Нуониэль. Часть первая

– Ну как, холоп, пахнет тебе жареным? – тяжело дыша, спросил Ломпатри. В ответ он услышал только крик: главарь бился в агонии. – Да, да. Это тебе не крестьянских детей воровать.

– Провались в бездну, Единорог! – заорал Акош.

– Ах, вот оно что? – удивился Ломпатри. – Я думаю, пальцев маловато. Нам стоит отрезать ему язык. Что скажете, господин Вандегриф?

– Вы поразительно изобретательны, господин Ломпатри, – ответил Вандегриф, удерживая брыкающегося Акоша. – Нам незамедлительно стоит провести это полезнейшее действо.

– Однако, раз уж он пленный, то, выходит, его нельзя подвергать истязаниям, господин Вандегриф, – заметил Ломпатри.

– Насколько я могу судить, господин Ломпатри, этот человек пока не сдался нам, а поединок до сих пор не окончен. Тем более, как вы сами не раз говорили – сражение выигрывает тот, кто использует все доступные средства, не гнушаясь ничем.

– Чтоб вы все провалились! – кричал Акош. – Забери вас тьма!

– Язык необходимо вырезать сию же минуту, – сказал Ломпатри и поднял с пола столовый нож для нарезки мяса, измазанный в крови и с прилипшими к лезвию волосами.

– Полностью согласен, господин. Однако, возможно, нам стоит сначала выведать у него, куда же разбойники спрятали деревенских детей? – спросил Вандегриф, обеспокоившись тем, что Ломпатри и в самом деле оттяпает язык этому верзиле.

– Пустое, мой друг, – отмахнулся Ломпатри, хватая Акоша за челюсть. – Я знаю, куда они их дели. Выяснить это оказалось не так и сложно. Видите ли, господин, простолюдины донельзя предсказуемые. Все их решения можно просчитать на несколько шагов в перёд. Будучи командующим в королевском войске, я предсказывал действия неблагородных каждый день. И весьма успешно. Возьмём, к примеру, хорошего, сильного мужика. Природа одарила его большими руками, и широкими плечами. Такому молодцу работать и работать! А тут возьми, и начнись война! Но если наш мужик обладает хоть толикой разума, то он и в ратном деле проявит себя. И не чуть не меньше, чем в мирном созидании. А если же мужик глуп, как впрочем, большинство из его слоёв, то на войне от него не будет проку. Пусть он выше остальных на голову и способен голыми руками раздавить череп врагу – если он простофиля, то не поднимется до сотника ни в жизни. Да и в десятниках не задержится, ибо в первой же атаке поведёт себя непредсказуемо и глупо. И что же ему останется делать по окончании войны, спросите вы? Вернуться к полю, к тяжёлому труду? Научившись убивать, наш верзила наверняка подастся в разбойники. Причём где-нибудь подальше от родных краёв. Примкнёт к какой-нибудь шайке и станет наживать добро на чужой беде. Верно я говорю, главарь?

Акош уже не кричал. Он тяжело дышал, но всё же слушал Ломпатри, державшего его за челюсть. Слушал внимательно, хмурился. Потом он дёрнул головой, и рука рыцаря слетела с его подбородка.

– Кончай свой трёп, Единорог, – прохрипел Акош. – Я знаю, что не выйду живым отсюда.

Тут Вандегриф заломил главарю руку так, что тот скривил лицо до неузнаваемости.

– Сначала ты скажешь, куда спрятал девчонок, гнусный червь, – крикнул Вандегриф.

– А это ты у Единорога спроси, – сквозь боль, ответил Акош, – он у вас всё лучше всех знает.

– Умри достойно, атарийский солдат! – снова крикнул Вандегриф.

– Был солдатом! Но не теперь! Я служу не королю, а кое-кому посильнее и важнее. Хотите убить – убивайте. Живым мне не быть. А если скажу, где ваши отпрыски, то смерть мне покажется счастьем, ведь мой хозяин знает, как наказывать неверных.

