Полная версия:
Задание на лето. Книга вторая
Задание на лето
Книга вторая
Михаил Морозовский
Редактор Галина Никитина
Иллюстратор Михаил Морозовский
© Михаил Морозовский, 2022
© Михаил Морозовский, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0056-3562-4 (т. 2)
ISBN 978-5-0056-0908-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Михаил Морозовский
ОТ РЕДАКТОРА
вступительное слово
Те, кто прочитал первую книгу «Задание на лето», вряд ли мог забыть главного героя Мишку и остаться равнодушным к тому, что происходило с ним в его подростковом возрасте.
Я думаю, что вам, дорогие читатели, хотелось бы узнать его дальнейшую судьбу. И автор предоставил вам такой шанс.
Вы держите в руках вторую книгу «Задание на лето».
Между событиями, описанными в первой и второй книгах, прошло пять лет. Вроде бы небольшой срок, но от мальчишки подросткового возраста до юноши- целая вечность.
А ведь это- важнейший этап жизни.
Становление личности, познание и осмысление мира, выбор жизненного пути…
Судьба… По каким дорогам она поведёт, с кем придётся встретиться, а с кем расстаться, что понять и принять, от чего отказаться….
Много вопросов, на которые порой не удаётся найти ответов… Но тем и интересна жизнь юноши, начинающего свой самостоятельный путь!
Так что читайте, думайте, размышляйте, может быть, в чём-то вы узнаете себя, вспомните свои неповторимые юношеские года.
Надеюсь, что чтение доставит вам удовольствие.
Галина Никитина
ЗАДАНИЕ НА ЛЕТО
Повесть
Книга вторая
ЭКЗАМЕН
глава 1
Наконец-то распогодилось и мелкий моросящий дождик, что полировал улицы несколько дней подряд, уступил место яркому солнцу. И хотя по небу местами ещё скользили небольшие серо-белые облака, дышалось по-весеннему, но тёплую осеннею курточку всё же ещё лучше было не снимать.
1
Сегодня у Михаила последний экзамен – специальность.
Он подошёл к Пермскому музыкальному училищу заранее, и пока оно ещё не открыто, присел на несколько неряшливый, собранный из разных обрезков ржавых труб, но уже свежевыкрашенный забор, что недалеко от входа в училище.
Вроде и греет солнышко, а у него – лёгкий озноб. Непривычно сдавать экзамены в одиночку, но так уж получилось, что на семейном совете решили: именно ему ехать в Новосибирск, помогать деду, а уж потом, когда отца отпустят с работы, он подъедет на смену. Бабушка Валя умерла…
Дед Семён, её муж (отец матери Михаила), еле ходит после операции, передвигаясь, когда на костылях, а когда боль немного отпускала – с палочкой в правой руке.
Уж что только не делали врачи, да и бабки-знахарки смотрели, ан нет – многолетняя работа в кузне дала о себе знать: спину он всё же сорвал, а уж потом и ноги стали плохо слушаться.
Михаил мысленно переносится в небольшой бревенчатый домик почти на окраине улицы села Боровое, что расположилось недалеко от Обского моря, рядом с сосновым бором, в пятидесяти километрах от Новосибирска. Здесь он в детстве провёл два лета подряд.
Вот дед подъезжает на своём синем мопеде «Рига-1», ставит его перед деревянными, потемневшими от времени высокими воротами, снимает серую кепку и осматривает улицу:
– Миша, ты где? – чуть хрипловатым голосом кричит он.
Мишка, Колька и Витька в это время ловят стрижей на ниточку с пушком на одном конце и с грузом из свинца на другом.
– Энто ты для этого у меня свинчатку просил? – чуть недовольно, но всё же с улыбкой, говорит дед подбегающему Мишке.
– Деда, да мы так, немного словим, а потом отпускаем, – оправдывается Мишка, вскакивая на ещё горячий, пахнущий бензином мопед.
– А говорил – на рыбалку надо?!
– А на рыбалку мы потом пойдём, дядя Сеня, завтра с утра, – говорит подошедший вразвалочку Колька. – А сегодня у нас соревнования, кто больше словит.
Колька старше Мишки на один год и уже учится в третьем классе. Дом его вон там, за тем палисадником с тремя пирамидальными тополями, что одним забором примыкает к дому деда. Витька, брат Кольки, младше его на три года, чуть запоздал и, подбежав, сразу выпалил:
– Здрастье, дядя Сеня!
