Нуониэль. Часть первая

В Дербенах скитальцами не пахло. Шёл девятнадцатый день листобоя, и два атарийских рыцаря третьи сутки шли на северо-запад по дербенской пустоши. Знающие эти края вышли бы из Степков строго на север – по Стольному волоку, который через полсотни вёрст повернул бы западнее. Но нездешние рыцари скитальцев в пути не встретили, а советоваться с чернью из своего отряда не стали. Краем уха Воська уже не раз слышал, как деревенские мужики промеж себя поносили рыцаря на чём свет стоял, когда теряли лапти в залитой водою низине или рвали штаны о колючий тёрн и засохший чертополох.

Кроме двух рыцарей, Воськи, Закича и нуониэля, в отряде стало на семь человек больше. Все степковые. У каждого из этих крестьян нашлась веская причина отправиться на поиск детей. По правде сказать, не ограничь бы Ломпатри число новых рекрутов, за ним последовала бы вся деревня. Но после долгих пререканий со старостой, рыцарь стукнул кулаком по столу и сказал своё последнее слово: «семеро»! Когда же Ломпатри стал выбирать годных мужчин, выяснилось, что только один из них имел представление о военном деле. Им оказался тот самый Навой – сухой бородатый мужик. Осознав, что хороших людей ему в отряд не сыскать, Ломпатри плюнул на всё, и наказал крестьянам самим выбрать тех, кто отправится отбивать детей у бандитов. И только через два часа жители Степков пришли к согласию. Выбрали семерых мужчин. Теперь отряд состоял из двенадцати человек и пятнадцати лошадей. Телегу решили оставить в деревне, ведь вести нынче на ней некого. Нуониэль чувствовал себя гораздо лучше: последний раз он потерял сознание в день кровавого ужина в Степках. После этого сказочное существо, щурясь от боли, терпело процедуры Закича, но оставалось в рассудке. Коневоду и Воське пришлось помучиться, чтобы усадить господина нуониэля на лошадь: похоже этот странный господин в жизни не ездил верхом. В остальном, он стал, как и все прочие – солдатом, способным держать меч. Его отличало только молчание. Он ни разу не пожаловался на плохую погоду, холод, сырость, зуд, усталость или вонь. Да, с пробитым стрелою горлом много не наговоришь! Но по лицу нуониэля было видно – мог бы говорить, всё равно смолчал бы. Куда больше хлопот доставлял коневоду-лекарю новый член отряда, не приписанный к солдатам: тринадцатый мужчина на шестнадцатой лошади – главарь разбойничьей шайки Акош. Закич перевязывал его беспалые руки на каждом привале. Ломпатри, держащий пленного на поводке, выставлял рядом двух крестьян с топорами и только тогда давал Закичу сменить повязки на посиневших, дрожащих от холода кистях бедняги. Главарю ой как хорошо досталось от степковых, когда Ломпатри отдал его им на растерзание. Не поспеши Закич тогда вызволить его – бедолагу затоптали бы насмерть.

Три дня назад отряд вышел в направлении Диковки – маленькой деревушки на северо-западе Дербен. Это отдалённое поселение раскинулось на пологих холмах у пригорья, на пути к злополучному форту «Врата», откуда рыцарь Гвадемальд, наместник короля Девандина в Дербенах позорно отступил с остатками своего войска. Местности Ломпатри не знал, и в принятии решения о том, куда двигаться, искал помощи у карт. Добытая Закичем в одной из спалённых деревень карта оказалась совершенно негодной. Её, скорее всего, нарисовал какой-нибудь крестьянин по памяти и лишь для того, чтобы не заплутать отправляясь на охоту. А вот карты нуониэля оказались на удивление точными. По ним Ломпатри и стал ориентироваться. Рыцарь не рассчитывал на долгий поход. Он помнил отчаяние Гвадемальда и его намерение вернуться в Дербены с целой армией. Для Белого Единорога всё приключение мнилось не больше чем разведывательным манёвром перед основным натиском. Однако даже он, своим глубоким умом не мог понять некоторых вещей. Неясным оставалось, как именно Гвадемальд потерял форт. Тогда, сидя в тёплой, уютной палатке с наместником Девандина, Ломпатри попал под очарование рассказа угрюмого рыцаря и толком не подумал спросить о сражении за твердыню. Теперь, в грязи и холоде дороги, он пытался уяснить, как же безмозглым разбойникам удалось взять твердыню, которую защищали верные своему господину солдаты. В россказни про великого колдуна, который руководит всем, что происходит в Дербенах, Ломпатри не верил.

