Знак обратной стороны

– Так вот, о чем я… – Роман потер двумя пальцами переносицу. – Ах, да! Невозможно знать заранее, кем ты станешь. Можно быть уверенным лишь в том, к чему у тебя лежит душа, и какие ты имеешь способности в тех или иных сферах. Исходя из этого, и принимаются решения о выборе профессии. Хотя, и исключать некий счастливый случай нельзя. Я никогда не думал, что стану художником или строителем, или конструктором ракет. Честно говоря, мысли о будущем занятии, которое должно приносить хлеб, причем лучше, если не нем будет лежать кусок масла, начали посещать меня лишь к десятому классу. До этого было только смутное желание вырваться из бедности. Точнее, даже не так… Мне не хотелось жить, как мои родители, горбатиться на заводе по шестнадцать часов или возиться практически круглосуточно с чужими детьми, забросив при этом своих собственных сына и дочь. Это Алиса, она с четырнадцати лет бредила медициной, а я всегда был из категории тех, кто не строит никаких далеко идущих планов.

– Тогда как ты начал все это? – Вика обвела рукой запущенный сад, захватив часть дома. Но Сандерс ее понял.

– Мне было шестнадцать. Хотелось развлекаться, а для этого, сама понимаешь, нужны были средства. На работу меня не брали. Точнее, я мог подработать в каком-нибудь «Макдональдсе» официантом или раздавать листовки на улицах, или мыть чужие машины. Но оплата была столь ничтожна, что не покрывала даже моральный ущерб от самой работы. Посему пришлось начать свое дело. Моего образования хватало, чтобы раз в неделю приезжать на проспект Тимирязева и несколько часов рисовать портреты.

– Знаю, знаю, – перебила женщина. – Несколько раз проходила по нему, видела.

– Ну, сейчас-то там яблоку негде упасть, вся площадка у памятника забита. А раньше конкуренции было значительно меньше. И вот, я приезжал, раскладывал свои карандаши и ждал, делая вид, что просто дорисовываю пейзаж. Кто-то подходил, интересовался, хвалил, как круто у меня получается. А потом либо уходил, либо предлагал набросать что-нибудь для него. Ясен пряник, я соглашался с напускной неохотой. Мне совали деньги, я брал. Несколько минут и пятьдесят-сто рублей оказывались в моем кармане.

– То есть ты не ставил рядом табличку с ценой на свои услуги, как современные рисовальщики?

– Знаешь, Вика… это трудно объяснить. Наверное, таким образом, я пытался сохранить нечто священное в своем занятии. Мой учитель говорил, что для настоящего важен ни сколько и не столько результат, как сам акт создания чего-то нового. Когда я спросил его однажды: «А как же Микеланджело, Вермеер, другие художники, скульпторы и архитекторы, делавшие свои шедевры на заказ, за деньги?» Он ответил: «Это не умоляло ценность их самовыражения» Согласен, возможно, и не умоляло, но я продолжал придерживаться иной точки зрения. Пытался отделить мухи от котлет, как говорится. Искусство само по себе, коммерция – отдельно.

– Не вышло, – по погрустневшему лицу Романа поняла Вика.

– Не вышло, – подтвердил тот. – Как это ни прискорбно, но мы – художники ничем, по сути, не отличаемся от инженеров или каких-нибудь… не знаю… швей. Все зависит не от профессии как таковой, а от навыков и таланта работника. Я знаю множество моих коллег, которые поставили некую идею на поток, и эксплуатируют ее десятилетиями, даже не меняя форму подачи. Однотипные картинки, написанные примерно в одной гамме. При этом их работы автоматически причисляются к категории искусства, тогда как двигатель для автомобиля – к продукту общественного потребления, хотя в него вложено гораздо больше того самого вдохновения, индивидуальности и новизны, о которых любят говорить обыватели.

– Время – лучший судья. Оно решит, чье творение стоящее, а что надо отправить на свалку, – ответила женщина.

– Не спорю. Но человек предпочитает, чтобы его заслуги ценились при жизни – не после смерти. Поэтому вскоре я стал принимать заказы от знакомых и не очень знакомых и пытаться пробиться на разного рода выставки. Мне было без разницы, каков их масштаб. Главное, можно ли там заработать или хотя бы, засветиться. Популярность – еще один вид валюты, которую легко конвертировать в рубли или доллары. К двадцати годам у меня была определенная репутация, я свел несколько полезных знакомств, хотя широкой популярностью мои картины не пользовались. Они были, так сказать… обычными. Не выдающимися.

