Энеида. Эпическая поэма Вергилия в пересказе Вадима Левенталя

– Я рожден на Итаке и был спутником несчастного Улисса. Моё имя Ахеменид, мой отец – Адамаст. Он был небогат и отправил меня в войско, собиравшееся на войну. О если бы я остался под родительским кровом! Мои спутники, спеша покинуть эти страшные берега, забыли меня в пещере циклопа. Своды этой громадной пещеры высоки и темны от запёкшейся крови тех, кто был в ней пожран. Её хозяин ростом до неба, уродлив и не знает человеческой речи. В неизбывной злобе циклоп насыщается кровью и плотью людей. Я сам видел, как двоих наших спутников он взял одной рукой, раздробил их брызнувшие кровью тела о скалы и после жевал истекающие чёрной жижей теплые члены, пока уходящая жизнь ещё трепетала в них.

Он продолжал:

– Хитроумный Улисс решился на месть. Лишь только циклоп, насытившись и напившись неразбавленного вина, заснул, разлёгшись в своей пещере и во сне изблёвывая из себя куски мяса вперемешку с вином, мы, помолившись богам и по жребию назначив, кому что делать, напали на него и огромным заострённым шестом проткнули ему единственное око, бывшее у него посреди лба. Так мы отомстили за друзей.

Вот что поведал нам грек и потом сказал:

– Бегите же отсюда, несчастные! Рвите причальный канат и покиньте берег! Как ни велик лишённый нами зрения Полифем, пастух бесчисленных овечьих стад, но берега этой бухты населяют ещё сто других свирепых циклопов. Они бродят здесь, между холмами, несказанно страшные. Три месяца я влачу здесь свою жалкую жизнь и прячусь между камнями, наблюдая за ними, дрожа от их поступи и голосов. Всё это время я питаюсь лишь твёрдым, как галька, кизилом, оливками и скудными кореньями. Часто с надеждой я всматривался в водную гладь, но сегодня впервые увидел корабли. Что бы вы ни сделали со мной, я отдаю вам себя, лишь бы избегнуть жутких чудовищ. Лучше принять любую смерть от вас!

Лишь только он промолвил это, как на вершине горы мы увидели самого пастуха Полифема. Окружённый своими стадами, он двигался, сам подобный горе, нащупывая дорогу сосновым стволом, который держал, как посох. Безобразный, лишённый зрения, страшный, он шёл к берегу, и за ним шли отары его овец – его единственное утешение в несчастье. Он спустился к воде, вышел на глубокое место и стал обмывать кровь с пронзённого ока. Стеная и скрежеща зубами, он вышел на середину бухты, но глубокая вода не доходила ему и до колена. Мы же молча перерезали канаты и, взяв с собой молящего нас грека, в страхе кинулись прочь, изо всех сил налегая на вёсла. Как ни старались мы быть бесшумны, циклоп услышал нас и устремился на звуки, но, поняв, что ему уже не дотянуться до уносимых лёгкой волной кораблей, взревел. От его крика содрогнулись море и земля и загудели пещеры Этны.

На его зов с окрестных гор сбежалось на берег всё племя циклопов. Мы увидели, как страшные сыны Этны стоят толпой и свирепо смотрят на нас, полные бессильной злобы. Ростом до небес, они стояли, подобно дубам, высоко вознесшим свои кроны в рощах Громовержца, или могучим кипарисам по владениях Дианы. В страхе мы стремились мчаться на всех парусах, доверяясь попутному ветру, но по завету Гелена мы не смели приближаться ни к Сцилле, ни к Харибде и потому повернули паруса. Тут, на наше счастье, от Пелора подул ниспосланный нам свыше Борей, и нам удалось пройти мимо скалистого устья Пантагии, а после миновать равнинный Тапс и Мегарский залив – все эти земли называл нам спутник злосчастного Улисса Ахеменид, идущий вспять по пути своих скитаний.