– Эй, Главарь, – дёрнув за поводок, окликнул Акоша рыцарь. – Расскажи о своём могучем господине.

Тогда они пересекали низкий луг, лежащий между двумя жиденькими борами. Длинные перезрелые травы, полузасохшие, а затем вымоченные дождём, переплелись в тугой ковёр. Под ним стыла огромная лужа, занимающая весь луг. Она чавкала под копытами лошадей, источая ильное зловонье. Все кроме рыцарей и пленного Акоша спешились, боясь, что лошади застрянут в этом болоте. Компания еле волочила ноги.

– Он великий маг, – хмуро ответил Акош. – Если ему что надо – он своё получит.

– Так значит, деток всё-таки он приказал похитить! – заключил Ломпатри. – А зачем ему деревенские? Раз он такой могучий, наколдовал бы себе из воздуха детей! Или он великий только потому, что ему прислуживают такие собаки как ты?

– Хороша собака! Ишь как бока тебе поджарила.

– Значит, одних собак он посылает на важное дело – похитить детишек, а для тебя, опустившегося солдата, не находит лучше задания, чем дозорничать где-то в глуши. Не шибко тебя ценят!

– Гляну я, – ответил Акош, – тебе не терпится увидеть моего хозяина. Ты встретишься с ним.

– Господин Вандегриф, – окликнул своего спутника Ломпатри. – Что скажете по этому поводу?

– Господин Ломпатри, мне кажется, что нашему пленнику ещё тогда нужно было отрезать язык. Уж больно нечестиво он разговаривает с рыцарем, – отозвался черноволосый громила, вальяжно развалившийся в седле своего породистого жеребца. Левой рукою он держал поводья, а правую не снимал с узорчатого рога, неизменно висевшего на поясе.

– Не злитесь, господин Вандегриф, – сказал Ломпатри. – Он всего лишь калека: ему нет большей радости в жизни, чем уколоть человека, пусть и словом. Я говорю о другом. Похоже, великий и таинственный колдун держит в подчинении всю долину, не выходя из форта. Как это возможно?

– Это волшебство! – отозвался сзади крестьянин Мот. – Это злое волшебство, господин Ломпатри.

– Нет, простофиля, – улыбаясь, ответил рыцарь. – Это называется голубиной почтой. Негодяй сидит в горах и пишет своими кривыми ручонками маленькие записочки. Потом он цепляет их к лапкам голубей, а те летят во все концы к таким пронырам, как Акош. Ну а здесь, в долине, его верные слуги выполняют всё, что он пожелает.

– Позвольте, неужели Акош умеет читать? – спросил Закич, поднимая в воздух застрявшую под кочкой ногу.

– О нет, Закич! Не переживай, – успокоил его Ломпатри.

– Если честно, то я действительно расстроился, – сказал коневод. – Два года учился грамоте у жрецов, а теперь оказывается, что какой-то бывший солдат умеет читать не хуже меня!

– А меня удивляет, что маг может писать, – сказал Ломпатри. – Эх, Закич, дурья твоя башка! Акош и не видел приказов своего хозяина. Ему их кто-то передавал. И ему и таким же, как он главарям местных шаек. Вот этого чтеца нам и надобно найти. Сначала я думал, что чтец в Степках, ведь эта деревушка в самом центре провинции. Но, единственный, кто там букву от цифры отличить мог – это господин Вандегриф. Вот и выходит, что так называемый чтец, засел где-то недалеко. А ну-ка, местные, что тут у вас поблизости есть?

