Пока горит свет

И вот теперь Марк. Моряк. С его раненой душой и призраком невесты. Он был так похож и так не похож на Лео. Тот был солнечным и коварным, как штиль, за которым скрывается шторм. Марк был самим штормом – честным в своей ярости и боли. Но он был таким же моряком. Таким же гостем с чужого корабля.

– Все они уходят, – прошептала она, и ветер унес ее слова в открытое море. – Уходят к другим женщинам, к другим жизням, к другим берегам.

Она открыла глаза. Линия горизонта была по-прежнему пуста и безразлична. Боль от предательства Лео, которую она считала давно окаменевшей, оказалась живой. Она была похожа на старую рану, которая ноет к непогоде. А Марк… его язвительность сегодня утром была этой непогодой. Его уход с танца – подтверждением старой истины

И гость пришел. На этот раз стук в дверь был уверенным, нагловатым. Нина открыла и застыла на пороге. На ступеньках стоял Лео, а рядом, прильнув к его руке, – хрупкая белокурая женщина в нелепо-нарядном платье, больше подходящем для светского раута, чем для скалистого берега. Ее большие голубые глаза с любопытством скользили по скромной обстановке, и в них читалось легкое пренебрежение.

– Нина, мы не могли не заглянуть! – возвестил Лео, словно даруя ей великую милость. – Это моя жена, Элиза. Дорогая, это та самая Нина, о которой я тебе рассказывал. Храбрая смотрительница маяка.

Элиза издала тонкий, птичий звук, что-то вроде «Ой, как мило!», и тут же спросила, показывая на лампу: «А он не гаснет никогда? Как неудобно должно быть, если ночью захочется спать.»

Нина чувствовала, как каменеют мышцы на ее лице. Она отступила, впуская их в свою крепость, в свое святилище. Каждый их шаг по грубому половику был осквернением. Она двигалась на автомате, предлагая чай, усаживая их, в то время как внутри у нее все кричало.

Марк стоял в тени у печи, скрестив руки. Он не издал ни звуда, но его молчание было гуще и громче любого крика. Он видел, как Нина держалась – с гордым, прямым позвоночником, но с тенью страдания в глазах, которую он научился замечать. Он видел, как Лео вальяжно развалился в ее кресле, его взгляд скользил по ней с собственническим любопытством, а его пустая жена болтала о безделушках, не замечая ледяной атмосферы.

Когда Элиза, щебеча, отправилась «полюбоваться на страшные волны», а Лео пошел за ней с видом снисходительного гида, в комнате на секунду стало тихо. Нина, как лунатик, пошла в коридор, чтобы принести дров, хотя они ей были не нужны.

Марк настиг ее в узком, темном проходе. Он схватил ее за локоть, не больно, но твердо, заставив остановиться.

– Хватит это терпеть, – его голос был низким, горячим шепотом, обжигающим кожу. – Скажи слово, и я вышвырну их отсюда к чертовой матери. Обоих.

Она обернулась. В тусклом свете, падающем из кухни, ее лицо было бледным и изможденным. В ее глазах стояла такая бездонная усталость, что его гнев моментально сменился чем-то иным – острой, режущей жалостью.

Она медленно, очень медленно покачала головой.

-Не нужно, Марк.

– Почему?! – он не отпускал ее руку. – Ты же видишь, как он смотрит на тебя? Как он тут расселся, будто хозяин? Он пришел потешить свое самолюбие, показать свою глупую куклу и посмотреть, все ли ты еще точишь по нему!

– Я знаю, зачем он пришел, – ее голос был безжизненным шепотом. – Но я не позволю ему думать, что он может ранить меня. Если я выгоню их, это будет значить, что он все еще имеет надо мной власть. Что он все еще может меня задеть.

Она выдернула руку. Ее плечи распрямились с нечеловеческим усилием.

– Пусть сидят. Пусть смотрят. Я пережила его однажды. Переживу и этот вечер. Мое спокойствие – это единственная крепость, которую я у него не отдам.

Она прошла мимо него обратно в комнату, к своим мучителям, с лицом, превратившимся в непроницаемую маску хранительницы огня. А Марк остался в темноте коридора, сжимая кулаки и понимая, что самая страшная буря – та, что бушует внутри, и против нее якоря бессильны.

Нина вернулась в комнату, словно надев невидимые доспехи. Лео и Элиза снова сидели на диване. Элиза, как ребенок, теребила бахрому на скатерти.

