Машинка

– В цирк? – удивилась Лиза.

– Ну да.

– Опять к друзьям за кулисы?

– Точно! Хотя само представление – с остальными смертными, но…, – тут Герман сделал многозначительную паузу, – рядом с ареной, у самого выхода на нее.

– Я смотрю, у тебя везде друзья, – уважительно покачала головой Лиза.

– Так и есть. Дело в том, что все они – спортсмены, балетные, цирковые – работают мышцами, которые время от времени требуют ухода и ремонта, как тот же автомобиль. А я, можно сказать, слесарь по мышцам.

– Красивое сравнение.

– Ну так как, пойдешь?

– Сто лет в цирке не была. Но до сих пор помню его запах.

– Тогда в шесть на Цветном?

– Договорились.

Из-за неожиданно случившегося менжевания по поводу наряда – юбка или джинсы, туфли или сникерсы – Лиза минут на пятнадцать опоздала. Герман был на месте. В ответ на Лизины извинения с улыбкой заверил, что без них не начнут.

В здание цирка, как Лиза и ожидала, они вошли через служебный вход. Так же, как в Большом, охрана приветствовала Германа, как давнего знакомого, а Лизе любезно улыбнулась.

– Не отставай, – предупредил Лизу Герман и быстрым шагом направился к лестнице.

Лиза послушно последовала за ним.

Через минуту они уже стояли перед дверью с табличной «Администратор». Постучавшись панибратским стуком, Герман толкнул ее и, призвав Лизу взглядом следовать за ним, шагнул в кабинет, хозяин которого в это время поливал на окне большой пыльный фикус.

– Эммануил Семеныч, мое почтение! – приветствовал его Герман.

Хозяин кабинета оглянулся и расплылся в широкой улыбке.

– Гера, дорогой, привет! Давненько к нам не заходил. Уж забыли, как выглядишь!

– Для вас, Эммануил Семеныч, и ваших артистов это добрый знак, – Герман подошел к администратору и поздоровался с ним за руку. – С удовольствием поболтал бы с вами, да только вот-вот уже третий звонок.

– Да, да, конечно. Но заходите после представления, – администратор посмотрел на Лизу. – У меня, как по заказу, есть элитный армянский коньяк и не менее достойный односолодовый виски. Хоть как следует представишь меня своей спутнице. В кой-то веки…

– Эммануил Семеныч, извините, время! – деликатно прервал администратора Герман.

– Да, да, конечно! – засуетился тот и и протянул билеты. – Вот, пожалуйста: первый ряд, прямо рядом с занавесом.

– Спасибо, – поблагодарил его Герман и, наклонившись, заговорщицки шепнул:

– Обязательно потом загляну.

Эммануил Семеныч понимающе подмигнул в ответ.

– Приятного отдыха! – пожелал он Лизе.

Та смущенно поблагодарила, и они с Германом быстро направились в зал.

– А я смотрю, ты и здесь популярная личность, – с уважением в голосе сказала Лиза, когда они уже сели на свои места.

– Они меня здесь за волшебника держат, – с гордостью ответил Герман. – Не одного и не двух на ноги поставил. В антракте отведу за кулисы. Будет интересно.

Лиза крутила головой и с удовольствием рассматривала зал, где ей все было любопытно. Ведь она столько лет не была в цирке, который был когда-то ее любимым зрелищем. Каждый раз, когда родители объявляли ей о предстоящем походе в цирк, Лиза тут же начинала томиться в ожидании, заранее представляя себе и акробатов, и дрессировщиков экзотических животных, и, конечно же, клоунов. Ноздри ее сейчас дрожали от уже забытого аромата арены – именно аромата, – где работали и люди, и звери. Ей казалось, что запахи собак, лошадей, слонов, тигров долетают к ней из скрытых занавесом цирковых недр. Она смотрела на уже нацеленные на манеж юпитеры, на снующих униформистов и испытывала то же нетерпение, что охватывало ее в детстве.

Но вот свет погас, и в следующее мгновение грянул знаменитый марш Дунаевского из фильма «Цирк». Занавес распахнулся, и на манеж на парад-алле вышли участвовавшие в программе артисты.

Лиза счастливо оглянулась на Германа.

– Спасибо, что привел сюда!

– Сегодня будет выступать один из моих приятелей, гимнаст под куполом, – слегка наклонившись к ней, торжественным шепотом сообщил Герман. – Полгода назад я ему спину вытягивал.

Лиза молча улыбнулась и, в очередной раз ощутив себя маленькой девочкой, с замиранием сердца приготовилась взирать на грядущие безумства циркачей.

С первым номером выступал Константин Марсов, тот самый гимнаст, которого только что упомянул Герман. Забравшись под купол, он сначала выполнил несколько трюков на трапеции, на канате и полотнах, а потом, взяв в рот зубник, повис на трапеции и стал раскручивать девушку-вольтижерку на прикрепленном к зубнику тросе.

