Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Дела отнимали все время. Трудовой день Ивана удлинился до шестнадцати часов. Дома его видели только поздним вечером и ранним утром, изредка в воскресенье. Маша, найдя свое призвание в конструкторском бюро, не упрекала мужа, понимая, какая ответственность на его плечах. Им повезло, дети находились на попечении Машиной матери. Жизнь летела как хорошо отлаженный локомотив-паровоз, на всех парах. Вокруг мелькают люди и события, несчастья и радости! Время притупляет чувства, стирает в памяти лица, уже не можешь вспомнить о вчерашнем вечере, путая его с позавчерашним, не замечаешь закатов, восходов, красивых девушек, встречающихся тебе по дороге. Некогда поговорить с друзьями. Понимаешь, что так нельзя, но трудно остановиться, дело захватывает полностью, ты окунаешься в него с головой, забываешь обо всем. Дома обретаешь недолгую радость, попадая в целительный мир любви, а наутро готов к новому рывку. Паровоз твоей рабочей жизни летит мимо людей, деревьев, ночных огней и утренних туманов, ты едва успеваешь подкидывать свои силы и умения в топку трудового дня, но надо быстрее, быстрее, еще быстрее…

Это случилось в один из студеных январских дней. Заключенных пригнали, но при таком «минусе» не выдерживает даже железо, невозможно завести двигатели кранов. Работа была остановлена, и на огромной площади стройки там и здесь задымили костры. Многие варили чифирь. Обычно его готовили тайком, но сейчас охрана на это действо смотрела сквозь пальцы. Конвоиры, молодые солдаты, и сами готовы были принять черного, как смола, чайку и спрятаться в теплой «каптерке».

Сине-черные дымы костров прожигали пелену морозного воздуха, картина на стройплощадке возникла нереальная, как в фантастических фильмах. К полудню из-за облаков выглянуло солнце и более решительно и успешно, чем костры, стало сражаться и изничтожать белое марево, освобождать из его плена здания, деревья, пешеходов. Они стали видны издалека. Обычная жизнь возвращалась в свою колею.

По давно заведенному порядку Иван обходил стройку. Он приучил себя к таким обходам, еще работая мастером. Увиденное самим не всегда похоже на рассказанное подчиненным. Обороты выразительной русской речи легко могут приукрасить реальную картину, так что многие строительные начальники, слушая только словесные доклады, искренне удивляются, увидев несоответствующую докладу реальность. В раздражении принимаются отчитывать подчиненных. Это повторяется из раза в раз, и тут уж ничего не поправить. Кто к чему привыкает. Иван, не увидев самолично, как обстоят дела на стройке, решений не принимал. Часто он давал указания тут же, при обходе, заостряя внимание мастеров по контролю на точность выполнения сложных узлов. Зэки знали эту особенность своего строительного руководителя и с облегчением вздыхали, когда Иван проходил мимо них, не делая замечаний. На обходы он брал мастеров и прорабов, иногда к ним присоединялись и бригадиры, которых он старался не задерживать. Вот и сейчас, обходя главный корпус, он был разгорячен от подъема наверх и неприятного разговора с прорабом.

– Здравствуй, Иван, – внезапно услышал он свое имя. Голос показался знакомым…

Обернувшись, увидел небольшого роста мужчину. Ватная телогрейка, легкие хлопчатобумажные брюки. На голове шапка-ушанка, лицо от мороза прикрывает черная повязка с вырезом для глаз. Ни один заключенный никогда так к Ивану не обращался.

– Разве мы знакомы?

– Забыл? А вот так? – мужчина освободил лицо от черной повязки.

Иван только сейчас глянул на бирку. На пришитой белой накладке с правой стороны телогрейки четко виднелась надпись: Комаров Петр, отряд № 3.

Господи, неужели Петька, его «кровный брат»? Вот так встреча!

– Петька, ты, что ли!?

– Я.

Не обращая внимания на сопровождение и охрану, Иван обнял своего друга. Стараясь унять волнение, понимал, что так делать нельзя. Ему, начальнику огромной стройки, коммунисту, обниматься прилюдно с зэковцем…

– Пойдем.

Отправились в административный блок, полностью еще не заселенный, нашли пустую комнату. В тепле, каждый с кружкой чая, устроившись друг против друга, долго молчали. Первым не выдержал Иван:

– Рассказывай, брат…

– О чем?