– У грозного главаря бандитов Акоша есть хозяин! – рассмеялся Ломпатри. – И давно ты стал послушным псом?

– Наверное, с тех пор, как прибыл в собачью Вирфалию, – предположил Вандегриф.

– Мой хозяин не под стать тебе, Белый Единорог. Моли богов, чтобы не встретить его на пути.

– Он боится гнева хозяина больше смерти, – разведя руками, сказал Ломпатри. – Он превратился в безвольного раба!

– В безвольного раба калеку, – заметил Закич.

– Вы все вскоре будете рабами, – сказал Акош, ослабевший настолько, что Закичу и Вандегрифу приходилось удерживать его не от побега, а от падения. Они держали его за влажные руки, пытаясь не скользить по залитому кровью полу. – Мой господин возьмёт своё! – не унимался Акош. – Вы будете служить ему или умрёте. Его гнев и сила велики. Он видит всё, знает всё, слышит всё и шаг за шагом приближает своё владычество. Смерть настигнет всех. Но вы даже не будете знать, что уже мертвы. Вы будете жить только в своём разумении, а мир даже не будет замечать вашего существования.

Коневод и рыцарь с трудом удерживали обессилевшего пленника. Руки Акоша, залитые потом и кровью как большие скользкие рыбы, выскальзывали из объятий. Кровь буйно струилась из беспалых кистей. Бандита крутило и клонило вниз. Ещё чуть-чуть и сознание вот-вот покинуло бы его.

– Решай, рыцарь, будешь его убивать или нет. Чтобы этому кабану выжить, придётся мне чуток поврачевать, – заметил Закич, тщетно пытаясь ухватиться получше, чтобы не дать Акошу упасть. – Решай, господин, а то поздно будет.

Ломпатри выкинул столовый нож. Он поднял скамью и сел, смахнув испарину со лба. Теперь его лоб рассекала полоса из сажи и крови.

– Хорошо, главарь, – начал Ломпатри. – Можешь не говорить, куда дел детей. А раз твой хозяин столь силён, что ты боишься его пуще смерти, то будет тебе смерть.

– Он волшебник! – выкрикнул Акош и залился громким, злодейским гоготанием.

– Значит, волшебник, – спокойно произнёс Ломпатри. – В таком случае, тебе стоит умереть незамедлительно.

– С превеликим удовольствием оставлю вас гнить в этой поганой провинции в ожидании гнева хозяина, – сказал Акош, шепелявя, от обилия кровавых слюней.

– Мот, Молнезар, Влок, Кер, – обратился рыцарь к мужикам. – Зовите остальных. Этот человек причастен к похищению ваших детей. Даю голову на отсечение, что он один из тех, кто вёл их по степи, издеваясь и унижая. Кто знает, может быть, этот разбойник самолично совершил с ними… Впрочем, делайте с ним, что хотите. Мне он больше не нужен.

Мот, Влок и Кер, занимавшиеся тем, что приводили в сознание парнишку Молнезара, переглянулись. Не нарушая безмолвия, они направились к Акошу, подбирая по пути, кто кочергу, кто палку, кто красный уголёк из камина.

– Нет! – тревожно проговорил Акош, всё ещё находившийся в сознании.

Закич и Вандегриф отпустили скользкие руки пленника. Тот рухнул на пол и тут же стал отползать в дальний угол горницы. Он перебирал беспалыми руками по скользкому полу, где брага, кровь, пот и еда перемешались в блестящую жижу.

– Что же вы делаете?! – ревел он надорванным голосом. – Не надо! Пощадите! Это неправда! Я ничего не делал! Мужики, почто же вы! Родные! Братцы, миленькие!

– Будет тебе заместо смерти и гнева волшебника, гнев народный, – сказал Ломпатри, выходя из горницы. – Сам из людей, знаешь, что почём.