Мы прошли там, где мыс Племирия разрезает волны, омывающие сицилийские берега, прошли мимо острова Ортигия, где Алфей таинственным подземным ходом течёт под морем и на Сицилии сливается с Аретузой. Почтив местных богов, как велел Гелен, я прошёл мимо тучных земель по берегам илистого Гелора, обогнул Пахин, держась поближе к берегу. Показались города Камарина, Гела и обнесённый мощной стеной Акрагант, славный когда-то своими быстроногими конями. С попутным ветром мы покинули пальмоносный Селинунт, через мели проплыли меж подводных скал Лилибеи и вошли в Дрепанский залив. Там, на его безрадостных берегах, после стольких трудов и бурь, гнавших меня по морям, я утратил отца. Горе мне! Лучший из отцов, моё утешение во всех бедах и заботах, от всех опасностей напрасно спасённый мною Анхиз покинул меня! Не предрёк мне этого горя прорицатель Гелен, как ни много он сказал мне. Даже Келено не была настолько жестока. Эта скорбь стала пределом многолетних скитаний. Я отправлялся от печальных берегов Сицилии, когда посланные богами ветры пригнали к вам наши корабли.

Так благородный Эней вёл рассказ о своих скитаниях среди внимавших ему гостей. Наконец он умолк, и пир был окончен.

Книга четвертая

Пламя, влитое в царицу беспощадным сыном Венеры, сжигало её изнутри. Из головы у неё не выходил образ царственного гостя, она думала о его мужестве, о древней славе его рода, вспоминала его благородную речь и прекрасные черты лица. Охвачена беспокойством, до утра она не могла уснуть.

Лишь только Аполлон озарил своим светом землю и Аврора прогнала с небес ночные тени, она так сказала сестре:

– О наилучшая из подруг, я не могу спать, ибо сны пугают меня! Что за гость прибыл к нам вчера так нежданно! Как он прекрасен лицом, как могуч и отважен! В жилах его течёт кровь бессмертных. Низких душой обличает трусость, но он прошёл столько страшных битв, и суровая судьба не сломила его! Если б в своей душе не приняла я давно уже твёрдого решения не вступать снова в брак, если бы с тех самых пор, как коварная смерть отняла у меня первую любовь, не были мне ненавистны брачные покои с их факелами, верно, лишь этому искушению я могла бы уступить. О Анна, одной тебе признаюсь: со времени гибели Сихея, когда родной брат запятнал наши пенаты убийством, никто до сей поры не покорил мою душу, лишь вчерашний гость пробудил её к чувствам, и вот меня вновь сжигает знакомое пламя. И всё же прежде земля разверзнется под моими ногами, чем покорюсь я чувству! Пусть всемогущий Отец богов испепелит меня молнией и низвергнет в глубокую ночь преисподней, к бледным теням Эреба, если я переступлю через свою стыдливость. Первый сочетавшийся со мной браком взял всю мою любовь без остатка, и ему же вовеки она принадлежит за гробом!

Так сказала она и залилась слезами. Анна отвечала ей:

– Сестра, ты для меня дороже небесного света! Не хочешь ли ты всю свою молодость провести, не узнав ни счастья материнства, ни сладости Венериных даров? Разве душам погребённых за гробом есть дело до тебя, живой? Пусть никто не склонил тебя к новому браку ни в родном Тире, ни здесь, в Ливии. Пусть ты презрела Ярбу и других славных победами царей Африки, что ж с того? Теперь ты будешь бороться и с той любовью, которая сама пришла к тебе? Или ты забыла, в каких землях поселилась со своим народом? С одной стороны здесь города необоримых в бою гетулийцев, с другой – буйные племена нумидийцев, здесь народы Сиртов, там по жаркой пустыне кочуют баркейцы… Что говорить о войне, которой тебе грозит Тир, о той, что готовит собственный наш брат? Сдаётся мне, не без воли богов, а по провидению самой Юноны ветер принёс к нам сюда корабли илионских беглецов. О, какие великие города и какое славное царство ты построишь здесь в союзе с таким славным мужем! Какие великие дела свершат вместе троянцы и пунийцы, соединив свои силы и оружие! Проси же снисхождения у богов и склоняй их к себе жертвами – а тем временем угождай гостям и уловками задерживай их. Говори, что море неспокойно, что шумят бури, что дожденосный Орион мешает поднять паруса, а сами суда ещё не готовы к отплытию – под любым предлогом не отпускай гостей!