– Обо всем.

– Обо всем или как попал за проволоку?

– Давай по порядку. С Междуреченска.

Петька еще помолчал, потом тихо, как на той лесной тропинке, спросил:

– Иван, а у тебя хлеба нет? Жрать так хочется.

– Эх, брат, брат, когда-нибудь ты был сыт?

– Похоже, никогда, – вымученно улыбнулся Петька. – Даже на воле.

Рассказ свой он начал после того, как опустошил Иванов тормозок, который ежедневно собирала Маша – обедать с заключенными, охраной Иван не хотел, – как будто вступал в круг неволи…

– Что рассказать… В учебке, в армии учили на водолаза, потом послали на курсы механиков-водителей. Танкист. Присвоили звание младшего сержанта. Служил, разряд по баскетболу получил. Кормежка нормальная, хватало. Да, там я был сыт. Короче, после дембеля вместе с корешами двинули на комсомольскую ударную. Не куда-нибудь, на Братскую ГЭС. Но ее уже завершали, стали строить город. Вязал арматуру, бетонировал, потом перевели каменщиком. Жили в палатке, двадцать орлов. Люди были разные. Как вечер – пьянки, разборки, с драками и поножовщиной. Карты до утра – такие комсомольцы…

– Знаю, всякие там были, и «химики», и зэки расконвоированные, а из вольных только начальники стройки, специалисты, мастера да прорабы. Зря ты не бросил эту братву.

– Мысли такие были, да вот не бросил… Причины находились: то долг отдать, то еще что-то. Увяз. Одну ногу выдернешь…

– Петя, о чем говоришь? По зэковской привычке на слезу давишь? Я знаю, как в Братске дела обстоят, хватает знакомых. Везде работа не сахар, а на строительстве вдвойне. Иногда получаю письма, иногда встречаемся. Вполне довольны жизнью, находят время и в кино сходить, и в театр… Переженились, детишки…

– Я не люблю театр. Одного раза хватило. Болтовня одна. Смотрю на сцену – и ни одному слову не верю. Не хочу я в чужие жизни вникать, со своей бы разобраться…

– Пусть не поладил с театром. Но в жизни много хорошего и без него – книги, спорт, семья.

Петька внимательно рассматривал Ивана.

– Повзрослел ты, изменился, очки носишь. Если бы не слышал, что здесь на стройке банкуешь, не узнал бы. Все нормально, доволен?

– Не жалуюсь.

– Женат? На Маше?

– Помнишь. Да, двое детей, девочки. Окончил институт. Как же ты, брат мой, так…

– Пьянка. Познакомился с ребятами веселыми, они меня быстренько обучили «азам». Один «скачок», другой, потом гоп-стоп, и еще, и еще… Думал, так будет продолжаться вечно. Это мой первый срок, зато какой – шесть круглых. Сменил несколько зон, а на прошлой неделе пригнали сюда по этапу, говорят, требуются строители-специалисты. Два года уже оттянул, осталась черепуха – четыре. Может, на условно-досрочное пойду, если все в порядке будет… Не поверишь, но в лагере мне лучше. Я чувствую себя человеком. Вчера записался в школу, в пятый класс.

– В пятый? У тебя же семь, училище…

– В пятом учительница молоденькая. Влюбился.

– Даешь…

– А что, мне здесь неплохо. Всё по распорядку, хоть как да кормят, раз в неделю банька. Иногда кино… Телевизор в каждом бараке. Я и на воле такого не видал. Все блага…

– Шутишь?

– Ни-ни. На полном серьезе.

– Это здесь – блага?

– Да, брат, разные мы стали.

Они замолчали. И хотя уже перекусили Ивановым тормозком, из кухни принесли обед, и Петька с жадностью набросился на суп и перловку. Посмотрел на порцию Ивана, к которой тот не притронулся:

– Не будешь?

Иван молча придвинул ему тарелку.

Гулкий удар о рельс, собирающий заключенных у ворот, где после переклички зэки отправлялись в свои бараки, напомнил о конце рабочего дня. Они говорили о детстве, пролетевших годах – и ни слова о будущем. При попытке свернуть на эту тропу, Петька замолкал, отворачивался, уводил взгляд в окно. А потом сказал мягко, просительно:

– Не надо меня воспитывать, Ваня, ладно? Я уже взрослый человек… Повидал столько…

Вспоминая родную деревню, Петька оживлялся, расспрашивал Ивана. Он отогрелся, обильная еда и тепло смягчили угрюмость его лица, но о своей жизни говорил кратко: «да» и «нет». Расспрашивал Ивана о Маше, их дочках. Как ни старался Иван расшевелить друга, ничего не получалось.