– Ты так легко об этом говоришь, – изумилась Виктория.

– А что в этом такого? Стоит набрать в поисковике «картины на заказ», и тебе в ответ вылезут сотни ссылок только по нашему городу. Картины по фото, шаржи, пейзажи на заданную тему. У кого не хватает выдумки для чего-то своего, просто перерисовывают работы других художников. Я занимался примерно тем же.

– Но…?

– Что «но»?

– В хорошей истории всегда есть подобные слова. «Но», «несмотря на», «и вдруг». «В какой-то момент», – тоже неплохо звучит. Так в какой момент ты решил изменить свою жизнь? – поддразнила Романа собеседница.

– Не в момент, – возразил он. – Но да, некая точка перелома и в этой истории существует. Представь: очередная выставка-ярмарка, тесное темное помещение, состоящее из нескольких залов. Потенциальные покупатели толкутся у столов с поделками. Собрались не только живописцы. Там была керамика, деревянные изделия, посуда, игрушки, даже одна бабулька с вязаными носками. И я со своими лучшими холстами, к которым никто не подходит. Выставка была рассчитана на пять дней, и за два первых у меня купили только одну картину размером двадцать на пятнадцать сантиметров. Вот такую примерно, – обозначил размеры руками Сандерс. – Я больше заплатил за участие, чем получил от продажи. И вот на третий день на выставке появляется девушка моего возраста с кучей игрушек. Валянием занимаются многие, таких, как она мастеров на ярмарке было человек пять, наверное. Милые медвежата, зайчики, белочки, куклы из шерсти – вот их обычные товары. А у нее какие-то жуткие страшилища. Я бы своему ребенку такое покупать не стал… Через три часа она продала практически все.

– Потому что выделилась.

– Потому что бросила вызов, – кивнул, соглашаясь, Роман. – На четвертый день я, ради эксперимента, пока сидел и скучал, нарисовал подобного кота.

Мужчина придвинул к себе лежащий на столе обрывок бумаги с карандашом и быстро набросал небольшой рисунок. Это была странная образина: черная, с перекошенной пастью и разного размера глазами. У кота была непропорционально большая голова, а шерсть стояла дыбом. Вика с удивлением узнала в наброске Сандерса популярного среди молодежи Уродливого котика. С ним выпускали майки, делали разного рода украшения и магниты на холодильник. Страшилище обладало своеобразной притягательностью и даже неким обаянием.

– Это… вы автор? – от удивления Виктория снова перескочила на «вы».

– Продукция бренда «уродливый котик Финки» ежегодно приносит мне доход в размере нескольких сотен тысяч рублей. К сожалению, самим брендом владеют другие люди, я лишь получаю крохотные проценты как создатель котика.

– С ума сойти. Я всегда думала, кота взяли из какого-то зарубежного мультика, а он – наш! То есть все эти календари, обложки тетрадей тоже ты рисуешь?

– Нет. Говорю же – мне принадлежит лишь идея кота. А лепят его на трусы и заколки другие люди. Собственно, оригинальный Уродливый котик был давно продан на той самой выставке-ярмарке. Все остальное, строго говоря, его копии. Но этот уродец показал мне путь, которым я и следую до сих пор.

– Это немного грустно, надо признать.

– Почему же? – не понял Роман.

– Вместо того, чтобы создавать нечто прекрасное, ты торгуешь такими вот монстрами. Пустыми аквариумами без рыбок, искусственными костями…

– …героиновыми ежиками.

– Кем? – Вике показалось, что она ослышалась. – Это что еще за зверь?

– Одно из моих знаменитых произведений, выполненное в технике ассамбляжа[45], – Роман встал с места. – Сейчас покажу.

Через несколько минут ожидания он вернулся со стопкой фотографий, которую протянул Вике. Та со вниманием принялась их изучать. Снимали явно хорошим фотоаппаратом, изображения были резкие и насыщенные. На трех верхних было заснято одно и то же: дощечка с прикрепленными к ней детскими фигурками из поролона или другого пористого материала. Девочка справа слегка наклонилась, мальчик просто протянул руку к непонятному существу, похожему на ежа. Только вместо обычных иголок, он был покрыт иглами от шприцов.