– Это называется «мельница», – наклонившись к Лизе пояснил Герман.

Потом такую же «мельницу» Марсов проделал уже с двумя, а потом с тремя вольтижерками.

Каждый новый трюк – после завершения – публика одаривала энергичными аплодисментами. А Лиза недоумевала, как это гимнаст может держать зубами такой вес и при этом у него не отрывается голова. В детстве, бывая в цирке, ничего подобного она не видела.

Потом были жонглеры, акробаты, музыкальные эксцентрики, клоуны, кстати, очень удачные – из всех выступавших на манеже Лизе они понравились больше всех, – дрессированные собачки с голубями и кто-то еще. Первое отделение пролетело так, что Лиза даже и не заметила.

– Настоящая машина времени! – восхищенно воскликнула она, когда объявили антракт.

– В смысле? – не понял Герман.

– Волшебный поезд в детство.

Они вышли из зала, и Герман повел Лизу за дверь, на которой было означено, что вход только для персонала. Они оказались в длинном коридоре, в который выходили двери с самыми разными табличками, в том числе уборные артистов. У одной из них Герман остановился и постучал.

– Зайдем на минутку поприветствовать звезду, – сказал он Лизе торжественным полушепотом.

Когда на стук его никто не ответил, он открыл дверь и заглянул внутрь. Затем сделал Лизе знак, чтобы она следовала за ним, и шагнул в уборную.

Войдя, Лиза увидела сидевшего на стуле обращенного к ним спиной мужчину в цирковом костюме, сосредоточенно массировавшего оголенную до колена ногу.

– Ты прямо, как глухарь на току, – обратился к нему Герман. – Не слышишь, как сзади подходят. Бери голыми руками и суй в мешок.

– Ааа! – досадливо отмахнулся хозяин уборной, в котором Лиза узнала Константина Марсова, того самого гимнаста, чей номер так восхитил ее в самом начале программы.

– Что-то случилось? – уже более серьезно поинтересовался Герман.

– Да вот, сука, опять икру потянул, да к тому же спину дернул, – не глядя на гостей, зло ответил гимнаст.

Герман виновато посмотрел на Лизу, словно извиняясь за своего приятеля, и поспешил ее представить.

– Познакомься, это Лиза.

Марсов, наконец, соизволил повернуться.

– Очень приятно. Константин, – буркнул он и снова обратился к ноге.

– Как это тебя угораздило?

– Как, как? Размялся плохо. Нинка, сука, опять скандал закатила – и вот опоздал! – снова взорвался негодованием гимнаст.

– Костя! – укоризненно произнес Герман.

– Прошу прощения. Просто день сегодня не день, а за-шквар. В пятницу мне на корпоративе выступать. Хорошие бабки обещали. А как теперь с такой спиной?

Марсов повернулся к окну и, уже не в силах сдерживаться, выругался, но только уже беззвучно.

Лиза почувствовала себя здесь лишней. Марсову сейчас было явно не до знакомств с новыми людьми. Было похоже, что, кроме ноги со спиной, его сейчас ничего больше не интересовало.

– Давай вот что: завтра отлежись, а послезавтра подъезжай, – между тем предложил ему Герман. – Поколдую над тобой. Авось полегчает.

– Хорошо бы, – тоскливо вздохнул Марсов.

– Хорошо и будет!

Марсов перестал массировать ногу.

– Гер, ты настоящий друг! – благодарно взглянул он на приятеля. – Если что, я…

– Знаю, знаю. Когда-нибудь приду истребовать должок.

В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в уборную вошел парень, небольшого роста, щуплый, с прыщавым лицом. В руках у него была коробка.

– Константин Сергеич! – радостно воскликнул он, как заправский аниматор из дома отдыха, и тут же на распев, – Пааалучите достааавочку!

– Какую еще доставочку? – досадливо повернулся к нему Марсов, глядя на него, как на надоедливое насекомое. – От кого?

– От Андрея Васильевича. Просил вручить вам лично в руки. Из первой партии новой продукции! Как говорится, с пылу, с жару! – продолжал бодрым тоном посыльный.

Где-то с полминуты Марсов молча смотрел на него, так что тот почувствовал неловкость и начал переминаться с ноги на ногу. Затем лицо гимнаста приобрело вид грозовой тучи.

– Унеси отсюда это говно! – тихо сказал он. – Немедленно унеси.

Похоже, парень не ожидал такой реакции.

– Я, конечно, все понимаю, но я не стал бы использовать столь отрицательное определение для нашей продукции… Она сертифицирована и прошла все испытания, – начал было гонец, но тут же осекся под тяжелым взглядом гимнаста.