– О, какое уютное гнездышко! – воскликнула она, увидев Нину. – Прямо как в романах! Только… попроще. А ты совсем здесь одна не боишься? Ее голосок был тонким и звонким, как колокольчик, но звенел он как-то пусто.

В этот момент из коридора вышел Марк. Он не сел, а прислонился к косяку двери, скрестив на груди мощные, покрытые татуировками предплечья. Его молчаливая, грубоватая мощь резко контрастировала с холеной элегантностью Лео.

Лео нервно провел рукой по идеально гладкому подбородку. Его уверенность пошатнулась.

– Марк, говоришь? – переспросил он, и в его голосе прозвучала ложная легкость. – И как давно вы… сотрудничаете?» Слово «сотрудничаете» он произнес с едва уловимой насмешкой.

Марк не ответил. Он лишь медленно перевел взгляд с Лео на Нину, и в его глазах было что-то такое, отчего у нее по спине пробежали мурашки – не страх, а что-то горькое и защищающее.

– Марк выздоравливает здесь после кораблекрушения, – холодно пояснила Нина. – Он мой гость.

– Ах, гость! – подхватила Элиза, радостно хлопая в ладоши, совершенно не чувствуя напряжения. – Лео, смотри, как романтично! Как в той истории, которую мы читали! Моряк и смотрительница маяка!» Она повернулась к Марку:

– А вы обязательно уплывете, когда поправитесь? Как жаль! Вам бы так подошло быть здесь, как… как две одинокие свечи в ночи!

Лео поморщился, будто у него во рту появился неприятный привкус. Он положил руку на руку жены, пытаясь ее утихомирить, но она, увлекшись, не заметила.

– Милый, а помнишь, ты говорил, что когда-то мечтал о тихой жизни у моря? – продолжала она, с наивной жестокостью вороша прошлое. – Вот как у них! Только, конечно, наш дом был бы побольше и поизящнее. Я бы хотела розовые шторы!

Нина наблюдала за этой сценой с ледяным спокойствием, но Марк видел, как дрогнул уголок ее глаза. Он оттолкнулся от косяка и сделал шаг вперед, его тень накрыла сидящую пару.

– Розовые шторы на маяке – плохая примета, – хрипло произнес он, глядя прямо на Лео. – Море любит строгость. И верность. Оно не прощает фальши и не держит тех, кто бросает свой пост.

В комнате повисла звенящая тишина. Слово «бросает» повисло в воздухе, как пощечина. Лео резко встал, его лицо побледнело.

– Элиза, нам пора, – сказал он отрывисто. – Капитан ждет к ужину.

Элиза надула губки: «Но мы же только пришли!»

– Пора, – его голос не допускал возражений. Он кивнул Нине: «Спасибо за… гостеприимство.

Его взгляд скользнул по Марку, и в нем читалась ярость, смешанная с досадой. Этот грубый моряк, этот выброшенный морем шторм, посмел бросить ему вызов. И что хуже всего – Нина позволила ему это сделать.

Когда дверь закрылась за ними, в комнате снова воцарилась тишина, теперь тяжелая и горькая. Нина стояла, глядя на запертую дверь, ее доспехи из холодности дали трещину, и сквозь нее проглядывала старая, знакомая боль.

Марк не подошел. Он просто стоял и смотрел на нее, понимая, что только что вступил в бой с призраком ее прошлого. И хотя он отогнал его, рана, которую тот оставил, кровоточила до сих пор

Звук удаляющихся шагов затих, сменившись оглушительной тишиной. Нина стояла неподвижно, глядя на запертую дверь, будто ожидая, что Лео вернется. Ее пальцы бессознательно терли локоть, где еще несколько минут назад лежала рука Марка.

Чтобы разорвать это невыносимое молчание, она заставила себя говорить, глядя куда-то в пространство над плечом Марка.

– Она… она довольно милая. Наивная.

Слова прозвучали пусто, как галька, брошенная в колодец.

Марк фыркнул. Короткий, резкий звук, больше похожий на лай раненого зверя.

– Милая?» – переспросил он, и его голос был грубым от сдержанной ярости. – Нина, эта женщина не наивна. Она пуста. Как ракушка без жемчужины. Красивая оболочка, а внутри – только эхо чужих слов и ветер.

Он сделал шаг вперед, и его тень снова накрыла Нину, но на этот раз не как угроза, а как укрытие.

– Ее "милость" – это просто глупость. Она даже не понимает, где находится и что происходит вокруг. Она болтала о розовых шторах, пока тот… пока он пытался снова тебя ранить.

