Седьмое небо

– Товарищ лейтенант, полковник Кожедуб дважды условно сбит. Иван. – представился он и протянул мне руку.

– Андрей.

– Покажешь, все покажешь!

– Спарка нужна, чтобы руки, ноги и голова запомнили.

– Заметано.

Это было на старте, подскочил «козлик» и мы подъехали к СКП.

– Когда, Ваня, ты сходу заскочил ему в хвост, здесь все, грешным делом, решили, что «рыболов» у нас в клубе выступал. «Вот с таким глазом!». А тут пламя из-под хвоста, невероятный рывок, и вперед не проскочил, вертикально ушел вверх. Перевалился как-то уж очень шустро, догнал и опять завис. Что скажешь, Иван Никитыч?

– Во машина, вот только овладеть ей надо, чтобы порхать, как он.

– Мы все это сняли, Иван, уж прости, хотели снять твою победу.

– А я и победил, сам себя. Тоже ведь думал, что половина сказанного – обыкновенный треп. Андрюха, ты где так летать научился?

– Я? В ЗАПе, меня Серегин, Владимир Георгиевич, учил.

– Серегин? – переспросил генерал Селезнев.

– Да, в сорок четвертом, после госпиталя и санатория, я полгода не летал. Пожалел меня, и, вместо того, чтобы отчислить, научил летать по-настоящему, а не просто: взлет-посадка, держись хвоста ведущего.

– Это понятно! То, что летчик ты от бога, с отличным инструктором, но ты же на этой машине второй раз сидишь? – продолжил допрос генерал.

– Я же ее для себя делал, ручками. Владимир Александрович соврать не даст. Тормоза предложил я, как их сделать, всю конструкцию передал товарищу Ромодину.

– Это так, на испытания мы его звали, ответил, что приехать не может, курсы.

– Двигатель делал тоже я, в мастерских 8-го управления. То есть, в отличие от товарища полковника, я сел в «свой самолет», а он – в новый. Он просто не знал, что может эта машина, и как ей правильно управлять.

– Вот что, лейтенант. Корочки об окончании курсов ты получишь, как только дойдем до штаба. Учить тебя – только портить. Но, все оставшееся время будешь готовить программу обучения и готовить полк к боям на этих машинах.

– Спарки нужны и инструкторы, которым сначала придется научиться управлять этой машиной.

Вновь в «игру» вступил генерал-майор Сталин:

– У меня машина здесь, как только просушат пленку, в самолет и в Москву. Иван, Николай Георгиевич, Владимир Саныч и наш герой, как тебя по батюшке?

– Андрей Васильевич.

Сказано – сделано, тем более, зам командующего приказал! Я был больше чем уверен, что Селезнев звонил не только большому начальству, но и получил характеристики на Андрея в полку. А на момент моего приезда в Липецк прошло более месяца, так что «тройку маленьких лебедей» уже выпустили с гауптвахты в Уссурийске. Именно поэтому Папивин с комполка и хотели доказать, что Преображенский и Томашевский малость приврали, сами не смогли обеспечить район прикрытием, все свалили на 10-ю армию, и «правдоруба» специально засунули на курсы, с которых не возвращаются. Он, правда, и не вернулся, но попал туда, куда не нужно. Его возвращение в полк – это очередной скандал.

– Проверь его, Николай Георгиевич, и списывай, как не соответствующего должности. К ордену его Преображенский представил, я только подписал. – наверняка, сказал Папивин.

– А зачем подписал?

– Оттуда же я знал, что он из Улан-Удэ выберется? Там семь самолетов грохнулось и три летчика за полтора месяца. А посмертно он в штаб армии возвращается. (это про орден, он из золота и платины).

Разговора я, само-собой, не слышал, просто есть такое предположение. Иначе зачем из Монино притащили Кожедуба? Он же в Академии учится, куда поступать совсем не рвался. Кинематографистов? И Василия Сталина? Так, чтобы не подкопаться было: «Ша! Старший приказал!». И накрутили обоих заранее.

Вот с такими мыслями я сел в большой «С-54», который через полчаса приземлился на Центральном. Оттуда нас повезли в штаб ВВС округа. Там я спросил у генерала Селезнева, чтобы выяснить его участие:

– А кто этот генерал, который нас сюда приволок? Вы же вроде старше его и по званию, и по возрасту.

– Моего папу не зовут Иосиф Виссарионович. Ты что, с Луны свалился?

