Рыжий (история одиночки)

Рыжик посмотрел вслед за Доком в обозначенном направлении и вздрогнул. Таких сородичей ему ещё видеть не доводилось. Оторвыш оказался здоровенным мэйкуном в длину, наверное, с трёх таких Рыжиков, и с какой-то невиданной пегой расцветкой суровых пепельных тонов, перемежающихся с клоками бороды столетнего мастера кунг-фу. Глаза у него были слишком близко посажены к носу, и доброжелательности облику никак не добавляли. Ну а когти, похоже, Оторвыш не смог бы втянуть в свои совсем уж угрожающих размеров лапы даже на спор.

– Загнали тварь, – услышанное сырым эхом отразилось не только в голове, но и во всём теле у Рыжика. – Можно начинать.

– А-а-кция! – возопил не в меру экзальтированный Док и первым пристроился в хвост к Оторвышу. Тот уверенно повёл всю группу за собой достаточно путанным маршрутом, пока они, наконец, не оказались в дальнем конце подвала, где в углу корёжила глаза груда строительного мусора. Вокруг неё грамотно расположились три подельника Оторвыша – два потрёпанных суровой бродяжьей жизнью сиамских кота и выгодно смотрящаяся на их фоне кошечка-трёхцветка, – они, по-видимому, отрезали возможные пути к бегству загнанной в тупик добычи.

– Всё в порядке? – поинтересовался зачем-то Док. Троица в ответ даже не удостоила его взглядом. Очевидно, в условиях, приближённых к боевым, авторитет очкарика заканчивался.

– Так-так… – всё чепыжился идейный теоретик братства. – А теперь, Рыжий, смотри и не моргай. Это первый твой шаг к предстоящему испытанию.

– Одноухий, Усач, Квёлый и Заморыш – в оцепление, чтобы с тылу не напали, – жёстко распорядился Оторвыш. – Я начинаю. Времени мало. Нам и так сегодня прёт.

– Да-да! – тут же вылез и Док. – У этих тварей есть способность передавать сигналы на расстоянии! Но мы их сейчас заблокируем! Тел-л-левизор-р! Р-р-ради –о-у-у!

Рыжик сглотнул слюну. «К какому ещё испытанию?» Обстановка вокруг была зловещая: горящие кошачьи глаза странным образом гармонировали с отсыревшими стенами и тусклой лампочкой, сиротливо болтающейся под потолком. И в довершении к надвигающемуся действу – медленно крадущийся к куче мусора Оторвыш, мрачно разбрасывающий вокруг себя пепельно-белую ауру неизбежности. Жёлтые пылающие глаза его неотрывно смотрели в одну точку с краю кучи, и Рыжик вдруг отчётливо ощутил внутри себя давление силы, заставившей его задрожать и сделать несколько шагов вперёд. Остальные коты тоже мелко тряслись, утробно урчали и облизывались, но с места не двигались. Очевидно, главный вектор приложения этой древней животной силы приходился как раз в точку, которую неотрывно гипнотизировал Оторвыш, и вот куча зашевелилась, ожила и из неё вдруг возникла здоровенная крысиная морда с красными горящими глазками, которые немедленно уставились прямо в надвигающееся жёлтое пламя. Надо признать, что Оторвыш выбрал себе достойного противника: крыса размером почти не уступала ему, и, судя по оскалу, обнажающему острые хищные зубки, готова была принять бой, даже в весьма невыгодных для себя условиях. Вынужденная подчиняться зову охотника, она заморожено двинулась ему навстречу; усы топорщились, изо рта капала слюна, шерсть на спине взмокла от напряжения и колюче дыбилась, придавая её облику совсем уж устрашающий вид. Она нашла в себе силы броситься на кота первой, целя в горло, не достала и тут же была сбита мощным ударом лапы, оставившей на её морде кровавые полосы, завалилась на бок, отчаянно заверещала (Рыжик отчётливо воспринял этот сигнал ярости и ужаса в своём мозгу), и тут же пасть Оторвыша сомкнулась на её горле и разомкнулась только тогда, когда последний слабый крысиный вопль не растаял в сознании Рыжика.