Такими словами Анна рассеяла в Дидоне сомнения и разожгла надежду. Отправившись в храм, сёстры припали к алтарям, моля о мире. Они принесли агнцев в жертву Фебу, Дионису-Лиэю и законодательнице Церере, но прежде всего – Юноне, что освящает брак между людьми. Дидона стала ходить в храм каждый день и творить возлияния, поднимая чашу меж рогов белоснежной телицы. Каждый день обновляла она дары на алтарях и с жадностью смотрела в отверстые тела жертв, силясь угадать судьбу, что сулили ей внутренности.

О слепой разум гадателей! Что пользы в пылких молениях и днях, проведённых в храме, той, в чьих жилах всё больше разгорается любовное пламя, чьё сердце похоже на раскрытую рану! Исступлённая, в безумии бродила Дидона по всему городу, нигде не находя себе покоя. Так подстреленная дикая серна бежит по горам Крита. Беспечную, её издали ранил охотник, сам не зная о том, что оставил в её теле острую стрелу. А она, неся в теле невесомую роковую тростинку, не разбирая дороги мечется по Диктейским лесам и ущельям, не зная, как унять боль.

Царица водила Энея вдоль стен, чтобы показать ему мощь и богатство своего города, но едва только она заговаривала с ним, как голос её в бессилии прерывался. Что ни закат, она вновь и вновь созывала пир, чтобы просить Энея опять рассказать о страданиях Трои, и слушала его рассказ каждый раз с тем же жадным неотрывным вниманием. Стоило же гостям разойтись, она укладывалась на ложе, с которого только что встал он, и в тишине и одиночестве тосковала, лелея его образ. Как если бы любовь могло обмануть сходство с отцом, она усаживала себе на колени его сына Аскания, чтобы ласкать его. Между тем юноши Тира забыли упражнения с оружием, строители башен и гаваней бросили работу, никто не готовился оборонять город, и растущая к самому небу крепость стояла без стражей.

Узнав о злой болезни, что охватила Дидону, Юнона обратилась к Венере, сказав так:

– Вот уж немалую доблесть явили ты и твой крылатый сын и великую стяжали славу: двое богов коварно победили одну женщину! Мне давно известно, что ты страшишься стен моего Карфагена, но где же предел страху? Куда приведёт нас эта глупая распря? Не лучше ли нам заключить мир, скрепив его браком? Ты достигла всего, чего желала твоя душа. Кровь Дидоны кипит от страсти, сама она обезумела от любви – чего ещё тебе нужно? Станем же царить вместе и сольём воедино наши народы: Дидона покорится мужу-фригийцу и приданым принесёт вам своё царство.

Венера знала, что Юнона кривит душой, что не мир между народами заботит её, а слава её царства, и потому ответила так:

– Разве нашёлся бы безумец, который решился бы отвергнуть твою дружбу и предпочесть распрю с царицей богов? О, лишь бы Фортуна была благосклонна к задуманному тобой союзу! Но вот что тревожит меня: согласится ли Юпитер на то, чтобы наши народы слились в союзе и обосновались в одном городе? Ты жена ему, так подступись же к отцу с мольбами – только начни, а там уж и я вслед за тобой.

