Рыжий (история одиночки)

– А… можно, я их потрогаю?

Неизвестно, к кому она обращалась в этот момент, но ответ девочка получила. Присев на колени, она медленно вытянула руку и обняла ладонью поочерёдно всех малюток, а потом погладила и кошку. Василиса довольно завибрировала, но потом для порядка легонько укусила руку: хватит, мол, нам чужих нежностей.

А Рыжий уже мяукал с лестницы.

– Ты куда меня ещё зовёшь, Рыженький? Там хозяева, да? – Таська поднялась по недовольно крякающим под ней ступеням, остановилась перед дверью. Постучала. Потом ещё раз. Прислушалась.

– Кажется, там кто-то есть… Спят, что ли?

Она толкнула дверь, которая вдруг легко отделилась от косяка и развязно распахнулась настежь. Девочка оказалась в маленькой прихожей с перекошенными стенами и покатым полом, сделала пару шагов, просунула голову в комнатку, большую часть которой сердито загораживала давно небелёная печь. Обои на стенах отсырели, дешёвенький абажур под потолком тосковал о лампочке.

– Здравствуйте… Извините, пожалуйста, у вас не закрыто было… – начала было Таська, но тут же осеклась, увидев лежащую на кровати под старым ватным одеялом тихонько мычащую старушку.

– Вам плохо, да? Вы слышите меня? – испуганно заговорила незваная гостья вновь, но ответа так и не дождалась. Тогда девочка опрометью выскочила прямо на улицу, достала телефон и, удачно с первого раза дозвонившись до матери, вывалила ей всё:

– Мамочка, знаешь, вот тут за нашим домом ещё один дом, большой, а за ним маленький, очень старый… Я и говорю по делу! Так вот, там котята… Да послушай же меня! Там ещё бабушка больная совсем одна, она лежит и ничего не слышит. Меня Сэмка наш, Рыжий который, к ней привёл… Да ничего я не придумываю! Ты когда сможешь подъехать?

Мама, на горе своё и на радость, понимала, что дочь её, хотя и считает себя независимой, всё ещё находится в том возрасте, когда полагает, что взрослые могут решить любую проблему. Конечно, она приехала очень скоро, и не одна. Заработала мобильная связь, подрулила «Скорая», а ещё через какое-то время по дому уже бродили солидные дяди и тёти в небывалом для этого дома за последние лет двадцать количестве и качали головами. Взрослые занимались своими делами, оказывается, иногда очень нужными и полезными, а набежавшие по зову неугомонной Таськи дети – своими, не менее важными. Конечно, они выбирали себе котят. Детей было много, а котят – всего три (Таська, естественно, уже забронировала себе мальчика). Василиса, оказавшись в центре неуёмного внимания, открыто выражала своё беспокойство, шипя на детвору и выделывая замысловатые петли хвостом. Впрочем, когда нешуточные споры и восторги вокруг её семейства поутихли, и дети, быстро сообразив, что от них требуется, принялись таскать из дома продукты, мамаша быстро сменила гнев на милость. Столько снеди за раз она в жизни не видела (хотя нет – один раз видела, когда случайно оказалась в магазине, откуда её, однако, быстро выперли). Сейчас же вся еда предназначалась ей, и только ей! Под носом у Василисы лежали сыры и колбасы, жареная рыба и вытащенное из супа мясо, килька в томате и паштет, в плошке томилось молока, а рядом баночке притулилась сметана. Враз объевшаяся кошка щурила-щурила глаза и наконец уснула; котята, обнявшись, последовали её примеру.

Наступил вечер, и детвора нехотя разошлась по домам; все сошлись на том, что дней десять котята ещё должны побыть с мамой. Будущие счастливые обладатели живности домой особо не спешили, на ходу раздумывая, как бы так сообщить родителям о неизбежном, чтобы те сразу не сказали своё твёрдое и решительное «нет», ну а уж дальше… При любых раскладах сомнения, однако, оставались, и это сильно тревожило юные души, замедляя и замедляя их путь.

Удачи вам, мальчики и девочки!

… Рыжий почти ничего не ел – так, потёрся у сметаны. Он сидел на лестнице и созерцал сквозь неплотно прикрытую дверь буйство молодой листвы на деревьях. За день он порядком устал от суеты и от постоянной необходимости сохранять дистанцию между собой и другими живыми существами, так что теперь просто отдыхал и одновременно чего-то ждал. Внутри него всё словно бы оцепенело. Нечто тоже отдыхало.

