Рестарт: Трактат о жизни. Том 1

– Ka’lin ven se lyora, Ethan… ia selin’ta. – сказала она с улыбкой, качая головой.

В те дни я вообще ничего не знал. Ни о политике, ни о том что меня окружает, ни о том, как выбраться отсюда если это вообще возможно. Да и нужно ли оно мне вообще. Но самое главное было то что я живой. Я ползаю, исследую, падаю и поднимаюсь. И даже если тело не моё я это могу.

А мама… Мама всегда найдёт меня. Поднимет, ласково погладит и снова отпустит в путь. В мое маленькое приключение длиной в один дом. И каждый раз я ползал чуть дальше. Прятался чуть хитрее и замирал чуть тише.

Чуть позже, добравшись до окна, я увидел снег. Белые хлопья падали с неба медленно, лениво, кружа в воздухе. Словно кто-то рассыпал над миром белую звёздную пыль.

В моей прошлой жизни снег был обычным явлением. Но здесь он для меня выглядел иначе. Словно не просто холод заполнял воздух, а что-то… необычное. Я прижался к холодному стеклу, заворожённый этим тихим танцем. Мир за окном был белым, чужим и манящим. Это моя первая зима… в этом мире.

Прошёл ещё месяц.

Больше всего сил у меня забирает язык. Слова звучат иначе. Интонации, структура, логика построения вообще всё другое. Как будто привычная ткань реальности внезапно сшита по новому выкройке.

Я начал, как и все младенцы с простого: вслушивался. Поначалу не понимал ничего, только улавливал настроение. Мамин голос перед сном, он мягкий, тёплый, окутывающий, как плед, накинутый в холодный вечер. Голос отца же твёрдый, сдержанный, почти рубящий. Словно удары меча о камень. Но иногда, когда он обращается ко мне или к маме, в нём проскальзывает нечто иное. Спокойное.

Прошло не так много времени как я стал замечать, что одни и те же звуки повторяются снова и снова.

– Ethan, – говорит мама, гладя меня по волосам.

Этан. Оказалось, что так меня зовут. Непривычно и резковато на слух, но… в этом имени что-то есть. Какая-то мягкость, скрытая за простотой.

Иронично но я всегда думал, что «начать с чистого листа» это какая-то метафора. Но теперь вот, держи пожалуйста: новое имя, новая жизнь и новый человек. И в то же время это всё ещё я.

Позже я стал подмечать закономерности. Например перед едой они говорят:

– Nara.

Сначала я просто услышал это. Потом однажды, услышав это слово ещё раз, посмотрел на отца и он протянул мне ложку с кашей. Тогда я понял: "Nara"значит «есть» или, по крайней мере, начало еды. Значение слов приходит ко мне не из словаря, а из действий. Так и появляются все знания в этом возрасте не столько логикой, а именно опытом.

– Selin, – шепчет мама, укладывая меня спать.

Значит ли это «сон»? Или «спокойной ночи»? Или что-то ещё? Я не знаю. Но я чувствуя дыхание мамы и её тепло, значение перестаёт быть таким уж важным.

А вот когда я уже более менее начал понимать слова. Я начал пытаться их повторять. Точнее… звуки. Я старался двигать губами, как они. Вслушивался в ритм, в артикуляцию. В голове то всё ясно. У меня получается разобрать структуру, внутренне составляю фразы, почти даже перевожу их.

А вот рот… рот саботирует всё. Каждый раз, когда я пытаюсьчто-то сказать выходит… бубнеж. Такой, искренний, добродушный и полный энтузиазма… а так же абсолютно бессмысленный.

«Ба-ба-на-на!» – говорю я с серьёзнейшим видом, как будто объясняю концепцию пространственно-временного сдвига.

А мама в ответ:

– «Ой, он хочет кушать!»

Нет! Я хотел сказать, что у вас крайне необычное спряжение глаголов! Но вместо этого – «гуааа».

Это как быть профессором лингвистики, запертым в теле плюшевого медведя с дефектом дикции.

Я буквально чувствую, как мой интеллект бьётся о границы голосовых связок и теряется где-то между дёснами и слюнями. Моя внутренняя лингвистическая гордость страдает.

Я наблюдаю за их разговором, подмечаю шаблоны, выстраиваю простые конструкции, но произнести не могу ничего. Я молчу или бубню и делаю вид, что не расстроен.