– Не надо, родненькие! Будь проклят мой хозяин! – кричал Акош, отползая от надвигавшихся на него мужиков в дальний угол горницы. – Я всё скажу, всё, что просите! Всех гадов продам – пощадите! Свет с вами! Свет с вами, братцы!

Но Ломпатри уже не слышал этой мольбы. Выйдя вон, он приказал привести к себе старосту и приготовить баню. Так же он назначил дозорных, которые отправились по двое наблюдать за окрестностями и, если что, предупредить рыцарей о приближении врага. Закича Ломпатри попросил подготовить коней, чтобы завтра утром двинуться в путь.

Староста к Ломпатри идти не хотел, но деревенские, не занятые главарём разбойников, силком притащили старика в дом звездочёта. Рыцари уже сидели за столом. Воська бегал от печки к господам то с жировыми горелками, то со снедью и брагой.

Когда за старостой закрыли дверь, глава деревни не поспешил проходить вперёд. Я сидел на лавке напротив печки и наблюдал за происходящим.

– Что медлишь, старик? – спросил его Вандегриф. – Садись. Расскажи нам, как своих продавал.

Дряхлый старик сделал несколько шагов вдоль стены и остался в тёмном углу. Когда Вандегриф снова прикрикнул на него, старик заговорил.

– Простите великодушно, господа рыцари, но мы народ бедный и слабый. Ничего-то у нас нету. Бандиты да разбойники бесчинствуют который год. А мы только терпим. Из года в год урожая всё меньше. Люди мрут, словно подёнки на закате. Что нам остаётся? Воевать мы не умеем. Вон, в прошлый год Сопку сожгли. А деревня жила в десять семей. Кузнец там – и того не пожалели. А у нас что? Скотину забрали. Одну чахлую корову оставили. Овёс увезли дней с десять назад. Мольбами только выпросили себе часть. Тёмные твари оставили не более пяти мер. А с этим разве зиму протянешь?

– Сегодня господин Ломпатри оценил ваш стол, – перебил его Вандегриф. Рыцарь сидел рядом с Ломпатри и чистил свой мизерикорд от запёкшейся крови. – И птица, и плоды, и брага. Не рассказывай сказки.

– Мы уже с десять лет не рассказываем сказок, господин, – ответил Бедагост.

Вандегриф грозно посмотрел на старосту. Воська остановился посреди комнаты, так и не поставив на стол очередную горелку.

– А ну повтори? – тихо и грозно сказал Вандегриф.

– Десять лет, с тех самых пор, как упал Дербенский Скол, мы не рассказываем сказок, мой господин. Даже деткам нашим рассказываем только о том, что в мире делается. Про Скол, про разбойников, про мага.

– Про мага? – переспросил Вандегриф.

– Вы с главарём Акошем, как бы сказать, беседовали о нём. Разбойники промеж собой кличут его волшебником.

– Какая невероятная досада! – выругался Ломпатри, сидевший до этого в безмолвии. – Ну ладно бездари, бегающие по лесам и убивающие друг друга! Но вы-то так можете верить в эту ерунду? Вы же крестьяне! Вы должны верить только в дождь, солнце, в Гранёную Луну, будь она неладна, в урожай, тепло домашнего очага и в свои пенаты. Ты хоть знаешь, кто такие маги, старик?

– Конечно, я знаю, кто такие маги! – обидевшись на вопрос, ответил староста Бедагост. – В нашей деревне, может, и не бывало кузнеца, но у нас жил свой собственный звездочёт. В вашем большом и защищённом рыцарском замке есть звездочёт? А у вашего короля во дворце? Навряд ли! А у нас был! У него учились мальцы. И гостей он принимал разных. И маги к нему приходили и жрецы. А один раз к нему из-за моря приплыл один Серый монах. Вот как! Эти братии я хорошо знаю. Благо Мирафим, светлого ему бытья, человек был общительный и всегда рассказывал нам о гостях.

В горницу вошёл Закич. От него шёл пар, а красно лицо расплывалось в довольной улыбке.

– С молодым жаром! – сказал ему Бедагост.