Тогда Юнона сказала:

– Это уж моя забота. Но подожди, я скажу тебе, как нам лучше свершить задуманное. Эней с Дидоной задумали ехать на охоту. Они отправятся завтра, лишь только солнце встанет над землёй и своими лучами рассеет покров ночи. Когда же конный строй рассыплется у рощи, окружая её облавой, тогда я нашлю на них тучу, несущую град, и разолью её над их головами. Я обрушу на них бурю, всколыхнув всё небо громами. Охотники разбегутся кто куда и растеряются в непроглядной тьме, а троянский царь и Дидона вместе спрячутся в одной пещере. Я буду там, с ними, и если твоё решение твёрдо, там и свершится их союз!

Венера не стала спорить с Юноной и, хотя видела все её уловки, согласилась.

Меж тем Аврора поднялась с ложа Океана, и с первым лучом зари охота выехала из городских ворот. Сверкали на солнце острые пики, прыгала чуткая свора, гарцевали на конях охотники с сетями. Лишь Дидона медлила в своих покоях, томясь предчувствиями. Пунийская знать ждала её, и конь в пурпурной, расшитой золотом сбруе бил звонким копытом и грыз удила. Но вот в окружении толпы вышла и сама царица – в сидонском плаще с расписной каймой, с золотым колчаном за спиной, с золотой повязкой в волосах и в пурпурном платье, заколотом с краю золотой застёжкой.

Следом за ней шли фригийцы, и среди них ликующий Асканий, а впереди шёл, смыкая оба отряда, сам Эней, затмевая всех вокруг красотой лица. Казалось, сам Аполлон, покинув холодный Ликийский край, возвращается на родной Делос, окружённый толпой дриопов, критян и агатирсов с раскрашенными телами, когда он шествует по холмам Кинфа, и на его стянутых золотой повязкой волнистых кудрях лежит венок из мягкой листвы, а в колчане звенят острые стрелы. Исполнен такой же силы, шёл Эней, и лицо его сияло божественной красотой.

Вот они вошли в лесные дебри на склонах гор, и тут же дикие козы прянули вниз со своих скал и быстроногие олени, поднимая пыль, побежали прочь, сбиваясь всё теснее, в страхе покидая родные леса. Верхом на своём лихом скакуне мчался юный Асканий по долинам, обгоняя то тех, то других, страстно моля, чтобы среди мирных зверей повстречался ему лютый вепрь или свирепый лев.

Но тут громкий рокот потряс потемневшие небеса, нависла тяжёлая чёрная туча, неся в себе бурю и град. По горным склонам зарокотали бурные потоки. Свита царицы и троянский отряд, а с ними и юный правнук Дардана, помчались прочь, ища укрытия. Дидона с вождём троянцев остались одни и вдвоём спрятались в тёмной пещере. И тотчас же по знаку Юноны осветился огнями эфир, и горы огласились песнями нимф. Тот день стал причиной бед и первым шагом к гибели. Дидона забыла о могуществе Молвы и о своём добром имени. Безбрачная, она не хотела более слышать о тайной любви и называла свой союз браком, лишь этим словом прикрывая свою вину.

А Молва, стремительная, тотчас же понеслась по городам Ливии. Нет зла проворнее Молвы: в своём полете она только набирает силы. Робкая на первых порах, скоро она становится ростом до неба и, хотя ходит по земле, головою теряется в облаках. Разгневавшись на богов, Гея породила её вслед за гигантами Кеем и Энкеладом. Она подарила ей быстрые ноги и крылья. Молва огромна и страшна. Сколько перьев на её крыльях, столько же у неё и неусыпных глаз и столько же чутких ушей, а равно и говорливых языков. Шумно летает она по ночам между небом и землёй, и сон никогда не смежает её очей. Днём же она словно стражник восседает на вершине высокой кровли или на самой высокой башне, устрашая города. Он алчна до кривды и лжи, хоть иногда и бывает вестницей правды. В те дни она рассыпала среди народов разные толки, смешав в них были и небылицы. Будто явился троянец Эней и был принят Дидоной и удостоен её ложа, и теперь всю долгую зиму проводят они в распутстве, в плену преступной страсти позабыв о своих царствах. Такие речи вложила богиня людям в уста и направила свой путь к царю Ярбе, чтобы разбередить ими его обиду и распалить гнев.