– Я, вообще-то, из Приморья, и этого человека не знаю, товарищ генерал. Еще чуть больше трех месяцев назад старшиной авиации был.

– Ты знаешь, кого зовут Иосиф Виссарионович?

– Товарища Сталина.

– Это его младший сын, заместитель командующего ВВС Московского округа по строевой.

– Он моложе меня выглядит.

– Ты же с двадцатого?

– Да.

– Он – моложе, на год. Помалкивай! – было видно, что он уже не рад тому, что поддержал идею Папивина. Адъютант снял беззвучную трубку, доложился, и молча выслушал звонившего:

– Есть, отправляю. Товарищи генералы и офицеры, прошу всех пройти в автобус у штаба. Прошу следовать за мной.

«Куда это мы?» – мрачно задал вопрос Андрей, он неразговорчивый, многого пока не понимает, но сделать ничего не может: лишен права голоса. Я мысленно ответил ему, что пока не знаю, возможно, к Сталину.

«Мы влипли!»

«Почему?»

«В сумке лежала моя автобиография, заверенная Особым отделом. Адъютант Папивина выбросил её из дела, а я подобрал, пока он куда-то бегал. На курсы мое дело попало без нее. Она в сумке есть?»

«Есть, не беспокойся. Я её читал.»

«И?»

«Никаких «И». Все нормально, работаем.»

Да, мы приехали в Кремль, и очень быстро. Несколько минут постояли у стола Поскребышева, пока я, генерал Селезнев и полковник Кожедуб передавали секретарю документы, удостоверяющие личность.

– Пройдите за третьим секретарем, я доложил о том, что вы прибыли.

Идти пришлось не слишком далеко, мы оказались в кинозале. Еще немного посидели, появились офицеры МГБ, с бирюзовыми полосками на погонах. Затем вошел Сталин, с ним генерал-лейтенант с тяжелыми бровями и каменным лицом, Артем Микоян и, между ними, Василий Сталин. Мы поднялись, приветствуя вошедших, позже всех в кинозал вошли пожилой генерал-полковник и маршал Советского Союза Василевский, глава ГенШтаба, бывший командующий нашим фронтом. Слово первым взял Василий Сталин, отца он, иначе, чем товарищ Сталин, не называл.

– В штаб ВВС Московского округа поступило вот это письмо, в котором говорилось, что ОКБ-155 готовит модификацию серийного самолета «МиГ-9» для борьбы с основным носителем атомных бомб авиации Соединенных Штатов. Готовность двух самолетов 4-й серии давали на сегодня. Я перезвонил в Липецк, генерал Селезнев был не в курсе происходящего, но сказал, что некоторое время назад из Приморского военного округа прибыл слушатель на курсы, которого сразу увезли в Москву товарищи Гуревич и Ромодин. Что они сделали, он не знает, но требуется провести проверку, в первую очередь, слушателя из Воздвиженки. Посоветовал захватить с собой человека, который сможет показать разницу в классе между заштатным летчиком и ветераном ВВС. Товарищ Гуревич отдыхает в Кисловодске, его обязанности исполняет товарищ Ромодин. Я ему позвонил, он сказал, что да, предсерийная машина прошла государственные испытания, есть незначительные замечания, погружена и завтра будет в Липецке в количестве двух штук. Я заехал за полковником Кожедубом, благо по пути, и из Монино утром мы вылетели в Липецк. Дальше ничего объяснять не буду, предлагаю посмотреть, что получилось.

И включился фильм, он был почти без звука, несколько комментарий от операторов и «главного режиссера», который командовал записать звук, переключал камеры, чтобы рассмотреть, что происходит. Комментировал Василий Сталин.

– Это первый вылет на облет машин. В первой машине – трижды Герой Советского Союза гвардии полковник Кожедуб. Во второй машине – лейтенант Старшинов* (фамилия изменена), орденоносец, участник войны, восемь сбитых, среди которых два самолета RB и FB-29, которые были действительно сбиты в районе озера Хасан, на границе с Кореей в начале июня 1947-го года. Лейтенант следует за маневрами ведущего, в точности повторяя их по указанному маршруту. На дозаправке, вы сейчас услышите, он попросил меня, ставил задачу на учебный бой я:

«Прошу зарядить орудия холостыми выстрелами.»

«Для чего?»

«Покажу несколько новинок, придуманных именно для такого исполнения машины, мне важно знать дистанцию, с которой товарищ полковник открывает огонь. Покажет это пламя выстрела.»