– Степи есть, – сказал Мот. – Леса да подлески.

– Дичи много луговой, птицы! – добавил Атей, молодой парень, у которого за спиной висел простенький лук и два колчана деревянных стрел.

– В лесах много добра! – отозвался третий – Еленя, парень ещё моложе Атея. На голове у него была берестовая шапочка с полями. – По осени грибов много есть. Мхов и трав разных на лекарства.

Тут Елене прилетел подзатыльник от его отца Навоя. Берестовая шапочка слетела с головы в лужу.

– Не тебя кликали! – грозно сказал ему Навой, а потом обратился к рыцарям:

– Руины здесь есть. Вот за леском этим, – он указал вперёд, на темнеющую у горизонта полосу деревьев. Кер, ты бывал там по промыслу.

– А то! – ответил крестьянин Кер. – Мы с Атеем прошлой весной там на косулю ходили. Да, есть руины. Их уже тогда какие-то пришлые облюбовали. Не знаю откуда. Мирные люди. Мы у них воды брали. Говорили, что, мол, на следующую осень приходите торговать. Обещались платить царскими деньгами. Вот мы с Молнезаром прихватили с собою сорок, – он показал на объёмную связку соболиных шкур, свисающих с его лошади. Авось поблизости будем? Или на обратном пути, как деток воротим, заскочим к пришлым и поторгуемся.

«Вот значит оно как, – подумал Ломпатри. – Выходит, крестьяне уверены в успехе нашего похода настолько, что не прочь и поторговать между делом. А я думал в Дербенах дела хуже некуда. Как ловко они всё-таки разжалобили меня своим плачем!»

Остаток дня, Ломпатри не проронил ни слова. За время его странствий он выполнял разную работу, но вот охранять крестьян, идущих на ярмарку, ему ещё не приходилось. Сейчас он мог бы скакать по южным лугам Дербен, где синие цветы и травы уже превратились в сухой, жёсткий, серый ковёр, рассыпающийся в пыль под копытами резвых лошадей. Он ехал бы домой, в свой замок. Но не в последний раз Белого Единорога мучили сомнения относительно дербенского начинания.

Когда они вышли из затопленной низины к березняку, уже начало смеркаться. Здесь, на меже, решили заночевать. Лагерь поставили быстро: семеро крестьян под руководством Воськи в миг установили красную палатку Ломпатри и развели костёр. Рыцарь и глазом моргнуть не успел, как оказался в тепле. Лёжа на шкурах в своём шатре, слушая возню крестьян снаружи и жуя кусок солонины, Ломпатри вспомнил охоту на своей родине, когда слуги, точно так же как и дербенские крестьяне, в мгновение ока ставили палатки, разжигали огонь, расставляли деревянные стулья и насаживали на вертел свежую дичь. Не мешкая, Ломпатри передал командование Вандегрифу и погрузился в грёзы о родине.

Первым делом черноволосый рыцарь выставил часовых и послал Закича с Навоем вглубь березняка в дозор.

– Ну что, солдат, послали нас в самую тьму тусветную, – сказал Закич, когда они с Навоем отошли от лагеря настолько, что ни костра не стало видно, ни крестьян слышно.

– Тьма тьмою, да токмо не тусветная, – ответил Навой, пытаясь разглядеть хоть что-то дальше вытянутой руки.

– Благодать-то какая! – вздохнул Закич, глядя вверх, где в сети голых веток, теснилось тёмно-синее небо, испещрённое голубоватыми звёздами.

– Без факела тут не походишь! – пожаловался Навой. – Давай хоть сверху глянем.