Перед началом нового рабочего дня Иван встретился с командиром батальона, охранявшим лагерь и рабочую зону.

– Здравствуй, товарищ начальник! – шутливо, как всегда, приветствовал комбат.

– Здравствуй, гражданин майор! – в тон ему ответил Иван.

– Какие новости?

– Тебя, конечно, интересуют плохие?..

Иван и комбат были ровесниками, на стройке они сразу сдружились, старались помогать друг другу.

– Думаю, знаешь причину моего прихода?

– Догадываюсь, Иван Савельевич. О твоей встрече с заключенным Комаровым весь лагерь, как здесь говорят, базарит. На моей памяти впервые такое – руководитель строительства обнимается при всей зоне с зэком.

– Хороший начальник все берет в расчет. Что узнал?

– Когда мне сообщили – подумал, родственник. Пробили данные… удивились, что вы учились вместе. Земляки?

– Долго рассказывать. В одной деревне, в одном доме жили.

– По карточке он детдомовец.

– Детдомовцем он стал позднее. Какая там связь! Не родственник, но всю жизнь я считал его младшим братом. После вчерашней встречи ночь не спал. Не виноват перед ним, а вот вину чувствую.

– Его недавно пригнали по этапу. По документам строитель: арматурщик, и плотник, и бетонщик, и каменщик. Статья – грабеж, да еще тяжелое увечье. Может, и хороший строитель, но все-таки – вор. До судимости приводов в милицию хватало. Неспокойный хлопец.

– Просьба к тебе, Олег. Подбери ему что-то полегче. Слабый он… С детства головные боли мучают. Может, на кухню? Всю жизнь голодный. И работал вроде… Но неприспособленный.

– Там места не пустуют. Ладно, подумаю.

К вечеру заехал начальник управления. Озабочен, хмур.

– Что произошло?

– Да вроде ничего.

– Обниматься с уголовником – «ничего»? Родственник?

– Кровный брат.

Посмотрел удивленно.

– Да в деревне вместе росли.

– Эмоции надо контролировать, не тебя учить. Знаешь, где находишься…

«Контролировать – легко на словах», – думал Иван после, из своего небольшого кабинета наблюдая в окно за работающими заключенными. Такие же люди, а вроде как прокаженные. Общение – строго по инструкции. Любые человеческие чувства – уже событие, криминал. Работая в зоне, Иван чувствовал, что тоже находится в заключении, странное ощущение. Утром, проходя через барьеры, проверенный и ощупанный несколько раз, он, начальник строительства, становился частью огромного механизма, имя которому – зона. Пройдет немного времени, и все забудут, кто строил этот комплекс, чьи руки возводили эти стены, прокладывали коммуникации. В бумагах останется только номер управления, треста, название главка, министерства, да имена их руководителей.

Но его память сохранит лица тех, кто день и ночь рыл канавы, стоял по пояс в жидкой грязи, подгоняемый не только мастерами, но и членами своей же бригады, которой уменьшали и без того скудный рацион, если не выполнялась норма. Для многих работа была непосильной, но кто спрашивал их об этом? Лица людей чернели от лагерной жизни.

Громкий звонок телефона отсек от тяжелых мыслей:

– Иван Савельевич, – голос секретарши начальника управления, как всегда, был приветлив. – Вы не забыли, завтра оперативное совещание? У вас на объекте, кроме управляющего треста, будут заместитель заведующего строительным отделом областного комитета партии и первый заместитель начальника главка.

– Я помню.

– Всего доброго!

– До свидания, – он положил трубку, повернулся к окну, за которым вырастали корпуса больничного комплекса. Люди в серых телогрейках каждый день укладывают кирпичи, и уже к середине смены каждый кирпич превращается в пудовую гирю, выскальзывает из рук. Пора на обход. Объект за объектом, строительные леса, мостки…

Взгляд сам по себе находил небольшие нарушения, которые не влияли на конструкцию здания: толстые швы между кирпичами, неровная поверхность кладки. Привычные замечания, унылые оправдания мастера. Все, как обычно, но вместе с тем Иван чувствовал, что-то происходит с ним. Жалко стало этих людей: плохо одетых, постоянно голодных, с потухшими глазами. Они уже не мечтают о семье, нормальной человеческой жизни. Мысль одна – как выжить.

