скачать книгу бесплатно
– А почему ты не пошел работать, например, в рекламное агентство, в какую-нибудь, не знаю, редакцию журнала или на телевидение. Им же всем постоянно нужно делать логотипы, афишки, оформление, всякую такую фигню.
– Я не ремесленник, я художник. Я хочу рисовать только картины, а картины сейчас никого не интересуют. Да и не в этом проблема. А в том, что я просто не знаю, о чем рисовать. Хочу что-то такое делать, но не знаю что.
– Ну потом придумаешь что. А пока в этих местах у тебя была бы практика по профилю.
– Практика по созданию всякой фигни? Нет. Меня тошнит при одной мысли, что пришлось бы придумывать логотип для какого-нибудь очередного «Кодака» или «Макдональдса», логотип для мещанского комфорта. Только не это. Уж лучше за те же деньги делать что-то совсем далекое от творчества.
– Ясненько. Все непросто. А раньше ты чего рисовал?
– В основном мне нравилось писать городские пейзажи.
– А. Ага. Так-так. Это очень хорошо, это очень кстати. Ты, наверно, все колоритные закоулки в центре знаешь?
– Ну, все не все, но многие знаю, рисовал. Ты что, решил теперь и в центре квартиру купить?
– Нет, в центре я квартиру уже практически купил. Я же сегодня эту хату на Щелковской, думаешь, зачем взял? Я не так давно купил комнату в двушке на Арбате. Ну, не на самом Арбате, а в том районе, в Кисловском переулке. Во-о-от. Одна комната там моя, а во второй бабка живет. Я ее хочу сейчас отселить. Она давно мечтала на Щелковскую переехать, поближе к дочке. И я с ней уже много раз таскался, квартиры присматривал. Я бабкин вкус точно знаю, поэтому сегодня спокойно взял эту однушку даже без того, чтоб ей показывать. Я и так знаю, что ей понравится.
– А если не понравится?
– Да и черт с ней. Квартира-то моя. Ну продам ее. Еще и наварюсь на ней немножко. Но это все фигня, бабке понравится, это без вопросов. Теперь мне осталось только сделать с ней одновременную куплю-продажу: она мне – свою комнату, а я ей – квартиру на Щелчке. И песец – пушистый зверь: я стану счастливым обладателем двухкомнатной в центре столицы нашей родины, городе-герое Москва. Москве. Как правильно? Неважно. Вот такой я молодец.
– А при чем здесь живописные закоулки?
– Сейчас скажу. Только давай зайдем, возьмем мою пленку из проявки и фотокарточки.
Василию нравилось называть фотографии на старый лад – карточками. Он считал, это подчеркивает его особую причастность к миру фотографии, подчеркивает его профессионализм.
Он нырнул внутрь заведения «Kodak», Осташов пошел за ним.
– Алиночка, как моя пленка? – спросил Наводничий, подойдя к стойке.
– В порядке, как всегда, – ответила Алина и, отвернувшись, стала перебирать в коробке пакеты с готовыми заказами. При взгляде на крепкую спину Алины Владимиру отчего-то пришло на ум, что из этой девушки вышла бы добрая жена, классическая.
– Что там у тебя на этот раз? – спросила Алина, протягивая Василию пакет. – Что-нибудь интересненькое?
– А ты не посмотрела? Сегодня триллер, – сказал Наводничий. – Сейчас будет ужас.
Он выбрал из пачки две фотографии. Одну дал Алине, другую Осташову.
– Супер, да?
– Фу-у, гадость! – сказала девушка. – Где ты такого скелета нашел? И что с ним этот очкарик старый делает? Лоб ему, что ли, протирает? Фу, забери назад.
– Это не скелет, это настоящая мумия, – сказал Наводничий, забирая у нее фотографию. – Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.
Василий хотел забрать снимок и у Осташова, но тот все еще продолжал внимательно рассматривать его.
– Как тебе карточка? – спросил Наводничий.
– По композиции, да и по всему остальному… безупречно, – ответил Владимир.
– Профессионально, – согласился Василий. – Достигается тренировкой.
– Что-то мне эта мумия напоминает… Где-то я уже такое видел.
– Да, ладно, где ты мог это видеть? Это же эксклюзив. Это, знаешь, где происходит? В лаборатории, где тело Ленина обрабатывают. А мумия – это древний скиф. Воин. Ему, может, три тысячи лет сегодня исполняется.
– Офигительный юбилей, – сказала Алина.
– А главное, редкий, – сказал Наводничий. – Я большой специалист по редкостям. Ну, все, Алин, мне пора. Послушай, кстати, когда же мы с тобой в каком-нибудь другом месте встретимся?
– Ну ты точно специалист… редкостный. Я, что ли, приглашать кавалера куда-то должна?
Василий с Владимиром вышли на улицу.
– Ну, я на метро, – сказал Осташов.
