Задание на лето. Книга вторая

Деревянные борта, свежевыкрашенные снаружи, изнутри выглядели бедными родственниками – почти без краски. Пол местами совсем старенький, с дырами и треснувшими досками, в которых уже вывалились сучки. Тент сзади не крепится к бортам – не чем, – и, если машина притормаживает, всё пространство в кузове тут же наполняется дорожной пылью. Михаил с непривычки чихает:

– О как, Миша, пыль родную не признал?! – шутит тётя Поля – прачка детского сада.

2

Дачи как дачи, почти никаких перемен. Добавилось несколько песочниц и карусель, плюс новый (третий) одноэтажный корпус вырос поперёк большой цветочной поляны, что слева от кухни. Он ещё не покрашен, в нём не установлены двери.

Машину встречает тётя Таня, она теперь шеф-повар.

Михаил помогает ещё одному кучерявому молодому парню – сантехнику дачи – скинуть все тюки с бельём, потом они спускают, предварительно открыв задний борт машины, большой деревянный сундук-короб с детства знакомый Михаилу, из которого приятно пахнет свежим хлебом. После этого Михаил, отряхнув чуть запылённые брюки, направляется к тёте Тане и тёте Шуре, что стоят уже вместе на высоком крыльце входа на кухню:

– О, как вырос-то, теперь уж одной пуговкой не отделаешься, – улыбаясь им, говорит тётя Шура.

– Как вырос! – разводя руки в стороны и обворожительно улыбаясь, тянет нараспев тётя Таня. – Дай я тебя обниму!

После этого ко всем собравшимся у крыльца: – Так, девки, смотрины закончились, все по местам. Э, а ты куда? – это она к сантехнику. – А занести ящик?

Собравшийся было уже уходить сантехник Фёдор возвращается, и они с другим незнакомым Михаилу мужчиной затаскивают короб на склад, что рядом с кухней.

– А ты принимай свою комнату, – берёт она под руку Михаила и проводит его в радиорубку. – Располагайся и пойдём кушать.

После этого она так же, как и раньше, плавно разворачивается и, мягко и легко ступая, бесшумно уходит.

Михаил, разложив вещи по полкам и застелив постель свежим, чуть влажным бельём, выходит на крыльцо кухни и осматривается.

Детей на дачи ждут только завтра, тропинки ещё не натоптаны, свежая трава только местами чуточку примята, здания корпусов свежевыкрашены и в них домывают стёкла окон.

Всё, как прежде и это радует Михаила, который делает глубокий вдох:

– Здравствуй, лето!

3

Пока ещё на дачах никого, кроме технического персонала и кухни нет, и у Михаила – свободное время. Он решает быстро сбегать к землянке и на Рыбачий остров – землянку надо осмотреть, а на острове узнать о судьбе деда – жив ли?

К землянке подходит, осторожно осматриваясь. В лесу, как и на дачах, нет пока ещё никаких тропинок, Зелёная дорога тоже сильно заросла травой, а придорожные кусты местами вылезли на дорогу.

В лесу непривычно тихо, дач совсем не слышно, репродукторы пионерских лагерей ещё молчат.

Без труда найдя землянку и ещё раз оглядевшись, Михаил быстро юркнул в неё и включил электрический фонарик.

Всё, как и раньше, только паутины много, да пыль осела на столик, да вот балки потолка сильно прогнулись, и в одном месте насыпался небольшой холмик земли, что ссыпалась все эти пять лет с потолка.

Михаил внимательно осмотрел балки потолка: центральная опорная сгнила и явно требовала замены. Затем шмыгнул под пыльные нары и долго, освещая фонариком каждый угол, рассматривал заднюю стенку под нарами – всё без изменения: так, местами небольшие трещинки да зеленоватый налёт.