Хотя, честно говоря, это унижает. Быть взрослым и не суметь членораздельно сказать «дай» это испытание, достойное отдельного круга ада.

Но я не опускаю руки. Я продолжу учиться, вслушиваться и запоминать. И однажды… Однажды то я скажу. Я скажу всё, что думаю. Без "ба-ба", без "на-на", без слюней и снисходительных хлопков по голове. И вот тогда держитесь у меня. Я врежу по грамматике этого языка так, как только взрослый мужчина в пелёнках может себе позволить.

И вот мне стукнул год.

Звучит как событие, как праздник, как рубеж. Но давай по-честному: за этот год я прошёл через такие вещи, которые взрослый мужчина или женщина. Не важно. В здравом уме переживать второй раз бы не стал.

И одним из самых мучительных моих испытаний, стали собственные зубы. Внутри моего собственного рта происходит полномасштабная революция. Спокойная, слизистая местность, существовавшая в мире и покое, вдруг решает, что пришло время для костяных кинжалов. Медленных и безжалостных. Без анестезии. Ты просто лежишь такой думаешь о своём. А потом резко бах, сверление изнутри. Без предупреждения без объявления войны и даже без расписания.

Первые пару раз я искренне подумал, что схожу с ума. Боль ни с чем не сравнима она не режет, она дребезжит. Внутри, постоянно. Как если бы кто-то решил вырастить зубы не в деснах, а прямо в нервах.

Мой рот превратился в поле боя. Я страдаю и пускаю слюни, как неисправный фонтан. Грызу всё, что попадается под руку подушку, угол одеяла, мамины волосы, рукав отцовской рубашки даже собственную ногу. Да, ногу. И не спрашивайте как, я просто смог. Гибкость отчаяния безгранична. Отныне я зубной берсерк. Мне всё равно, насколько это социально приемлемо. Мой рот это мой бастион. И если что-то попадёт в его зону действия оно будет грызено. Без суда и следствия!

В попытке спастись я терзал своего игрушечного зайца которого мне сшила мама с такой яростью, что она, рассмеявшись, сказала:

– «Какой у него характер…»

Ну приплыли. Вот и всё. Спасибо, зубы. Благодаря вам я официально признан личностью.

С тех пор ко мне перестали приближать деревянные ложки без предварительного согласования. Даже пальцы теперь подаются мне с осторожностью. Взгляд отца стал чуть более внимательным, а мама выработала особый рефлекс отдёргивать руку ещё до того, как я подумал укусить.

Но за всем этим детским безумием прячется взрослое осознание:

Ты рожден терпеть и ты будешь терпеть. Даже если ты маленькая и милая крошка в пелёнках. Каждый твой зуб это грандиозное посвящение. В терпение, в выносливость и принятие того, что не всё можно решить разумом. Что иногда приходится просто… ждать. Пережидать стиснуть челюсти в прямом смысле и ползти дальше. Я невероятно опытный боец. Я знаю, что всё проходит. Даже зубы. А пока если кто-нибудь принесёт мне холодное яблоко… Я вас запомню и не просто как хороших людей. А как легендарных героев.

Ах да. Контроль. Как же я мог забыть. Начался он совсем недавно – после моего самого эпичного падения со стола. И ведь я не просто упал, а смачно так навернулся, раскидав всё вокруг, и, кажется, чуть не пробил лбом пол. И вот с тех самых пор мама стала смотреть на меня особенно внимательно. Как будто в любой момент я мог снова попытаться сразится с мебелью и проиграть.

А на этот раз я просто хотел взять один красивый камешек. Маленький, с вкраплениями, словно в него вросло солнечное зерно. Я помню, как мама как-то принесла его домой. Он лежал на подоконнике и сверкал в лучах солнца почти как артефакт из старой игры. Такой красивый и таинственный, что я не удержался.

Мой мозг моментально включил режим "исследователя"на автопилоте. Я аккуратно и незаметно подобрался, потянулся, почти дотянулся…

– Этан! Нельзя!

Голос мамы. Тон где-то между "я волнуюсь за твою жизнь"и "немедленно убери лапки". Я застыл. Ладно. Сдаюсь. Я законопослушный гражданин. Теоретически. Только вот… почему? Это же просто камешек. Он никакой не радиоактивный, не зачарованный, не с какого-то чёрного рынка. Он же не может взорваться. По крайней мере, я на это надеялся. Но, похоже исключительно для меня в этом доме действует древний магический закон: всё, что интересно, под запретом.