– Ушел с аукциона в позапрошлом году почти за восемьсот тысяч.

– За сколько? – вытаращила глаза Вика. – Серьезно, за это?

– Осторожнее, ты говоришь о моей работе, между прочим. Она несет глубокий социальный посыл. Дети и подростки думают, что наркотики – это развлечение, как игра с диким зверьком, который, в крайнем случае, только куснет или поцарапает. А когда дотрагиваются до него, оказывается поздно.

– Но почти миллион за два куска раскрашенной пены… извини, не понимаю я людей, – отложила женщина фотографии. – Наверное, тебе было приятно получить такие деньжищи! Хотя, чего я спрашиваю, ответ очевиден. А что-нибудь нормальное ты создаешь? Кроме уродливых котов и бутафорских черепов?

– Нет, – не сразу ответил Роман. – Больше нет.

– А если я попрошу? – неожиданно предложила Вика. – Как раньше, нарисовать мой портрет, например? Откажешь?

– Тебе придется заплатить за него не меньше тридцати тысяч, за меньшую сумму я даже карандаш натачивать не стану. Не смотри на меня так. Я не шучу. Мои работы высоко котируются в среде ценителей искусства и коллекционеров, и возвращаться к каким-то жалким портретикам я не намерен, – отчеканил мужчина.

Он сгреб со стола фотографии, как неудачливый игрок в покер оставшиеся фишки. Челюсти сжаты, в глазах какое-то непонятное, дикое выражение.

– Ты что, обиделся? Из-за того, что я раскритиковала твою работу? Да перестань, это глупо… – начала Вика, но Сандерс оборвал ее:

– Глупо топтаться на месте. А ты, если ничего не понимаешь в изобразительном искусстве, лучше держи свое мнение при себе. Ты считает дураками тех, кто заплатил за «ежика» восемьсот тысяч, но тебе недостает ума заработать столько же на то, чтобы купить так называемые «нормальные» картины. Разве в этом есть логика?

– Вот же! – теперь взорвалась Вика. – Это просто курам на смех! Да делай, что угодно. Я просто спросила, не мог ли ты нарисовать мой портрет, а вовсе не имела в виду, что ты создаешь какое-то дерьмо.

– Не имела? – не поверил художник.

– Да, не имела… – более уверенным тоном повторила женщина. – Знаешь, мне надоел этот разговор. Да и поздно уже. Наверное, я поеду домой.

Вика прошагала мимо хозяина дома обратно внутрь. Она не лгала: солнце начало садиться, в воздухе повеяло надвигающимся дождем. Тем более, отсюда до ее дома приличное расстояние, а женщине не было понятно даже, на какую маршрутку надо сесть и где ее ловить, чтобы уехать в родной район.

– Погоди, – резко поймал ее за руку Роман. – Не стоит расставаться на такой ноте. Давай, хотя бы чаю выпьем, а потом я сам тебя отвезу. Я… не хотел тебя обидеть.

– Знаю, – все же вырвала локоть из захвата Вика. Она прикинула время, которое затратит на обратный путь и смилостивилась. – Чай? Ладно, выпьем.

Снова кухня. Белоснежные плитки, светлая мебель. На такой нерационально готовить, отчищать потом замучаешься. Но Роман, видимо, пользовался ею лишь для варки заварных супов и разогрева полуфабрикатов. С другой стороны, Вика и сама не очень любила извращаться со сложными блюдами. Потолком ее кулинарного творчества были макароны с сыром и картофельное пюре.

Ели в тишине. Покупные пирожки с вишней оказались весьма неплохи. Роман рассеянно чесал ногой, ластившегося к нему, Шрапнеля. Нога была одета в светло-серый носок, на глазах становившийся от соприкосновения с кошачьей шерстью темно-серым. Да уж, а Вика его голыми руками трогала. Она никогда не была чересчур брезгливой и особенной чистюлей тоже не слыла, но сегодняшний наряд решила от греха подальше сразу по приезду сунуть в стиральную машину. Хорошо хоть короткошерстная зверюга еще не так интенсивно линяла, как некоторые ее длинношерстные собратья.

– Почему ты не ешь желтые перцы?

– Прости, что?

– Ты тогда сказал Ирине, чтобы она принесла салат без желтых перцев, – напомнила Виктория. Мужчина кривовато улыбнулся:

– У каждой знаменитости должен быть свой пунктик. Я не ем ничего желтого.