Сын нимфы и отца богов, царь Ярба был рождён в краю грамантов. На своей земле воздвиг он в честь отца сто огромных святилищ, в каждом из которых возжёг негасимый огонь, приставил бессменную стражу, напитал землю вокруг них жертвенной кровью и украсил пороги цветами. В исступлении, оскорблённый горькими речами Молвы, он припадал к алтарям и воздевал руки к небесам, так моля Громовержца:

– О всемогущий Отец, видно, напрасно мавры, пируя на пёстрых ложах, творят тебе возлияния драгоценным вином! И не напрасно ли мы страшимся твоих молний? Или они впустую мелькают в небе, и раскаты грома попусту пугают души людей? Не ослеп ли ты, о Юпитер? Женщина, что блуждала в наших краях, поставила здесь свой ничтожный город. Я принял от неё плату и уступил под её пашни морской берег, и что же – отказавшись вступить со мной в брак, власть в своём царстве она вручила Энею! Этот новый Парис со свитой из полумужчин, с фригийской митрой на умащённых волосах, владеет тем, что похитил у нас! Так зачем мы несём дары в твои храмы и чего ради тешим себя несбыточными мечтами?

Всемогущий Отец внял горячей сыновней мольбе и устремил взор на чертоги царицы Дидоны, где любовники предавались наслаждениям, забыв о своей доброй славе. Тотчас он призвал к себе Меркурия и повелел ему:

– Седлай же, сын мой, быстрых Зефиров и на их крылах мчи к владыке дарданцев. В Карфагене тирийском он медлит, забыв о ждущих его городах и царствах. Передай ему моё слово. Мать его, моля нас за сына, не то обещала и не для того два раза спасала его от ярости греков – не ради наслаждений с царицей тирийцев, но для того, чтобы в Италии он основал вековую державу, правил там средь грома битв и от древней крови тевкров произвёл род, который подчинит мир законам. Если ж уже его самого не прельщают подвиги, если праведными трудами не желает он снискать себе славу, то подумал ли он о сыне? Вправе ли он лишить его будущей римской твердыни? Что замыслил он? Или вместе с пашнями Лавинии он забыл и о своих внуках? Зачем медлит, оставаясь среди враждебного племени? Пусть же скорее отплывает!

Так молвил Юпитер, и тотчас Меркурий, надев золотые крылатые сандалии, что быстрее ветра носят его над землёй и над волнами, полетел среди туч, держа в руке обвитый змеями жезл. Тем жезлом быстрокрылый бог выводит из Орка бледные тени и им же повергает души в мрачный Тартар, им он погружает людей в сон и им же отверзает глаза спящим. Погоняя ветра, Меркурий мчался с небес мимо подпирающего их Атланта. Там, где у высокого темени гиганта клубятся чёрные тучи, где ветер и дождь бьют его крутые бока, где снег пеленой покрывает его широкие ноги и где стынет его вечно скованная льдом борода, а с неё стекают, бушуя, бурные потоки, там лишь на миг задержался бог Киллены и, встрепенувшись всем телом, вновь ринулся вниз, к морю. Покинув деда-титана, стремительно, будто морская птица в поисках добычи, он пронёсся над самыми пенными волнами, мча к песчаным берегам Ливии.