– Ну-ну… Сейчас машина с дач подойдёт, далеко не убегай. Мать приедет, – говорит дед, открывая за железное кольцо небольшую калитку, что спряталась с правой стороны ворот.
– Птицу-то потом выпустите, не изгаляйтесь, нече животину мучать, – уже закрывая калитку, ворчит дед.
– Ух ты, ребя, машина с дачи приедет! – вскрикивает Мишка, не совсем ловко соскальзывая с высокой коричневой сидушки мопеда. – А давай мы стрижей ещё наловим и выпустим их в кабину машины, она поедет, а стрижи вылетят – вот потеха будет!
2
За спиной Михаила скопившиеся на красный свет машины тронулись, и улица снова опустела, только выхлопные газы, легко пощекотав нос, быстро рассеялись в свежести утра.
Все остальные экзамены он уже сдал экстерном, но главным всё же оставался этот. Михаил немножко нервничает от безделья. Программа, что он собирается сегодня играть, сложная, и подгонял он её, форсируя, занимаясь по много часов, точнее, всё свободное время, и поэтому чувствовалась и небольшая усталость, и лёгкая неуверенность – всё уже вроде бы и готово, но не обыграно, словно свежий хлеб с печи, ещё не остывший, ещё не осевший.
Высокая деревянная входная дверь в училище нехотя, с лёгким скрипом, открывается, и на приступке появляется вахтёр тётя Валя, дымящая смятой с краёв папиросой. Она, медленно поворачивая голову, будто осматривает незнакомую ей улицу, упирается взглядом в Михаила:
– Ты уже здесь? Что ж так рано? – хриплым прокуренным голосом, без эмоций спрашивает она, распахивая дверь шире.
Михаил быстро прошмыгивает в открытую дверь, на ходу бросая:
– Здрасьте, тёть Валь… Экзамены.
– Какие ещё экзамены? Сессия через месяц начнётся! – слышит он сзади себя скрип закрывающейся двери и чуть раздражённый голос тёти Вали.
На втором этаже безлюдно и необычно тихо. Все классы закрыты.
Михаил быстро расчехляет баян и начинает разыгрываться. Пустой коридор гулко отзывается на первые ноты. Только пальцы коснулись кнопок баяна, и уверенность возвращается к Михаилу.
А через час, когда студенты уже собрались на первую пару, он был готов сдавать экзамен, и ему хотелось только одного, чтобы тот прошёл как можно скорее.
Подошёл однокурсник Игорь Путилов, что учится в параллельном потоке, у него раньше всех появилась мужская высокая причёска, и уже проглядывали чёрные усики:
– Спецуху сдаёшь?
– Угу… – буркнул Михаил. Вступать в разговоры перед экзаменом ему как-то не хотелось.
– Ладно, настраивайся, наши на литру пошли, – бросил Игорь, дружески пожав руку Михаилу.
А ещё через час Михаил будет нервно смотреть на дверь, что ведёт в предбанник народного отделения в ожидании выхода кого-нибудь из экзаменационной комиссии – ждать оценки.
Первым вышел его шеф, Юрий Николаевич, на ходу махнув Михаилу, чтобы тот не вставал, подошёл сам и присел в свободное кресло рядом. Старые деревянные театральные кресла сильно заскрипели и, чуть качнувшись, обрели равновесие:
– Сейчас ещё немного подожди, выйдет Мария Дмитриевна, хочет с тобой поговорить.
Мария Дмитриевна – заведующая методическим объединением, и разговора с ней стараются избежать все народники, хотя сама по себе она женщина улыбчивая и приветливая, и всегда у неё при встрече находится для студентов доброе слово. И всё же «методобъединение» —словосочетание в училище страшное. Вызов на него ничего хорошего не предвещает.
– Что случилось? – неуверенно спрашивает Михаил.
– Ничего, просто предложение к тебе есть, а уж позже я подойду и договорим. Лады? – Юрий Николаевич встаёт, хитро улыбается своей лучезарной улыбкой, и Михаил в который раз думает о том, что студенты несправедливо считают его очень злым и чрезмерно требовательным преподавателем, сдирающим по три шкуры с их брата-студента, а на самом деле он – нормальный мужик!