Они выбрали старую берёзу и полезли на самую верхушку. Оттуда им отрылся вид почти на весь бор. Разведчикам с трудом удалось определить, где находится их собственный лагерь: над макушками деревьев поднимался едва заметный столбик тёплого воздуха. Казалось, будто бы скинувшие листья берёзы не выпускали серый дым наружу, как сито не пропускает сквозь себя рожь. И свет пламени, и дым и запах костра оставались там, под чёрными ветками. А здесь, под тёмно-синим небом, Закичу показалось, что нет ни разбойников, ни тревоги за похищенных детей, ни рыцарей с их честью, ни крестьян с их глупостью.

– Погляди-ка, – окликнул коневода Навой и указал на запад. Закич перелез на другую ветку и посмотрел на горизонт. Там, над самой землёй виднелась луна, но не круглая, а угловатая, с неровными краями и чуть меньше обычной.

– Гранёная Луна, – сказал Навой. – Первый раз она появляется в ночь на двадцать первый день листобоя. Но с гор и высоких деревьев её можно увидеть и сегодня – в девятнадцатый.

– В наших краях раньше грудня, её не видать, – сказал Закич, стараясь спрятаться за ветки, чтобы тусклый свет далёкой луны не попал на него.

– Ты веришь в проклятье света Гранёной Луны? – спросил старый солдат, тоже переползая на ветку пониже.

– Мы-то можем спрятаться от этого света, а вот Троецарствие – нет.

– Вот с Гранёной Луны и прилетел Дербенский Скол. От этой госпожи достался нам такой подарочек, будь он неладен.

– Ты видел его вблизи? – спросил Закич.

– Нет. Только издали. Да вон он, – ответил Навой, указав на север. Но Закичу ничего не удалось разглядеть во тьме, а подниматься выше, где сияние Луны усиливалось с каждой минутой, он уже не хотел.

Обратной дорогой Закич думал о Гранёной Луне и словах крестьянина. Луна появлялась только зимой, огибала небосвод и исчезала на востоке. В безоблачную погоду она заливала мир своим холодным светом, тающим во мраке ночей. Простой люд боялся этого света, исходящего от странного небесного тела. Попасть в эти голубые тающие лучи считалось дурным предзнаменованием. Сколы, падающие время от времени с небес, тоже не приносили людям ничего хорошего. И чем крупнее падал Скол, тем больше несчастий он приносил. Кто-то рассказывал Закичу, что однажды крохотный Скол упал на курятник и убил двух наседок. Потом, где-то «небесный скакун», как их иногда называли, рухнул в озерцо. Любитель понырять был больше того, что лишил жизни бедных куриц. Тогда он сгубил всю рыбу, и деревня еле протянула следующую зиму. Огромный Дербенский Скол уже десять лет терзает несчастную провинцию. Но если все эти Сколы прилетали с Гранёной Луны, от неё, скорее всего, уже ничего бы и не осталось. Или она стала бы совсем маленькой. Только вот никто из стариков ни разу не сетовал на то, что раньше эта луна походила на толстяка, а теперь исхудала. Даже наоборот, жалуясь на жизнь, иной старец и буркнет, что, мол, теперь и свет Гранёной Луны стал таким ярким, что аж просачивается между брусьев в избы по ночам.

Когда Закич и Навой добрались до лагеря, остальные уже отдыхали. Из-под стоянки убрали опавшие листья. Их нагребли так много, что получилась целая стена аж по пояс, опоясывающая костёр, красную палатку Ломпатри и маленькие навесы крестьян, которые те соорудили из веток, кож и шкур. Ломпатри и Вандегриф сидели на стульях со спинками, которые Воська усердно таскал на своём горбу вместо походного рюкзака все эти дни. Вандегриф, несмотря на прохладу, оголился по пояс, но мизерикорд и резной рог не снял – они всё также висели у него на широком кожаном поясе. Ломпатри облачился в свой пурпурный кафтан. Когда радивый слуга успел превратить изуродованный в драке парадный кафтан своего господина в красивый наряд – загадка! Только вот сам Ломпатри даже не заметил того превращения, благодаря которому его единственная парадная одежда снова сияла красотой фасона и отливом дорогой материи. Ведь для того у господ и есть слуги, чтобы всё и всегда было в полном порядке.