– Бр-р-аво! – заполошенно возопил было Док, но тут сзади раздалось сдавленное ненавистью урчание, и все бросились врассыпную. Нет, это не было паническим бегством – это выглядело как заранее запланированный отход перед явно превосходящими силами врага. Только Рыжик, не успев ещё толком прийти в себя, растерянно сидел и почти безучастно вращал головой. Рядом с ним вдруг оказалась кошечка-трёхцветка, больно укусила в шею и прошипела: «За мной, полоротый!» Рыжик безропотно подчинился. Он бежал за кошечкой, гордо вздымающей свой хвост, и даже не думал оглядываться – ощущение надвигающейся опасности было слишком сильным, мозг был прямо-таки пронизан сигналами-пилотами. И что-то там ещё свербило совсем уж чужое, всё сильнее и сильнее, от чего вдруг стало трудно передвигать лапы и хотелось просто лечь и закрыть глаза. К счастью, бежать оставалось недолго – вот уже высветился впереди небольшой проём в кладке, и Рыжик без всяких проблем проскочил сквозь него вслед за своей спасительницей. На улице уже стемнело. Какое-то время они ещё бежали, затем кошечка остановилась и обернулась к Рыжику:

– Фу-ф, ушли… С каждым разом всё стрёмней и стрёмней. Эй, ты меня слышишь? Давай, что ли, знакомиться. Я – Василиса. С тобой понятно. Ты куда сейчас?

Рыжик задумался.

– Не знаю, – наконец озадаченно откликнулся он. – Домой, наверное, уже поздно. Там такой храп стоит…

– Домой… – вздохнула Василиса. – Дом – это хорошо. У меня тоже был когда-то…

Рыжик деликатно промолчал.

– Ладно, – решительно прекратила ностальгировать Василиса. – Дом не дом, а на улице ночевать мы не будем. За мной.

Уже без всякой спешки они перебежали дорогу, пересекли детскую площадку (откуда-то сбоку раздался лай, но Василиса и ухом не повела; Рыжик разобрал, как она мельком бросила: «Шавки», – ну, и что-то там ещё). Дальше они потрусили по тропинке, прочь от каменных громад, и вскоре оказались в районе ещё сохранившихся домов барачного типа, вылизанных временем так, что никакой реставрации уже не подлежали. Угрюмо стояли они, тщетно пытаясь оградиться от новой эпохи ветхими заборами, и непрерывно кряхтели, явно сожалея, что давно пережили свой век. Василиса нырнула под перекошенную дверь одной из таких построек и далее сразу – под деревянную лестницу (изнутри дверь кое-как закрывалась на висячий замок – здесь жили люди… Люди могут жить везде, как и кошки. Зачем? А вот это уже совсем другая тема). Рыжик, само собой, проделал вслед за ней те же манёвры, уже совсем свободно ориентируясь в темноте.

– Ага, – принюхавшись, бодро произнесла кошечка. – Супчик. Молодец, бабуля, не забывает про нас. Хотя про неё все давно уже все забыли.

Под лестницей действительно пахло едой. Похлёбка в оловянной миске была постная, но, сваренная одинокой сердобольной душой, обоим показалась вкусной. Когда начали умываться, Василиса вдруг потянулась к Рыжику и стала вылизывать ему холку.

– Ты… чего? – засмущался было он, но она проигнорировала этот робкий протест. Закончив процедуру, она потянулась и улеглась на тряпки в самом дальнем закутке.

– А ты меня разве не помоешь? – требовательно раздалось в голове у, надо признаться, разомлевшего от подобного обращения Рыжика. – Давай смелее, нечего тут стесняться.

Вылизывать шкурку Василисы было приятно. Она вообще была милой кошечкой во всех отношениях: изящной и очень непосредственной. Мордочка в пёстрой расцветке у неё, правда, выглядела простовато, и глазки могли бы быть и побольше, но это так – для любителей повредничать от нечего делать. После моциона она пихнула Рыжика в бок, заставив его улечься, и сама свернулась клубочком рядом, положив голову ему на шею. Им сразу стало тепло.