– Чёчи пачи! – ответил ему Воська, как, видимо, полагалось отвечать в его родных краях, и тоже улыбнулся.

– С лёгким паром! – сказал Вандегриф.

Я поднялся с лавки, слегка поклонился вошедшему, и уже открыл рот, чтобы произнести: «Ни дирими ну ари?» Тут я понял всю глупость своего намерения и снова сел. Окружающие это заметили. Они уставились на меня, будто поняли, что я только что хотел сделать. Но я вспомнил не только вежливое приветствие выходящего из бани человека, но и его ответ: «Ар пар дирим», – что означает: «счастье, оно в самой бане». Закич поклонился мне в ответ и отправился в одрину. Там он бухнулся на кровать. Как странно всё же, что память возвращается мне такими незначительными осколками былого, не являя ничего существенного, что облегчило бы мне понимание прошлого! Я уверен, что, вспомнив хоть что-нибудь из прошлого, что-нибудь столь важное, без чего невозможно существовать, я смогу вспомнить всё.

– Маги – это сборище никчёмных бездельников из богатых домов Илларии и Местифалии, – произнёс Ломпатри.

– Не сборище, а гильдия, – донёсся из одрины голос коневода.

– Закич! – прикрикнул на него рыцарь. – Отправлялся бы ты за конями ходить, а не в перёд господ в бане сидеть.

– Да коль затоплена! – спорил Закич. – Остынет ведь, пока вы тут лясы точите. А мне после этой заварухи и врачевания выживших, ой как охота помыться!

– Старый Мирафим всегда говорил, что неважно, кто в конце окажется прав – маги или жрецы. Стремление к неведомому обеих братий должно служить на благо людям, – сказал Бедагост.

– Тогда твой Мирафим ещё глупее, чем я о нём разумел, – фыркнул Ломпатри.

– Пока ты, господин рыцарь о нём думал, – снова заговорил коневод из-за стенки, – я читал его труд «Размышления о перенаправлении солнечных лучей».

– Закич! – рявкнул Ломпатри.

– Хотите, я его стукну? – спросил Вандегриф. Но Ломпатри как-то странно посмотрел на своего черноволосого товарища.

– У господина Ломпатри, из благородной провинции с благородным вином, особое отношение к простолюдинам, – язвительно заметил Закич.

– Не надо его бить, – спокойно ответил Ломпатри.

– Вот-вот, – снова отозвался Закич. – Не поднимай бич на кормящих тебя.

В горнице повисла тишина. Ломпатри, Вандегриф, Закич и Воська, как и все, кто бывал в Атарии, ни раз слышали прозвище Бич Кормящих. Эта странная кличка, стараниями провокаторов, стала для рыцаря Ломпатри вторым именем. Даже другое имя – Белый Единорог – доставшееся Ломпатри тяжёлой кровью на полях сражений за короля, не смогло заменить ему в народе эту нелицеприятную кличку. И даже стяг, с изображением белого единорога заставлял крестьян перешёптываться не о великом генерале последней войны, а о терзателе и мучителе людей.

Никто ничего не говорил достаточно долго. Наконец, Вандегриф закончил чистить мизерикорд и стал выводить кончиком клинка рисунки на залитой воском столешнице.

– Разбойники увели семь чад, – начал черноволосый рыцарь. – Ни восемь, ни шесть, а ровно семь. Они не взяли мужиков, которых можно использовать на тяжёлых работах в штольнях. Они не надругались над девушками и женщинами. Бандиты выбрали детей, одну девку, и забрали их с собой. Для разбойников – это не просто рабы. Это особый груз. И уважаемый всеми господин Ломпатри, в прошлом генерал королевского войска, стяжавший славу на ратных полях всего Троецарствия, считает, что в деревне есть кто-то, кто помог бандитам осуществить подобный план.

Воська поднёс рыцарям по чашке с брагой.

– Пойди в общий дом, Воська, – сказал ему Ломпатри. – Найдёшь там мой кафтан. Принеси мне как есть. Не чисти, не зашивай. Немедленно!