– Причина? – продолжила допытываться гостья.

– А для этого должна быть причина? – вопросом на вопрос ответил Роман.

– Я полагаю – да. Может, тебе не нравится сам цвет. Или ты считаешь желтые продукты опасными для здоровья. Да сколько угодно вариантов!

– Телефон! – поднял палец вверх, призывая прислушаться художник. – Не слышишь?

– В моей сумке, – кинулась к оставленной в прихожей дамской сумочке Виктория. Она ничего не слышала, пока не расстегнула «молнию». Роман вместе с котом выползли следом за гостьей. – Да, слушаю? Говорите! Люда? Что? Нет, я сейчас в гостях…

Лицо Виктории побледнело, она тяжело прислонилась к стене, слушая речь на том конце провода. Потом начала молча кивать. Один кивок, второй, третий, и, наконец, глухое:

– Да… поняла.

– Что произошло?

– Моя квартира… пожар. Говорят, проводку закоротило. Вот черт! – когда первая волна информации дошла до сознания Вики, она разозлилась.

– Хорошо, что тебя не было дома, так ведь? – почему-то спросил Роман. Женщина бросила не него растерянный взгляд:

– Не знаю… Надо ехать туда.

– Конечно, конечно, – заторопился художник.

Уже через десять минут они выехали прочь за ворота. Вика продолжала названивать соседке, узнавать подробности. Роман сосредоточился на дороге, но иногда женщина ловила в уголках его глаз подозрительный блеск.

«Облегчение? – поняла она. – Он испытывает облегчение. Но отчего?»

Вскоре ей стало не до художника и не до его странностей и премудростей. В подъезде пахло гарью. Лифт не работал, так что пришлось подниматься на четвертый этаж пешком. Дверь ее квартиры была раскрыта настежь, рядом толкались Людмила, сосед с пятого этажа, которого Вика не знала по имени, пожарный и участковый полицейский. Едва заметив, вся четверка бросилась к ней. Людмила причитала, пожарный пытался сунуть под нос какую-то бумагу, а полицейский принялся задавать вопросы: «Где она была? Не ставила ли она самостоятельно газовое оборудование?» Устроил форменный допрос.

– Меня весь день не было дома, – отщелкивала ответы Вика. – Нет, не ставила. Электроплитой не пользовалась. Приборов, мощностью больше двух киловатт не имею.

– Мы думаем, – вмешался пожарный, – причиной возгорания стало короткое замыкание. Очаг находился рядом с кроватью в спальне.

– Какая же я идиотка! Забыла выключить лампу. Она постоянно мигала, я собиралась ее поменять завтра, – воскликнула в отчаянии женщина. – Это точно из-за той проклятой лампы.

– Значит, кэзе, – сделал вывод полицейский. – Что же, гражданка, вы так наплевательски относитесь к своей безопасности? Хорошо, у вас бдительные соседи. Вызвали вовремя бригаду, так что ущерб нанесен небольшой.

– Насколько небольшой? – уточнил Роман.

– А вы…? – прищурился полицейский.

– Друг.

– Здесь не проживаете?

– Нет. Я одна живу. Так какой ущерб?

– Пострадала площадь в девять квадратных метров, точнее, одна комната. Нам удалось быстро все потушить, правда, вам придется теперь менять мебель. И еще поставьте либо новую дверь, либо в этой замки почините, – пожарный ткнул перчаткой в металлическое полотно. – Ключи мы не нашли, пришлось выбивать.

– Я могу пройти? – Вика указала в темноту коридора.

– Конечно. Наша работа на этом закончена, – разрешил пожарный.

Электричества не было. Не удивительно. На первый взгляд квартира была все в том же состоянии, в каком ее утром оставила Виктория. Но стоило подойти поближе ко входу в спальню, все становилось на свои места. Пропало почти все: шторы превратились в куцые обрывки ткани, в ковре зияло несколько огромных неровных дыр. Стул обгорел до черноты, на столе потрескался весь лак. Полка с книгами и цветочными горшками обрушилась на пол, и теперь годилась лишь для окончательного сожжения. Не пострадало только основание кровати да шкаф, который, правда, слегка перекосился.

– Охренеть, – по слогам прошептала Вика.

– Именно так я все и представлял, – произнес у нее за спиной Роман.

– О чем ты?