Он с трудом вытолкнул имя Лео, словно оно было отравленным.

Нина наконец опустила руку и посмотрела на него. В ее глазах стояла невыносимая усталость.

– А что ей еще делать? – тихо спросила она, и в ее голосе вдруг прорвалась горечь. – Жить в своем розовом мире, где мужья не бросают женщин у маяков, а женятся на дочках капитанов? Может, это и есть счастье – быть настолько глупой, чтобы не видеть боли?

– Это не счастье, это прозябание! – отрезал Марк, его глаза горели. – Ты… ты сидишь здесь, одна, в самом сердце стихии. Ты каждый день борешься с ветром, с темнотой, с одиночеством. Твои руки знают цену хлеба, а твое сердце… твое сердце знает цену предательства. А она… она знает цену новому платью.

Он говорил с такой страстью, что Нина невольно отступила на шаг. В его словах не было язвительности, как утром. Была какая-то дикая, необузданная правда, которая обжигала сильнее, чем любая насмешка.

– Она не видит бури в твоих глазах, Нина. Она видит только "уютное гнездышко". И этот… этот клоун в мундире, – он кивнул в сторону двери, – он привел ее сюда, как трофей, чтобы доказать и тебе, и самому себе, что он хорошо устроился. А ты говоришь – "милая".

Нина молчала. Сопротивление медленно уходило из нее, как вода в песок. Защитная стена, которую она так отчаянно возводила все эти годы, дала трещину под напором его грубых, но честных слов. Он не предлагал ей утешения. Он предлагал ей правду. Горькую, как полынь, но настоящую.

Она обернулась и посмотрела в черное окно, где отражалась их с Марком пара – два одиноких силуэта в освещенной комнате, затерянные в огромной, темной ночи.

– Розовые шторы, – вдруг произнесла она, и в ее голосе послышались нотки усталой иронии. – Они бы тут действительно смотрелись ужасно.

И в углу ее рта дрогнула едва заметная, уставшая улыбка. Первая за весь этот бесконечно долгий день.

И грянет гром

Порой самое страшное это помнить

Спустя пару дней, когда Нина пыталась вернуть дому его привычную, спартанскую строгость, вытирая пыль с линз Кельна, снова раздался стук. На пороге стояла Элиза, сияющая, как майское утро. На ней было легкое платье в горошек, совершенно не подходящее для прохладного морского ветра, и в руках она сжимала крошечную сумочку.

– Нина, какое счастье, что вы дома! – воскликнула она, не дожидаясь приглашения, и впорхнула внутрь, словно бабочка. Ее взгляд с восторгом упал на Марка, который чистил картошку на кухне с видом человека, готовящегося к казни. – И вы здесь! Прекрасно!

Нина, все еще держа в руках тряпку, смотрела на нее с немым вопросом. Элиза же, не замечая атмосферы, начала кружиться по комнате, полная радостного возбуждения.

-Видите ли, у Лео скоро день рождения! – объявила она, понизив голос до конспиративного шепота, который был слышен в любом уголке маленького дома. – И я задумала ему сюрприз! Я хочу собрать здесь, у вас, всех его старых друзей! По-настоящему, по-морскому! Это будет так романтично!

Она уставилась на Нину сияющими глазами, ожидая восторга.

Нина почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Собрать здесь, в ее крепости, «старых друзей» Лео? Это было похоже на кошмар.

– Элиза, я не думаю, что это хорошая идея… – начала она, но та ее уже не слушала.

– О, не волнуйтесь о еде! Я все организую! Мы привезем поваров из города! И, конечно, музыкантов! Представляете, танцы под открытым небом, факелы… – она замолчала, ее взгляд упал на грубый камин. -Только вот интерьер… Ну, мы его немного задекорируем. Тканями, знаете ли. Чтобы скрыть эту… эту суровость.

В этот момент с кухни донесся резкий, скребущий звук. Марк с невероятной силой дражал картошку. Казалось, он снимает с нее кожуру вместе с собственным терпением.

Элиза вздрогнула и обернулась к нему.

– Марк, а вы, конечно, останетесь помогать? Вам, как другу Лео…

Марк медленно поднял на нее взгляд. Его глаза были узкими щелочками.

– Друг Лео? – переспросил он ледяным тоном, – Мадам, я друг только штормов да одиноких ночных вахт. А ваш муж… он, если я не ошибаюсь, предпочитает более спокойные воды. И более розовые.