– И я, – сказал Василий, и они направились к пешеходному тоннелю, проложенному сквозь дом напротив Ветошного переулка.
– А я думал, ты только на такси разъезжаешь, – сказал Осташов.
– Когда как. У меня есть «Жигуль», я его в ремонт утром поставил. А вообще-то, мне все равно, на чем ездить. Мне сейчас надо на «Киевскую», на метро туда уж точно быстрее, чем на тачке. А тебе куда?
– Тоже по прямой, только в противоположную сторону, в Измайлово. На, – Владимир протянул Наводничему фотографию с изображением скифского воина. – Хороший снимок.
– Хочешь, оставь себе. У меня их полно, я в двух экземплярах сделал.
– А, это для этого, для «Рейтера»? – спросил Осташов и положил фотографию в карман своей рубашки.
– Нет, «Рейтер» покупает только негативы. Ну, или слайды. Им карточки не нужны. Все иностранные конторы только исходные носители покупают. А карточки, я их по нашим газетам и журналам распихаю.
– Так ты в газете работаешь?
– Работал. А теперь сам по себе. Я – стрингер. Не путать с реактивным снарядом «Стингером». Хотя эффект примерно тот же: я стараюсь делать взрывную съемку. Понимаешь, надоело на чужого дядю пахать.
– Понимаю.
– Нет, ну у меня, конечно, есть ксивы нескольких наших редакций. Но это так, на всякий случай, обычно в корочки никто и не смотрит. Знаешь, какая у меня фишка? Я снимаю там, куда не успевают или вообще не могут попасть иностранцы, и они вынуждены покупать у меня съемку. Вот я сегодня поговорил с одним мужиком, который занимается сохранением тела Ленина. И поснимал в их лаборатории.
– Прямо Ленина снял?
– Нет, это пока закрыто для всех, даже для меня. Но я снял, как сохраняют мумию скифа. Там технология сохранения все равно та же самая, так что это тоже эксклюзив. Ты хоть знаешь, что такое эксклюзив?
– Ну, да. Сейчас столько слов английских появляется…
– Эксклюзив – это материал, который напечатан только в одной газете и которого нет больше нигде.
– Так ты же сказал, что будешь продавать свою съемку и в «Рейтер», и в разные газеты, и в журналы…
– Ясное дело. Сначала по частям продам пленку иностранцам – всем, кто захочет, за баксы. А потом в наши газеты пущу карточки веером.
– И какой же это тогда эксклюзив?
Ответа на этот вопрос Владимир сразу не получил, потому что собеседники к тому моменту уже миновали минорные колонны входа на станцию «Площадь революции» и Василий отошел к кассам, чтобы купить пластмассовый жетончик на проезд. У Осташова, который только общественным транспортом и пользовался, жетоны были припасены.
– Про что мы говорили? А, насчет эксклюзива, – сказал Наводничий, когда они прошли через турникеты и встали на эскалатор. – Понимаешь, это они там, у себя в редакциях, будут думать, что печатают эксклюзив. А я… я не обязан их разуверять. Ха-ха, зачем разочаровывать людей, пусть радуются жизни. Я считаю так: плох тот эксклюзив, который не продан десять раз.
– Это профессионально, – с лукавой улыбочкой заметил Осташов.
Василий посмотрел на него в упор взглядом «Отвянь» и сказал:
– Голову надо иметь на плечах. Иногда мне уже и сами иностранцы звонят, предлагают снять что-нибудь. Кстати, я же хотел тебя попросить. Насчет того, что ты рисовал улицы в центре города. У меня сейчас есть заказ от одной иностранной конторы. Условное название «Улицы Москвы». Короче, надо интересно снять город. Я уже много там понапридумывал. И давай-ка тебя тоже сниму. Представь: красивый уголок, какая-то такая чисто московская, кривенькая улочка. А чтобы усилить эффект, в углу кадра, спиной к зрителю, будет сидеть на раскладном табурете художник, то есть ты. И перед тобой будет мольберт с изображением этой же самой улицы. Идея, конечно, не бог весть какая новая. Но в сочетании с другими кадрами будет нормально.
Собеседники сошли с эскалатора и, пройдя чуть вперед, остановились у статуи революционного матроса, увешанного гранатами и пулеметными лентами, с наганом в руке. Пора было расходиться в разные стороны.
– У тебя есть маленький мольберт? – спросил Наводничий.
– Есть.
– И уже готовые картины, где улицы нарисованы, есть?
– Да.
– Ну вот, возьмешь это завтра с собой на работу. Или нет, завтра не получится. Ну, созвонимся, договоримся. А я тебе за это пузырь поставлю.
– Я думал, ты так, по-дружески просишь помочь. А ты… Знаешь, Вася, водки я себе и сам могу купить.