Похоже, земляку не навещали, и все эти пять лет она вот так и простояла закрытой, из-за этого в ней дышать очень нелегко, хотя и дверца оставлена открытой, и окошечко Михаил предусмотрительно приоткрыл сразу, как только оказался в ней.

Ладно, здесь всё ясно, можно закрывать и идти на Рыбачий…

Полуостров своими переменами удивил Михаила, но не обрадовал. Здесь изменилось всё, кроме затона слева от Рыбачего. Вернее, Рыбачего-то и не было. Вместо него стояла турбаза, огороженная сетчатым металлическим забором с покосившейся, чуть приоткрытой калиткой и малозаметной тропинкой, что вела от калитки в лес.

Вдоль забора сильно разрослась малина и спускалась с этого пригорка в большой лог справа от Рыбачего. На турбазе ни души. Только там, у воды, теперь уже есть деревянный причалик, и стоят три голубенькие вёсельные лодки, да пацан какой-то плюхает ногами по воде.

Михаил проходит по турбазе и находит только одно старое здание от того посёлка, что был здесь раньше – остальных и след простыл, подходит и садится рядом с мальчишкой лет двенадцати.

– Мы ещё не работаем, папка приедет завтра. Ключи у мамки, где мамка – не знаю, – выдаёт тот заученную фразу.

– Понятно. Я – Михаил, а тебя как зовут.

– Фёдор я, а что надо?

– А давно здесь это турбаза стоит?

– Давно, я уже третье лето здесь жить буду, а она и раньше была, – отвечает Фёдор, глядя в глаза Михаилу. – А что надо-то?

– Я здесь раньше бывал, деревенька на этом месте маленькая стояла, и знакомый дед жил в крайнем доме…

– А-а-а… – не дослушав Михаила, тянет Фёдор, – это тебе к мамке. Мама! – кричит он куда-то в сторону. – Ма-а-а!

С ближнего к воде домика выходит уже немолодая женщина и смотрит в сторону затона, приложив к глазам руку козырьком:

– Тебе чего, Фёдор?

– Мне – ничего, а вот этому – какого-то деда надо! – не оборачиваясь, кричит Фёдор.

4

Солнце уже клонилось к закату. Михаил вспомнил, что на дачах уже ужин и заторопился в обратный путь.

Уже по дороге на дачу Михаил вспоминал не долгий разговор с хозяйкой туристической базы.

– Н-да… Пять лет, а сколько перемен. Посёлка нет.

В ту зиму, когда Михаил переехал из большого Новосибирска в маленький городок Ангрен, что стоял у подножия пика Шахтёров в Узбекистане, кроме деда в посёлке умерло ещё трое мужчин, и оставшиеся без мужчин семьи переехали в Береговое. А про деда хозяйка туристической базы вообще ничего не слыхала. Больше узнать что-то о деде было не у кого: ни дату, когда он умер, ни где его похоронили.

Территория сначала отошла к одному хозяину, а потом уж её взял в аренду некий строительный комбинат, интересы которого эта женщина со своим мужем сейчас здесь и представляла. Да, она слышала о каком-то посёлке, но даже она его здесь уже не застала, только один домик, что у реки, остальные продали на дрова ещё прежние хозяева.

Рядом с обоих сторон тоже уже строились туристические базы, но ещё не были достроены и стояли временные небрежные отгородки из чего попало.

– Значит, через год-два здесь народа будет, как гороху, и кто-нибудь из них да набредёт на секретную землянку, а, значит… Значит, с иконами всё надо решить, как можно быстрее, то есть этим летом.

Шёл и думал, что плана у него нет никакого, и посоветоваться он ни с кем не может. Ведь тогда он нарушит данное деду слово никому, кроме того человека (священника), об иконах не рассказывать и землянку не показывать…

– «…Целуй крест с мыслями чистыми, с верою, что сохранишь заклад, да кому надо в своё время и передашь, а я молитву-то читать и за себя, и за табя стану…» – всплывают в памяти слова деда Семёна, что жил тогда на Рыбачем острове, сказанные им в предпоследнюю встречу рядом с землянкой в тот вечер, в который Михаил и раскрыл секрет этой землянки, точнее, что в ней-то и скрыт большой схорон с древними иконами, принадлежавшими когда-то церкви, которая была затоплена при заполнении Обского водохранилища.