Мария Дмитриевна вышла минут через двадцать и сразу направилась к Михаилу. Всё это время ему было чуть не по себе: что это ещё за номер, что такое сегодня случилось, почему до сих пор не говорят оценку и почему методобъединение что-то там решает?
Снова скрипнуло кресло, и Мария Дмитриевна, присев, коснулась его руки:
– Миша, прими мои соболезнования… – она выдержала паузу и, ещё раз коснувшись его руки, продолжила:
– То, что ты сегодня сделал, многие из выпускников не сыграют, возможно, никогда. И то, что тебе удалось подготовиться практически на два месяца раньше – это говорит о многом. С такой программой можно поступать в консерваторию.
Она снова выдержала паузу, и на её лице появилась улыбка, которая сильно смутила Михаила, и он, покраснев, опустил взгляд.
– Ну, засмущался! – ещё больше улыбнулась Мария Дмитриевна, и уже сняв свою руку с руки Михаила, продолжила. – Мы тут экстренно собрали методическое объединение и рекомендовали тебя на поступление в консерваторию, через полчаса спустись к секретарю в учебную часть, там уже всё будет готово. Ты сейчас в Новосибирск?
Михаил молча кивнул.
– А отец когда он приедет?
– Его недели через две отпустят с работы, а маме нездоровится, она только выписалась из больницы и пока ей тяжело ходить, – почти скороговоркой выпалил Михаил.
– Понятно, – тихо сказала Мария Дмитриевна, веко у неё дёрнулось, и снова наступила пауза. Видно было, что она о чём-то сильно задумалась.
– А в какую консерваторию будешь поступать? – прервала она молчание.
– В Новосибирскую, – почти не задумываясь, выпалил Михаил.
– А почему не в Свердловскую или Ленинградскую? Там очень сильные народные отделения! – чуть удивлённо спросила Мария Дмитриевна.
– Так я ж там родился, а в консе я уже учился, знаю её! – улыбнулся Михаил.
– Ладно, куда поступать вы решите с Юрием Николаевичем, – медленно поднимаясь с кресла, сказала она.
– Так я ж только второй курс закончил? – удивился Михаил, поднимаясь с ней вместе.
– А больше тебе здесь делать нечего. Как свои дела решишь в Новосибирске, мигом в консерваторию на прослушивание.
Она ещё раз пожала ему руку и, медленно повернувшись, пошла по коридору. Михаил про себя отметил, что одно плечо у неё последнее время стало заметно ниже другого, и правый глаз чаще щурился, слегка подрагивая веком. Это у неё случилось ещё в прошлом году после смерти матери.
– А оценка какая? – растерянно спросил он Марию Дмитриевну, уже спускающуюся по широкой лестнице, ведущей на первый этаж. Как раз в это время зазвенел звонок на перемену. Из разных аудиторий в коридор, как горох, посыпались суетливые студенты. Коридор зароился ульем и утонул в их шумной болтовне.
За этим гомоном Мария Дмитриевна, так и не услышав голос Михаила, повернула на другой лестничный пролёт и, слегка прижимаясь к стенке, дабы уступить место вечно спешащим юношам и девушкам, медленно спустилась на первый этаж.
– Ну что, сдал? – раздался голос однокурсницы Елены Еговкиной, незаметно для Михаила подошедшей сзади.
– Привет, Лен. Не знаю ещё, оценку не говорят, – пожал плечами Михаил.
– Ладно прибедняться. У тебя единственного за три сессии по спецухе одни пятёрки, – высунула язык Ленка и, не дожидаясь ответа, тоже побежала куда-то вниз.
Михаил вновь присел на стоящие у стены кресла и только теперь отметил, что он как-то выпал из этой повседневной суеты. Ему уже некуда спешить, вот только дождётся оценки и…
– Да когда ж они?! – вырвалось у него вслух.
3
Снова прозвенел звонок, и коридор опустел. Почти тут же вышел Юрий Николаевич и позвал его в класс.
– Всё уже знаешь? – спросил он его.
– Да, Мария Дмитриевна рассказала.
– Вот и лады… – он немного помолчал, опустив низко голову. – Куда будешь поступать?
– В Новосибирск.
– Что так? – быстро подняв голову и, взметнув густые брови, спросил Юрий Николаевич.
И Михаил снова стал долго объяснять, что он там уже учился, и там его родной город. И чем больше говорил Михаил, тем ниже опускалась голова преподавателя.