– Ну что, дозор? – окликнул Закича Ломпатри. Он явно пребывал в бодром расположении духа, сидя на стуле в своей любимой одежде и держа в руке полную кружку браги.

– Глушь, – ответил Закич. – И что это ты, рыцарь, так ожил?

Ломпатри только улыбнулся в ответ. Закич и Навой прошли к костру. Здесь кусочек леса превратился в тёплое, сухое местечко. Листья, которые сложили стеной, не давали холодном лесу, нарушить скромный уют стоянки. Даже вонь костра ощущалась не так едко, как обычно. И только Закич захотел спросить, куда подевался нуониэль, как сказочное существо ступило через стену из листьев и подошло к молодой берёзе, у корней которой привязали Акоша. В руках нуониэль держал новенькие шкуры соболей.

– Эй! Полено! – закричал крестьянин Кер и встал со своего нагретого бревна, постеленного лисьей шкурой. – Не тронь товар! Аль запачкаешь!

Но нуониэль только показал на Акоша, а затем накинул соболей пленнику на плечи.

– Ах! Измарал, всё измарал! – хватаясь за голову, закричал Кер, подскочил к берёзке и сорвал новые шкуры с плеч Акоша. – Да я за них по серебрянику взять могу.

– Отдай шкуры, отец! – громогласно произнёс Ломпатри. Всех крестьян, у которых уже были дети, он так и кликал отцами. Его голос звучал так, как много лет назад над полем битвы, когда он отдавал приказы сотникам. Кер пришёл в оцепенение от командного голоса Белого Единорога. Нуониэль взял шкуры из рук крестьянина и снова накинул на спину главаря разбойников.

– И не клич господина нуониэля поленом, – уже обычным тоном, добавил Ломпатри. – Он всё ещё господин и всё ещё наш гость, а ты всё ещё холоп.

При этих словах Вандегриф как-то странно помялся в своём походном троне и уставился в костёр. Закич и другие крестьяне это заметили, потому что в этот момент над лагерем повисла особенно пустая тишина.

– Господин нуониэль говорит, что пленник замерзает, – сказал Воська, – Ещё господин думает, что мы должны сохранить пленнику жизнь.

– Эки дела! – воскликнул молодой Молнезар. – Откуда это тебе, старик, известно, что этот «ни ель» говорит, когда он даже рта не открыл?

– Господин руками показывает, – ответил Воська, искренне не понимая удивления парня. Сказать по правде, Воська так и не понял, почему никто из его спутников не мог растолковать знаки нуониэля. Иногда старому слуге даже становилось стыдно, что он понимает сказочное существо, а другие нет. Воська прекрасно знал, что глупее него на свете нет человека. И способность толковать слова нуониэля ему, с одной стороны, льстила, а с другой пугала его. Льстила, потому что он оказался не так уж и глуп, если может играть роль толмача. Пугала, оттого, что его могли уличить в колдовстве. Но более всего Воську мучил всё-таки стыд. Он с юных лет только и делал, что ходил за рыцарем Ломпатри и не привык делать ничего другого и быть более полезным, чем требовалось от заурядного слуги.

– Да тебе, Воська, впору у жрецов учиться, – засмеялся Вандегриф.

Старое лицо слуги налилось кровью и засияло застенчивой улыбкой, такой, что всем от неё стало весело. Даже Кер плюнул на шкуры и вернулся на своё место в хорошем расположении духа. Ломпатри глянул в свою деревянную кружку, и Воська ту же секунду кинулся наливать ему очередную порцию браги.