Ступив крылатыми ногами на тирийские крыши, он сразу увидел Энея, что возводил в городе дома и крепостные стены. На боку у него сверкал усыпанный жёлтой яшмой меч, а на плечах пылала пурпурная накидка, дар Дидоны, что сама выткала её, украсив золотым узором. Бог так сказал Энею:

– Что же, теперь ты в Карфагене ставишь опоры для высоких домов, здесь возводишь прекрасный город? Став рабом женщины, ты и думать позабыл об обещанном тебе царстве, о славе и подвигах? Уже сам повелитель богов, тот, кто мановением руки колеблет небо и землю, посылает меня с Олимпа, чтобы вразумить тебя и передать своё слово. Что замыслил ты? Зачем мешкаешь в Ливийской земле? Если самого тебя не прельщают более славные подвиги, вспомни об Аскании и о его потомках – ведь не себя, а их ты лишаешь надежды, для них надлежит тебе добыть Италийское царство и земли Рима. Не медли же!

Сказав это, Меркурий скрылся от смертных глаз, растворившись в лёгком воздухе. Эней же, узрев воочию бога, онемел, смятение охватило его. Волосы дыбом встали у него на голове, и голос пресёкся в горле. Потрясённый упрёками бога, он уже жаждал скорее покинуть милую сердцу страну, но не знал, как ему быть. Что он, несчастный, скажет безумной царице? С какими речами ему подступиться к ней? Мысль его беспокойно металась, не в силах найти выхода. Наконец он решил, что лучше всего будет сделать так. Призвав Мнесфея, Сергеста и храброго Клоанта, он велел им тайно снаряжать флот, сносить на берег оружие и собирать людей. Он же, покуда царица ослеплена любовью и верит ему, найдёт, с какими словами подступиться к ней и какими речами смягчить её горе. Выслушав Энея, тевкры радостно бросились выполнять приказания.

Но возможно ли обмануть любящее сердце? Полна предчувствий, царица раскрыла хитрость Энея, угадав, что он хочет покинуть её. Нечестивая Молва донесла до неё, что троянцы собирают корабли к отплытию. Обезумев, она не находила себе места и металась, будто вакханка, что не помнит себя в буйстве ночного праздника, когда из храма выносят святыни и вкруг Киферонской горы раздаётся призыв лесного бога. Она стала упрекать Энея:

– И ты, нечестивец, надеялся утаить своё вероломство, скрыться незамеченным? Не удержат тебя здесь ни любовь, ни наш союз, ни жестокая смерть, что ждёт Дидону? Не страшась ни бурь, ни холодных ветров, ты наспех снаряжаешь флот, чтобы отплыть под зимней звездой. Неведомые края и новые земли ждут тебя, но если бы и поныне стоял древний Пергам, то, верно, ты стремился бы в Трою? Не всё ли равно куда бежать, лишь бы от меня! Ничего не осталось у меня, кроме моих слёз, ими заклинаю тебя, ими и ложем нашей любви, нашей недопетой брачной песней заклинаю: если хоть чем-то заслужила я твою благодарность и если я была тебе хоть немного мила, не покидай меня! Сжалься, умоляю, надо мной и над моим гибнущим домом. Ты виною тому, что я стала ненавистна царям номадов и народам Ливии, и даже собственным моим тирийцам. Ты сгубил мою добрую славу, что возносилась до небес! На кого меня, обречённую на гибель, ты оставишь, залётный гость? Ведь так теперь называть мне нужно того, кого я звала супругом? Что остаётся мне? Ждать, когда эти стены сокрушит мой брат Пигмалион или когда сама я стану пленницей Ярбы? О если я хотя бы успела зачать от тебя ребёнка, прежде чем ты скроешься! Если бы рядом со мною в высоких чертогах бегал малютка Эней, напоминая мне о тебе, – не было бы мне так горько чувствовать себя соблазнённой и покинутой!