Воська откланялся и вышел прочь.

– Мы люди бедные… – снова начал староста Бедагост, но не успел продолжить: Ломпатри выхватил у Вандегрифа мизерикорд, подскочил к старику, схватил его за грудки и приставил острый клинок к горлу.

– Ты не бедный старик! – закричал он. – Ты трус и обманщик. Они вели с тобой переговоры. Ты сдал им детей. А когда увидел, что появилась парочка рыцарей на горизонте, решил стравить нас. Когда бы мы перерезали друг другу глотки, ты нас и в могилы бы не положил!

Староста, вначале испугавшийся, вдруг нахмурился. Глаза у него загорелись блеском слёз, а морщинистое лицо покраснело.

– Не положил бы! – гневно ответил Бедагост. – Завтра утром на нашем погосте на две могилы больше будет! И всё из-за вашей пирушки! Мы не воины! Разбойники перебили бы всех в деревне и всё равно забрали бы то, за чем пришли. И вы бы сейчас не в деревне сидели, а среди головёшек, пожарищ и печных труб под открытым небом. А наши головы, насаженные на копья, смотрели бы на вас с околицы! Всю деревню загубить или откупиться несколькими детьми? Хорош выбор для старика, который уже не каждый день из дому нос кажет, всё сидит у пенат, смерти ждёт. Но в могилу я бы тебя не положил, потому что ты не лучше этих разбойников. Думаешь, я с ними закодычничал? А я скажу, что это, может быть, и ты сам их на нас навёл. Уж больно скоро ты появился опосля этого происшествия. Я хоть и слеповат, но вижу более тебя, великий воитель.

Ломпатри припёр старика к стенке и приготовился вонзить ему в шею холодную сталь.

– Ты сидишь, – продолжал староста, – пьёшь нашу брагу, ешь нашу снедь в то время, как над нашими детьми издеваются, молодую жену Молнезара обесчещивают. И с каждым часом это горе крепчает. И жизнь каждого в Степках пропитывается этим горем. А ты «давишь муху» второй день, улыбаешься и называешь себя благородным рыцарем! Что это – честь? Пустая болтовня! Скажи прямо, что есть честь? Где её потрогать? Где увидеть? И убери свой меч!

– Честь в крови! – ответил Ломпатри, припав к старику так близко, что тот почувствовал кислое от браги дыхание рыцаря.

В этот миг дверь хлопнула, и в горнице оказался Воська. В руках он держал изорванный кафтан Ломпатри. Рыцарь подошёл к слуге и достал из внутреннего кармана своего парадного одеяния латунный футляр – указ короля Хорада о возвращении Ломпатри всех титулов и наделов.

– Вот где честь! – сказал Ломпатри старику, и спрятал указ за пазуху. – Воська, кафтан зашить и отстирать!

Слуга откланялся и поспешил в одрину. Ломпатри с минуту смотрел на Бедагоста, который так и стоял у стены, будто бы рыцарь продолжал держать его за грудки.

– Живы ваши дети, – буркнул наконец Ломпатри, и сел на лавку между дверью и догорающим каганцом. – Я их вам верну. Завтра уйдём и приведём тебе детей, девушку и того, кто их похитил.

– Но бандиты могут прийти отомстить за тех, кого ты убил сегодня.

– Бандиты не мстят. У них каждый сам за себя. А вот главаря убивать рано. Живым от него больше пользы.

– Не зря я его подлатал, – заметил Закич из соседней комнаты. – Многовато для одного дня! Сначала малец этот Молнезар с шишкой на голове, потом этот ваш главарь. А ведь мне ещё перевязку зверушке делать!

– Не сильно его деревенские? – спросил Ломпатри.

– Насилу усмирил! И упёртые эти степковые! Посадили его в погреб. Караулят, – отвечал Закич.