– «…Сёдня мы ещё вдвоём с тобой об энтом знаем, а завтра-то ты один только знать будешь… Вот как оно получается…» – говорил дед Семён в последнюю встречу.

– Как так, дядь Сень? – спросил тогда ещё маленький Мишка.

– Сядь, время на всякие каки у нас уже нету. И других нет… Да если б и были, то ужо не успею. Успокой меня, старика, да я с миром-то и пойду…

– Куда?

– Туда…» – дед Семён тогда медленно поднял голову и долго-долго смотрел уже в ночное небо.

Вот и остался Михаил один на один и с тайной, и с тем, что пришло время сдержать обещания, данные им деду, но как?

5

Этот вечер Михаил мог бы вполне обоснованно назвать вечером воспоминаний. Только улеглись в памяти две последние встречи с дедом Семёном, что с Рыбачего острова, как в памяти всплыл последний вечер с его родным дедом Семёном, когда они уже оба укрылись одеялами, но ни деду, ни Михаилу не спалось.

У деда в квартире несколько небольших иконок. Три маленьких стоят на полочке на кухне. В зале однокомнатной квартиры ещё три иконки небольших размеров, но они старенькие, уже более с блёклыми, выцветшими ликами.

– Дед, а почему у тебя на иконах один Бог, как бы, добрый, а другой, что в комнате… м…м… сердитый (Михаилу хотелось сказать злой, но он не решился). На одного и смотреть приятно, а на другого глянешь из темноты – страшновато становится…

– Ну так те иконки, что на кухне, Валя недавно из цервы принесла, а энти, что в комнате – я уж и не помню, когда у нас появились, от деда что ли достались. Много им времени, им годков-то больше, чем мне.

– А церковь в Боровом есть?

– А табе церковь-то к чему? Откуда интерес?

– Так бабушка куда-то ж молиться-то ходила?

– Да бегали бабы раз-другой в неделю. Ты и это запомнил?

Михаил этого не запомнил, он просто об этом ничего и не знал, но как-то ж ему надо было расспросить деда про церковь в Боровом, хотя по интонации он понял, что деда церковь не очень-то интересовала.

– Церква наша долгое время закрытая стояла. Почернела вся без ремонта. Рушиться начала. Потом уж, не сразу, разрешили её открыть, да уж там много что не в порядке было, полы местами просели, балки… Снова закрыли…

А ты в церкви был? – спрашивает Михаил.

– Был и я пару раз. Церковь-то в Боровом деревянная, старая, последний раз уж в неё и не пустили – купол там что-то или крыша… сгнили напрочь… Я уж и не помню. Вот её тады опять-то и закрыли. А потом и батюшка помер, и годков этак три-четыре никого не было. А уж потом из Новосибирска кто-то приезжать раз в неделю стал, да домик, что напротив воинской части, снял – там крест сейчас на доме есть, легко найдёшь. А уж позжа и сам переехал, дом ему купили на той же улице, хороший дом – пятистенок! А вскоре и матушка перебралась, говорили, что церкву будет кирпичную ставить, да жена у него хворая была, за год до нашего отъезда с Валюхой умерла… Н-да… Батюшка тогда запил, в молельный дом редко показывался, бабы сказывали, а уж правда или нет – того не скажу. И стройка-то тогда вроде как прекратилась… Я как-то не интересовался, дел своих хватало…

– А где она стоит? – интересуется Михаил.

– Церква что ли?

– Ну да…

– Ты ж в кино с Колькой и Серёгой бегал, кода у нас летом был?

– Да, несколько раз.