– Его просьба была удовлетворена. Без этого кинопулемет срабатывает незаметно для атакуемого. Это кинокамера на левом крыле. Погружен боезапас, они взлетают. Теперь смотрите внимательно, что происходит. Самолет полковника имеет темный нос, самолет лейтенанта не имеет отличительных пятен. Заход выполняет полковник Кожедуб. Здесь, явно, лейтенант слегка увеличивает скорость полета, но внешне это не заметно, чуть растянуто по времени схождение. Кожедуб прицеливается, и… – на уходящем вверх-вправо самолете Андрея, Василий остановил проектор.

– Спокойно, товарищи, я хочу показать, с другого проектора, что произошло, через фотопулемет полковника. Вот первый кадр, это вспышка выстрела, а это – пламя из форсажной камеры, как ее называют конструкторы, самолета лейтенанта. Обратите внимание на марку прицела: она смещена влево, а это второй кадр, видно, что снаряд в цель не попадет. Камера скоростная, мы ее просмотрели полностью, Иван Никитович промахнулся, точнее, лейтенант ушел от очереди из трех пушек «МиГа». Теперь продолжение основного фильма: с одного виража, лейтенант зашел в хвост лучшему асу ВВС объединенных наций. А теперь еще один маневр. Он делает вертикальную горку, каким-то образом укладывает нос, разгоняется и вновь повисает на хвосте. Полковник выполняет маневры, но бесполезно. Машины у обоих совершенно одинаковые. А это их объяснения на стоянке.

«Товарищ лейтенант, полковник Кожедуб дважды условно сбит. Иван.»

«Андрей».

«Покажешь, все покажешь!»

«Спарка нужна, чтобы руки, ноги и голова запомнили».

«Заметано».

– Оба участника вылета в этом зале, товарищи. Товарищи летчики, прошу встать! – скомандовал генерал Сталин.

Мы выполнили приказание, свет в зале уже горел, первым к нам подошел маршал Василевский, поздоровался с Кожедубом, они были знакомы, Иван Никитович был очень известен. Затем маршал сделал шаг в сторону и встал напротив меня, я представился и пожал протянутую мне руку.

– Лицо знакомое, мы встречались?

– Так точно, вы мне вручали вот этот орден, и я летал в составе прикрытия Вашего борта, как ведомый подполковника Муравьева. Три недели Вас прикрывали, в Китае, в Корее, и в Японии, Вы летали туда на подписание Акта капитуляции.

– Да-да, единственный старшина в эскорте, помню. Я Вам тогда лейтенанта присвоил.

– Приказ тот так и не поступил, товарищ маршал. В полк вернулся штатный командир, еще до нашего возвращения из Японии. Звание лейтенант я получил в июне этого года, после боя над Хасаном.

– Лейтенант, в чем причина такого к вам отношения со стороны командования полком? – прозвучал вопрос со стороны старшего Сталина.

– Для того, чтобы ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, необходимо вложить в мое личное дело вот эту бумагу, заверенную особым отделом 1-го гвардейского авиакорпуса еще в 1943-м году. Её изъял из дела второго июня 1947 года адъютант командующего 10-й воздушной армией. Когда он вышел подписать направление на переучивание в 117-й ЗАП, я извлек ее из мусорной корзины для бумаг.

– Зачем?

– В ней говорится о том, что я знаю, где находится моя кандидатская карточка, выданная мне 5-го мая 1942 года на Ленфронте политотделом 1-й горнострелковой бригады народного ополчения. Она была закопана на Клухорском перевале в сентябре 42-го, вместе с остальными документами шести человек, оборонявших этот рубеж и не пропустивших немцев через него. Но попасть на перевал и доказать это, я за все время так и не смог. В отпуске с 1940 года я ни разу не был.

– Раз вы удержали перевал, почему не достали документы? – задал вопрос белобородый генерал-полковник.