– Старик, – продолжил Ломпатри, обращаясь к Бедагосту, – предупреди своих, чтобы не трогали беспалого. Он нас ещё к своему хозяину отвести должен.

– Нет, нет! Только не к нему! – со страхом в голосе проговорил Бедагост. – Только не к магу! Не надо с ним связываться! Это погибель! Я слышал, на что способно это чудовище. Идёт слух, что он настолько ужасен, что его никто не охраняет, и при этом ни один из бандитов не смеет на него напасть. А ведь среди бандитов подобное – обычно дело.

– Бедагост, – начал Вандегриф, подойдя к двери и готовясь выпроводить старосту в сени, – господин Ломпатри победил во множественных сражениях. С ним я – верный правому делу рыцарь. С нами добрые друзья. И говорят, рыцарь Гвадемальд с войском скоро вернётся. Этот жалкий человечишка не запугает нас своими фокусами!

– Но это не человечишка! – с полными страхами глазами заметил Бедагост, открывая дверь. Из сеней дунул холодный ветер, затушив каганец и даже стоящие на столе у противоположной стены свечи. Рыцарям и старику стало не по себе. Я почувствовал это по тому, как они смотрели друг на друга. Света из прикрытой печи хватало, чтобы разглядеть очертания их лиц. – Побёг я, побёг! – затараторил староста и скрылся в темноте.

– Ладно, – нарушил молчание Закич, встав с постели и войдя в горницу. – Что греха таить? Ломпатри, извини меня за эти речи о биче и о кормящих. Тёмные меня попутали. Кровь, смерть. В бане тёр себе руки долго. Тёр, что есть мочи. До крови, думал кожу сотру. Никак отмыться не мог от этого пира. До сих пор перед глазами половые доски в крови. Извини, господин. Ну или хоть прости, коль сможешь!

– Извиняю, Закич. А теперь и нам в баню можно.

– И я схожу, – ответил Закич. – Наперво зверушке перевязочку, а опосля к вам; ещё разок искупаться!

– Коневод! – осадил его Ломпатри за то, что обзывает благородного сказочного господина.

– Всё, всё! Молчу! – ответил Закич и прошёл со мною через одрину в дальнюю комнату, где Воська уже зажёг несколько лучин. Там Закич снял с меня старую повязку. Прямо у меня за спиной, за тонкой деревянной стенкой находились сени. Было слышно, как Ломпатри и Вандегриф выпроваживали Бедагоста.

– Синий вереск, – сказал мне Закич, разворачивая маленький кулёк и выкладывая его содержимое на новую повязку. Опять будет жечь.

– Вы видели это? – донёсся из-за стены голос Вандегрифа. Рыцарь старался говорить шёпотом, но его сильный бас доносился и сюда, за тоненькую стенку. Закич прислушался.

– Что именно? – спросил его Ломпатри.

– Тусветный поймал стрелу, – загадочно произнёс Вандегриф.

– Поймал. Но я бы посоветовал вам пересмотреть своё отношение к этому существу.

– При всём уважении, господин рыцарь, я останусь при своём мнении и поясню, почему я считаю тусветного недобрым. Я никогда не видел и даже не слышал о том, чтобы кто-то, когда-то поймал стрелу. Даже байки такой нет! Господин Ломпатри, это не просто безупречная тренировка и мгновенная реакция. Он знал, куда тот выстрелит и когда он это сделает. Он овладел разумом лучника!

– О чём вы говорите, Вандегриф! – сказал Ломпатри таким тоном, будто тот рассказывал нелепые сказки.

– Помяните мой сказ, господин Ломпатри, – продолжал Вандегриф. – Это волшебство. Полено ведь сказочное существо. От них всегда проблемы. Упаси нас свет от таких спутников! К тому же…

– Что ещё? – спросил Ломпатри, открывая дверь вон.

– Теперь вот он встал, когда Закич пришёл с бани. Нуониэль хотел что-то сказать. Зверушка вспомнила, что надо говорить в такие моменты. Память возвращается к нему. И настанет время, когда он всё вспомнит. Кажется, мне, вы не очень этого жаждите. И тусветная тварь скрытничает! Как вы узнаете, что он всё вспомнил?