Но Рыжик не хотел засыпать вот так сразу – слишком уж весёленьким выдался вечерок.

– Василиса, – тихонько подумал он. – А про какое это испытание говорил Док?

– Мр-р… Что? – Василиса вздрогнула, выныривая от близкого погружения в забытьё. – А… Так тебе на днях крысу надо будет придушить.

Спать расхотелось окончательно.

– A… это обязательно? – спросил будущий потенциальный душитель, сам себя презирая за этот вопрос.

Василиса со вкусом зевнула.

– Ну конечно, дурачок. Да ты не переживай раньше времени – Оторвыш (тут она вдруг совсем не к месту хихикнула) подскажет, что делать, да и крысу тебе загонят подходящую –справишься.

Помолчали. И вновь, не давая Василисе забыться, Рыжик залез ей в мозг:

– А ты сама много этих крыс…ну, придушила?

– Много, много. – Василиса вдруг разговорилась. – Раньше как-то проще было – мы сами по себе, и крысы так не кучковались… Нет, дисциплина-то у них была всегда – но и дураков хватало. А теперь… – Василиса вздохнула. – Дураки закончились. Один только Оторвыш и может пока все эти акции устраивать.

– А… как он это делает? – Рыжик вдруг понял, что до смерти его боится.

– Как-как… Гипноз. По одиночке их в угол загоняет, а потом – сам всё видел. Остальные наши так пока не могут – чтобы крысиную защиту осилить… Они ведь тоже там между собой какими-то сигналами общаются. Но – мы тренируемся! Постоянно. Если тебе интересно – у Дока об этом спроси. До тошноты наговоритесь. Брехун он, конечно, и трусоват малость, зато: о чём ни спроси – на всё ответ готов.

– А он тоже… испытание прошёл? – Рыжик спросил об этом, потому что вспомнил толстую очкастую морду Дока. Трудно было представить кота с такой мордой в роли хладнокровного убийцы.

Василиса вдруг развеселилась.

– Ох, и потеха же там была… Загнали, значит, ему крысу – ну, такую, не из пугливых. Долго он от неё бегал, все мозги нам вынес, пока она сама удрать не захотела и Одноухий её не прищучил… Но не до конца, конечно, надо же было и Доку дать хоть как-то отличиться. Подошёл он, значит, к ней, оглушённой, и только начал примериваться, как половчее её за горло ухватить, как она голову подняла и на него уставилась. Немая сцена. А потом этот придурок как завизжит – натурально, в голос, на улице, наверное, было слышно, – так мы все аж сами в рассыпную бросились. М-да…

Василиса замолчала, отдавшись воспоминаниям.

– Ну… а крыса? – не выдержал паузы Рыжик.

– Крыса-то? – очнулась Василиса. – Сама сдохла. От ужаса, не иначе. Мозг у неё закипел. Да что крыса – я сама потом полдня в лёжку провела. Так, а теперь спать. У меня от тебя тоже голова уже болеть начинает.

Рыжик закрыл глаза и… уснул. И снилась ему здоровенная очкастая крыса; она ласково смотрела на него голубыми глазами и говорила: «Кипяточку не найдётся?» Потом ей на смену появился Док, без очков и с красными маленькими злыми глазками, но с железякой в зубах, которая на поверку оказалась кипятильником Степаныча; его Док положил под ноги Рыжику со словами: «На, пускай у неё мозги закипят…» Со стороны за всей этой сценой наблюдал Оторвыш, во лбу у него горел третий глаз, а шея была обмотана шнуром от кипятильника. Он пристально смотрел на Рыжика и бормотал: «А вот не сможешь, не сможешь ведь…» Тут Рыжик проснулся. Василиса уже торопливо умывалась, и дверь на улицу была открыта, и было слышно, как шуршит дождь.

– Так, кавалер, – покончив с туалетом, зачастила трёхцветка. – Мне по делам надо мотануться. А ты хочешь – оставайся здесь. Чё те в четырёх стенах у хозяина одному париться? Да и лучше будет для испытания – погуляешь, гонору наберёшься! Нашим я скажу, где ты – да они и так уже знают… Вон, доедай супчик – бабка вскорости ещё чего-нибудь да притащит!