– Коль решил – действуй, – пожав руку и чуть-чуть улыбнувшись, сказал Юрий Николаевич, – но лучше Свердловск или Ленинград, там тебя уже знают…
– А задание? – удивлённо спросил Михаил.
– Какое задание? – ещё более удивившись, сказал Юрий Николаевич в тон Михаилу, при этом также как Михаил широко раскрыв глаза, и лишь спрятанная в уголке рта улыбка, говорила о наигранности его вопроса.
– На лето!
– Ах, на лето… Ну, коли поступишь, то преподаватель у тебя будет уже другой, так-то. Да, спустись в учебную часть к секретарю, там направление от училища тебе сейчас готовят, – он вновь опустил голову, сделав несколько коротких кивков и пожав на прощание руку Михаила, вышел из маленького класса, где у них проходили индивидуальные уроки по специальности, так больше ничего не сказав.
Дверь за ним закрылась, стало тихо и одиноко.
– Переживает, – подумал Михаил, подходя к небольшому окошку, что выходит на торец огромного здания исполкома, и тут же вспомнил, что так и не узнал про свою оценку.
На стареньком, небольшом, видавшем виды письменном столе, стоящим рядом с окном, лежит его раскрытая зачётка. В графе «специальность» стоит оценка «пять», в скобочках прописью – «отлично» и размашистая подпись Юрия Николаевича.
На память приходит один из уроков по специальности, что неожиданно из рядового превратился в открытый, и тогда в эту маленькую комнату вдруг навалилась куча преподавателей.
На первом курсе у него был другой шеф – Валерий Николаевич (вот в кого Михаил был практически влюблён и доверял ему безоговорочно) и тот, широко улыбаясь и чуть игриво обращаясь к вошедшим преподавателям народного отделения, тогда сказал:
– Вы посмотрите, что он вытворяет!
И уже к Михаилу:
– Давай с выхода на пассажи и пассажи с кодой!
Михаил проигрывает большой, сложный технически отрывок пьесы.
– А?! – смотрит, улыбаясь, на вошедших Валерий Николаевич.
– Ну так никто не играет! Так невозможно, вроде как и неправильно! – говорит чуть растерянно один из них, а сегодняшний его шеф Юрий Николаевич, почесав уже лысеющий лоб, просит ещё разок прогнать это место.
– Непонятно, как он это делает, – говорит он после очередного проигрывания. – Ну точно – так не играют, не должно получаться.
– Вот! А у него получается! – подскакивает Валерий Николаевич.
– Надо переделать, – говорит Юрий Николаевич, – сменить аппликатуру и потом…
– Ни-и-и, – тянет Валерий Николаевич, – и при этом машет руками, мол аудиенция закончена, – пусть так чешет, ведь звучит же, да ещё как звучит!
Всё это время Михаил стоит с открытой зачёткой, откровенно радуясь сегодняшней оценке и лишь потом, глубоко вздохнув, аккуратно закрывает её, засовывает в глубокий нашивной карман чехла баяна и не спеша ещё раз оглядывает учебный класс, как будто прощаясь, а потом быстро взваливает баян в стареньком самопальном чехле из утеплённого непромокаемого брезента цвета выцветшего хаки себе на правое плечо и, уже не оглядываясь, спускается в учебную часть.
Секретарь, глянув на него поверх очков, кивком направляет его в кабинет директора училища.
Большая тяжёлая дверь, обитая чёрным дерматином, чуть чмокнув воздухом, открывается бесшумно. За большим письменным столом, заваленном бумагами – Тарас Петрович.
Увидев Михаила, он, чуть помолчав, пристукивает одновременно двумя руками по столу, поднимается, берёт с правого угла большого стола две бумажки, скреплённые канцелярской скрепкой в левом верхнем углу, и протягивая Михаилу, говорит:
– Ну что, старый знакомый. Желаю тебе успеха! Да, сейчас у секретаря заберёшь ведомость, отнесёшь в бухгалтерию, там тебе премию выписали, получи, в дороге пригодится! – улыбается он, крепко пожимая руку Михаилу.
– Премию-то за что?
– За лауреата!
Домой он добирался на автобусе, битком набитым пассажирами, так что с баяном было и не пройти – пришлось потолкаться и выслушать несколько колких замечаний. Старый автобус со скрипом тронулся с места и медленно поплёлся по разбитой асфальтовой дороге, звеня всем своим изношенным металлическим телом на ухабах.