– Да ладно, не обижайся. Это я просто…
Наводничий сделал шаг к статуе революционного матроса и, схватившись за отполированное тысячами ладоней дуло пистолета, с разыгранным надрывом простонал:
– Ну на, возьми ствол, грохни меня! Ты же по-человечески, по-братски хотел помочь, а я, скотина, покупаю тебя за бутылку. Что, не будешь стрелять? Ну, как хочешь. Значит, сделаем из любви к искусству, а не чтобы выпить.
– Тебя, по-моему, искусство-то не интересует. Ты же фотограф, то есть этот, стингер-фегингер.
– О. Да-да! Репортерская фотография – это же не искусство. Конечно-конечно. С такими взглядами тебе надо жить не в конце, а в начале века, и даже не этого века. Но меня это, кстати, не смущает. Расслабься. Чего ты такой серьезный?.. Охренеть. В общем, по съемке мы договорились; я звякну, когда чего.
Увидев, что взгляд Осташова тем временем стал еще более отстраненным, Наводничий помахал из стороны в сторону ладонью на уровне его лица.
– Володя, алле, ты здесь?
– Да, – сухо ответил Владимир. – Я все видел, ты сейчас рукой качал. Послушай, по поводу скифа: твой ленинский специалист определил, сколько этому воину было лет, когда он умер?
– Да. Ему примерно лет двадцать пять было, наш ровесник. Тогда люди долго не жили, это я тебе как историк говорю.
– А отчего он умер?
– А черт его знает. От болезни, наверное.
– Может, дубиной по башке получил?
– Ха-ха, бейсбольной битой. Нет, это вряд ли. Если погиб, то, скорее всего, его из лука подстрелили, а может, зарезали: череп и кости целые. А какая тебе разница?
Осташов пожал плечами.
Василий сказал:
– Понятненько.
Они молча пожали руки. Василий, отвернувшись и уходя, слегка выпучил глаза и покачал головой из стороны в сторону, словно хотел сообщить кому-то третьему свое мнение о Владимире: «А чувак-то, похоже, того, с закидонами».
Глава 5. Не в ту степь
Степь, покрытая яркой травой, тянулась от горизонта до горизонта. Из-за неоглядного размаха этих просторов казалось, что зеленый ковер стелется во все стороны ровно и гладко, но на самом деле поверхность его бугрилась небольшими пологими сопками.
Два подростка лет десяти, шедшие по весенней степи, время от времени поглядывали вверх и прибавляли шаг: небо быстро затягивалось тучами.
– Вроде бы идем не так уж долго, а смотри, Чойбалсана уже не видать, ни одной пятиэтажки не видно, – сказал упитанный мальчик, одетый в черный тренировочный костюм. – Вов, как думаешь, мы правильно идем?
– Ну ты, Жень, даешь. Ты же сказал, что знаешь, где монгольское кладбище, – ответил Вова, худощавый паренек с пшеничными волосами. Он на ходу заправил в серые брюки выбившуюся из них красную рубашку, но сделал это напрасно, потому что тут же быстро наклонился к траве, и коротковатая рубашка вылезла наружу снова.
– Макака! – позвал он, подняв что-то с земли. – Глянь, какой я камень нашел. Драгоценный.
– Сам ты макака. Я – Макаров, – огрызнулся пухлый мальчик и, не оглядываясь, пошел вперед. Но, сделав несколько шагов, резко остановился и, развернувшись, сказал:
– Если я Макака, тогда твоя кличка – Осел.
– Почему это?
– Потому что твоя фамилия Осташов. Она на «ос» начинается, и «осел» на «ос» начинается. Значит, ты Осел. Ха-ха-ха, Осел, осел, осел!
– Сам ты ишак… Ну хорошо, ты не ишак. И не макака. Доволен? Жень! Ну гля сюда, я серьезно говорю: я драгоценный камень нашел.
Женя подбежал к Вове и с любопытством посмотрел на протянутую к нему руку; на ней лежал сине-розовый полупрозрачный камешек размером с майского жука. Камешек был идеально отполирован дождями и песками, и внутри него можно было увидеть тонкие фиолетовые прожилки.
– Ух, ты! Везет тебе, Вовчик! А может, он не драгоценный?
– Нет, сразу видно – драгоценный.
– Давай меняться. Ты мне – камушек, а я тебе – патрон от Калашника. Смотри, нестреляный.
Вова взял у приятеля патрон и стал его внимательно рассматривать. Патрон был великолепный, совершенно новый: пуля крепко сидела на месте, медная кнопка капсюля была нетронутой, а болотного цвета гильза – без единой царапины. Вова держал перед собой на двух раскрытых ладонях камешек и патрон, и, судя по выражению лица, сердце его рвалось на части.
– Ну что, мена? – спросил Женя.
Последовало тягостное молчание.
– Нет, не пойдет, – наконец ответил Вова и вернул патрон. – Патрон я у отца попрошу, может быть, и принесет. Или еще где-нибудь достану. А драгоценность – это драгоценность.