Элиза на секунду замерла, переваривая его слова. На ее лице отразилось легкое недоумение, но не обида. Она, казалось, была неспособна распознать язвительность.

– О, вы так поэтично выражаетесь! – воскликнула она. – Прямо как настоящий морской волк! Лео будет в восторге от такой компании!

Нина закрыла глаза, чувствуя накатывающую головную боль. Глупость Элизы была настолько тотальной, что ее невозможно было остановить. Она была как морская пена – легкая, воздушная и абсолютно бессмысленная.

– Элиза, – сказала Нина с последним усилием, – маяк – не место для вечеринок. Это рабочая территория. Свет должен гореть, и он не терпит суеты.

– Ах, оставьте! – махнула рукой Элиза. – Мы на пару часов его выключим! Для атмосферы! Это же так таинственно – полная темнота и только факелы!

В комнате повисла мертвая тишина. Даже Марк перестал чистить картошку. Выключить маяк. Это предложение было настолько чудовищно глупым, что его даже не хотелось комментировать.

Марк медленно встал, отложил нож и подошел к двери. Он посмотрел на Элизу с таким откровенным, нефильтрованным презрением, что даже она на мгновение занервничала.

– Мадам, – произнес он тихо и отчетливо. – Маяк не выключают. Для кого-то его свет – единственный шанс не разбиться о скалы. Но вам, конечно, не понять. Вы ведь плаваете по жизни в розовой лодочке с шелковыми парусами. Желаю вам никогда не узнать, каково это – искать спасительный огонь в настоящей буре.

С этими словами он развернулся и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Элиза смотрела на захлопнувшуюся дверь с искренним недоумением.

– Какой странный человек, – сказала она Нине. – И такой… сердитый. Ну ничего, Лео с ним быстро найдет общий язык! Все мужчины в конце концов находят общий язык за бокалом вина!

Нина молча смотрела на эту хрупкую, безумно красивую и до мозга костей глупую женщину. И впервые за долгое время она почувствовала не горечь, не боль, а странную, почти космическую отстраненность. Они жили в разных вселенных. И никакие слова не могли построить между ними мост. Спустя час разговоров было решено, что лучшее, что может быть для "морского волка" Лео – это хорошая попойка в самой дорогой таверне.

Вечер, когда Лео должен был праздновать свой день рождения в таверне «Старый якорь», наступил хмурым и влажным. Но в маленькой комнате под маяком царило тихое, почти звенящее напряжение. Марк, уже готовый, в своей единственной чистой рубашке, сидел в кресле и ждал. Он барабанил пальцами по подлокотнику, чувству себя глупо и не к месту.

Затем скрипнула дверь, и вышла Нина.

Он замер. Барабанная дробь пальцев смолкла.

Она была одета в простое платье темно-синего, почти черного бархата, цвета ночного моря. Оно не было ни модным, ни богатым, но его покрой подчеркивал ее стройную, сильную фигуру, а ткань поглощала свет, заставляя ее кожу казаться мерцающей, как лунная дорожка на воде. Она не надела никаких украшений, только в волосы, собранные в элегантную, но невычурную прическу, она вплела тонкую серебряную нить – обрывок старого троса, найденного на берегу. Это был единственный ее аксессуар, и он был совершенен.

Нина была похожа не на гостью на дне рождения, а на королеву, покидающую свое уединенное царство, чтобы посетить шумный мир смертных. Ее красота была не яркой и не броской, а глубокой, суровой и от этого еще более сокрушительной.

Марк встал. Слова застряли у него в горле комом.

– Ты… – начал он и замолчал, понимая, что все эпитеты, какие он знал – «красивая», «прекрасная» – были жалки и неуместны. Они ничего не выражали. Он только смотрел на нее, и в его глазах читалось нечто большее, чем восхищение. Это было потрясение. Признание. И щемящая боль от того, что вся эта красота и сила сейчас предстанут перед тем, кто этого не заслужил.

Нина стояла, не двигаясь, глядя на него. Но ее величественное спокойствие было обманчивым. Он заметил, как тонкие пальцы сжимают складки бархата платья. Как ее грудь поднимается чуть слишком часто. Как взгляд, обычно такой ясный и прямой, сейчас метнулся к темному окну, за которым шумело невидимое море.

Она была прекрасна. И она была испугана.

– Я готова, – сказала она, и ее голос прозвучал чуть хрипло.