– Самое главное в пути, господин рыцарь, это стул со спинкой, – сказал Ломпатри Вандегрифу.

– Видать, слуга, который о них позаботился, важнее, – ответил рыцарь.

– Выпьем за стулья! – поднимая кружку, объявил Ломпатри.

– Делаю вам встречное предложение, господин Ломпатри Сельвадо наместник короля Хорада и правитель Айну, поднять кубки за вашего слугу Воську.

– Будьте благосклонны к простолюдинам, – поднял его на смех Ломпатри. – Если мы это сделаем, то старик помрёт от смущения.

Крестьяне засмеялись, а вот Закич даже не улыбнулся. Он хорошо знал Ломпатри и его отношение к мужикам. Тем более для себя Закич ещё не решил, сколько вымысла в том доносе на Ломпатри, из-за которого его лишили титула, а сколько там правды. Донос изобиловал примерам жестокого обращения с крестьянами. Хожалый коневод и так не раз слышал в трактирах разговоры о нелёгкой доле мужиков в Айну, провинции, славившейся своим вином на всё Троецарствие.

– И всё-таки! – настаивал Вандегриф.

– За Воськины стулья, – снисходительно произнёс Ломпатри и стукнул своей кружкой о кружку Вандегрифа.

Слуга снова покраснел и смущённо опустил глаза. На этот раз выражение его лица оказалось столь комичным, что вся компания залилась продолжительным хохотом. Вандегриф тоже смеялся, но отказ Ломпатри выпить именно за старика, а не за то, что рыцарь от этого человека получает, оставил дурное послевкусие.

Брага выплёскивалась из кружек, кулаки стучали по коленкам, слёзы брызгали из глаз. Но вскоре все утихло. Лица крестьян снова стали хмурыми. Ломпатри пришёл в недоумение; он всё ещё желал веселиться. Он смотрел то на одного крестьянина, то на другого, но все они отворачивались. Только Молнезар, поначалу всё глядящий в костёр, посмел взглянуть на Ломпатри.

– Всенежа, она мне стул отодвигала, когда я к обеду оборачивался, – сказал молодой парень. – Дивная она.

– Помнится мне, у дома Мондов подобный обычай в ходу, – сказал Ломпатри.

– Нет, господа Монды, никогда так не делали, – ответил Вандегриф. – Все их обычаи сводятся к почёсыванию живота и зеванию перед тем, как лечь спать.

– Не лестно же вы отзываетесь о своих родственниках, Вандегриф. Если мне не изменяет память, ваша двоюродная сестра была выдана замуж за Квиника.

– Квиник такой же Монд, как я Сельвадо, – отмахнувшись, сказал Вандегриф. – Кроме него самого, Мондом его никто и назвать не решается. Разве, что только вы. А на самом деле Монд была только его бабка, да и то по матери.

– В вашем положении, господин рыцарь, я был бы рад любым связям с именитыми домами, даже таким незначительным, – заметил Ломпатри.

– Мне достаточно связи с правителем Айну, даже не смотря на то, в каком он сейчас положении.

– Это положение скоро изменится, – сказал Ломпатри, и стал копаться у себя за пазухой. Он долго не мог достать оттуда то, что хотел, и вскоре даже поставил кружку на землю, чтобы помочь себе.

– Подземные твари, этот тайный карман всё никак… – бубнил он, копаясь за пазухой. – Как только я подойду к границе Атарии и предъявлю королевскому кордону это, – он наконец вытащил из тайного внутреннего кармана футляр со свитком, – моё положение будет столь высоким, что я сам женю вас на дочери любого из господ.

– Уж уберегите меня от Мондов! Они просто наплевательски относятся к нашей отчизне. Что ни девушка, отдают её замуж в Варалусию. Тамошние лорды скоро вешаться начнут от невест из Атарии.

– Вот с помощью вас мы это и исправим!

– Господин Ломпатри, вы вынудите меня остаться в Дербенах! – засмеялся Вандегриф.