Говорила она торопливо и развязно, так, как будто ей было всё равно, что нести, и Рыжику это показалось странным. Но идея провести здесь день-другой ему понравилась – уголок, где прикорнуть, есть, и брюхо пустым не будет – что-что, а уж гурманом с лёгкой руки Степаныча он не был: судьба, видно, такая – жри, что дают. Он хотел было ещё поговорить с Василисой, но та задрала хвост и быстро умчалась – как она выразилась, по делам. Ну и ладно…

Впрочем, переживал он недолго. Выглянул за дверь – никого, только дождь и сырость. «А если под дерево?» Сказано – сделано. Под деревом было сухо. Рыжик оправился (никакого унитаза – кайф!), поточил кости о кору и вдруг неожиданно для себя уже оказался сидящим на суке метров в двух от земли. Однако! Некоторое время он погордился собой, но потом посмотрел вниз и сглотнул. Прыгать вниз головой ну никак не хотелось. И тогда он проделал поистине цирковой номер: сполз на животе с сука и, вцепившись в него когтями, раскачался, оторвался от дерева, принял в воздухе горизонтальное положение и элегантно приземлился на все четыре лапы.

– Браво! – тут же услышал он и, повернув голову, увидел Одноухого. Если коты и умеют иронично улыбаться, то Одноухий явно принадлежал к их числу. Ирония прямо-таки сквозила сквозь всю его морду, и – е-ей – по ней блуждала та самая тень незабвенной улыбки Чеширского кота.

– Слышь, Рыжий, ты или дебил, или клоун. Признаться, я в цирке не был, но по телевизору в своё время кое-что видел. Но не такое, конечно.

Рыжик надулся и обиженно молчал. Он всё ещё был очень горд собой, и насмешки Одноухого больно его задели.

– Ладно, хватит дуться! – сменил тему наставник. – Будь проще. Теперь о том, как правильно спуститься с дерева или там со шкафа… тьфу, с какого ещё шкафа, это из прошлой жизни… или со стены. Смотри.

Он быстро забрался на тот же сук и затем ловко сбежал по стволу вниз, закончив упражнение изящным соскоком.

– Понял? –без тени какого-либо самодовольства спросил Одноухий. – Не бойся смотреть вниз – это раз. И никогда не забирайся слишком высоко – это два. А то потом смотри не смотри – один пёс, землица очень жёсткой покажется. Бывало, что и ноги ломали… или лапы… А, какая разница! И кому ты будешь нужен со сломанной лапой… или ногой… спрашивается? Правильно – никому ты не будешь нужен, уж я-то это знаю. А теперь повтори – да не свою клоунаду, а то, как это я сделал. Давай-давай, на дерево тебе ой сколько раз ещё придётся забираться!

Всё ещё дуясь, но уже немного поостыв, Рыжик забрался на сук, посидел там немного, пялясь вниз, затем вдруг разозлился («Тоже мне, учитель нашёлся!») и через секунду уже был на земле, даже толком не осознав, как это случилось.

– Молодец, – похвалил его Одноухий. – Так, теперь о главном. Испытание будет скоро – возможно, даже сегодня ночью. Оторвышу что-то неймётся – мается он, что Василиса тебя с собой увела, понял-нет? Хорошо хоть, что гордый он очень, не попёрся за вами. Да я понимаю, что у вас ничего с трёхцветкой не было, но… Вот тебе мой совет – держись от неё подальше. Валерьянщица она, и когда-нибудь плохо кончит.

Рыжик чувствовал, как липкий страх сковывает нутро. «Оторвыш, валерьянщица… Что ещё за «валерьянщица»? Почему в этом мире всё так сложно?»

– Дурная она становится, – тут же пояснил Одноухий. – И себя сгубить может, и тех, кто рядом. Оторвышу-то всё равно – на то он и Оторвыш, а вот ты совсем ещё зелёный. Ты поживи для начал хотя бы годик-другой, Рыжик. И дрянью этой баловаться даже и не думай.