– А? Просто… никогда не был на месте пожара. Вот, когда сказали, что пострадала одна спальня, я именно так все и представил. Ну, примерно так, – как-то неубедительно объяснил Роман. У Вики появилась совершенно безумная мысль. А что, если художник каким-то образом спалил ее жилище?

«Бред какой-то! Если он создает наркоманских ежей и не ест ничего желтого, это вовсе не значит, что у мужика не все в порядке с головой. Не похож он на маньяка-пиромана. Да и как бы он это проделал?» – тут же отвергла Виктория свои подозрения.

Она проверила содержимое тумбочки. Кое-какие бумаги сгорели, но ничего важного там не хранилось. А вот одежду жалко. Некоторые платья и свитера заметно пострадали. Остальное женщина выгребла из шкафа. От ткани шел неприятный запах, но, в общем и целом урон был не смертельным.

– Что будешь делать?

– Перемещусь на диван в зале. А здесь придется делать ремонт…

– А сегодня? Замок, – напомнил Роман.

– У меня еще щеколда есть, на нее закроюсь, – сейчас Викторию мало волновали такие пустяки. Она уже мысленно просила аванс у главного менеджера и раздумывала, можно ли как-то отремонтировать кровать. Скажем, заменить в ней пару досок, или придется покупать новую?

– Я помогу тебе. С ремонтом.

– Не стоит.

– Нет, стоит. Не отказывайся, прошу.

Настойчивость художника поражала Вику. Она не понимала, с чего вдруг он так о ней заботиться. И хоть ей и непонятны были мотивы, но пока вреда от Романа не было никакого. Поэтому женщина согласилась. И на то, что Сандерс поможет ей с ремонтом, и на то, что эту ночь она переночует у него дома, а не в своем сомнительном убежище.

– Завтра вызовем мастера, пусть поставит новый замок.

– Мне очень неудобно…

– Не начинай, – предостерег ее художник. – Для меня это дело принципа.

– Рыцарский кодекс? Не оставлять прекрасную даму в беде? – улыбнулась Вика.

– Что-то вроде того. Я не бросаю тех, с кем связан, – туманно ответили ей.

Уточнять, что это значит, Виктория не стала.

Личное прошлое

Символ правой руки. Согласно названию, знак обозначает совокупность неких событий, сформировавших личность, некого краеугольного камня всего существования отдельного существа. Знак носит нейтральную окраску и обычно является так называемым «говорящим», подчеркивающим временную направленность травмирующего опыта.

1/8

Это было больно – смотреть на Леру. Наблюдать за тем, как она поджимает губы, собирает брови у переносицы и в который раз перечитывает направление, словно пытаясь найти там что-то новое. Но он и так знал, что именно его ожидает: шестисантиметровая игла и несколько часов почти полной неподвижности. Анализы крови ничего толкового не дали. Повышенный уровень лейкоцитов, как сказала Алиса Григорьевна, можно было списать и на не долеченный бронхит, остальные же показатели были в норме. Врач хмурилась ровно так же, как сейчас Лера, задумчиво стучала пальцами по столешнице, а потом принялась кому-то названивать.

– Придется провести еще одно исследование, – после долгих переговоров обратилась она к ним.

– Какое еще исследование? – Лера была очень недовольна таким поворотом дела. – Неужели вы еще не поняли, что с моим мужем?

– Нервная система устроена очень сложно… – осторожно начала невролог.

– Значит, не знаете, – оборвала ее Валерия. – Прекрасно! Я думала, вы – хороший специалист. Отвалила кучу денег за КТ, но и этого вам кажется мало, хотите выжать из нас все.

– Лера, – попытался остановить взвинченную жену Доброслав, – перестань! Алиса Григорьевна, скажите честно, что вы предполагаете? Что со мной может быть? Это может быть… онкология.

Он заметил, как при последних словах жена болезненно поморщилась. Дома они не затрагивали эту тему, не пыталась анализировать его состояние, хотя каждый из них не раз и не два задавались вопросом: насколько все плохо? А еще, сколько у них осталось времени, прежде чем станет совсем невыносимо?

– Нет. Мы не нашли никаких подтверждений, – впервые в голосе доктора появилась уверенность.

«Мы» – значит, не только она придерживается такого мнения. У мужчины отлегло от сердца, но потом сомнения взяли свое:

– Если это не рак, тогда что? – озвучила за него вопрос Лера.