– Ладно, господин Вандегриф, больше ни слова о Мондах. Замечу только, что многочисленные брачные узы этого дома с домами Варалусии укрепляют дружбу наших королевств.

– В таком случае мы можем своих дочерей сажать на корабли и отправлять прямиком в Варварию. Послушайте меня, Ломпатри, если бы брачные узы что-то решали. Каждый новый брак ещё пуще всё усложняет! А когда кто-то погибает, каждый открывает свою родословную и начинает искать родственные связи, чтобы отхватить часть добра, принадлежавшего покойному.

– Мрачновато вам представляется всё это дело, Вандегриф, – заметил Ломпатри, пряча указ короля обратно в тайный карман, – Это оттого, что вы лишь во втором поколении господин. Вот когда у вас будут дети…

– Господин Ломпатри, неужели вам кажется, что титул и благородство я считаю вещами, осложняющими жизнь? Здесь дело вовсе не в высоком положении.

– Дети, дети, мой дорогой друг, – не унимался Ломпатри.

– Моя короткая родословная в данной беседе, скорее плюс, нежели минус. А вот ваше фамильное древо, которое даст фору любой семье Атарии, играет с вами злую шутку.

– Это начинает быть интересным! – обрадовался Ломпатри. – Что же мне такого неизвестно, что ведаете вы, господин Вандегриф, не обременённый столь многочисленными родственными узами?

– А вы посмотрите перед собою, – попросил его черноволосый рыцарь.

Белый Единорог оглядел свой небольшой лагерь. Крестьяне сидели тихо, слушая диковинную речь иноземных господ.

– Неплохо устроились, – заметил Ломпатри. – Даже слишком. Так не бывает.

– Люди, – подсказал ему Вандегриф.

– Что «люди»? Мужики. Неотмуштрованные. Боем не закалённые. Что здесь делают – неясно. Ах да! Благородный порыв – мгновение чести в жизни от начала до конца порочной и грязной.

– А сколько похитили детей?

Ломпатри посмотрел на Вандегрифа так, что тот понял недоумение своего собеседника.

– Верно, господин Ломпатри, семеро девочек. А солдат у вас новых тоже семеро.

– Всё сходится, – заключил Ломпатри.

– Как же это оно сходится, если у двух девочек отцов нет. У одной, у Тисы, отец пленён уже давно, а у другой, у Драги, отец в ином мире. Да и у Влока сразу две дочки вышло.

– Так, – сказал Ломпатри, отхлебнув браги и указав на Мота. – Ты, отец! Как звать?

Мот торжественно встал и назвался.

– Ты тут самым юрким выходишь, – продолжил Ломпатри. – Назначаю старшим по ополчению. Вы все ополченцы у меня теперь!

Пока рыцарь объяснял крестьянам, кто они такие и как им дальше жить, Вандегриф отошёл в сторону к лошадям и с руки покормил своего породистого дэстрини овсом. Из-за стены из листьев до него доносился голос Ломпатри. Потрепанный дорóгой воевода, под действием браги, вспоминал свою былую прыть и пытался командовать жалкой кучкой людишек, не под стать тем когортам и фалангам из ражих солдат в одинаковых шлемах, какими ему доводилось руководить в былые времена. В тот момент Вандегрифу показалось, что лучшие дни легендарного Белого Единорога давно миновали, и этому стареющему рыцарю больше не суждено совершить ни единого подвига. Черноволосый рыцарь огляделся. Вокруг стоял тёмный осенний лес, пустой и тихий. И даже слишком безопасный.

– Кого спасаешь? – спросил Мота Ломпатри.

– Всех спасаю, – опешил Мот.

– У тебя кого забрали, дурья твоя башка?

– Так всех забрали! – ещё больше переживая, отвечал крестьянин.

– Что ты мне путаешь? – озлобился вдруг Ломпатри. – Родственников называйте! Родственников!