С Петькой встречались редко. Тот всегда был молчалив, ни о чем не просил. От начальника охраны Иван знал, что с Петром одни проблемы: подчиняться не любил, на указания – ноль, конфликт за конфликтом. На все расспросы Ивана он лишь отмахивался.

К концу года за серьезное нарушение Петька попал в карцер. После отсидки – этапом в другую зону, и связь с ним прервалась.

Похоже, его тяготило присутствие Ивана, и он был не прочь затеряться в лагерных буреломах.

Глава VII

– Мама, ты помнишь то время, когда царя свергли?

– Господи, да когда это было!! Я же совсем маленькая…

– А как узнали?

– Солдаты приходили с фронта…

– Но власть-то в деревне была?

– Власть далеко, в волости. Сейчас в нашей деревне сельсовет, а тогда, может, староста…

– А жили как?

– Налоги платили, скотину держали.

– Но вас же эксплуатировали!

Мама прижала голову Ивана к своей груди и поцеловала в макушку. Иван нетерпеливо вырывался из материнских объятий.

– Всегда так, спросить не даешь!

– Не надо об этом, сынок. Слова – как грузило, могут и на дно утянуть.

– Это раньше было, когда царь и его помощники за слова людей в тюрьмы сажали. В Сибирь…

– Ты у меня грамотный, все знаешь.

– А Ленина с Крупской в ссылку…

– Ванечка, мне пора доить Зорьку. В следующий раз, сынок…

– Ладно. А помнишь, в деревне радовались, когда царя свергли?

– Какая радость? – Плакали. В церкви колокола звонили, страшно так, тревожно. Священник весь день молитвы читал.

– Так им и надо, этим священникам, – продолжил Иван, выйдя вслед за матерью в теплый сарайчик, где держали Зорьку.

– Иван, прекрати, а то больше слова от меня не услышишь, – мать придвинула маленькую скамейку для дойки.

– А что я такого сказал, – огрызнулся Иван.

Мать не ответила. Тишина, только тугие струи ударяют о ведро, превращаясь в белую пену. Зорька, растревоженная разговорами, беспокойно махала хвостом, поворачивая голову то к хозяйке, то к мальчику. Мать легонько поглаживала вымя, однако корова все больше и больше беспокоилась.

– Иди, сынок, в дом. Видишь, Зорька молоко не отдает.

Иван не стал спорить, вернулся в дом, сел у окна и стал ждать. Вскоре стукнула дверь, звякнуло ведро. Мать обернула крынку марлей и начала переливать молоко.

– Царя не стало, и порядка не стало, – продолжила сама она разговор. – Сразу столько начальников. И все норовят отобрать. Корми нахлебников. Слово поперек не скажи, сразу плеть.

– И тебя?

– Нет, ребятишек Бог миловал, но родители – все пороты были. От такой жизни наши деревенские скотину на заимки угнали. Но там партизаны доставали.

– Партизаны же наши?

– Наши-то наши, да есть все хотят.

– Мама, в книжке все по-другому…

Мать тихо рассмеялась:

– Тот, кто создавал такие книжки, со мной не советовался. А ты и без меня разберешься. Умница, такие книги читаешь, а я вот и расписаться толком не могу. Слава Богу, хоть читаю…

Она налила в кружку парного молока.

– Пей, сынок, набирайся сил. Тебе еще долго жить. За свою жизнь увидишь многое. Не бойся невзгод, верь в христианскую справедливость, только она поможет и спасет.

– Ты опять о Боге?

– И о Боге тоже. Сказано же в Библии, что человек – творенье Божие.

– Мама!