– Наиболее вероятны два варианта. Признаки указывают на рассеянный склероз, правда, я не знаю случаев столь резкой манифестации. Да и, судя по вашим рассказам, тут скорее второе, а именно – какая-то инфекция. Поэтому-то и нужна люмбальная пункция, чтобы исключить один из этих вариантов.

– Инфекция? То есть, вирус? – не понял Доброслав.

– Скорее, бактериальная.

– В таком случае, меня можно вылечить обычными антибиотиками?

– Еще раз повторяю, я не знаю, – Алиса Григорьевна сложила руки перед собой и наклонилась вперед. – Инфекционных заболеваний тоже полно. Но при тех же менингитах обычно повышается температура, а у вас она в норме. И все же исключать ничего не стоит. У нас слишком мало данных, чтобы делать окончательные выводы.

– Хорошо. Но если это не инфекция, то… как вы сказали, склероз? – Ответ врача не слишком утешил мужчину. Он только больше запутался.

– Рассеянный склероз, – поправила его невролог. – Он не имеет никакого отношения к старческой забывчивости. Представьте себе кабель, по которому проходит сигнал – это отросток одной нервной клетки. Каждый из них имеет, как и изолированный провод, свою оболочку из белка миелина. Благодаря ей отростки защищены, а сигнал от клетки к клетке проходит быстрее. У больных рассеянным склерозом нарушается целостность этих оболочек, на них появляются множественные рубцы, причем поражаются различные области, отсюда и название – рассеянный.

– Это лечится? – Все эти медицинские подробности мало интересовали Леру. Она все еще была зла, и смотрела на Алису Григорьевну с плохо скрываемым презрением.

– Да. – Раздался слаженный вздох облегчения, но врач предупреждающе подняла руку. – В общем и целом, но полного излечения не бывает. Мы можем лишь купировать симптоматику, не допустить ухудшений, но повернуть болезнь вспять невозможно. И опять же, повторюсь, я не уверенна в диагнозе.

В тот же вечер Доброслав застал Леру за чтением каких-то статей в интернете. Хотел посмотреть, что именно изучает жена, но та, едва заслышав шаги за спиной, свернула все окна и сделала вид, что всего лишь занята пасьянсом. Комментировать происходящее мужчина не стал. Последнее время Лера заводилась от малейших замечаний с его стороны. Лишний скандал был ни к чему. Сам Доброслав придерживался мнения, что даже самый плохенький специалист – это тоже специалист, тем более, когда речь заходит о таких сложных материях, как человеческое тело. И коли Алиса Григорьевна не способна разобраться, что происходит в его конкретно теле, о них с женой и говорить нечего.

Слава не хотел, чтобы Лера сопровождала его. Отговаривал ее весь предыдущий день. От нее исходила такая волна беспокойства, что самому больному становилось не по себе.

Да, Валерия продолжала повторять, что им не о чем волноваться, что вместе они сила, напоминала о том, что уже больше недели у Доброслава не наблюдается никаких изменений, – проще говоря, всячески пыталась утешить мужа. Но улыбалась при этом сухой, дежурной улыбкой, не затрагивающей глаза, которые она все чаще отводила, прятала за бликами стекол очков.

Все чаще Слава слышал, как при разговоре со своей матерью Лера переходит на злобный шепот – спорит. Теща не особенно одобряла выбор дочери, хотя, как однажды высказалась сама Валерия, «проще выдержать конкурс в Гарвард или Йель, чем получить похвалу от этой старухи». И все же, Доброслав знал – это не совсем правда. Из него не вышло того мужа, которого заслуживала Лера. Именно он должен быть защитником, столбом, стеной, за которую можно спрятаться. А вместо этого, лишь приносил жене беспокойство.

– Ну, как дела? – полусонно спросил Слава жену после очередного ее разговора с родительницей. Даже зевнул для убедительности, хотя за пару минут до того стоял под дверью спальни и напряженно прислушивался к голосу на кухне.

Вместо того чтобы ответить, Лера неожиданно прильнула к нему со спины и как-то просительно зашептала:

– Слав… ты же не думаешь ни о чем таком?

– О чем это, о таком? – не въехал мужчина.

– Моя мать может быть очень резкой, ты уж прости ее.

– О чем? – повторил вопрос Доброслав. Не любил он этих словесных хождений вокруг да около.