– О том, что мы удержали перевал, я узнал в госпитале в Алма-Ате. Вот эта нашивка за те ранения. Там прошел ВЛК и закончил ускоренный курс 2-й Одесской авиашколы в городах Фрунзе и Кант. Оттуда попал в свой гвардейский полк, но успел сделать всего два боевых. 5-го июля 1943-го получил три проникающих ранения, но сел, моим ведущим был старший лейтенант Муравьев, комэск. Вернулся в полк я только в августе 1944-го. Муравьев вновь взял меня своим ведомым. За первый же боевой вылет я получил орден Красного Знамени: обнаружил аэродром противника, на который из Кенигсберга перелетела 3-я группе 54-й дивизии немцев. Меня тут же забрал у Муравьева ведомым новый командир полка, бывший адъютант командующего армией. А через два дня он промахнулся по «фоккеру», который добивал самолет командира полка «Нормандия-Неман», хотя атаковали мы из удобнейшей позиции: сверху и сзади противника. Он промахнулся и проскочил, а я этот «фоккер» сбил. Разрешения на атаку он мне не давал. Я получил первый выговор: оставил командира без прикрытия, на целых три секунды, я его успел догнать, еще на выходе из атаки. На «фоккер» ушло менее трех секунд. А после получения мной французского ордена, мы стали врагами. Но я так и летал его ведомым, на боевые сам он прекратил летать, вообще. И меня не пускал. Муравьев меня использовал как инструктора по вводу молодежи в строй. Исполнял его обязанности. И сейчас просит вернуться в полк, и занять это место. Вот его письмо.

– И почему такая любовь у командира полка к старшине? – довольно ехидно спросил все тот же генерал-полковник. Позже выяснилось, что его фамилия Булганин, и он – министр обороны, из политруков, Членов Военного Совета.

– Так, товарищ генерал, в сорок третьем, та очередь, которая мне грудь пробила, предназначалась Муравьеву. Затем он меня прикрыл и помог сесть. Мы друг другу жизнью обязаны. А «сурок»? «Сурок» – он чужим был. Ни летать, ни стрелять, ни командовать не умел, только пил и спал. Сейчас об этом можно открыто говорить: его и его дружков их же жены сделали рядовыми запаса.

– О, господи! Василий, надо бы помочь лейтенанту найти то, что он закопал на перевале. – неожиданно сказал Сталин, – А то ведь точно придется еще раз разбирать его персональное дело! Где-то уже заготовлена бумажка, что он скрыл, что вступал в партию и его не приняли. С этим вопросом все понятно, товарищи. Давайте перейдем к делу. Полковник Кожедуб! Что вы можете сказать о новой машине?

– Пока – ничего, товарищ Сталин. Её предстоит осваивать, чтобы летать, как летает он. Самолет, явно, приспособлен для боя отличным летчиком-истребителем. По техническим деталям сказать ничего не могу. Пересадка на него не вызвала никаких сложностей. По обычному управлению – он не отличается от самолета «МиГ-9» первой серии. Но проделанные Андреем маневры показывают, что предстоит еще много работать, чтобы так использовать заложенные в него преимущества, как это делает Андрей. Извините, лейтенант Старшинов.

– Давайте пройдем в мой кабинет. – предложил Сталин, повернулся и двинулся на выход из кинозала. Никаких дополнительных указаний не последовало, все присутствующие пошли за коренастой фигурой «вождя».

Глава 5. 21 сентября 1947 года

В кабинете мне отвели место напротив Микояна, не к добру это! Плюс не знал я: кем был этот генерал-лейтенант с каменным лицом, наверняка, ведь, большой начальник. Военных Сталин посадил чуть дальше, и разговор пошел о том, какие технические новшества позволили резко увеличить маневренность машины. В основном, Сталин допрашивал Ромодина, не Микояна. Последний, в основном, отвечал на вопросы, касающиеся организации производства и наращивания количественных показателей по выпуску машины.

– Да, товарищ Сталин, нами было установлено, без потери самолета, что на высотах выше 11000 метров происходит остановка двигателя из-за применения 57 и 37 миллиметрового орудия, из-за помпажа двигателя пороховыми газами. Предыдущие испытания не выявили этого недостатка, так как стреляли под другим углом к горизонту.

– А кто дал команду изменить угол?

– Андрей Васильевич, который высказал предположение, что при уменьшении подпора, при положительных углах атаки, это обязательно случится. Мы подготовили машину к повторным пускам двигателей, и убедились, что действительно, при стрельбе снизу-вверх в обоих двигателях происходит срыв факела. Это ведет к чрезвычайной ситуации в воздухе.

– А вам откуда это было известно? – спросил Иосиф Виссарионович, посмотрев на меня.

– Разбор двух летных происшествий в 117-м ЗАПе.

– Летные происшествия тоже приносят пользу? – усмехнулся Сталин.

