он мне угрожал! Он сказал, что лишит меня лицензии, испортит карьеру и посадит в тюрьму, если я не послушаюсь. А еще он…

– Ты мое имя упоминала? – прервала жалобы Патрисия.

– Ой, нет, не догадалась! – Анна правдоподобно выпучила глаза. – Этот Грач налетел и едва не заклевал меня, но если вы захотите, то сможете вернуть себе оружие. Вам же он не откажет, ведь это ваш работник. Правда, мне он пообещал выбросить пистолет за борт, но наверняка так не сделал. Пистолет хороший, ему тоже пригодится…

– Мы с тобой договаривались совсем о другом!

– А что мне оставалось? Он заявился первым! Если бы вы подошли ко мне на вечеринке, я бы пистолет сразу вам отдала. И охранника потом отправила к вам, чтобы вы бы там сами разбирались. Мне проблемы не нужны! А так Грач и слушать меня не стал!

Патрисия помолчала, прикидывая, мог ли Грач заявиться к циркачке с претензией и, видимо, пришла к выводу, что мог. Она не стала ни скандалить, ни обыскивать комнату – понимала бесполезность усилий. Если и был где-то пистолет, то наверняка уже не здесь. Но припугнуть циркачку в свою очередь ей ничто не мешало:

– Если ты врешь и просто желаешь прикарманить дорогую вещь…

– Я? Вру? Да давайте сюда Грача позовем! Он все подтвердит. И заодно скажет, куда ваш пистолет дел!

Подобный поворот Патрисию совершенно не устраивал.

– Ладно, забудь про эту историю! Это и правда не твои проблемы, я сама с Грачом разберусь.

– А деньги? Вы мне заплатите? – Анна устремила на француженку честные глаза. – У моего парня украли кошелек в Ушуае, а мы планировали заказать несколько экскурсий… и я же не виновата, что ваш охранник был не в курсе! Вы обещали уладить все формальности…

Патрисия вытащила из кармана перевязанную резинкой стопку евро и бросила ее на кровать:

– Забирай часть суммы, но вторую половину не жди.

– Но почему? Это нечестно!

– Я не люблю, когда кто-то не исполняет обещания.

Анна тоже не стала скандалить, а молча подняла деньги, расправила их и принялась пересчитывать. Патрисия фыркнула и покинула каюту. Анна была уверена, что француженка не будет допрашивать Грача о том, куда тот якобы дел пистолет.

Однако она понимала, что одним врагом с сегодняшнего дня у нее стало больше.

⁂Виктория Завадская

После обеда на горизонте показались темно-лиловые горы, затянутые дымкой. Это и были острова Южного Шетландского архипелага.

Ветер стих, небо затянуло призрачной невесомой дымкой, пропускавшей солнечный свет. На воде танцевала тяжелая зыбь, колыхающая льдины с обломанными краями. Были слышны крики снежных альбатросов и скрежет раздвигаемого форштевнем льда. Благодаря своеобразному освещению, цвета уже были не яркие, а бледные, белесые – разные оттенки белого, серого и нежно-голубого.

Вика, вновь замершая на своем посту у перил, подумала, что подготовиться к встрече с ошеломляющей красотой этих суровых мест абсолютно невозможно. С первого шага она буквально атаковала все органы чувств чередой фееричных пейзажей. Предвосхищение чуда и нарастающее внутреннее волнение контрастировали с нечеловеческим покоем старых вулканов и вечности, выраженной в мерном плеске волн.

Здесь стиралась грань между небом и землей, между хаотичным движением птиц в вышине и неподвижностью изломанных скал, торчащих из воды. Контрастная перекличка морозно-белого льда и горячего пара, вырывающегося из источников, безмолвия гор и резкий гомон пингвиньих стай – все это настраивало на возвышенный лад, как бывает в намоленном храме. Если и воплощен где-то на земле истинный баланс света и тьмы, тепла и холода, жизни и смерти, то именно здесь, на самом краю человеческой ойкумены.

Скоро стало очевидно, что ледокол взял курс на один из островов. Это и был тот самый остров Обмана, по-английски Десепшн, по-русски остров Тейля. «Душа океана» величаво вплывал в узкий проход между высокими скалами. Десепшн – это огромное вулканическое жерло, и корабль следовал прямиком в его затопленную сердцевину.

На узких черных пляжах вальяжно развалились морские слоны. Их туши блестели среди разбросанных китовых скелетов. Неземной пейзаж порождали вулканические базальты, отвесные обрывы с застывшими потеками лавы и мелкие кратеры, заполненные горячей водой. На их фоне побелевшие кости китовых ребер смотрелись зловеще.