– Когда он всё вспомнит, он меня убьёт, – хмуро ответил Ломпатри.

Вандегриф ничего не ответил. Они с минуту стояли тихо, а потом всё-таки вышли из избы, хлопнув дверью.

Закич смотрел на меня стеклянными глазами полными страха. В руках он держал повязку с горсткой жёванного синего вереска.

– Будет жечь, – быстро сказал он и приложил к моей простреленной шее весь синий вереск, что собрал за день. Моё тело пронзила оглушающая боль. Перед глазами, как молнии пронеслись картинки битвы в общем доме, тьма и странный меч, который падает на чёрные камни, блестящие от ночного дождя. Такого меча я никогда раньше не видел. Возможно, он был из моих странных снов, в один из которых я снова провалился.

Глава 8 «Женщины»

В хрониках часто попадаются записи о том, как по Стольному волоку на белом коне двигался в некий город рыцарь такого-то имени из такого-то края. Несведущий читатель, смотрящий на жизнь из окна библиотеки, представит себе дорогу средь чистого поля и одинокого рыцаря с хоругвью, восседающего на породистом жеребце. А те, кто не раз ночевал под открытым небом, напротив, увидят и оруженосца, и слуг, трясущихся в обозах, и с десяток солдат, и штук пять вьючных лошадей. Они почувствуют на коже холодный ветер и палящее солнце. Вспомнят нескончаемый дождь или метель, острый как бритва косогор или дорогу, превратившуюся в кашу по весенней оттепели. Они вспомнят гнус, зуд во всём теле, иссохшие и растрескавшиеся губы. Их ноздри вновь наполнит этот приторный, следующий за ними повсюду запах костра. Такие люди по вони, исходящей от сырых одежд встречного путника, могут сказать, какое дерево тот жёг минувшей ночью. Эти люди – солдаты, ремесленники-торговцы, пастухи, охотники. Попадаются среди них и разные чудаки: из тех, что пытаются найти смысл бытия, шатаясь по далёким краям в лохмотьях, жуя хлеб честных тружеников, разглагольствуя при этом о людских пороках и слабостях. Сухую вонь ночных костров нюхал и откровенный сброд – разбойники и конокрады разных мастей. Такие шатаются по свету до тех пор, пока не встретят на пути бывалого человека. Он-то и поймает проныру за руку в собственном кармане. Однако, в Троецарствии, да и по правде сказать, во всей Эритании, есть кое-кто ещё, кому хорошо известен разъедающий глаза дым походного костра. Таких называют по-разному: на западном берегу Найноэльского моря, в Троецарствии – скитальцами, на юге в Айседолисе и Лойнорикалисе – странниками, севернее в Симпегалисе – каликами перехожими. Даже диковатые жители Варварии, известные своей страстью к путешествиям и кровавым приключениям, особо выделяют таких бродяг. Они называют их хожалыми. Скитальцы появлялись то там, то тут, говорили мало, спрашивали тоже. Ходили слухи, будто бы это некая тайная организация, проворачивающая свои грязные делишки под носом ничего не подозревающих людей. Но большинство считало такие слухи бреднями. Скитальцы встречались людям всегда разные – старые и молодые, сильные и почти калеки. Эти необычные люди постоянно искали нечто важное – такое же неосязаемое, как то, что ищут одухотворённые чудаки и такое же реальное, как прибыль, за которой пускаются в дорогу ремесленники-торговцы. Такие люди запросто могли устроиться на ночлег, как в лагере охотников, так и в лагере бандитов. В Троецарствии даже слепой мог выявить скитальца среди прочих путников. Встретить такого в чужих краях считалось большой удачей. А получить от скитальца совет о том, где и как лучше перейти лежащий на пути кряж – благословением Всемогущих, о которых в Троецарствии, впрочем, почти позабыли.