– Сами по себе – нет, это неприятное явление, а вот корректный разбор, без огульного обвинения летного состава, он позволяет установить причину. К сожалению, чаще всего, разборы делаются людьми, которые стремятся переложить ответственность с больной головы на здоровую. Технической грамотности в полках не хватает. До войны существовала независимая комиссия, сейчас она прекратила свою работу.

– Товарищ Хруничев, в ваш огород камешек.

– Это не мое постановление. – буркнул человек с каменным лицом. Он, оказывается, министр МАПа.

– Да, отменили МАК не вы, но и не возобновили его работу.

– Бюджет не позволяет держать такую кучу специалистов фактически без работы.

– А Вы как считаете, лейтенант?

– Сэкономим больше, если будем корректно проводить расследование каждого инцидента. Кстати, у нас до сих пор обучают стрельбе по воздушной цели используя конус в качестве мишени. Мы наступали на Приморском участке, в составе первого Прибалтийского, и стояли в Грайфсвальде, там находилось крупнейшее училище Люфтваффе. Немцы для обучения стрельбе использовали самолет-мишень «Fi-157», радиоуправляемую, и полигон был оборудован соответствующими радиостанциями и средствами наблюдения. У нас такого до сих пор нет. Я в то время отвечал за ввод летчиков, и попробовал эти самолетики, и сам, и молодежь на них погонял. Там можно стрелять под любым углом, а у нас наиболее часто используемые в бою курсовые углы закрыты самолетом-буксировщиком, и мишень не уклоняется от атакующего. Мы поднимали этот вопрос еще в сорок пятом, но самолеты-мишени так и не появились.

Хруничев опять недовольно буркнул в ответ, что этим занимаются, но денег выделено недостаточно.

– И кто же этим у нас занимается? – поинтересовался Сталин.

– Бюро Туполева.

– Тогда мы долго еще эту мишень не увидим! – Сталин был не очень доволен «затянувшимися» испытаниями самолета «Ту-4». Специалистом в области авиации министр не был, он был плановиком и «пугалом», но на этом совещании ему и не требовались специальные знания. Он должен был понять только одно: новую машину необходимо делать, несмотря на то, что планом это не предусмотрено. И немцы, несмотря на то, что занимаются реактивными двигателями с 1938 года, тоже до конца не раскрыли их возможности. Плюс, не забываем о психологическом барьере: там, на поршневых, боролись за каждый грамм на произведенную мощность, а здесь требовалось сжечь как можно больше топлива и отбросить продукты сгорания как можно дальше от себя с максимальной скоростью. При этом не расплавить детали и не разрушить двигатель. И, предстояло решить еще одну проблему: подготовить летчиков к таким полетам. Я ведь не случайно поднял вопрос о самолетах-мишенях.

Совещание закончилось под утро, но спать пошли немногие. Василий Сталин меня от себя не отпустил. Мы оба приехали на Центральный аэродром, где меня усадили в один из самолетов транспортной эскадрильи управления ВВС Московского округа, с тремя «летчиками», то есть, птички на погонах у них имелись, но вряд ли они соответствовали роду их занятий. Командировочные выписал порученец Василия Сталина. Мне предстоял полет на Черное море, в Бамбоуру, на аэродром бомбардировочной авиации КЧФ. Полет проходил на высоте 1700 метров, со скоростью 250 километров в час. Длина маршрута составила 1500 километров, так что в воздухе пришлось находиться шесть часов. И это не была штабная машина VIP-класса. Вместо сидений – откидные дюралевые скамейки, отсутствие каких-либо столиков, удобств, самолетные чехлы дали возможность хоть немного поспать. Никаких карамелек «Взлетная», с собой из летной столовой все четверо прихватили что-то на перекус. Бамбоура – ближайший аэродром к Сухуму, куда мне и надо попасть. Ещё более точно: к селу Гвандра, на реке Кодори. А потом подняться вдоль её притока Клыч. Там была дорога, соединяющая Теберду и Черноморское побережье Абхазии. На немецких картах эта дорога существовала. Но потом прошел сель и её не стало. Именно поэтому командование 1329-го горнострелкового полка послало группу альпинистов-разведчиков оседлать перевал и создать видимость того, что перевал усиленно охраняется. Этим командование хотело растянуть силы дивизии «Эдельвейс», отвлечь их от других мест, где немцы могли бы выйти к побережью. Там были сосредоточены основные силы дивизии. Сам я знал более удобную дорогу к этим местам, но я же не знал: где разведчики закопали свои награды и документы. Это знал только Андрей, а он с той стороны на перевал не поднимался. Знал только эту дорогу.

