скачать книгу бесплатно
Но Лёв мало интересовался загадками, тайнами и секретиками взрослых. У него своя жизнь. Ему интереснее были всякие подвиги, веселые шутки, всякие отваги… Ну и все такое. Он уже читал бегло, как взрослый. В его комнате скопились груды книг. И мама обещала освободить сундук, чтобы сложить туда хоть часть. Лёв очень любил украшать ёлку вместе со взрослыми, но сейчас ему было некогда. Наверху ждет «Чиполлино».
На следующий день был уже Новый год. Гостей на этот раз не звали. И поэтому праздник получился какой-то ненастоящий. Не стояли в кухне тазы с оливье и с винегретом; не воняло на весь дом селёдкой с луком, не лежали (в самых неподходящих местах) под прессами из утюгов и цветочных горшков коржи для «наполеона», смазанные кремом из масла и сгущёнки. Не подгорали в духовке антрекоты, отбитые молотком прямо на кафельном полу в ванной, посыпанные тертым сыром и залитые майонезом. Не чистили в восемь рук картошку, не вываривали в баке для кипячения белья гадкие кости для студня.
Сели за стол. Взрослые выпили водки, а Лёв «Буратино». Стали есть шпроты и копченую колбасу. Была вкусная жареная картошка и самые вкусные в мире котлетки, купленные в Кулинарии в Доме Быта. И про горчицу не забыли. Лёв не ел котлеты без горчицы. И ещё был самый вкусный на свете томатный соус, чтобы поливать картошку.
За едой смотрели по телевизору скучный фильм про то, как какой-то глупый дядя залез в чужую квартиру, которая была ну точь в точь как его. Но в его квартире не было красавицы, которая умела петь голосом Аллы Пугачёвой. И ещё в чужой квартире оказалось много невкусной еды. И этот дядя, конечно, не хотел обратно в свою квартиру, где ни нарядной тёти в меховой шапке, ни еды на красивых тарелках. В чужой квартире было весело! Этот дядя всё время ругался на тётю и махал руками. А она его толкала и кидалась разным. А иногда делала вид, что играет на гитаре и поёт.
Взрослые не разговаривали между собой, а смотрели на экран и смеялись.
Кое-что зацепило и Лёва. Нарядная тетя оказалась учительницей. Лёву до школы оставалось ещё год и полгода. Лёв точно знал: грянет день идти в школу. В школе будут учительницы. До этого фильма Лёв ни разу не видел ни одной учительницы. «Папа! – воскликнул он восторженно. – Ты хочешь такую учительницу?» И тут же забыл свой вопрос, потому что вдруг представил, как учительница будет петь голосом Аллы Пугачёвой. Но только не такие плохие песни, как в этом кино, а, хорошие. Лёв каждый день будет просить спеть «Арлекино». Ему очень нравилось, как Алла Пугачёва делала так: «А-ха-ха-ха-ха…»
Красивая женщина на экране как-то перекликалась с запахами в их доме – все это вскружило голову Лёву. Запахи… Хвоя, мандарины, копчёности, шоколад… Запах водки, таинственный и опасный… настырные ароматы духов, резкие и сладкие. От всех этих запахов Лёву почему-то делалось томительно стыдно… Казалось, весь полумрак их дома битком набит этими несогласными запахами.
Разноцветные гирлянды, крошечные лампочки, затерянные в хвое, – это было так странно, тревожное и загадочное свечение экрана.
И тетя Ира… Ее так долго не было, что Лёв почти забыл про нее. Он не был уверен, что тетя Ира та же самая и стеснялся. Поглядывал на нее исподтишка. А тетя Ира, кажется, вообще не обращала на него никакого внимания.
Всё это вместе словно свело Лёва с ума. И, неожиданно сам для себя, заорал изо всех сил: «А-ха-ха-ха-ха-ха-ха!» Взрослые разом повернули головы от экрана к Лёву и засмеялись. И тогда Лёв уже смело вскочил, замахал руками, как мог быстро, затопотал ногами и, чуть ли не разрываясь на куски, проорал; «А-ха-ха-ха-ха-ха-ха и бутылка рома!!!» И, подобно умному артисту, который блестяще отыграв свой номер и сорвав овации, на пике зрительского восторга, покидает сцену, опрометью кинулся к себе.