– Что с тобой, Рыжик? – раздалось в тяжёлой голове. – Ты не заболел?

Он посмотрел вниз, на Василису. Котята устроили кучу малу, а она сидела чуть поодаль от них.

– Да, – ответил он. Не удержался, добавил:

– Хозяин умер…

И осёкся.

Василиса задумчиво смотрела на него. Заговорила:

– Док, помнится, рассказывал… Что мы стоим на страже двух миров.

– А… как он?

– Да пёс его знает. С месяц уж, как не встречались.

Помолчали.

– Ну и что там… по поводу стражи? – наконец не вытерпел Рыжий.

Ну… – кошка помялась. – Ты же успел пообщаться с Доком – знаешь, как он любит нести всякую чушь про избранных и всё такое. Но тут он очень проникновенно говорил, у меня аж мурашки забегали. Мол, есть такие коты, которые хранят равновесие между тонкими мирами, и ради этого готовы принести себя в жертву. Толком-то он конечно, ничего не сказал – откуда ему что знать про жертву… Да и мне тоже. – Она вздохнула. – Мать из меня никакая. Надоело уже это валяние – мочи нет. Может, я погуляю ночку, а? – Она выжидающе уставилась на Рыжего.

– Нет, – помотал головой тот. – Тебе надо быть с ними. Вон – ешь и спи. А я тут в сторонке вас покараулю.

Василиса вздохнула.

– Понятно… Что, очень муторно?

Рыжий повёл ушами.

– Терпимо пока… Понимаешь, – ему надо было с кем-то этим поделиться, – внутри меня поселилось чужое, и я не знаю, что будет дальше. Я знаю только, что теперь я должен быть совсем один.

– У-у-у… – протянула Василиса. – Док-то дело говорил. Никакой ты, оказывается, не везунчик. Извини уж, не умею я утешать, жертвенный ты наш.

И улеглась рядом с котятами.

… Рыжий не понимал, спит он или нет – тени, сотканные из воздуха, играли с ним в жмурки. Вдруг ему послышался голос, идущий то ли из тёмного снаружи, то ли из ещё более тёмного у него изнутри: «Выпусти меня, стражник… Я погуляю и вернусь. Мы должны помогать друг другу. Выпусти меня…» – «Нет», – ответил Рыжий, обращаясь ко тьме и снаружи, и внутри него, – «Оставайся там, где ты есть». – «Как знаешь, стражник… Смотри, не пожалей». Что-то тяжело заворочалось на вздохе, и волна страха и отчаяния накрыла кота. Дрожа, он выскочил на улицу, увидел в небе ухмыляющуюся щербатую луну, зажмурился и издал дикий вопль, перепугавший всю живность в округе. Затем, не отдавая себе толком отчёт, что делает, бедняга взобрался на дерево, сполз с сука, вцепившись в него когтями передних лап, раскачался, оторвался от сука и сделал сальто, брякнувшись о землю, потом повторил это диковатое упражнение ещё и ещё раз… Нечто внутри злилось и брыкалось, пока, наконец, не сочло за лучшее затаиться. Страх, беспричинный неконтролируемый страх живого перед порождением мира небытия, начал отступать, оставив внутри Рыжего только пульсирующее чувство тревоги, с которым, очевидно, ему предстояло теперь сосуществовать. Он побегал ещё кругами по двору какое-то время, потом присел на крыльце, тяжело дыша и откашливаясь. Затем лёг на живот и положил голову на лапы, прикрыл глаза… Кажется, он задремал; но тут же, вздрогнув, очнулся, отгоняя кружившие рядом тени. Сон стал для него роскошью.

Оторвыш в эту ночь не появился, как и в последующие несколько дней и ночей. Сознание Рыжего за это время окончательно раздвоилось. Одна его часть жила вместе с Василисой и котятами, другая же постоянно боролась с пытавшимся прорваться наружу ужасом. Но, несмотря на эту неравную борьбу, отнимавшую все силы, он, наблюдая издали за опекаемым им семейством, временами ощущал в себе необыкновенную теплоту и лёгкость, которую люди пытаются называть словом «счастье», и тогда «нечто» оставляло его в покое. Совсем ненадолго, но оставляло, давая Рыжему передышку. Ночью он вспоминал эти моменты, и утро приходило быстрее, и измученный кот снова мог радоваться становлению чужих жизней.

Заводилой среди котят была девочка, шустрая и неугомонная. Она первая открыла глазки и первая принялась изучать неведомый для неё мир, отважно отправляясь во всё новые и новые опасные путешествия, увлекая за собой и остальных. Самый большой котёнок – будущее подобие Оторвыша, отобранный Таськой (ох, придётся же с ним повозиться!), постоянно пытался оспорить право сестры на первенство и задирал её, но за ту немедленно вступались другие брат и сестра, безошибочно чующие нешуточную угрозу со стороны здоровяка и для них самих, и начиналась куча мала. Василиса мало обращала внимания на то, а чем, собственно, занимаются её дети, пока она поглощает неиссякаемые запасы еды или отдыхает после этого. Временами, однако, как это бывает с любыми неуравновешенными особами, в ней просыпалась сумасшедшая мать, и тогда она принималась без конца переносить детей из одного угла в другой и вылизывать их без всякой меры, не обращая внимания на писклявые стенания. Потом она также быстро теряла к потомству интерес и занималась исключительно собой, предоставляя право надзирать за их приключениями Рыжему, которого все без исключения котята… боялись. Да-да, именно так. А вы бы не боялись какого-то дядю, который внезапно возникает перед вами, когда вы уже готовы перевалиться через порог и оказаться в мире гомона, света и всевозможных сводящих с ума запахов, и смотрит на вас как бы отрешённо, и при этом не подходит к вам ближе, чем на полметра, и не поиграет, не приласкает? Конечно, вы бы стали его бояться. И то, что он желает вам исключительно добра, не играет при этом никакой роли.

К подъезду стали частенько наведываться усатые гости из семейства кошачьих, незнакомые Рыжему, но не Василисе. Вели они себя хорошо – просто сидели снаружи и ждали, пока им что-нибудь не предложат съесть, после чего независимо исчезали. Под лестницу гости не заглядывали, по ночам тоже не тревожили: наверное, чуяли неладное от присутствия Рыжего. Однажды заглянул общий знакомый – Одноухий. Выглядел он больным и разбитым, со слезящимся глазом и ободранной шкурой. Вяло похлебав молочка, страдалец нехотя умылся и убрался восвояси, даже не пообщавшись ни с Василисой, ни с Рыжим. Те к нему с расспросами тоже не лезли – видели, что не в себе.

Так прошла неделя.

… Оторвыш пришёл перед самым рассветом. Он сильно припадал на заднюю лапу (то ли подшибли, то ли собака цапнула) и, очевидно, всё последнее время был вынужден где-то отлёживаться, по причине чего сильно опаршивел. Желтизна в глазах зашкаливала. На крошки перед подъездом вконец свихнувшийся котяра даже внимания не обратил – он шёл к своим жертвам, путь к которым на пороге преградил ему Рыжий.

– А… – Оторвыш не удивился встрече. – Ну как же, как же… С тебя-то и начну.

Он настолько одичал, что не внимал никаким чувствам, кроме одного – неуёмной жажде крови. Бешеные глаза уставились на Рыжего, ища его взгляд… Тот жмурился, вертел головой, наконец, словно что-то решив для себя, встретился глазами с врагом…

Мы не можем сказать, что именно увидел в этот момент Оторвыш, а заодно и Василиса – безусловно только, что увидели они нечто настолько страшное для их сознания, нечто настолько невообразимое, что тут же навсегда исчезли из нашей истории в неизвестном направлении. Мы знаем только, что после этого рыжий кот долго сидел, дрожа и зажмурив глаза, чтобы не позволить этому самому «нечто», ломившемуся сквозь потолок его мозга, окончательно прорваться наружу, а потом ждал, пока оно хоть немного не угомониться где-то там внутри брюшины. За всё надо платить…

Когда появилась Таська, он немного отошёл. Котята боялись приближаться к Рыжему и пищали, требуя мать.

– А… кошка погулять ушла? – спросила девочка.

Рыжий только отвернулся. Затем встал на лапы и потрусил прочь, зная, что лишь движение теперь сможет спасти его на какое-то время от неуёмной дрожи внутри. На очень нужное время… Он понимал также, что не должен оглядываться, но… всё-таки оглянулся. Худенькая девочка влажными глазами смотрела ему вслед и прижимала к груди котёнка, который уже деловито принялся засовывать в рот край её кофточки…

Глава VII. Одиночка

… Бежать, ходить, бежать, ходить, бежать… Не было ему покоя. А когда уж совсем оставляли силы, чтобы передвигать измученные лапы, он замирал ненадолго в любой подвернувшейся позе и тревожно цепенел, пока рывком не выходил из забытья и злая бесившаяся сила не гнала его дальше. Он почти не ел, зато постоянно испытывал жажду. Странно, но исхудавшим он не казался – только предельно поджарым. В глазах его застоялась тоска. Но в глаза себе он не позволял смотреть никому.

Люди при его появлении замолкали, испытывая непонятное чувство тревоги, а он, пробегая мимо них, подмечал в их облике всякую ерунду, например, обильную поросль в ушных раковинах, и отстранённо думал: «С возрастом, наверное, у них остывает кровь, и уши начинают мёрзнуть…» Размышления эти не доставляли ему былой радости, текли вяло и скучно. Все силы в ожидании часа, который пока ещё не настал, уходили на борьбу с чужой волей внутри него. Бежать, ходить, бежать… Сколько ещё терпеть?

Он свободно бродил везде – крысы, собаки, кошки старались не попадаться ему на пути. Он оббегал всю округу, облазил все подвалы и чердаки, но неизменно каждую ночь оказывался у скамейки перед подъездом Степаныча. В барак он больше не заглядывал. Детей просто избегал.

Дни стояли жаркие, ночи душные. Дождей не было, хотя небеса постоянно хмурились и громыхали. Наэлектризованность воздуха и неопределённость развязки странным образом временами даже успокаивали Рыжего. Однажды он прикорнул под скамейкой чуть дольше обычного, и увидел свой последний сон: Степаныч смотрел на него, улыбался и плакал одновременно. Рыжий не стал задаваться праздным вопросом, что это может означать. Скоро, скоро он всё узнает.

Однажды он наткнулся на Дока, который, оказывается, давно жаждал с ним встречи. Наконец беседа состоялась. Док, старательно держась от него подальше, как-то затравленно осведомился, правда ли, что Рыжий стережёт могучую силу у себя внутри. Рыжик ответил, что да.

– Но тогда…. – Док потихонечку начал воодушевляться. – Мы можем… можем выиграть войну с крысами! Ты будешь нашим вождём! Тебя ничто не остановит!!

Рыжий поморщился.

– Нет, – только и ответил он.

– Но почему? П-п-о – ч-ч-е-м-м-у? – окончательно распалился собеседник.

– Не ори, – последовала реплика. – А то сделаю и тебя избранным – сразу тогда поймёшь, что почём.

Док немедленно исчез.

… В эту ночь гремело по-особенному. Молнии полыхали на полнеба, а ветер всё никак не мог определиться, в какую сторону ему дуть и кружил, кружил в растерянности… Потом затих. И когда первые капли дождя упали на Рыжего, он сразу понял, что пора. И «нечто» внутри забилось отчаянно, не давая ему поначалу сделать ни шагу, заставляя тяжело дышать и сглатывать клейкую слюну. Но накативший ливень словно размыл подступившую немощь, влага освежила поры и вдохнула в них свежесть. Мокрый и сразу ставший совсем-совсем худым кот двинулся в свой последний путь, осторожно перебирая лапами по пузырящейся земле. Он знал, куда надо идти. Вот лаз в подвал, далее под нагромождение труб, дальше, дальше – всё путанее и путанее маршрут, но это ничего, ничего… Шарахнулась в сторону крыса. Не бойся, не надо бояться… Ну, теперь осталось пролезть в расщелину – как легко ему это удалось! – а ведь он поначалу сомневался, что сможет там оказаться. Теперь свернуться клубком и не шевелиться, не расплёскивать страх и боль изнутри… «Нечто» всё барахталось на вздохе, взрывая мозг вспышками ярости, но вдруг тихонько заскулило и тоже свернулось, поняв безысходность своих метаний. И ощутил тут Рыжий беспредельный покой; потом закрыл свои изумруды, зная, что больше никогда и ничего не будет бояться.

Потому что ни страха, ни боли больше не было.

Как не было и самой смерти.