Одноухий говорил печально и искренне.

– Ну, ладно, – вздохнул он. – Отсиживайся где-нибудь здесь по близости, чтобы Оторвыша не злить, и жди сигнала, понял?

Он исчез. Рыжик вздохнул и почесал лапой за ухом. «Дела… А когда мы с Василисой умывали друг друга – это было или не было?» И тут же увидел Оторвыша. Тот медленно приближался к нему, угрюмо глядя куда-то перед собой. И без всякого гипноза Рыжик прирос задом к земле.

– Ну, здорово, недоразумение ты рыжее, – прогудело в мозгу.

Начало разговора было так себе, но Рыжик обрадовался уже тому, что здоровенный мэйкун вообще снизошёл до беседы с ним.

– Да ладно, расслабься. – Оторвыш вдруг зевнул, и у Рыжика немного отлегло внутри – слишком будничным выглядел этот зевок. – Я на тебя не злюсь… почти. Но чтобы здесь я тебя завтра уже не видел, ясно? Сегодня так и быть – кантуйся здесь. Испытание будет ночью. Не бойся – подставы не будет, я – как это у людей называется? – в законе – вот, и псом никогда не буду. Справишься – будет тебе от меня уважуха, но про Василису всё равно забудь, понял? А то придушу, как крысу… Эх, Василисушка, что ж ты шебутная-то такая у меня, а?

Позволив себе это лирическое отступление, Оторвыш начал удаляться. Рыжик выдохнул. «Час от часу не легче…»

Ещё с полчаса он провёл под деревом, пока не успокоился. От пережитого захотелось вздремнуть. «Ну, раз сегодня можно – так чего мудрить-то?» Он шмыгнул по прогнившим ступеням в дверь и тут же наткнулся на бабку, уже заворачивающую под лестницу.

– Ох ты, батюшки! – руками бабка не всплеснула, так как в них она держала миску. – Ты-то откуда здесь ещё взялся, рыженький? А красивый-то какой – слов прямо и нет даже! Надо бы молочка ещё принести – а то что ты одну картошку-то уминать будешь…

Была она старая, очень старая. И очень добрая – это котёнок понял сразу. С трудом, держась за перила, она преодолела путь наверх в несколько ступеней, скрылась за своей дверью и вскоре появилась снова, на этот раз с ополовиненной бутылкой молока, купленной на грошовую пенсию. Руки у неё дрожали, когда она подливала молока в миску с картошкой, сухонькая шея тряслась от напряжения. Рыжик потёрся ей об ногу мордочкой.

– Ах ты, чудо моё, рыжее да маленькое!

Бабка нагнулась и невесомо провела рукой по его спинке.

– Добрый ты… А это и есть самое главное – что у людей, что у животных. Ну ешь, ешь – пойду я.

Кое-как разогнувшись, он побрела обратно к себе в одинокую трущобу. Рыжик провожал её взглядом, ощущая вдруг подступивший к горлу комок. Потом он решил, что обязательно как-то её отблагодарит, и начал есть. Оставив половину Василисе, он улёгся на кучу тряпья и уснул. Без всяких сновидений, о которых потом можно было бы вспоминать.

… Разбудила его Василиса. Во рту она держала какой-то пузырёк, и с её приходом под лестницей стразу же запахло чем-то нестерпимо манящим и раздражающим одновременно, вызывающем сухость во рту и томление в крови. Выронив склянку, Василиса тут же принялась тереться спиной о подстилку, сладострастно при этом урча. Похоже, жилы её трепетали – она то вытягивалась в струнку, то сворачивалась в клубок, чтобы затем резко распрямиться, задрать хвост и начать зарываться мордой в кучу тряпья. Сначала Рыжик не понял, что с ней, и перепугался, робко попытался было приблизиться, но она не подпускала его к себе, шипела и выбрасывала навстречу когти.