– И что – не видел?

– Не-а…

– Так на пути в клуб мимо церквы как раз и ходили, она там справа по дороге, чуть не доходя перекрёста, только не в первом ряду.

Михаил мысленно прошёлся по тому переулочку, что связывал все четыре больших улицы Борового, и действительно вспомнил крупное, очень чёрное разрушающиеся здание. Только никакого купола там уже не было, да и крыша провалилась.

Дед, а ты пьющему человеку доверил бы тайну? – спросил Михаил.

– Чево?

– Ну, дело серьёзное, информацию важную, тайну…

– А, в этом смысле, – дед немного помолчал, – спать-то ныне будем, тебе ж с утра в поездку.

– Да я уже привык мало спать, рано вставать. Пока уроки приготовишь – уж два часа, а электричка из Голованово до Перми в шесть пятнадцать, а домой из училища редко, когда раньше девяти вечера возвращаешься, это когда уж последней пары нет, как раз к девяти, а так – позже. Только по воскресениям и отсыпался. Там уж часов до двенадцати подушку давил.

– Про тайну, значит… Нет. Пьющему и дела бы не доверил, и тайны бы не открыл. Даже малой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Вот случай у меня был…

6

Михаил знал, что дед слыл хорошим рассказчиком и случаев интересных знал кучу. Предчувствуя интересную историю, он уселся на диван, положил подушку под спину, и укрыв ноги одеялом, замер.

– Весной раз нам заказ крупный в кузню пришёл: лемехи к плугам новые выковать да на основу заново заклепать, лемехи уж у мастерской стоят, а мы всё за работу-то никак не примемся.

А был у меня в то время знакомец один, мужик моложавый, на лицо, как артист, красивый да без дела долго шлялся, а тут в кузню-то и попросился, мол, к делу пристать желает.

Работал справно, ничего дурного сказать не могу, только работал он до того момента, пока ему рюмочка в рот не попадала, а уж коль попала – неделями по улицам гулял, песни орал да бабу свою побивал. Так- то… Он тогда за день-то до работы энтой и запил.

День стоим, ждём, другой. На третий с Николаем, помощником моим, пошли его на улице ловить. Уж только к вечеру его у околицы и словили, да связанным в кузню уж силком волокли. Тут же к верстаку и приковали до утра, чтоб не сбёг да к утру-то протрезвел. А уж с утра горны разожгли, да железо калить начали да на наковальню бросать, а Лёху-то (вспомнил только, как его зовут), Лёху-то к наковальне ближе перековали да щипцы дали, чтобы, значит, жалезо с горна хватать да на кузню подавать. Раз он жалезку обронил. Другой. На третий только на наковальню-то положил тогда…

Я молоточком-то место удара показываю, а Николай молотом бить должен, да только заготовка-то гуляет из стороны в сторону. Николай раз промахнулся, другой, а уж в третий молот-то отбросил и со всего маха Лёхе в ухо-то по-деревенски и влепил, с матами так, смачно. Лёха, если б не прикованный был, из кузни бы точно вылетел, а так на длину цепи отлетел да и лежит. Подходим к нему, а он молит нас, мол всё понял, готов исправиться.

Мы тогда неделю-то домой не ходили. Бабы есть в кузню носили, но заказ выполнили день в день. Н-да…

И Лёха работал с нами безвылазно, но как только с кузни вышел, так вновь и запил, да пил уж не неделю – месяц его не видели-то. А уж потом прогнал я его. Нашто такой работник… И правду сказать, ведь подведёт, как пить дать – подведёт…

– Дед, а что такое правда? – спрашивает Михаил.

– Ты чё мне сегодня допрос устраиваш, спать-то будем аль нет? Тогда я покурю.

Дед присаживается на полутораспальную кровать, шарит на стуле спички.

Михаил тоже поднимается, открывает окно, подаёт деду папиросы, лежащие здесь же на подоконнике.