Марк подошел ближе. Он не протянул руку, не предложил ей платок. Он просто стоял, блокируя ей путь к двери, заставляя ее смотреть на него.

– Нам не обязательно идти, – произнес он тихо. – Мы можем остаться здесь. Сказать, что… что испортилась погода.

Она покачала головой, и серебряная нить в ее волосах дрогнула.

– Нет. Я должна.

-Почему? – его вопрос прозвучал почти резко, – Чтобы доказать ему? Чтобы доказать себе? Он не стоит этого, Нина. Ни одного твоего вздоха.

– Я должна доказать это себе, – прошептала она, и в ее глазах мелькнула тень той девушки, которую когда-то бросили. – Что я могу войти в ту же комнату, где он, и не рассыпаться в прах. Что я не боюсь.

Но она боялась. Он видел это. Она боялась не Лео, а самой себя. Боялась, что старые раны разойдутся, что яд прошлого отравит ее снова.

Он молча протянул ей руку. Не как кавалер даме, а как товарищ по оружию перед битвой. Она посмотрела на его ладонь, на шрамы и мозоли, и после мгновения колебания положила свою холодную руку в его.

Ее пальцы дрожали.

– Хорошо, – сказал он, его голос снова стал низким и твердым, как скала, о которую разбиваются волны. – Тогда пойдем. Но запомни: ты – маяк. А он – всего лишь проходящее судно. И ему никогда не сравниться с твоим светом.

Он открыл дверь, и в комнату ворвался влажный, соленый ветер. Нина сделала глубокий вдох, выпрямила плечи и шагнула в ночь, держась за его руку, как за единственный якорь в предстоящем шторме.

Дверь таверны «Старый якорь» распахнулась, впустив их в стену густого шума, запаха жареной рыбы, пива и табака. На несколько секунд в громкой беседе наступила пауза. Десятки глаз уставились на вошедших.

Они были поразительной парой. Он – высокий, грубоватый, с лицом, изрезанным ветрами и горем, в простой рубашке, которая сидела на нем, как на капитане мундир. Она – в бархатном платье цвета полночного моря, с прямой, как мачта, спиной и взглядом, который скользил по толпе, не задерживаясь, словно луч маяка, сканирующий горизонт. Они вошли не как гости, а как событие.

И это событие тут же вызвало реакцию. Анабель, черноволосая, пышущая здоровьем дочка трактирщика, давно уже строившая глазки Марку в те редкие визиты, когда он заходил сюда с рыбаками, тут же оторвалась от стойки и, словно южный бриг, направилась к нему.

– Марк! – ее голос прозвенел, перекрывая гам. – А я уж думала, тебя штормом унесло!Она бесцеремонно взяла его под руку, прижимаясь к нему пышным бюстом, и бросила Нине быстрый, оценивающий взгляд, полный глупого торжества.

Марк напрягся, как струна. Он попытался мягко высвободить руку, но Анабель висела на нем с упорством удава.

В центре зала, за большим столом, сияла Элиза. Она была одета в нечто розовое и воздушное, с бантами, и смеялась слишком громко и часто, пытаясь очаровать грубоватых моряков. Увидев Нину, она радостно замахала:

– Нина! Вы пришли! Смотрите, Лео, она просто потрясающе выглядит! Прямо как… как настоящая леди!

Лео, сидевший рядом, медленно поднялся. Его взгляд, тяжелый и пристальный, был прикован к Нине. Он видел ее холодную, отточенную красоту, так не похожую на кукольную миловидность его жены. Он видел, как она вошла с этим молчаливым великаном, и в его глазах вспыхнула смесь восхищения, досады и старого, невыброшенного хлама чувств.

Он отодвинул стул и, игнорируя болтовню жены и навязчивые ужимки Бетти на руке у Марка, подошел к Нине. Музыканты заиграли медленный, томный вальс.

– Нина, – сказал он, останавливаясь перед ней, и его голос прозвучал интимно, как будто они были одни в зале. – Ты затмила всех здесь. Позволь мне старую память. Один танец.

Он протянул руку. Это был не просто приглашение. Это был вызов. Попытка снова завладеть прошлым, стереть годы и доказать, что его чары все еще действуют.

Нина стояла неподвижно. Она чувствовала на себе взгляд Марка, чувствовала, как Бетти сжимает его руку, видела сияющее, глупое лицо Элизы и понимала, что все это – ловушка. Каждый взгляд, каждый звук пытался втянуть ее назад, в ту девушку, которой она когда-то была.