– Всё, завтра в Новосиб, – успел подумать Михаил и задремал, плотно зажатый с боков другими пассажирами…
ЗАПИСКА
глава 2
Утро выдалось что надо – солнышко сквозь сосны за окном только поднималось, и слегка золотилась утренняя роса на изумрудной, густой траве. Далеко не всегда такое в Перми: чаще – моросящий дождь и низкие тёмные, неприветливые облака. А сегодня ни облачка – голубое, глубокое небо… Ни ветерка…
Кроны сосен замерли, будто на фотографическом снимке, и если б не белая тонкая полоса от реактивного самолёта, что тянулась там, в запредельной высоте уже на добрую половину неба, можно было бы подумать, что мгновение действительно остановилось, замерло в ожидании нового…
1
Новым на кухонном столе была записка.
Так сложилось, что последнее время Михаил почти не общался с матерью, да и отец говорил с ним крайне редко. А уж после переезда из Голованово в центр Перми и вообще стало невмоготу.
Тогда Михаил намекнул, что у него через неделю сдача специальности и руки надо бы поберечь, а мать прямо вспыхнула, очень рассердилась и ответила, что на грузчиков денег нет и таскать вещи со второго этажа в машину, а потом на третий будут они с отцом – без вариантов.
А началось всё это где-то с полгода назад, практически с пустяка.
Михаил, как всегда, поздно вернулся из музыкального училища – последняя пара заканчивалась аж в двадцать часов, затем ещё пятнадцать минут до вокзала, а там, если повезёт, тридцать – сорок минут на электричке до Голованово и ещё минут пятнадцать пешком от станции, что расположилось на самой окраине Перми, врезавшись в тайгу.
Молодцы строители – не тронули в микрорайоне ни сосен, ни берёз, дома прямо вписали в лесной массив. Асфальтированные тропинки здесь тоже радуют душу – слегка петляют, огибая могучие стволы вековых сосен, пахнущих свежей смолой.
Бросив портфель, Михаил с порога крикнул:
– Ма, я в ДК – заниматься на фортепиано.
Фортепиано у них не было, и отец ещё год назад договорился с директором Дворца культуры, что Михаил будет вечерами приходить заниматься на фортепиано в свободной аудитории.
– Опять убегаешь, нет, чтоб по дому помочь, из сил уже выбилась, прибирая за вами?! – услышал Михаил строгий голос матери, уже закрывая входную дверь.
Через десять минут вахтёр Дворца культуры вручил ему ключ от свободной аудитории. Во дворце было шумно: сновала молодёжь, за дверью одной из аудиторий слышно было, как настраивается, модный в то время ВИА, а на сцену большого зрительного зала перетаскивают какие-то декорации…
Время у Михаила в обрез, долго не постоишь, не посмотришь – сорок пять минут на разучивание новой пьесы и ещё десять минут чтобы вернуться домой. Здесь, дома, его ждал баян и новая, очень сложная программа – его первое переложение фортепианной пьесы и виртуозный парафраз «Утушка луговая», что обязательно надо было разыграть к годовому экзамену по специальности. Остальные пьесы не были столь сложны, и Михаил за них не переживал, вот разве что тремоло мехом в одной из них всё ещё не звучало так идеально, как ему хотелось бы. Вот это-то тремоло и стало в тот вечер причиной затянувшийся ссоры.
– Опять рвёшь мех! – резко открыв дверь кухни, громче обычного сказала мать, а потом перешла на крик. – Отец, ты глянь, мы ему новый баян купили, последние деньги отдали, а он что делает – инструмент портит!
А дальше – понеслось. Никакие объяснения Михаила в тот вечер не принимались: ни то, что это такой приём игры, ни то, что так их учат, ни то, что это не вредит инструменту… Дело дошло до того, что отец вытащил ремень из штанов, и высоко поднял руку, которую в тот вечер Михаил и перехватил:
– Всё, пап, больше бить себя не дам! – на низких нотах, упрямо смотря в глаза отцу, с какой-то злой радостью и уверенностью сказал он тогда.
Лучше б его выпороли…
Тогда, зимой, с ним перестали разговаривать и мать, и отец. В течение долгого времени они даже не отвечали на его: «Ну, я пошёл в училище» или «Здрастье, я уже дома». Ни слова. Утром на столе – завтрак. Вечером – ужин. Всё…
В тот год Михаил сильно заболел, и болезнь эта долго ещё его не отпускала.
Лишь после этого дома несколько смягчились, но всё равно в присутствии Михаила наступала гнетущая тишина, и все в доме начинали разговаривать односложно. Отец, бросивший после войны курить, тайно от всех смолил папиросы в туалете, старательно пряча бычки. Бабка Наталья (мать отца) зло шипела из-за дверей своей комнаты, поминая всех святых и сплёвывая ему вслед.
Пришла весна, а с ней и пора подготовки к годовым экзаменам, а с ними и телеграмма из Новосибирска о том, что бабушка Валя умерла. Это известие несколько выровняло отношение к Михаилу, но прежних добрых, доверительных отношений так и не стало.
Вечером, уже после переезда из Голованово в Пермь, на семейном совете решили, что в Новосибирск к деду поедет Михаил, почему именно он, Михаил тогда так и не понял. Его радовала эта поездка в родной город и возможность увидеться со старыми друзьями. А ещё его тайно радовало, что он вырвется из этой гнетущей атмосферы, что так надоела последнее время и начинала сильно его раздражать.
Трудность была только в одном – ему было необходимо экстерном сдать все годовые зачёты и экзамены, а сессия ещё и не началась.
Форсируя все возможные сроки, он подгонял программу, часто оставаясь на ночь в училище. Спал там же, на столе в одной из аудиторий по два-три часа. Последнее время голодал, откладывая по рублю в день на поездку в Новосибирск, так как понимал, что вряд ли ему выделят много денег – мать при каждом удобном случае упрекала его в том, что он вместе с переездом в Пермь уволился из музыкальной школы в Голованово, а в Перми так и не устроился на работу, а денег в семье почему-то вечно не хватало…
2
Михаил поднял со стола четвертушку линованного листа из школьной тетради, где каллиграфическим подчерком, со всевозможными красивыми завитушками отец написал:
«Билет на поезд на столе. Под ним – пятьдесят рублей. С Ксенией Ефремовной мы договорились, она возьмёт тебя на работу на детские дачи в Боровом, будешь играть детям на баяне. Приедешь, позвони ей. Деньги не транжирь. Когда устроишься работать, тридцать рублей оставь деду на продукты. Я приеду, как получу отпуск, но не раньше десяти дней. Скажи деду, что с квартирой вопросы все решим, а его заберём к себе. Удачи…»
Михаил поднял билет, под ним лежали пять старых рыженьких десяток.
Утро заканчивалось быстрыми сборами в дорогу.
Зачехлив баян, он сунул туда пачку печатных нот и толстенную рукописную нотную тетрадь.
В приоткрытом чемодане, что стоял в зале у изголовья раскладного кресла, он увидел аккуратно сложенные ему в дорогу матерью вещи. Рядом старая, из цветной капроновой сетки, с колючими углами, хозяйственная сумка, с которой он постоянно бегал в магазин за продуктами. В ней – аккуратные свёртки из серой упаковочной бумаги и бутылка «Буратино». Сетку Михаил не любил. Она постоянно цеплялась за штаны и оставляла на них потёртости. Продукты переложил в серую холщовую сумку, что купил сам не так давно, на которую трафаретом, вырезанным им же из тонкого картона, была нанесена надпись: «ПМУ. ОНИ. 1975».
Собрав постель, сложив кресло и застегнув чемодан, он вышел в прихожую, присел на небольшой приступок вешалки и, проверив карманы, все ли документы на месте – замер. Потом встал и снова присел – время до поезда оставалось с лихвой, можно не торопиться.
3
Здесь они живут всего дней десять, правда, все вещи уже на местах, стены побелены, окна покрашены – это первый ремонт, от которого его из-за сдачи экзаменов экстерном освободили, но ему тоже пришлось повозится, разгребая мусор, что остался от старых хозяев.
Он помнит, как от него шарахнулась проходящая мимо мусорки бабка, когда он выбрасывал в неё два огромных прозрачных десятилитровых мешка с тараканами.
– Ох, батюшки, это ж что такое – тараканы что ли? – ахнула она, закрывая рот рукой. – Эт что, с нашего дома?
– Да, вон из той квартиры, – показал Михаил на окна третьего этажа.