– Дур-р-рачок, – мурлыкала она, выгибая спину, – мне хорош-ш-шо, мне очень хор-р-рошо… Понюхай-ка лучше то, что я принесла, я долго за этим охотилась! – и вдруг свирепо зарычала:

– Нюхай, кому говорят, а то всю морду исполосую!

Ошарашенный Рыжик подошёл к склянке и, не очень хорошо понимая, что делает, вдохнул идущие из неё испарения. Голова тут же затуманилась, по телу разлилось тепло и кровь забурлила, дико и бесконтрольно. Нахлынувшие эмоции затребовали себе выхода, и он начал кататься по тряпью вместе с одуревшей кошкой, с каждой секундой всё более и более дурея сам. Когда они начали орать в голос, на площадке скрипнула дверь и старческий голосок продребезжал:

– Да что это с вами такое-то, окаянные? Валерианы, что ли, обнюхались? А ну кыш отсюда, дайте полежать спокойно!

Что-то наподобие стыда шевельнулось в мозгах у Рыжика, и он стремглав выскочил за дверь, Василиса за ним. Во дворе он сразу же бросился к дереву, махом забрался на два сука выше прежнего, и провернул свой цирковой номер с приземлением на все четыре лапы. Никаких неудобств он при этом не ощутил. Василиса в ответ попыталась было сделать сальто назад, но брякнулась плашмя на спину, рассвирепела и набросилась на Рыжика. Он подставлял ей для укусов то одно, то другое плечо, но не убегал, а потом сам попытался повалить её, но в итоге оказался на земле, с растопыренными во все стороны лапами. Потом они поочередно носились друг за дружкой, нарезая круги, а потом… Дурман вдруг прошёл, и Рыжик осознал себя стоящим на дрожащих ногах, с ломотой в позвоночнике, болью в плечах и беспросветно тяжелой головой. Василиса тоже угомонилась и тяжело дышала рядом.

– Всё, теперь спать… спать… – прохрипела она и, пошатываясь, направилась занимать спальное место. Как в тумане, Рыжик последовал за ней. Накатила волна дурноты, и он, давясь слюной, полетел куда-то вверх тормашками… И снился ему сон, как он заходит в какую-то комнату, где за столом сидят бабка и Василиса, обе в платках, и прихлёбывают что-то из блюдец, а на столе у них стоит самовар. Рыжик попытался было усесться к ним за стол (пить хотелось – мочи нет!), но бабка строго пригрозила ему пальцем и указала в угол, где стояла целая лохань. «Тебе туда. Ты же валерьянщик». Рыжик подошёл к лохани, и оттуда на него пахнуло таким дурманом, что он тут же закашлялся и начал давиться всеми своими внутренностями… Тут в сон ворвалась явь, в которой он тоже судорожно кашлял и давился, пока наконец немного не отлегло и забытьё не сковало его безрадостной мутью…

…Очнулся он, когда горели фонари и дверь уже была закрыта на крючок. Кое-как он выбрался наружу и попил из лужицы. Немного подождал, срыгнул и побрёл обратно под лестницу, где и упал на подстилку рядом с Василисой, которая спала беспробудным сном и, похоже, долго ещё не собиралась просыпаться. Чувствовал себя Рыжик мерзко, и мысли у него были совсем безрадостные: «У меня же испытание сегодня, а я чуть живой… И бабка… Отблагодарил, называется». Ох как же иногда бывает стыдно, так люто, что и жить не хочется. Ни год, ни два – да ни дня ни одного!

… Кажется, он задремал. И вздрогнул, когда в мутной голове раздалось:

– Так, а здесь у нас валерианочкой баловались… Рыжий, надеюсь, это не ты? А ну, подь сюды!

Котёнок на ватных ногах приблизился к Одноухому. Тот принюхался и гневно фыркнул:

– Ф-фу!… Ты совсем сдурел, что ли?

Рыжик молчал – мысли были прочно заволочены мутью.

– Да, дела… А Оторвыш уже крысёныша загоняет. – Гнев у него прошёл, и теперь Одноухий был просто очень расстроен. – А она… – он презрительно указал головой в угол. – Дрыхнет? Ну, это надолго… Ладно. Пошли на улицу.