И она испугалась. Не Лео, а того, что ее рука, холодная и чуть дрожащая, все же поднимется и ляжет на его ладонь.

Рука Нины, холодная и негнущаяся, все же поднялась и легла на ладонь Лео. Казалось, тиски, сжимавшие ее грудь, ослабли, уступив место леденящему онемению. Он повел ее в центр зала, и музыка обвила их, как морская пена.

Их танец был красивым, но безжизненным, как засушенный цветок между страницами книги. Лео вел ее уверенно, его движения были отточенными, профессиональными. Он держал ее с той самой почтительной, но собственнической нежностью, что сводила ее с ума когда-то. Он что-то говорил ей на ухо, его губы почти касались ее кожи, слова тонули в музыке – что-то о прошлом, о ее красоте, о том, как все могло бы быть. Но Нина не слышала. Она слышала только скрип его начищенных башмаков по полу и чувствовала, как ее собственная душа отделяется от тела и парит под потолком, наблюдая за этой жутковатой пантомимой.

Рядом с ними вихрем проносилась другая пара. Марк и Анабель. Он танцевал с ней грубо, почти не глядя, его движения были угловатыми, вымученными. Анабель же, наоборот, висела на нем всем телом, ее смех был громким и влажным, она запрокидывала голову, обнажая шею, и все ее существо кричало о доступности и простом, непритязательном желании. Они были воплощением плоти – землистой, шумной и лишенной всякой тайны.

А чуть поодаль, словно порхающий мотылек, кружилась Элиза с каким-то молодым, раскрасневшимся моряком. Она болтала без умолку, ее розовое платье вздымалось и колыхалось, а ее танец был легкомысленным, грациозным, но абсолютно бессодержательным. Она смеялась, ловила восхищенные взгляды и, кажется, даже не помнила, с кем танцует. Ее партнер смотрел на нее с восторгом идиота, полностью подчинившись ее пустому очарованию.

Контраст был оглушительным.

Марк и Анабель – два тела, лишенные души, соединенные лишь инерцией и грубым притяжением.

Элиза и матрос – две пустоты, резвящиеся в сиюминутном веселье, не ведающие ни о прошлом, ни о будущем.

Нина и Лео – две тени, призраки былых чувств, исполняющие сложный, выверенный ритуал воспоминаний, в котором не осталось ни капли жизни.

Нина смотрела куда-то через плечо Лео и видела, как Марк пытается отстраниться от спутницы. Их взгляды встретились на мгновение – всего лишь доля секунды, но ее хватило. В его глазах не было ни гнева, ни ревности. Там была та же боль, что клокотала в ней. Боль от этой фальши, от этого цирка, в котором они все оказались.

И тут Лео, увлекшись, притянул ее чуть ближе, нарушив ту невидимую дистанцию, что она выстроила. Его дыхание стало горячим у ее виска.

– Я часто думал о тебе, Нина. О нашей бухте, о скалах…

Иллюзия пошатнулась. Это был уже не красивый жест, а попытка вторжения. Нина резко, почти незаметно для посторонних, отстранилась. Ее рука стала ледяной тяжестью на его плече.

– Наши скалы давно размыло приливом, Лео, – сказала она тихо, но так четко, что он не мог не расслышать сквозь музыку. – И бухта, о которой ты говоришь, существует только в твоем воображении.

Она перестала танцевать, просто стояла, заставляя его остановиться. Танец был окончен. Ее лицо было бледным, но спокойным. Она смотрела на него не с ненавистью, а с холодным, безразличным пониманием. Он был просто проходящим судном. И его время в лучах ее маяка истекло.

Прикосновение Лео, его слова, этот запах дорогого табака и парфюма – все это стало невыносимым. Нина вырвала руку из его ладони, даже не глядя на его удивленное лицо, и, не сказав ни слова, пошла прочь, расталкивая толпу. Ей нужно было на воздух. Сейчас же.

Она выбежала из таверны, и холодный, соленый ветер ударил ей в лицо, как пощечина. Она сделала несколько жадных глотков, опершись о холодную стену, пытаясь унять дрожь в коленях. Шум таверны теперь доносился откуда-то издалека, приглушенный, как кошмар после пробуждения.

Через несколько мгновений дверь с силой распахнулась, и на улицу вывалился Марк. Он тяжело дышал, его рубашка была помята в том месте, где за него цеплялась Анабель.

– Нина! – его голос прозвучал хрипло, почти как рык.

Она не оборачивалась, глядя в черную пустоту залива.