Дед закурил…

Помолчал…

Потом, уж прокашлявшись, спросил:

– Ты куришь, аль нет, Михаил?

– Курю, но очень редко, так, в охотку. Пачки на месяц хватает.

– Мать знает?

– Нет, – качает головой Михаил.

– Н-да… Кури, если хочешь, – говорит он, сильно затягиваясь и выпуская в сторону окна плотную струю сизого папиросного дыма.

– Не, не хочу, так посижу, послушаю…

– Ну слушай… В каждом из нас живёт два человека: один правильный, другой – настоящий. Так вот даже энти двое-то не всегда общий язык находят да не всегда правду-то друг другу сказывают. Вот и меж них не у каждого согласия добиться-то удаётся, а уж коль удастся кому, тут и появляется настоящий человек. Да и у того правды-то одной быть не может.

– Как так? – удивляется Михаил.

– Ты вот про то, что куришь, ни матери, ни отцу не сказал, так?

– Так.

– А, значит, матери-то тогда соврал, что не куришь? – хитро щурится дед, пуская струйку дыма перед собой.

– Ну так-то просто, чтобы мама не ругалась, не переживала, – пытается оправдаться Михаил, – да и курю-то я редко-редко.

– А сказать, значит, слабо было?

Михаил жмёт в ответ плечами.

– Значит, курил тайно? – гнёт своё дед.

– Ну да, – опустив глаза в пол, тихо и неохотно отвечает Михаил.

– Ну вот, а то и не подумал, что скажи ты, что куришь, да мало, да редко, да почему, может мать бы и поняла, да и не таился бы тогда, а значит и обмана не было бы, и совесть у тебя сейчас чиста была. А?

– А не поняла бы, да ремня отец тогда бы точно всыпал, – говорит Михаил.

– Ну и всыпал бы, это дело уже другое было бы, а так что сейчас имешь? Вот она, правда-то кака – у всякого своя, да ещё и не одна порой… Всё, завтра договорим. А сейчас спать будем – ложись!

– Дед, а почему я в паспорте у отца не вписан?

– Как не вписан? Откуда знашь-то? – насторожился дед.

– А один раз, когда возил его зубной протез на ремонт в мастерскую, он мне свой паспорт давал. У меня тогда ещё паспорта не было.

– Так это… ошибка здесь какая… иль забыли, – как-то заметно растерялся дед, не находя ответа.

Закрыв окно, Михаил ложится на старый чёрный диван и ещё долго не спит – разговор про правду сильно задел его…

– А дед-то прав… – думает он, уже засыпая.

Радиорубка освещена только светом луны. Лёжа ещё на заправленной железной старенькой кровати, Михаил только сейчас подумал:

– И надо же, обоих стариков звали-то одинаково! Раньше он об этом и не подумал.

После этой мысли он вышел из комнаты, тихо спустился по ступенькам на бетонные плиты, что лежали перед входом на кухню, и долго бродил по даче, пока за теми берёзами, что у горохового поля, не начал алеть закат…

БОРОВОЕ

глава 6

Чернота ночи постепенно начала сменяться серостью. Послышались ещё неуверенные одинокие голоса просыпающихся птиц, пока их совсем немного, но с каждой минутой всё больше и больше, и вот уже можно услышать целый ансамбль, который в самом скором времени должен превратиться в весёлый лесной хор.

Восход алеет и разгоняет утренние сумерки – светает! За гороховым полем появляется краешек солнца и медленно-медленно растёт.

1

Михаил, наблюдая эту картинку, и не заметил, как по металлической лестнице со второго этажа панельного корпуса кухни спустилась тётя Таня, подошла к столику со скамейками на краю берёзовой рощицы и присела рядом:

– Миша, так ты что ж, спать не ложился или встал так рано?

– Доброе утро, тётя Таня! – улыбнулся Михаил.