Там он заставил Рыжика бегать по двору, пока тот не взмок и у него снова не начались судороги.

– Попей! – приказал Одноухий.

Рыжик попил и снова тяжело засеменил непослушными ногами.

– Пей! Беги! Пей! Беги! Стоп.

Рыжик загнанно дышал, но, к его удивлению, вдруг понял, что ему полегчало: и координация начала восстанавливаться, и в голове просветлело.

– Лучше? – осведомился Одноухий, и в этом его вопросе звучала неподдельная забота. – Вижу, вижу, что лучше. Ну, тогда задирай хвост – и пошли.

…Их ждали – та же кампания, на том же месте у трубы.

Рыжик поздоровался.

– Что это с тобой? – тут же осведомился Док. – Заболел, что ли?

Потом принюхался:

– А, вот оно что… И-и-диот!

Рыжику снова стало плохо. Хорошо, что вмешался Одноухий:

– Брось орать, умник. Василиска – та ещё чума. А для него это хор-рошим будет уроком.

– Каким уроком, каким ещё уроком… – начал было раздуваться очкастый, но тут словно из ниоткуда возник Оторвыш:

– Готово. Скорее, скорее – крысы уже в бешенстве!

– Слышь, а этот придурок валерианочкой баловался, – наябедничал Док.

Мэйкун обернулся уже на ходу:

– Его проблемы. По мне – так пусть хоть сдохнет.

И вот она, вот она – знакомая куча мусора, и коты вокруг неё… В последний момент Оторвыш всё-таки соизволил пообщаться с испытуемым:

– Времени нет. Как крысёныш вылезет – сразу подбегай, лапой по морде, зубами в горло – и трепи, пока живой. Понял? Я начинаю.

Рыжик сглотнул клейкую слюну. Голову окутал плотный туман, и сквозь него он размыто видел уставившегося в одну точку Одноухого… Как и в прошлый раз, куча ожила и из неё выглянула… нет, не морда, а перепуганная мордочка крысёнка. Он был гораздо меньше Рыжика, и весь взмокший – но не от ярости перед схваткой, а от страха.

–П-шшёл… – прошипел Одноухий.

«Это он мне…»

Котёнок подошёл к крысёнку почти вплотную. Тот сжался в мокрый серый комочек, маленькие глазки о чём-то умоляли, усы дрожали. Картинка перед Рыжиком вдруг обрела резкость, и теперь он отчетливо видел перед собой насмерть перепуганную жертву.

– За горло его, за горло! Он твой! Скорее, ты – рохля обдолбанная!

«Кто это? Док, Оторвыш? Какая разница… Я не смогу вот так – придушить этого малыша. Сколько он прожил – месяц, два? Почему я должен обрывать его жизнь?»

Он попятился назад, глядя в глаза крысёнку. «Пусть уж лучше меня Оторвыш того – за горло…»

Скорее всего, так бы оно и случилось, но тут дико взвыли сразу несколько глоток, и в кошачьем кругу началась самая что ни на есть настоящая паника, когда каждый лишь за себя. Рыжик обернулся и с ужасом увидел, что пространство перед ним быстро заполняется серыми тушками, и никого из своих нет уже и в помине. И когда острые крысиные зубы впились ему в холку и грубая безжалостная сила куда-то его поволокла, рыжий с белой грудкой котёнок, перед тем как провалиться в забытьё, успел подумать:

«Let It Be…»

Глава III. Братство крыс

… Он очнулся и поднял голову, первым делом учуяв кисловато-прогорклый запах чужой обители, где ему явно было не место. Когда же, проморгавшись, Рыжик обрёл способность ориентироваться в темноте, то его взору предстало крысиное семейство, состоявшее примерно из тридцати особей и находившееся непрерывном движении. Вдруг, как по команде, крысы замерли и уставились на него – маленькими мерцающими угольками ненависти. «Всё», – обречённо подумал котёнок. – «Сейчас сожрут. Специально ждали, когда в себя приду. А я ведь такой молодой… Наверное, меня ещё и котом нельзя назвать».