Моряки выделили джип «Виллис» или нечто подобное, их, каким-то образом, различают, но я в этом не силен. Карты мы захватили с собой из Москвы. Бамбоура – это западный мыс в Гудауте. Ехать всего 125 километров, но дорогой это было назвать сложно, и даже направлением. Я заранее предупредил своих спутников, что путешествие будет достаточно тяжелым, и на аэродроме мы немного подготовились к этому. Сели мы рано, и в Гвандру добрались в середине дня. Дальше дорога кончилась и пришлось у местных сванов просить лошадь и проводника. Удостоверения 1-го управления МГБ подействовали, нашлось шесть лошадей. Сложнее всего было мне, я не кавалерист, от слова совсем. Но каким-то образом приспособился к этому виду транспорта. Тем более, что ехать оказалось не очень далеко, а дальше пришлось лошадей вести в поводу, тропа основательно заросла. На перевал мы поднялись в 15 часов.

«Узнаешь что-нибудь, Андрей? Как и тогда, сентябрь»

«Да, вон там было пулеметное гнездо. Пойдем туда.»

Мы поднялись, и я пару раз махнул малой саперной лопаткой. Гильзы, много гильз.

«Да, оно, меня здесь ранило. Теперь влево десять шагов, это ниже. Вон тот камень»

«Этот?»

«Вроде, он. Там выемка должна быть, мы ее засыпали.»

Я ножом потыкал вокруг камня, в одном месте нож в камень не попал. Достал лопатку, ковырнул землю, звякнул металл. Цинк из-под патронов, перевернутый.

«Здесь, зови архаровцев» – «сказал» мне Андрей. А я достал фотоаппарат и сделал несколько снимков, пока поднимались порядком уставшие «свидетели». При них мы вытащили коробку, а из нее два ордена, шесть медалей, два каких-то бланка, это были похоронки на двух человек, два партийных билета и заветную кандидатскую карточку.

«Красная Звезда – моя, «За Отвагу», тоже. БКЗ – Матвеева, «ЗБЗ (За боевые заслуги)» одна моя, вторая его, но номеров не помню».

«В любом случае заберем все» – подумал я, и Андрей притих. Я отложил отдельно его награды, карточку. Сказал, что партбилеты надо сдать, их владельцы – мертвы. Кроме меня фотографировал все и один из охранников. Я посмотрел на часы, надо было начинать спускаться. До села мы добрались уже поздно ночью, и заночевали там. Утром добрались до Гудауты и вылетели обратно. Еще в воздухе тот самый «фотограф» передал радисту бланк РДО, которую мне не показал, но я и не просил его об этом. У них – своя работа. Я – свою, по отношению к Андрею, выполнил. Добрался сюда, и точно выполнил то, что он просил и помнил. Эта, казалось бы, мелочь, много лет портила ему жизнь. Теперь требовалось пройти через парткомиссию, но думаю, что все будет нормально. В автобиографии факт упомянут, бумаги и награды нашлись. Неожиданно в Москве борт встречал адъютант Василия Сталина, который пригласил меня в машину, а у «фотографа» забрал его камеру и несколько листов бумаги.

– Вас просил подъехать к нему Василий Иосифович.

Я пожал плечами и сел в его джип. Генерал принял меня в кабинете, и сделал вид, что он не знает, чем закончилась поездка. После того, как я доложил, что все в порядке, Василий сказал мне:

– Поехали!

Пользовался он «Паккардом» серого цвета из кремлевского гаража. Впервые я попал в Кремль без остановки у Боровицких ворот. Пропуск мне выписали в Большом Дворце. Еще по дороге Василий сказал:

– Если тебе что-то поручил товарищ Сталин, то обязательно, чем бы не закончилось дело, требуется доложиться об исполнении. Без этого работа принята не будет, и он будет контролировать исполнение поручения. Вот такой характер. Я же понимаю, что это важно было только для тебя. И, хочешь верь или не верь, и для него. И для меня, мне поручили тебе помочь. Почему тебе об этом говорю? Он никогда просто так никому таких авансов не дает. Особенно, если это касается партийной дисциплины. Ему ты понравился, а это значит, что он будет тебе давать новые поручения. Так что, привыкай к тому, как следует с ним работать. Понял?