Но вот, прошло пару минут и вот он, новый вызов. Деревянная полка и на ней книга. Толстая, пыльная, из тех, которые явно никто не открывал лет сто.

С точки зрения взрослого человека это пыльный том в кожаном переплёте. Но вот с точки зрения годовасика тугосери это портал в неизведанное. Я осторожно протянул руку. Стараясь не привлекать внимания.

– Этан! Не трогай!

Снова, но она же стоит ко мне спиной! Даже не видела, но знает. Конечно интуиция у матери как у гильдейского следопыта на максимальной прокачке. Я повернулся и наивно пополз к подушке. Думаете, отпустили? Ага. Сейчас.

Через секунду мама появляется в моём поле зрения с видом заботливого инквизитора.

– Куда ты собрался? – спрашивает мягко и тепло улыбается. Но при этом уже оттаскивает меня, как сапёр от мины.

И вот я сижу. В полной безопасности. Без доступа к камешку и без книги. Как и без ножек стула, скатертей, полок и свободы воли. Да, я жив. Но какой ценой?

И в голове медленно, но уверенно формируется непрошибаемая мысль: Мир теперь делится на две зоны. Первая зона разрешённых действий. Вторая же всё остальное. А «всё остальное» это как раз там, где интересно.

Осознание того, что для меня понятие «личное пространство» теперь исключительно условность. Тягают, переставляют, забирают, отодвигают, обнимают и поправляют в любой момент, без объявления причин, без согласования с внутренним министерством моих желаний. Контроля здесь не над телом не над маршрутом я отныне не имею.

Я хоть и понимаю это забота, любовь, инстинкт защитить и все такое… Но во мне, как в любом уважающем себя взрослом человеке, хоть и застрявшем в теле ребёнка, бродит один и тот же бунтарский вопрос: А можно я сам решу, что мне делать? Нет, нельзя.

Именно поэтому я сижу на подушке и безмолвно грызу край одеяла, будто горделивый философ, который всё понял, но не может донести это до этого убогого мира. Ведь этот же мир только и занят тем, чтобы уберечь меня от моего же любопытства.

И только после этого я понял, как на маму действуют слёзы. Не истерика, не крики, не топанье ногами, я думаю это всё только злит взрослых. А именно слёзы… настоящие или хотя бы правдоподобные.

Мол, "он же ещё маленький", "посмотри, как расстроился", "ну ладно уж, в этот раз". Стоит только чуть прищуриться, опустить подбородок, чуть дрогнуть нижней губой и выдохнуть с тихим всхлипом – и всё. Мама теряется и сразу забывает, что собиралась мне отказать.

Порой я чувствую отвращение к самому себе за это… но потом вспоминаю, что в этом теле у меня не так уж много способов влиять на мою реальность.

И если уж мне выдали эту внешность – почему бы не использовать её в свою пользу? Пусть это мой первый навык убеждения. Не самый благородный но зато – работающий.

Прошёл ещё месяц.

И в один тихий, тёплый день. Когда солнце скользило по полу, оставляя светлые пятна на деревянных досках. А в доме пахло чем-то сладким, не знаю может мёдом или сушёными цветами. И потрескивал камин, лениво и умиротворённо. Мама же стояла у стола, расставляя баночки с настоями по полкам. И напевала себе под нос невнятно, рассеянно. Для меня её напевания стали не просто песней, а ритмом дня, мягким фоновым движением жизни. Мне было приятно просто слушать её. В это время я сидел на полу, опираясь руками о подушку, наблюдая за ней.

И вдруг… почувствовал это. Не толчок физически а еле ощутимый щелчок в голове. Именно сейчас тот самый момент, который я не смогу объяснить логикой. Будто внутри кто-то или что-то сказало: сейчас!

Я медленно и осторожно поднялся. Почти даже не дышал. Как будто сам воздух вокруг мог нарушить мой баланс. Ноги дрожали, но я стоял. Сам, даже без опоры и какой-то поддержки. Просто стоял на своих ногах. Первый раз в этой жизни.

– Этан?

Голос матери. В нём удивление, тревога и что-то ещё, едва различимое – надежда. Она обернулась а я сделал первый шаг. За ним следующий. Потом ещё.

– Этан… ты… ты идёшь?!