– Понятно… Доброе… А что так? – смотрит на восход солнца тётя Таня. – Восход встречаешь?

– Тётя Таня, мне в Боровое надо!

– Так иди, раз надо, вот позавтракаешь и иди. Ты ж теперь не отдыхающий – сотрудник, сам волен в своём свободном времени.

– Так дети же сегодня приезжают?

– И что? Пока выгрузятся, расселятся, то да сё, – разводит руками тётя Таня. – Твоя работа не раньше завтрашнего дня начнётся и то, если всё нормально будет, а то и через два дня. Пойдём завтракать, – она поднимается со скамейки и направляется в сторону кухни.

Повеселевший Михаил идёт следом.

Ночь размышлений ничего не дала, а уж с восходом солнца ему и пришла эта простая мысль, что надо срочно сходить в Боровое, отыскать церковь, батюшку, поговорить с ним, коль удастся, а уж там и размышлять над тем, как ему дальше быть и с землянкой, и с иконами. Если дело затянется, то землянку надо как-то укрепить и чуток подшаманить. А если…

Что-то в лучшее ему пока не очень верилось, уж больно нелестный был отзыв деда о батюшке, как такому довериться?

– Бориска, так его наши меж собой в миру кличут, а уж как его звали по церковному-то и не помню, – сказал ему утром дед, когда они прощались у двери. – Ну, ты работай там, обо мне не думай. Продукты есть, квартиру ты помыл, а уж до отца три дня осталось – продержусь.

Деду явно стало получше, и вчера он выходил на костылях посидеть на лавочке возле подъезда. Михаил сначала хотел помочь ему спуститься, но тот твёрдо сказал:

– Сам, сам, ты меня перед бабами-то не срами.

Сам вышел, сам сел и долго улыбался прохожим…

– Ты иди, иди, знаю, хотел друзей проведать, так беги! Я тут чуток посижу, с бабами покалякаю, а уж к обеду поднимусь.

– Сам поднимешься? – спрашивает Михаил, вглядываясь в ожившее лицо деда.

– Сам не поднимусь, кто-нибудь да поможет, ступай с Богом. Нечего тебе у деда под боком дни просиживать, не молодое это дело…

В дверном проёме подъезда показалась соседка деда (Михаил не запомнил, как её зовут, у него вообще память на имена и даты была плохая).

– Ой, Вера! Ты глянь – Сеня во двор вышел! – она развернулась и, кряхтя, начала подниматься по ступенькам, а уж через пару минут спускалась вместе со своей сестрою.

Михаил успокоился за деда и направился к остановке автобуса. Если ему удастся, то он сегодня увидится со своей первой учительницей Марией Измаиловной и друзьями-одноклассниками из 182 школы, что на Затулинке. А уж завтра и на дачи…

2

– Ну, Бориска, так Бориска, – подумал Михаил, выходя утром на грунтовую, петляющую меж берёзовых околков дорогу, ведущую к Боровому.

Дорога ещё была плохо наезжена, местами распадалась на кучу объездов-времянок, и почти везде виднелись ещё непросохшие лужи, а местами была откровенная грязь, но зато пыли абсолютно не было.

Их дачи въезжали в этом году первые, и потому репродукторы остальных дач и пионерских лагерей, цепью расположенных вдоль правой стороны дороги до самого Борового и примыкающие одной стороной плотно друг к другу, выглядели пока сиротливо – почти никакого движения… Тишина.

Дорога не близкая, на попутку рассчитывать пока не приходится, зато на ходу легко думается и вспоминается.

Он перебирает последние события и останавливается на двух предпоследних днях, проведённых им в Новосибирске —тогда ему пришлось отложить встречу со своими одноклассниками на один день.

Утром, приготовив чай с бутербродами, он спросил деда:

– Дед, а купаешься ты как?

– Да как получится, – уклончиво ответит тот.