Но, покорный воле Юпитера, опустив взор, тая лежащую на душе тяжкую заботу, так отвечал ей Эней:

– Не стану я отрицать твоих заслуг и перечить всему тому, что сказала ты, Элисса. Покуда душа моя не покинула тела и рассудок не покинул меня, я буду помнить тебя и твою доброту. Что касается дела, скажу тебе кратко. Не думай, будто тайно хотел я бежать от тебя. Никогда не притязал я на священный брачный факел и не вступал в союз с тобой. Если бы сам я был повелителем своей судьбы, если бы мог я по собственной воле избирать себе труды и заботы – никогда не покидал бы я родной Трои, её пенатов и дорогих сердцу могил. Там я снова поднял бы дворец Приама и отстроил бы для своего народа высокий Пергам. Но Гринийский Аполлон и Ликийский оракул не дали мне другого пути, кроме пути в Италию. Там ждёт меня любезное отечество. Тебе мил твой Карфаген, и край Ливийский радует твой взор – разве можешь ты осудить нас, жаждущих поселиться в Авзонийской земле? Финикиянка, ты нашла своё царство за морем, есть такое же право и у тевкров. Каждую ночь, лишь влажный сумрак окутает землю и засверкают на небе звёзды, является мне тень Анхиза, отца, и в тревоге укоряет меня. Мысль о сыновьях гнетёт меня – промедлением я лишаю их надежд на Гесперийское царство и судьбой обещанные им пашни Тибра. Сегодня же, клянусь в том нашей любовью, сам вестник богов, посланец Юпитера, слетел ко мне на лёгких крыльях ветра и принёс мне повеление Громовержца. Не во сне, а среди бела дня узрел я бога и сам слышал его слова. Не мучь же себя и меня причитаниями, знай, что не по своей воле плыву я в Италию.

Так говорил Эней, и Дидона молча смотрела на него пылающим взором. Не сдержав гнева, царица вскричала:

– Неправда, что ты сын богини! И род твой не от благородного Дардана! Тебя, вероломного, породили кручи Кавказа, в Гирканских чащах ты был вскормлен свирепой тигрицей! Теперь я должна смолчать, ожидая другой, ещё большей обиды! Разве мои слёзы вырвали из него стон жалости? Разве, тронутый моей любовью, он дал волю слезам? Или хотя бы потупил взор? Есть ли на свете жестокость страшнее? Ужели царица Юнона и сын Сатурна станут с небес равнодушно взирать на такое коварство? Нет веры никому в целом свете! И я, безумная, сама подобрала его, занесённого бурей к моим берегам, вернула ему флот, спасла друзей его от неминуемой смерти, да к тому же разделила с ним моё царство! Разве могу я совладать с гневом? Так, значит, не сам ты бежишь, а Ликийский оракул гонит тебя, а ещё сам Феб и к тому же посланный самим Юпитером вестник богов! Видно, в заботах о нас не ведают покоя всевышние!

Что ж, – продолжала царица, – я не держу тебя и согласна со всем, что ты сказал! Беги, поскорее уплывай, ищи своё царство в Италии. Пусть средь диких скал, повторяя имя Дидоны, ты найдёшь свой конец, если только живы ещё в небесах благочестивые боги! Месть моя будет преследовать тебя повсюду, а если душа моя расстанется с телом, пусть моя тень будет молить манов загробного царства покарать вероломство Энея!

И, обессилев, царица бросилась прочь от Энея, хотя он хотел ещё о многом сказать ей. Поникшее тело её подхватили служанки и уложили на мягкое ложе.

Эней хотел идти за ней, чтобы успокоить её боль и утешить тревогу, он сам стонал от любви, и душа его колебалась, но, благочестивый и покорный воле богов, царь остался, чтобы готовить отплытие. Тевкры уже сдвинули в воду высокие корабли, и просмолённые кили закачались на волнах. Другие несли из леса дубовые брёвна, не успев очистить их от коры, и свежие вёсла с неоструганными ветвями. Всем не терпелось поскорее отплыть. Со всех сторон, со всех улиц стекались к морю тевкры. Они были подобны муравьям, когда те, готовясь к суровой зиме, усердно собирают в свои жилища припасы. По узкой тропинке среди высоких трав несут они свою добычу. Одни катят крупные зёрна, другие подгоняют отстающих, третьи собирают отряды, и кипит вокруг муравейника работа.