Голос у неё дрогнул. А радость прорвалась наружу. Я сосредоточенно переставлял ноги. Всё внутри дрожало, от невероятного восторга. Я шёл! Я шёл к ней! Сам!

Мама замерла лишь на мгновение, потом бросила всё, распахнула руки и опустилась на колени:

– Иди, Этан! Я здесь, иди ко мне, милый!

Последний шаг и я упал прямо в её объятия. Она подхватила меня, кружила, смеялась, засыпала поцелуями, как будто в этот момент я стал для неё центром вселенной.

– Ты пошёл… ты сам пошёл! Какой же ты у меня умница!

Отец стоял в дверях, сдержанный, как всегда. Но в его глазах за долгое время блеснуло нечто мягкое. Тёплое и почти тронутое. Он подошёл ближе, присел, провёл рукой по моей голове:

– Рано встал на ноги – сказал он сдержанно тихо.

А она только засмеялась и прижала меня сильнее. А я лежал у неё на груди, слушал, как сильно колотится её сердце, как отец выдыхает едва слышно, и думал: этот день они точно навсегда запомнят.

И, это было справедливо. Для них это первый шаг их ребёнка. А для меня ещё один пунктик возвращения в жизнь.

Ведь каждый шаг, каждое движение, каждый звук из моего рта это не просто этап взросления. Для меня это путь назад или… вперёд. Ну это смотря с какой стороны посмотреть.

Но лично мой настоящий прорыв случился в два года:

– Этан, ты хочешь ещё? – спросила мама, показывая на тарелку с едой.

Я посмотрел на неё. И вместо привычного кивка, который стал моей универсальной реакцией на всё от просьбы до протеста, я выдавил из себя:

– Да.

Простое слово. Один слог. Два звука. Но в нём было всё. Это не был бессмысленный лепет или подражание. А первый чёткий, вербальный ответ, которым я соединил мысль и речь. И именно эта осознанность, пусть в самом зачаточном виде стало моим личным переломным моментом.

Мама замерла. А потом её лицо озарилось светом. Радость как вспышка тепла, от которой выдохнул даже я.

Она тут же начала говорить со мной ещё больше: показывала предметы, проговаривала их названия, объясняла, для чего они, откуда и почему. Это стало её дневной задачей, не обязанностью, а приглашением меня в мир.

А я… я уже не просто слушал. Я начал понимать. Язык перестал быть фоновым шумом как радио, играющее в другой комнате. В моей голове он начал превращаться в систему из цепьей и смыслов. В инструмент.

И, как взрослый человек, я чувствовал это буквально, как будто в мозгу запустились давно знакомые механизмы. Я начал связывать интонации со значениями, слова c действиями. Я больше не пытался «угадать», я начал полноценно понимать. Мозг, наконец, догнал рот или хотя бы начал нагонять. Как будто я снова вернул себе один из инструментов, который когда-то был моим по умолчанию. Внутри ликование. Это не просто «я сказал слово». Это «я вернулся в разговор». В мир и мышление, выраженное вслух.

Конечно же впереди ещё тонны сложных конструкций, падежей, условных форм и всех тех прелестей, которые отличают думающего человека от бормочущего малыша. Но после этого «да» я впервые почувствовал, что реально двигаюсь вперёд. Не ползу, не качаюсь в колыбели времени а иду вперед. Пусть неуверенно и с ошибками. Но иду. Все же речь это не просто средство общения. А способ утверждать себя в мире.

С полноценным знанием языка изучать мир стало куда проще. Я начал собирать его по частям как старую мозаику: слово за словом, образ за образом, жест за жестом. Всё стало намного яснее. Люди, их эмоции, поведение. Даже привычные звуки такие как смех, шёпот, шорохи обрели новый смысл, когда я понимал, о чём говорят.

Именно тогда я впервые полностью осознал, кто мои родители в этом мире.

Клауд Гестолдия и Фирен Гестолдия. Маме двадцать четыре, отцу двадцать шесть.

Ещё забавно что всё это время я думал, что Этан – и есть моё имя. Коротко, просто, удобно. А потом услышал, как мама сказала: "Этаниэль". Я даже сначала оглянулся – подумал, что зовут кого-то другого. Но это было про меня.

Этаниэль Гестолдия.

Солидно, правда? Прямо как у какого-нибудь дворянина. Но всё же пусть зовут меня просто Этан. Так проще.