Михаил осмотрел ванну, несколько очищенную им вчера и всё, что в ней находилось: старенькая однокорпусная цилиндрическая «Сибирь» с ручным отжимом белья, шаткая, видавшие виды маленькая табуреточка, почти полностью облезшая, в мыльных подтёках, кусок хозяйственного мыла, початая пачка стирального порошка, мочалка, стаканчик с зубной щёткой, баночка с зубным порошком, редкий деревянный гребень, безопасная бритва и уже вскрытая пачка с безопасными лезвиями «Восток». Ещё несколько мелочей, которые к ванной имели весьма натянутое отношение.

– М-да… Видимо, на этой табуреточке и моется, когда залезть удаётся, – подумал Михаил.

Собрался и тихо ушёл в магазин. Купил белой краски, банное мыло, зубную щётку, пару тюбиков зубной пасты, шампунь, немного гвоздей, шурупов, пластиковых вставок под шурупы, длинную мочалку со столь же длинными ручками-лямками. А вот длинную, деревянную ручку пришлось поискать. Когда всё это было собрано – задумался, а где взять деревяшки? Магазина, торгующего стройматериалами из дерева он не знал, а узнав у прохожих, где тот находится, понял, что это очень далеко.

– Ну вот, деньги потратил, а из чего делать и не подумал, – размышлял он на обратном пути.

И всё же случай в этот день был на стороне Михаила – уже рядом с домом деда, недалеко от большой помойки, что спряталась между двумя пятиэтажками, Михаил увидел выкинутый старый диван…

– О! Вот здесь деревом и разживёмся, – повеселел Михаил и оставшийся путь не шёл, а бежал.

Через час диван был нещадно бит и расколочен на бруски и досточки, все необходимые части Михаил связал бельевой верёвкой и взвалил на спину.

Ещё пара часов работы и сидушка с упорами на края ванны была готова.

– Чё получается-то? – заглянул дед в проём двери.

– А то и получается, что сегодня купаться будем! – улыбается Михаил. – Пройди сюда, покажи, где тебе ручку прикрепить, чтобы удобно было в ванну залазить.

– А не зря затеял-то? А как съезжать? – спрашивает дед, но проходит и примеряется, где же ему будет удобней взяться. – Вот сюда крепи, как раз будет…

– А съезжать будете, просто заберёте и на новом месте точно пригодится, – улыбается Михаил, пробивая старым сверлом дырку под пластиковый дюбель, после чего быстро прикручивает длинную деревянную ручку.

– Вот сейчас покрасим сидушку в белый цвет и вечером можно будет купаться! – улыбается Михаил своей работе.

– Так не высохнет? – говорит дед.

– А я нитру купил – два часа и сухо! – поясняет Михаил.

– Банка-то больно большая! – дед кивает головой на большую банку нитрокраски.

– Остатки на окно на кухне пойдут, оно совсем облезшее, – говорит Михаил.

– Нитра-то завоняет всё! – говорит уже выходящий из ванной комнаты дед.

– А мы дверки сначала прикроем, а окна откроем, через пару часов и порядок будет! —улыбается Михаил.

Вечером дед разделся, без его помощи залез в ванну и сел на массивную широкую сидушку, что легла упорами на края ванны, а само сидение находилось ближе к воде.

Пока дед залазил, Михаил несколько раз пытался ему помочь, но всякий раз дед одёргивал его:

– Сам, сам, не маленький. А как тебя не будет рядом…

Сильные руки кузнеца делали своё дело, компенсируя слабость дрожащих ног, и Михаил убедился – дед ещё ничего – сам справится!

3

Михаил за размышлениями и не заметил, как дошёл до Борового. Вот и развилка дорог: та, что прямо – отделяет Боровое от летних военных лагерей, та, что налево – идёт в обход села к старому Новосибирскому тракту. Есть ещё малоприметная тропинка вдоль околицы, вот по ней-то Михаил и пошёл быстрым шагом.