С разгону врезался в уютную тьму своей берложки. И успокоился. Здесь безопасно. Здесь книжный дух. И еще чистым постельным бельём, которое крахмалит тетя Оля. Вот она, раскрытая книга «Чиполлино»! Зелёный с ярко-красной огромной головой Кавалер Помидор раскачивал крошечный домик Кума Тыквы. До того, как Лёва позвали вниз, он как раз долго разглядывал этот домик. Считал кирпичи. Ну никак не получалось сто семнадцать!!! Это сильно озадачивало! С одной стороны, Лёв, безусловно, верил всему, что пишут в книгах. Но, с другой стороны, в свои шесть лет Лёв считал хоть до миллиона. Умел прибавлять, отнимать, делить… И сейчас старался и так, и эдак. Но сто семнадцать, ну никак не насчитывал. Тогда Лёв отложил загадку с кирпичами. Временно.
И рухнул в тревожные и бурные события вокруг Чиполлино.
«… кавалер Помидор ухватился за край крыши обеими руками и стал трясти домик изо всех сил. Крыша ходила ходуном, и аккуратно уложенная черепица разлеталась во все стороны.»
Лёв трясся не меньше, чем домик Кума Тыквы. Он стиснул вместе два своих судорожно сжатых кулачка и, насколько смог, запихнул их себе в рот. Лёвово лицо сморщилось. В животе что-то стянулось.
«Злодей! – кричал синьор Помидор. – Разбойник! Вор! Мятежник! Бунтовщик! Ты построил этот дворец на земле, которая принадлежит графиням Вишням, и собираешься провести остаток своих дней в безделье, нарушая священные права двух бедных престарелых синьор-вдов и круглых сирот. Вот я тебе покажу!»
Отчаяние почти парализовало Лёва. Он едва-едва нашёл в себе отвагу читать дальше.
Но тут подал голос Чиполлино. Он смело дразнил Помидора. И мгновенно стало ясно, что Чиполлино легко победит Синьора Помидора. Да хоть целую теплицу синьоров помидоров!
Лёв глотал слова с упоеньем, с восторгом, с гордостью. И не сразу понял, что тихий, но настойчивый стук вовсе не в дверь домика кума Тыквы, а в его, Лёвову дверь. И услышал голос папы: «Можно войти?»
Пригнув голову, вошел Лев Саввич, дружески улыбаясь сыну.
Лёву нравилось, что папа такой огромный и хороший. И почти всегда он смотрел на Льва Саввича с восторгом. Лев Саввич видел этот детский восторг и хорошо понимал. И этот восторг всякий раз пробуждал в нём нежность к маленькому человеку. Вот и сейчас мужчина погладил мальчика по голове и заглянул в книгу.
«Я покажу тебе, плут!.. – заорал кавалер Помидор и так сильно дёрнул Чиполлино за волосы, что одна прядь осталась у него в руках.
Но тут случилось то, что и должно было случиться.
Вырвав у Чиполлино прядь луковых волос, грозный кавалер Помидор вдруг почувствовал едкую горечь в глазах и в носу. Он чихнул разок-другой, а потом слёзы брызнули у него из глаз, как фонтан. Даже как два фонтана. Струйки, ручьи, реки слез текли по обеим его щекам так обильно, что залили всю улицу, словно по ней прошёлся дворник со шлангом.
«Этого ещё со мной никогда не бывало!» – думал перепуганный синьор Помидор.
И в самом деле, он был такой бессердечный и жестокий человек (если только можно назвать помидор человеком), что никогда не плакал, а так как он был к тому же богат, ему ни разу в жизни не приходилось самому чистить лук. То, что с ним произошло, так напугало его, что он вскочил в карету, хлестнул лошадей и умчался прочь. Однако, удирая, обернулся и прокричал:
– Эй, Тыква, смотри же, я тебя предупредил!.. А ты, подлый мальчишка, оборванец, дорого заплатишь мне за эти слезы!» Чиполлино покатывался со смеху…»
И Лёв покатывался. Так весело ему было рядом с папой, в своей родной комнате. И так здорово, что папа тоже смеялся. И так празднично и ярко сияла лучшая книга в мире!
«Ну, что, сынище! – ласково и мягко сказал папа, – мы не могём Новый Год прозевать!»
Взял Лёва на руки и понёс вниз.
Глава пятая.
– Он уснул? Ты его разбудил? – мама вскочила со стула им навстречу.