А потом я посмотрел на них. На маму и отца. У них уже есть дом, общая жизнь, ответственность… и я. И что удивительно – они справляются. С какой-то тихой уверенностью, будто по-другому просто не бывает.

А мне… в моём прошлом мире было двадцать пять. Я же едва мог вытащить себя из постели вовремя, чтобы не опоздать в офис.

Незадолго до смерти у меня была девушка. Мы были вместе семь лет. Опыт… так себе. Хотя начиналось всё, как в кино: влюблённость, неловкость, первое прикосновение – всё волновало, всё было в новинку. Потом пришла близость, привычка… а за ней – усталость.

Ссоры, пустые разговоры, молчание. Как итог начались измены. Она плакала, говорила, что "не хотела", "прости", "я сама не знаю, зачем". Не потому что был великодушным, а просто дураком. Боялся остаться один. Потому что старался верить, что любовь это терпение и терпел. Многие и многие годы. А она жаловалась. И всегда кто-то был крайним. Родители, друзья, сама жизнь и естественно я. И всегда у нее получалось выставить себя жертвой.

Как итог: я перестал стараться и потому она просто ушла. Собрала вещи и ушла к другому. Без драм и без "прости". Прощать там уже было нечего. Сейчас то я уже понимаю, что надо было сбросить этот груз уже давно. Но что сделано то сделано.

И, знаешь, что обидно? Я всегда считал себя надёжным. Тем, кто не бросит, не предаст, выдержит, если надо. И именно после этих отношений моя самооценка окончательно пошла трещинами. Не потому что я кого-то подвёл – а потому что начал сомневаться, был ли вообще хоть кому-то нужен таким, какой есть. Верность – это конечно хорошо, но когда за неё постоянно расплачиваешься одиночеством, начинаешь задумываться: может, я просто дурак?

Потому в голове зародилась устойчивая ироничная шутка: Знаете в чем плюс отношений со мной? Из плюсов: вы будете в крепких отношениях. Из минусов… со мной.

Поэтому после было несколько неуклюжих переписок, пара неловких встреч. Но дальше это не шло. Ну и всем знакомое: «Ещё успею», «Не время», «Жизнь только начинается».

Но я то прекрастно понимал: всё это пустые отговорки. Я просто больше не верил и не хотел начинать сначала. Не верил, что может быть иначе.

А о детях я не думал вообще. Сама мысль казалась чужой. Как ответственность, к которой я не имел ни желания, ни права. Какая семья, если ты сам с собой едва справляешься? Если ты внутри всё ещё сам ребёнок, которого когда-то предали… и который больше не пускает никого ближе вытянутой руки.

Ну а теперь… теперь я ребёнок. Их ребёнок. И каждый раз, глядя на них, я ловлю себя на мысли, что вся привычная структура мира перевернулась. Вот так ирония. Я взрослый в теле младенца. А они такие молодые и уже родители. И самое что интересное не просто по факту а по сути. Они настоящие взрослые. С тем уровнем зрелости, который я в своей прошлой жизни лишь пытался иммитировать.

И внутри, где-то между признанием и тенью боли, зарождается странное чувство. Ни в коем случае не ревность и даже не сожаление. Скорее… зависть?

Как-то сидя на кухонном табурете и болтая ногами в воздухе. Я наблюдал, как Фирен перебирает травы. Её руки двигались ловко, уверенно, а от пучков сушеной травы веяло чем-то успокаивающим. Дождь мерно барабанил по крыше, а в комнате было тихо и уютно, как будто весь мир сжался до этого стола, пары чашек и её дыхания.

– Ма-а… – тяну я, всё ещё спотыкаясь на слогах.

Она не обернулась сразу, только чуть склонила голову, слушая. А я, с трудом подбирая слова, прошептал:

– Где… я?.. роди-лс… ся?..

Её рука с сушёной травой замерла в воздухе.

– Что? – удивлённо обернулась она, словно я вдруг заговорил на древнем языке. – Этан… ты спросил, где ты родился?

Я очень серьёзно кивнул, как умел. Губы чуть дрожали, а говорить было все еще трудно, но знать очень хотелось. Фирен поставила травы, медленно вытерла руки о фартук и подошла ко мне. Присела рядом, на колени, заглядывая в глаза.