Наконец мать процедила молоко и поставила березовые туески в погреб. Над Красным яром, как часто в июле, розовело небо, и ни облачка. Легкий ветерок приносил в деревню запахи тайги, реки, рыбачьего костерка…

Из их двора был виден развивающийся над клубом красный флаг с серпом и молотом. Знак государства, которое построили люди после революции. Через тридцать с небольшим лет после того июльского разговора, в начале девяностых, на планете не стало государства, в котором родился Иван. Он видел, как менялась власть. Ни войны, ни красных, ни белых, ни синих, ни зеленых… Никакого «братоубийства». Брат ругался с братом только на кухне или по телефону. Толпы людей не кричали на улицах о свободе. Один только раз вышли на улицу защищать демократию – уж больно глупо повели себя правители. Троих неразумных мальчишек в тот день троллейбусом задавило в столице. Кто-то сумел воспользоваться этим, и – прости-прощай красный флаг с серпом и молотом в углу победного полотнища. Да здравствует новый флаг и новое государство – Россия. На глазах Ивана становилась историей целая эпоха. В новой России стало не легче. Воцарилась «демократия». Не стало старых вождей – появились новые. Никто не знал, как «обустроить Россию», да что там обустроить, как элементарно выжить. Началась инфляция. Жизнь человеческая тоже подешевела. Если открыто проявил принципиальность, независимость – возле подъезда найдут с пулей в голове. Если честно хочешь вести свой бизнес – дорога в камеру, а если неосмотрительно заявил о своих политических притязаниях – из этой же камеры выйдешь калекой. Начнешь искать правду – свихнешься. На словах – страна демократическая, на деле – правят бесы. На пустырях, возле метро стаи бездомных собак. На улицах – дети-бродяжки, сколько их гибнет в подвалах, на чердаках…

В телевизоре – танки громят Дом правительства, народом избранный парламент разгоняют. Миллионы равнодушно глазеют – новое шоу. За последние годы все перемешалось в головах.

Ивану всегда казалось, что мир, окружающий его, прост, понятен и безопасен. Во всяком случае, по отношению к нему. Сам-то он был настроен к миру по-братски. Поднимался по служебной лестнице легко, уверенно, быстро. В сорок два – управляющий крупнейшего строительного треста Северной столицы. Уникальные объекты, огромный коллектив. И вдруг… Он пытался предугадать развитие событий по новостям в телевизоре, по газетным публикациям, противоречащим одна другой. И лишний раз убеждался, что народ не всегда прав, и не всегда «глас народа – глас Божий». Рано или поздно народ находит дорогу к истине, но сколько мук, страданий, ошибок…

В недостроенном огромном цехе по сборке новейших танков, где еще три месяца назад трудились круглосуточно шесть тысяч строителей – царила полная тишина. Иван, по сложившейся в прежние годы привычке, каждый вечер заглядывал на стройку. От тишины и безлюдья сжалось сердце. Подошел бригадир Виктор Ранцев.

– Здравствуй, Иван Савельевич.

– Здравствуй, Виктор.

– Ну что, «кирдык» заводу?

– Заводу – не знаю, а нам – похоже.

– Кому это нам?

– Ну, всем нам, кто за коммунистов.

– Кто у власти-то, Иван Савельевич?

– Как кто? Демократы. Так себя называют.

– А коммунисты где?

– Рядом, далеко не убежали.

– А Горбач куда делся?

– Ну, ты же видел по телевизору, отрекся от власти. Легко отрекся, не так, как царь-батюшка в семнадцатом. Того генералы заставили. А этот сам всех продал.

– Стройка-то наша заглохла…

– Все везде глохнет. Такой, наверное, у них план.

– И танки уже не нужны?

– Не нужны, Витя. У нас теперь внешних врагов, как говорят, нет. Так вот взяли нас без оружия.

К разговору присоединились другие члены бригады. Вопросы летели справа и слева. Они-то думали, что начальник знает больше их.

– Ребята, знал бы, что происходит, все бы вам рассказал… – признался Иван.

Старый плотник Миша Карпов:

– Иван Савельевич, вопрос на засыпку: наши придут?

– Плотники? – в тон ему отозвался Иван Савельевич.

– Нет, коммунисты…

– Это вряд ли, Миша… Пролитую воду не соберешь. Да, кажется, и не хотят современные коммунисты власти, легко отдают ее неизвестно кому.

Но жизнь продолжалась. Коммунисты к власти не вернулись, но появились «новые русские» – алчные, хищные, беспринципные.

Главным в жизни стал рынок. Все подчинилось ему. Приватизация, то есть растаскивание госсобственности, охватила страну. Строительный трест, который возглавлял Иван, тоже попал в эту мясорубку.

Власть металась, не имея продуманной программы экономических реформ; рекомендации западных советников загоняли экономику в тупик, планомерно ее разваливали. В стране появились миллионы так называемых собственников, но большая часть из них не знала, что делать с бумажками, имя которым – акция. Но кое-кто знал им цену.