– Нет-нет, не спал. Он молодец! – отец бережно усадил Лёва за стол, но в этот раз спиной к ёлке.
В телевизоре уже не было красивой учительницы, но зато был дядя с густыми бровями. Дядя Лёву приглянулся, и Лёв стал смотреть на него и слушать. Дядя поздравлял всех с Новым Годом.
– Это Дед Мороз?» – спросил Лёв.
Папа и мама вместе засмеялись и ответили хором. Мама: «Нет», папа: «Да».
Но тут все вскочили, засуетились, стали лить в бокалы шампанское. И Лёву капнули в «Буратино» несколько капель. Куранты! И папа сказал Лёву: «Загадывай желание!» Лёв тут же закричал: «Чтобы Чиполлино всех победил!» Взрослые засмеялись… Грянул гимн. Все выпили.
Папа сказал Лёву: «А для кого это под ёлкой подарок?» Мама добавила: «Действительно, для кого?» Голосом недобрым.
Лёв обернулся.
Под ёлкой настоящая коляска. «Наверное, в ней сложено много-много подарков!» – обрадованный Лёв помчался к коляске и заглянул. Подарков внутри не было совсем, только свёрток, перевязанный розовой лентой с огромным бантом.
– Мне? – удивился Лёв.
Папа кивнул.
Лёв потащил это из коляски, но тётя Ира вскрикнула, как сумасшедшая и кинулась вырывать свёрток:
– Положи на место!
Лёв вовсе не жаждал этого подарка. Тяжеленный! Куда его деть? Как бы от него отказаться и не обидеть тетю Иру? Но ему не нравилось, что подарок, который для него тётя Ира вдруг начала отнимать. При чем тут тётя Ира вообще? Если бы она попросила, то сам отдал бы. Пожалуйста! Но отнимать-то зачем? А тётя Ира вообще начала кричать «Отпусти сейчас же! Да оттащите же его кто-нибудь!» Лёв растерялся от такого натиска, но тут ожил свёрток. В нем что-то охнуло и хныкнуло. И прорвался громкий плач! Лёв от испуга выронил свёрток.
Тётя Ира подхватила и прижала к себе…
Дальше Лёв что-то пропустил, потому что отвлёкся на маму и папу. Мама обняла Лёва, и тоже прижала к себе и сказала зло: «Что вы творите с ребёнком? Издевательство какое-то!»
Дальнейшую перепалку Лёв совсем не понял. Хотя и прослушал внимательно и с всё нараставшей тревогой.
Папа. Но это, же была твоя идея!
Мама закурила, не выпуская Лёва: Рабочая идея! Не окончательная! Я была в поиске. А вы за неё сразу ухватились.
Папа. Да. Идея показалась мне остроумной.
Мама. Причём тут остроумие? Мы все живые люди. Во всяком случае, я лично на это уповаю. Я и мой сын уж точно живые.
Папа. Но это, же была твоя идея!!!
Мама. Мы пошли по кругу?
Папа. В глобальном смысле.
Мама. В смысле?
Папа. Ты настояла.
Мама. Я?! Ты шутишь?
Во время всего этого непонятного для Лёва разговора сверток орал всё пронзительней. Но Лёву стало не до свертка. Такой враждебный разговор между мамой и папой всё больше пугал.
Но еще больше он испугался тёти Иры. Сидит на стуле. Платье спустила с плеч. И Лёв с ужасом увидел две её, похожие на огромные груши, сиси. На фоне чёрного платья груши выглядели пугающе белыми, словно покрыты мелом. Лёв прилип к ним взглядом. Из одной груши, прямо из крупного бледного соска, толчками била струя мутной жидкости. А другой сосок захватило ртом непонятное существо. Очень волосатое! Лёв забыл и про маму, и про папу, и про груши. Уставился на существо. «Обезьянка?» – неуверенно начал мечтать Лёв. И тут папа внезапно подхватил Лёва и поднес совсем близко к существу.
«Не обезьянка!» – разочаровался Лёв, разглядев маленькое личико с тяжёлыми веками. И большой рот, который яростно двигался, высасывая что-то из тёти Иры. «Не обезьянка! – с горечью окончательно убедился Лёв. – Или немножечко, все-таки, обезьянка? Какая-нибудь такая порода? Какая-нибудь такая смесь человека и обезьянки…»
– Твоя сестрёнка, – сказал папа.
Сестрёнка?!
Крохотные настоящие ручки. Они ухватисто вцепилась в сиську. Существо сосало, сосало, сосало – даже попка двигалась.
–А как её зовут? – спросил Лёв.
– Пока, никак. А как ты хотел бы?
–Чиполлино! Нет! Оборванец!
–Какие прекрасные имена! – вздохнул папа с грустью, – Почему мы все не догадались назвать тебя Чиполлино или Оборванец?
Папа несколько раз сокрушенно вздохнул и снова спросил Лёва: « А ты уверен, что эти имена подходящие для девочки?» Эти имена показались Лёву даже очень подходящими для девочки, но что-то помешало ему ответить папе искренне. И он сам задал вопрос: «А как назвать?»
И снова папа вздохнул, и снова сокрушенно: «Вот это вопрос! Так трудно подобрать человеку имя!»
– Справишься! И кто, если не ты? – подала голос мама, хотя, вроде бы, выглядела так, словно бы её их разговор не интересует. Лёву мгновенно стало неуютно.
Но папа кротко улыбнулся маме, и Лёв сейчас же успокоился.
– У моей мамы было прекрасное имя, – сказал папа, – Прекрасное имя! Варвара…
Папа посмотрел на каждого в отдельности.
– Никто не возражает?
Все молчали.
– Пусть, Варвара…
Снова все промолчали.
Лёву имя совсем не понравилось. Чиполлино или Оборванец все-таки, куда как лучше. Но и он промолчал.
Лёв снова стал смотреть на девочку и постепенно повеселел и заулыбался. Он вопросительно посмотрел на отца, и тот, поняв Лёва, одобрительно кивнул. Лёв протянул руку и осторожно дотронулся до волос малышки. Та никак не отреагировала. Он осмелел и стал гладить ребёночка по голове. Волосики оказались густые и жёсткие.
Лёв расслабился. Ему вдруг понравилось, что есть вот такая вот девочка. Но он и забеспокоился, а вдруг взрослые передумали дарить ее Лёву? Как хорошо поместилась бы в его комнате коляска. Не такая уж она и большая, как показалось сначала. Хорошо станет возле окна. А сестренку можно будет брать в постель. Обнимать и гладить по голове. Рассказывать страшные истории. Когда ее можно забрать? Он посмотрел на папу и забыл про малышку. Еще не понял, что видит, а уже сделалось стыдно. Папин взгляд. На тётю Иру. В глаза. С приоткрытым ртом, как дурачок какой-то… Папины глаза будто залезали в тети Ирины глаза. А изо рта короткие выдохи… Без вдохов. Папа словно протискивался глазами в глаза тети Иры. Рот у тети Иры тоже приоткрыт, но она, наоборот, все время вдыхает, но не выдыхает. И смотрит так, словно говорит: «Скорей, скорей, забирайся в меня весь-весь…» И не помнит, что две груди наружу. И из одной бьёт фонтан, а к другой присосался малышок-зверёк.
Тишина. Чмокает детёныш. Папино неровное дыхание. Все это странно, очень странно. Нехорошо… Лёв оглянулся. Он занадеялся, что мама и тетя Оля куда-то исчезли. Нет. И видят, как папа и тетя Ира смотрят друг в друга. Лёву стало так стыдно, что он буквально весь зачесался. А лицо мамы темнело пугающими пятнами. Она сунула окурок в соусницу и шагнула к греческой вазе.
Глава шестая.
Ваза из Греции. Привез папа. И папа, и Лёв любили сидеть на корточках перед амфорой, молчать и рассматривать картинки. Изредка папа что-то говорил коротко и тихо.
Они хорошо молчали втроём: греческое чудо, Лёв и папа.
Но все-таки лучше всего Лёву было наедине с вазой. Выпадали такие дни, когда все домашние куда-то девались. Оставалась одна тетя Оля. Но она была не в счет. Потому что не показывалась из кухни. Вроде бы, Лёв и один дома, и никто ему не мешает. А вроде бы, и не один, и из-за этого спокойно. Он притаскивал маленькую скамеечку. Усаживался на нее, поджимал ноги, скрючивался, притискивал к телу руки. Ему казалось, что чем сильнее он умалится, тем легче проскользнет в свою Грецию, вроде как верблюд сквозь игольное ушко. Он упорно смотрел на вазу, так что глаза начинали слезиться. И все умалялся, умалялся… И достигал…
Всматривался в орнамент и каждый раз обнаруживал что-то новое. Словно амфора живая. И в ней что-то могло меняться прямо в их доме. Волшебная? Как же это? Что же это? Что получается-то? Волшебное – это просто живое! Все живое и есть волшебное! Вот так вот неуклюжие, нестройные Лёвовы мысли упорно карабкались к подножью истины.
Недавно Лёв осознал, что все умирают. Умрёт и Лёв. Обязательно. Хоть умоляй, хоть бунтуй, хоть протестуй, хоть плачь, хоть всегда веди себя хорошо. Ничего не поможет! После отчаяния Лёв смирился. И смирение принесло утешение.
Волшебство… В раннем вечерении виделись ему сквозь окно замерзающие лебеди, покрывшие весь их двор. Они притворялись сугробами, а на самом деле просто прижимались друг к другу от страха и холода, пытаясь согреться. Лёв хотел их спасти, выскакивал во двор, но они притворялись снегом – недоверяли. А тетя Оля сердилась, что он выскакивает без шапки и пальто… А летом Лёв угадывал лебедей в низких облаках над их двором. Он радовался, что они живы. И им уже не удавалось притвориться облаками. Неподвижные. Но лебеди! Парящие лебеди! А однажды ветреным утром на восходе сквозь бледный туман он почти увидел колесницу Аполлона, запряженную длинношеими лебедями. Неслась колесница от гипербореев из-за полярного круга. Лёв обожал Аполлона, не меньше, чем Чиполлино. Он хотел бы иметь и такого друга, как Аполлон. Почему его, Лёва, не назвали Аполлоном? Аполлон… Опаленный бог, опаляющий бог, палимый и палящий бог Солнца. И Лёв видел его. Мама показывала. Он не помнил, где, когда, в каком доме. От того, что он увидел Аполлона, все остальное тогда у него вылетело из головы. Он был так потрясен тем, что Аполлон есть, что он настоящий, очень большой и совсем голый. А вот с Чиполлино все было не так. Он спросил тетю Олю про Чиполлино, а она показала ему луковицу. И Лёв не знал, что ему и думать. Он понимал, что с Аполлоном можно подружиться, а вот с луковицей… Наверняка, можно. Но Лёв не умел. И он все думал и думал, какая же разница между Аполлоном и Чиполино. И мысли эти были у Лёва смутные и долгие.
Для своих лет Лёв читал очень много. И рано стал тяготеть к философствованиям. Со сверстниками скучал. Всегда. Одиночество не надоедало. Никогда. Думал, мечтал, фантазировал. И после пяти лет пришел к самостоятельному выводу. Живого в мире меньше, чем мёртвого. Быть живым среди живого – избранность (он уже знал это слово). Эта мысль оказалась достаточно стоящей, чтобы расти вместе с Лёвом, усложняться, расцветать.
Амфора.
Папа сказал, что ей тысячи и тысячи лет. Но тысячи и тысячи лет – ведь это вечность, несколько вечностей. Амфора многовечная. А значит, он, Лёв, рядом с вечностью.
Это откровение стало опорой. Сидя на скамеечке. Лёв всматривался и всматривался. Сначала в странного человека. Как он вёл за верёвку телёнка. Кто? Почему? Куда? Папа дал им имена: Жрец и Телец. На голове тельца венок, а на дрожащих боках – гирлянда из цветов. Но не к радости эти украшения. Папа сказал, что тельца ведут к алтарю на заклание.
И вот он, алтарь. И идти до него всего-то чуть-чуть, расстояние с Лёвов мизинчик. И у алтаря жрец убьёт телёныша. Но Лёву всё казалось, что в самом слове «заклание» таится шанс, надежда. Но уточнить у папы боялся. Как спасти беззащитного? Вот как налетит он сейчас на жреца со своим водяным пистолетом. Как вырвет верёвку… И куда им с теляшкой бежать? Вот мчится толпа. Может, в толпе затеряться? И вот город! На берегу. Откуда?! Не было! А приложишь ухо к древней глине, услышишь свирели, бубны. И голоса! И шум волн! И стук копыт! И топот толпы!
Древняя Греция…
Папа говорил, что нет уже на свете Древней Греции. А вот у Лёва дома есть. Затаилась в амфоре до поры до времени. Когда-нибудь Лёв узнает заклинание и велит: «Выйди!» «Древняя Греция», – повторял Лёв на разные лады перед сном.