– Какой странный ты у меня мальчик… – сказала она тихо. – Обычно дети спрашивают про игрушки или лошадок. А ты…

Я молчал и просто ждал. Внутри всё было очень серьёзно. Потому что даже если голос слабый, даже если мне всего два… для меня это было важно.

Она улыбнулась и погладила меня по волосам.

– Ты родился здесь, милый в Лиоре. Он находится в провинции Альтвейн, а он часть королевства Арден.

Я кивнул.

– Ли… ор, – медленно повторяю.

Она удивлённо улыбается.

– Вот уж не думала, что ты выучишь его раньше, чем "котёнок"… – шепчет она и целует меня в лоб. – Ну что ж, маленький мудрец, будем считать, что теперь ты всё знаешь.

Ну что ж, теперь я действительно знаю, где родился: Королевство Арден, провинция Альтвейн, деревня Лиор. Название, которое в прошлой жизни ничего бы мне не сказало. Сейчас же оно стало точкой отсчёта.

Лиор… эта деревушка – словно скрытая жемчужина среди склонов. Он лежит в низине между горами, как будто спрятался от остального мира. В дали со всех сторон его обнимает лес, зелёный, густой, будто сторожит покой и поля. Золотая пшеница, ровные грядки посадок, изгибающиеся по холмам. А посередине – река. Она течёт меж гор и делит Лиор надвое: по обе стороны неё выросли дома и мастерские.

Туман часто опускается на улицы, растекается по черепичным крышам, ложится на траву и остывшие камни мостовой. А по утрам воздух свеж, прохладен, насыщен запахами древесины, трав и чего-то ещё – старого, неуловимого.

Это не столица, не крепость и не шумный рынок. Просто деревушка, выросшая у реки, будто сама собой, будто всегда была здесь.

Но в этой простоте – что-то удивительно упрямое. Я смотрел на него из окна, с крыльца. Сначала как на фон, потом как на среду. А теперь – как на часть чего-то большего.

Я принадлежу ему, нравится мне это или нет. Он стал моей первой картой мира. Арден простирался далеко за пределы этой долинной деревушки. Я это прекрасно понимал. Хотя сам пока даже не видел.

А потом, как будто в подтверждение моих мыслей, мама разложила на столе карту отца. Бумага зашуршала под её пальцами, пахла кожей и древесной пылью. Я едва дотягивался до края, поэтому Фирен аккуратно усадила меня на сам стол.

– Вот здесь, – сказала она, наклоняясь ближе. – Видишь? Это юго-запад. Тут находится провинция Миридас.

Она взяла мою ладошку и направила её к углу карты.

– Ми… ри… дас, – повторил я, чуть запинаясь.

– Умничка. Там строят корабли. Большие, для флота.

Я кивнул.

Потом её палец сдвинулся выше.

– А здесь на северо-западе находиться провинция Ливир. Там добывают руду, плавят металл и куют. Именно там делают снаряжение для армии королевства.

– А… мы?.. Где… я?

– Вот тут по середине. – Мама мягко провела пальцем по зелёной области. – Поля, пастбища и старые деревни. В основном в Альтвейне выращивают то чем кормиться все королевство.

Я вглядывался в карту. Цветные пятна казались далёкими землями, как из сказок.

– Кто… тут… г-глав… ный?..

– Семья Каэрлон. – Мама на миг задумалась. – Умные, важные из дворян. Но в землю руками… не лезут.

Её палец скользнул чуть ниже и остановился у береговой линии.

– А вот здесь – столица. Арандвел. Сердце Ардена. Там живёт король и заседает парламент.

– Ко… роль?

– Сейчас правит династия Солдар. На троне – Альбрек Солдар. Его семья пришла к власти, когда свергли род Драгеллы, что раньше правил этим краем.

Я снова посмотрел на карту. Цветные пятна провинций казались далёкими странами из сказки.

– Мир… боль-шой… – пробормотал я, почти себе под нос.

Мама услышала, улыбнулась и кивнула.

– Очень большой, мой мальчик. Но ты его обязательно увидишь.

Я повернул голову и посмотрел на неё.

– Я… увижу?..

– Конечно. Когда подрастёшь.

Ну и как я давно хотел, я заглянул в библиотеку. Комната была тёплой, тихой, с особенным запахом смесью высушенных трав, старых страниц и дерева.

Сквозь окно пробивался мягкий утренний свет, ложась полосами на пол. Пыль в воздухе искрилась, будто сама библиотека пропитана прошлым.