После одного из совещаний заместитель Ивана задержался в кабинете.

– Проблемы у нас, Савельевич.

– Какие?

– Акции у наших людей кто-то скупает.

– И у тебя есть факты?

– Сколько угодно. Никто этого и не скрывает.

– Но как без Совета директоров можно купить акции?

– Это уже не ко мне.

Быстро собрали совет. Иван узнал, что скупщики акций методично звонят каждый день работникам треста – акционерам.

– Откуда они знают адреса и телефоны акционеров? Список акционеров – у меня в сейфе.

– А в регистрационной палате экземпляр имеется?

– Но это же государственный орган, там он за «семью печатями».

– Да его за червонец продадут любому желающему!

– И какие перспективы?

– Скупят половину плюс один, и заберут предприятие.

– А дальше что?

– Им наши здания нужны.

– Какие здания?

– Как какие? А производственная база, а земля, что под ней, да не где-нибудь, а рядом с Морским торговым портом, а две железнодорожные ветки и административное здание возле метро?

– То есть выкупят половину, контору закроют, все распродадут?

– Так и будет. Ничего невозможного у нас нет.

– Надо бороться.

– Надо. Давайте сами покупать акции.

Молчавший до сих пор заместитель Ивана попросил слова:

– Продажа акций процедура сложная. Малейшее отклонение, и сделка считается фиктивной.

– Алексей, но у них же все происходит мгновенно! – подал кто-то голос.

– Они не покупают акции.

– Как не покупают?

– Им акции дарят. А подарить свою собственность ты имеешь полное право, не спрашивая никого и не ставя в известность об этом Совет директоров.

– Но они же деньги платят!

– А кто об этом знает? Да если и знают, что здесь криминального?

Вечером Иван Савельевич встретился с заместителем начальника районного управления внутренних дел Сашей Успенским. Они знали друг друга давно и всегда помогали друг другу. Саша послушал, грустно улыбнулся.

– Что тебе сказать, Иван Савельич, не ты первый, попавший в такую ситуацию.

– Саша, они ведь такую организацию уничтожают! Неужели властям это безразлично?

– Может, и не безразлично, но те ведь по закону действуют. У них на зарплате целая свора юристов.

– Что же делать?

– Своим работягам объяснять, что их ждет. Только это может спасти твою контору.

Теперь каждый день Ивана начинался со встреч с «работягами». Как мог, он убеждал людей не продавать акции. Не всегда получался разговор. Многие молчали, но были и «говоруны».

– Ну что, задергались, «коммуняки»? – встретил его однажды знакомый экскаваторщик. – За нас волнуешься? Да мы любой власти нужны. Хомут на шею найдется. А вот куда вы денетесь?

Другие отмалчивались, но с акциями потихоньку расставались. В памяти свежа была еще эпопея с ваучерами, которые придумал Чубайс с демократами. Рассуждали просто: лучше сегодня на эти бумажки пару литров водки, чем завтра выбросить их в мусорное ведро.

Иван дрался за свой трест. Сколько сил было положено, сколько трудов, чтобы соединить звенья в один ритмично работающий механизм. Он давно понял, бросили предприятия: не выплывешь – тони.

Саша Успенский по своим каналам узнал, кто занимается скупкой акций. Оказались «тамбовские» – самые отмороженные бандиты в городе. Но успокоил:

– Им самим ваш трест не нужен, они по чьему-то заказу. Надо на главного выходить.

– Ты так говоришь, как будто я в большой дружбе с ними.

– Ты нет, но кто-то состоит. Попробую стыковать тебя с «иннокентьевскими», они раньше друганами были.

Встреча состоялась на следующий день. Ивана внимательно выслушали, но расстались без каких-либо обещаний.

Через два дня все завертелось. Пригласили сразу на встречу с главарем. Злые языки утверждали, что к губернатору легче попасть на прием, чем к нему. Месяцами «кореша» терпеливо ждали…

Ивана поразил офис: много молодых людей в черных костюмах, все с оружием. И здание ведь не на окраине, в самом центре: тут все открыто, все легально, так сказать…

Впустили Ивана в небольшой зал, обыскали, посадили в отдалении, велели ждать.

Вскоре вышел самый «главный». Ступал осторожно, прижав правую руку к животу. Оглядел всех внимательно и сказал, обращаясь непосредственно к Ивану: