скачать книгу бесплатно
– Спасибо, добрый человек, большое, большое спасибо, – говорила Куми, притворяясь, будто не слышит, и запирая за ним дверь. – Как папа?
– Спит. Но ты же должна была судно купить…
Она распаковала эмалированный тазик и поставила его рядом с деревянным ящиком на четырех коротких ножках.
– Я подумала, что стульчак лучше, чем судно.
– Как это – лучше? Доктор ясно сказал: месяц в постели. Нога не должна касаться пола.
– Слушай. Я пришла в магазин, стала выбирать судно и представила себе… ну, процедуру. Как это будет происходить – подложить судно папе, достать его, когда папа сделает свои дела, подмыть папу, вынести и вымыть судно… не заставляй меня описывать. Сам знаешь. До того неловко, неприлично.
И она решила, что стульчак будет пристойней. Папа будет садиться на стульчак прямо у кровати, ему будет легче оправляться.
– А нам останется только опорожнить горшок.
– Но доктор сказал, что, если мы не будем осторожны, так кости будут месяцами срастаться!
– Папе же не придется добираться до клозета, об этом и речи нет! Испробуем стульчак, посмотрим, как у папы получится.
Вдвоем они внесли стульчак в комнату отчима; он притворился, будто проснулся при их появлении.
– О, Куми, ты вернулась. Что это – новый ночной столик для меня?
– Нет, папа, – засмеялась Куми, – это стульчак, смотри, какой славный.
Куми подняла крышку.
– Мы подумали, стульчак будет удобней судна, – сказал Джал, – как тебе кажется?
– Мне удобней то, что удобней вам. Я и так обременяю вас.
– Мы справимся, папа, не волнуйся. Всего-то четыре недели.
И Джал придвинул стульчак к кровати.
– Хочешь сходить?
Нариман кивнул. Они подхватили его под мышки и усадили в постели. Дальше – самое сложное: помочь ему встать и сделать четверть оборота к стульчаку. Напомнив, чтобы он перенес вес на правую ногу, а левую держал на весу, они подняли его.
Поднимать вертикально почти мертвый груз оказалось труднее, чем они думали. И как только Нариман оказался в стоячем положении, сломанная лодыжка опустилась на пол.
– Ногу не ставь на пол! – вскрикнул Джал.
– Не могу, гипс тяжелый.
Нариман еле сдержал стон, когда они понесли – потащили его. Они поняли, что ему больно: он резко втянул воздух и напрягся всем телом.
– Стоп! – вскрикнула Куми, когда он уже почти сидел. – Пижама!
Собрав все силы, Джал придержал его одной рукой, другой дернул за шнурок пижамных штанов. Ткань прилипла к телу, и Джалу пришлось упереться в отчима бедром, пока штаны не свалились к щиколоткам.
Усадив Наримана на стульчак, оба изнеможенно отступили. Глаза Наримана закрылись, на лбу выступил пот.
– Как ты, папа?
Он кивнул. Алюминиевый горшок зазвенел под струей, и они обменялись взглядами торжества и облегчения.
– Не спеши, папа, – сказал Джал. – Ты только не спеши. Сделай все, что надо. Номер один. Номер два. Все.
Нариман чувствовал тяжесть в кишечнике, но, обессиленный болью, не мог натужиться.
– Все, – прошептал он.
Куми опустилась на колени и сдернула с него штаны. Чтобы уложить Наримана в постель, пришлось повторить процедуру в обратном порядке и с тем же трудом. Оба тяжело дышали, изо всех сил стараясь удерживать равновесие, но под конец чуть не свалились на кровать вместе с ним.
– Ну вот, все в порядке. – Джал распрямил спину. – Что нам нужно, так это разработать систему, метод, чтобы все шло гладко.
– Да, – прошептал Нариман, – нужно.
Отводя глаза, Куми расправила простыню под ягодицами отчима, накрыла его.
– Самая большая ошибка – надо было сначала снять штаны. Придется тебе, папа, месяц побыть нудистом, ладно?
Он едва слышал ее из-за боли. Куми с Джалом натужно посмеялись, желая приободрить его, Куми опустила крышку сиденья и потянула Джала из комнаты.
– А горшок? – спросил он.
– Попозже, он всего на четверть наполнился.
Когда дверь плотно закрылась за ними, Куми призналась, что шутки шутками, но ей неловко видеть Наримана голым.
– Почему? Он же старый человек, Куми.
– Не в этом дело. Мне было уже одиннадцать, когда он стал нашим отчимом. Другое дело, если бы я выросла с ним. С настоящим отцом. А так я чувствую, что смотрю на чужого голого мужчину.
– Не вижу разницы. – Джал сразу заподозрил, что Куми собирается свалить эти обязанности на него. – Ты видишь то, что видела бы у нашего отца.
Куми объявила, что разговор с ним бесполезен, Джал – мужчина и никогда не поймет ее чувств.
После таблетки боль перестала пульсировать в ноге. Нариман попытался заснуть, но что-то мешало. Не гипс, что-то другое, неуловимое, не поддающееся осознанию.
Он подвигал плечами, подвинул подушку, расправил ворот пижамной куртки. Встряхнул верхнюю простыню, чтобы она ровнее накрывала его. Холодок, пробежавший по обнаженным бедрам, и прикосновение простыни к ним открыли ему причину беспокойства – на нем не было штанов.
Только теперь он вспомнил, как Куми стаскивала с него штаны, когда его усаживали на стульчак. Странно лежать в постели в одной пижамной куртке. Непривычно – будто верхний слой кожи пропал.
Он хотел позвать, попросить штаны. Но Куми разозлится. И на самом деле будет легче, если он будет лежать без штанов.
«Что мать, что дочь», – подумал он, вспоминая, как Ясмин отобрала у него пижаму. И пижаму, и многое другое.
Он переходил из комнаты в комнату, от шкафа к шкафу в поисках хоть какой-нибудь одежды. Ничего. Ясмин ничего не упустила из виду, все спрятала, пока он мылся в ванной; только полотенце вокруг бедер, а Ясмин остается глуха ко всем его просьбам.
– Поди сюда, Куми, и ты тоже, Джал! Куда мама спрятала мою одежду? – пытался он дознаться у детей, пока Ясмин на кухне стерилизовала бутылочку для Роксаны.
– Не знаю, – твердил Джал, а Куми приложила палец к губам, показывая свое отношение к расспросам отчима, а также предупреждая брата, чтобы тот держал язык за зубами.
«Ловкий ход сделала Ясмин», – думал он без обиды. Какое право имел он обижаться? Это он вел себя неразумно; она была образцом терпеливости и чуткости, вечер за вечером вынося этот фарс. Потому что это должно было выглядеть фарсом в ее глазах и в глазах соседей по дому: вид Люси, стоящей на тротуаре, задрав голову и вперив взгляд в окно, за которым стоял он. А потом, когда угрызения совести гнали его вниз, еще наблюдать их вместе, без сомнения, производивших впечатление парочки, изнывающей от любви.
«Несчастная Ясмин», – думал он, рыская по квартире в поисках рубашки, трусов, хоть чего-то из одежды. И несчастная Люси с ее ежевечерними дежурствами в сумерках – чего ради?
Воспоминания возвратили его к тому времени, когда они расстались на Брич-Кенди. К тем четырем месяцам, пока он не женился на Ясмин и пока Люси не начала его разыскивать. Он был поглощен приготовлениями к свадьбе, ко все приближающейся жизни с новой семьей. Суета и толкотня в родительском доме, воскресные сборища, где его одолевали советами и подсказками, – все это помогало выбросить из головы мысли о Люси. Уже потом он сообразил, что Люси ничто не могло отвлечь от мыслей о нем – она потеряла почву под ногами. И уже после свадебных празднеств он узнал от общих знакомых, как плохи у Люси дела: она забросила диссертацию, она сидит без работы, а живет по-прежнему в общежитии Ассоциации молодых христианок. Он расстроился, потому что надеялся, что Люси помирилась с родителями и вернулась в дом.
Месяца через три после женитьбы, выйдя из колледжа, он натолкнулся на Люси. Чисто случайно, думал он тогда.
Сначала в их разговоре ощущалась неловкость.
– Ну как ты?
– Все хорошо. Спасибо.
Потом Люси спросила:
– Хорошая была свадьба?
Он пробормотал, что, в общем, да, спасибо, и она задала следующий вопрос:
– И как семейная жизнь? Теперь ты удовлетворен?
Тут он слегка встревожился, ему хотелось успокоить ее, заверить, что у нее тоже все будет хорошо. Вместо этого он отшутился и поспешил уйти, чтобы не поддаться смятению.
С того дня Люси начала по-настоящему преследовать его. Ее невозможно было отговорить. Она звонила ему на работу и домой, она писала ему письма, иногда даже поджидала его у ворот колледжа. Он сказал ей, что все это не имеет смысла, поскольку они давно решили, что лучше положить конец их отношениям.
– Ты так решил, – возразила Люси. – Я считала это ошибкой. И сейчас так считаю. Я знаю, что ты меня любишь. Признайся. Я знаю, что между нами сохранилось то, что еще можно восстановить.
– Пожалуйста, Люси, не будем наивны. Мы достаточно долго были наивными. Думали, что можем изменить родителей, что можем мир переделать. Ты говоришь вещи совершенно…
– О Нари, ты и сейчас не решаешься быть честным перед собой. – В голосе Люси звучала мольба.
– Прошу тебя. У меня сил больше нет возвращаться ко всему этому. И, Люси, пожалуйста, ради тебя самой и ради меня, перестань ходить за мной по пятам.
Он старался убедить ее, что желает ей только счастья. Но теперь на нем лежит ответственность, у него есть жена, двое детей. Что было раньше, тому уже не повториться.
Она смотрела на него, не отводя глаз, не двигаясь. И на миг он увидел перед собой ту женщину, которую знал прежде, женщину с живыми глазами. Он коснулся ее руки, повернулся и пошел домой.
Но сказанное ею запало в душу. Он снова запутался в своих чувствах. Снова всплывали на поверхность сомнения по поводу решения на Брич-Кенди, глубоко зарытые под слоями разумных доводов. Может ли быть, что она права… Единственный выход – держаться от нее подальше.
Теперь, завидев Люси у ворот колледжа, он обходил здание и выскальзывал через заднюю калитку. Но к облегчению от того, что сумел избежать встречи с ней, неизменно примешивалось чувство тяжелой утраты.
А с какой чуткостью поддерживала его Ясмин в течение тех двухлетних преследований, как она советовала проявлять твердость, но без жесткости по отношению к бедной женщине, которой пришлось столько пережить. Ясмин даже репетировала с ним, что он должен сказать Люси при встрече: рассудительные слова, исполненные здравого смысла и строгости. Только он ни разу не произнес их: при виде Люси он сразу вспоминал, сколько боли уже причинил ей.
Потом начались вечерние приходы Люси. Поначалу Ясмин не видела в них ничего угрожающего, даже готова была мириться с неловкостью ситуации – ответ был прост.
– Не замечай ее, – говорила Ясмин. – На тротуаре полно народу – и она тоже там. Устанет ждать и пойдет домой.
Но Люси на тротуаре воскрешала прошлое с силой, которая ему всю душу переворачивала. Вцепившись обеими руками в оконную решетку, он ждал, а Ясмин спрашивала: тебе нехорошо? Что-то случилось?
– Нет, ничего, – бормотал он в ответ, не в силах объяснить, что вид Люси, неподвижно стоящей на тротуаре, запрокинув голову к его окну, высвобождает в нем поток воспоминаний о первых днях их любви. А это страшит его больше всего.
Сначала родители Люси запретили ей встречаться с ним. Потом братья Люси предупредили, что переломают все кости этому ее воздыхателю, если увидят их вместе. Вот тогда Люси и пригрозила семье, что убьет себя, если с Нариманом что-нибудь случится.
«Неужели она действительно могла бы покончить с собой?» – думал он. Но родители серьезно отнеслись к угрозе. Вскоре после этого ее практически заперли в доме.
И он помнит, как часами простаивал на улице, глядя на ее окно. Братья выходили к нему, метали в него злобные взгляды, сквозь зубы осыпая его бранью. Он помнит, какое это было счастье – видеть лицо Люси. Весь тот сезон дождей держала она свое окно открытым, даже когда бешеный ливень хлестал прямо в него. И он не уходил, не искал укрытия от дождя, промокший до нитки, держал раскрытый зонт под углом, чтобы он не мешал им видеть друг друга.
Теперь каждое появление Люси напоминало ему, как необорима была его потребность видеть ее тогда, и он не мог сопротивляться ее взгляду более нескольких минут. Понимая всю непозволительность того, что делает, он спускался к ней.
Его реакция приводила Ясмин в недоумение. Она настойчиво повторяла, что, потакая потерявшей рассудок женщине, он только вредит ей. Долготерпение Ясмин терзало его, и их разговоры на эту тему приобретали неприятный привкус.
«Странно, – говорила она, – что профессор английского не в состоянии просто и ясно сформулировать свою мысль – или, может быть, ему нравится каждый вечер обмениваться томными взглядами с несчастной женщиной?»
В то утро, когда исчезла его одежда, негодование понемногу уступило место чувству облегчения. Своим поступком жена показала ему всю абсурдность сложившейся ситуации; и дала ему время обдумать происходящее.
Он позвонил в колледж, сообщил, что нездоров, и отменил лекции. Дождавшись полудня, еще раз попросил жену дать ему одеться.
– Нет, – ответила Ясмин. – Получишь свою одежду к ужину.
– Ты что, хочешь, чтобы я обедал нагишом?
– Мне все равно.
За стол он сел, обмотанный влажным полотенцем, и молча съел омлет. Больше он к жене не обращался и остаток дня провел в постели с книгой.
В половине седьмого появилась Люси. Он подошел к окну, и они встретились взглядами. Постояв, он отошел в сторону и взялся за книгу. Через минуту захлопнул книгу и пошел к Ясмин.
– Я все понял, – заверил он жену, – обещаю, сегодня – последний раз. Я ей скажу, что больше не спущусь, даже если она сутки простоит под окнами.
Ясмин ответила, что насчет последнего раза она уже слышала, поэтому и решила действовать сама. И делает она это ради блага их всех.
В семь он, неодетый, двинулся к двери. Открыл, сделал шаг на площадку. Дети наблюдали за ним с недоверчивым удивлением. Он видел, как Куми хихикнула и зашептала брату на ухо.
– Шагай, если хватит пороху, – чуть улыбнулась Ясмин. – Одежду я тебе не дам.
– Раз тебе так хочется…
Он начал спускаться по ступенькам. Ясмин побежала за ним.
– Ты что, окончательно спятил? Я знаю, до меня тебе дела нет, но что люди скажут? О детях ты подумал? О маленькой?
Он сосредоточенно спускался по лестнице. Вышел на улицу. Перешел через дорогу. Остановился рядом с Люси. Не здороваясь, сказал, что это их последняя встреча. Он не намерен помогать ей губить свою жизнь. Отныне он будет держаться подальше от нее. Но, произнося слова о необходимости самоуважения и достоинства, он понимал, что говорит банальности, которые не убеждают ни ее, ни его.