Облако опадает с небес в зеленый пруд. О, какой зеленый, какой яркий этот пруд. Сливочно-яркий. Переливающийся в солнечных лучах. И падает в него облако, не производя ни звука, ни движения воздуха. Голая Леда купается в пруду. Она плывет в зеленых водах с закрытыми глазами. И тело у нее такого нежного цвета, как крем на пирожных. Кремовая Леда в сливочных водах. Она и не заметила, как рядом с ней спустилось с небес облако. И вот огромные крылья ополоняют ее. Белоснежные сильные крылья. Она открывает глаза и видит прекрасного лебедя.
И Лёв все думал и думал об этом. Все представлял себе и представлял, и все на один лад, но с добавлениями всяческих подробностей… Что Леда делала с лебедем? Что лебедь делал с Ледой? Лёву стыдно было думать об этом. И он лежал в постели весь красный, но не думать не мог. Ему так хотелось быть этим лебедем, но он никогда никому не признался бы в этом. О, если бы он мог хоть изредка, хоть ненадолго превращаться то в Чиполлино, то в лебедя, то в Пана, которого он так полюбил. Милый, милый Пан. Вот хорошо бы, чтобы был бы и такой друг. Классный друг! У него на ногах копыта, а на голове рога. И он, как и Чиполлино, и как Лёв больше всего на свете любит разные проказы. Он весь в курчавой шерсти, спутанной и грязной. Потому что все время прыгает со скалы на скалу. И может быть, даже, иногда пьет прямо из луж.
А когда засыпал, то ему снилась Леда, которая вынимает изо рта большое куриное яйцо. Так делал фокусник, который выступал в Доме культуры железнодорожников. И быстрокрылый орел с молнией в лапах. И нимфа превращалась в тростник. И Пан делал из тростника флейту. И потом все вместе они забирались в чрево Троянского коня, и ночью кто-то катил этого коня в какой-то неизвестный город. И все они сидели там тихо-тихо, и сердца их бились от восторга и страха.
Древняя Греция. Лёву казалось, что всю свою жизнь до появления Варежки, он просидел с отцом или в одиночестве возле амфоры.
У папы была красивая голубая книга. Лёву не разрешали уносить эту книгу в его комнатку. И он, сидя все на той же скамеечке, держал книгу на коленях, трепетно открывал и, каждый раз волнуясь, медленно читал, стараясь вникнуть и уразуметь: «Библиотека по истории для средней школы. Н.А.Кун. Что рассказывали древние греки о своих богах и героях. Часть II. Утверждено Наркомпросом РСФСР. 1937. Государственное учебно-педагогическое издательство. Москва». Каждое слово тут, каждая цифра казались Лёву таинственными, великими и важными. И все истории в этой книге тоже казались таинственными, великими и важными. Медея, которая убивает своих детей (нет, мама и папа Лёва никогда бы не стали убивать своего любимого сына), Ифигения, которую отец велит убить перед алтарем (как теленочка). Как это все странно? Почему они убивали своих детей? Он читал про циклопов, и про царство Аида, и про женихов Пенелопы. Где это? Увидит ли он все это хоть когда-нибудь? Он листал и всматривался в рисунки на страницах: мужчины в доспехах, мужчины с лирами, со свирелями. Женщины за арфами… Еще папа привез из Греции открытки. На обложке комплекта открыток была полулежащая женщина. Она только-только проснулась и потрясенно смотрела на золотой дождь, который проливался на нее сквозь крышу. Лёв подолгу рассматривал каждую из дюжины открыток. Вот огромный бык плывет по морю. А на его спине сидит красивая девушка и ничего не боится. Она небрежно держится рукой за его рога. А другой рукой легко опирается о его спину. А спина широкая. Как диван. А рога у быка вроде арфы. И кажется, что эта красивая уверенная девушка просто спокойно сидит на диване и играет на арфе. На каждой открытке внизу было две надписи. Папа сказал, что первая надпись на английском языке, а ниже на греческом. Папа говорил ему название картин, и Лёв запоминал их. Потому что сам он прочесть ни на греческом, ни на английском не мог. «Даная»… «Похищение Европы»… Греческие буквы были непохожи на русские, и Лёв просто любовался ими, даже не пытаясь что-то прочесть. А вот некоторые английские буквы были похожи на русские, и Лёв пытался прочесть имена художников.