– Ты слышал, что я тебе сказал, – вдруг взорвался тот. – Передай своему директору, что я зубы нормальной пастой чищу, нормальной, а не этим вашим говном! Потому что зубы мне не только для еды нужны, я ими еще работаю!

– Но, Константин Сергеевич, вы лицо нашей фирмы! – робко возразил несчастный посыльный. – Рекламный ролик с вами по телевизору крутят… как вы, держа в зубах, крутите…

– Уйди, говорю! Я сейчас на нервяке и за себя не отвечаю! – почти заорал Марсов. – Сгинь!

Парень понял, что дальнейший разговор не только бесполезен, но, возможно, еще и чреват, и счел за благо больше не прекословить и уйти. У него, похоже, мелькнула мысль тихо оставить коробку в комнате, но под свирепым взглядом Марсова сделать это он не посмел. Открыл дверь и тихо вытек в коридор.

– Вот так приходится деньги зарабатывать! – сказал со вздохом Марсов. – Четыре месяца назад подписал с ними договор, и вот теперь они мне постоянно шлют эту свою продукцию, – последнее слово он произнес с издевкой. – А мне что ее, жопой есть!

– Костя! – снова одернул его Герман.

– Пардон! – зло извинился гимнаст и снова начал массировать икру.

Герман повернулся к Лизе и показал глазами на дверь: мол, уходим.

Когда они вышли, он посмотрел на часы.

– Боюсь, больше никуда уже не успеем, – виновато сказал он. – Только на свои места.

Ночью Лизе приснился сон, где она в цирке с Германом. Когда они уже сидят на своих местах, Герман вдруг говорит, что ему нужно сделать важный звонок, и уходит. Время идет, уже гаснет свет, а он все не возвращается. Звучит музыка, в темноте заплясали лучи прожекторов. Один из них захватывает гимнаста, который стоит на трапеции под самым куполом и улыбается публике. Лиза старается разглядеть его и неожиданно узнает в нем Германа. Ей кажется, что он тоже смотрит на нее.

Спустя несколько секунд, взяв в рот зубник, Герман опрокидывается назад и повисает на перекладине вниз головой. В следующее мгновение уже другой прожектор выхватывает из темноты другого артиста, сидящего на соседней трапеции. Это вольтижер. Он протягивает Герману короткий трос, который тот цепляет к своему зубнику.

Приглядевшись, Лиза узнает в вольтижере своего отца. Худощавый, поджарый, на расстоянии он почти не отличается от молодых напарников. Лиза хочет крикнуть ему, чтобы он немедленно прекратил это безумие, но ее словно парализовало, и она не может ни пошевелиться, ни сказать, ни крикнуть что-либо.

Между тем Герман начинает раскручивать отца в «мельнице». Вращение ускоряется, и Лизе становится жутко. Она не может понять, как ее отец, известный психиатр, совладелец частной клиники, а теперь еще и фармацевтического завода, мог вдруг стать цирковым гимнастом, работающим номер под куполом. Как это вообще возможно! И почему Герман ничего ей не сказал – что он еще и гимнаст и выступает вместе с ее отцом?

Лиза смотрит на все убыстряющуюся «мельницу», и ей безумно страшно за отца. Зрелище это становится невыносимым, она хочет зажмуриться, но в этот момент Герман отпускает зубник, и отец летит вниз, как оторвавшийся и все еще вращающийся пропеллер. Оцепенение Лизы моментально проходит, и она истошно кричит.

Лиза вздрогнула и рывком села в кровати. Сердце бешено колотилось, дышалось с трудом. В висках стучало так, словно по ним били молотками. Она взглянула на часы: еще только половина третьего. За окном начинало светать. Спросонья Лиза никак не могла сообразить, что это – явь или сон. Да, да, к счастью, всего лишь кошмарный сон. Но что могло его вызвать, стать триггером? Ничего подобного в снах Лизе раньше не являлось. И почему эта связка – Герман и отец? Ведь вчера из цирка она вернулась счастливая, радуясь впечатлениям от представления и вызванным им детским воспоминаниям. Герман был мил и обходителен, проводил ее и, как в прошлый раз, не стал напрашиваться на чай или кофе. Что, кстати, было немного обидно, если уж начистоту.

Заснуть снова Лиза так и не смогла и едва дождалась восьми часов, чтобы, не вызывая ненужных вопросов, позвонить родителям узнать, все ли у них в порядке.

Трубку взяла Варвара Алексеевна.

– Привет, мам!

– Привет, дочь!

– Как там у вас дела?

– А почему вдруг спрашиваешь? Раньше в такой час ты подобными вещами не интересовалась. Не с той ноги встала что ли, или сон плохой увидела?

– Да нет, просто проснулась: за окном тепло и солнечно. Дай, думаю, позвоню родокам. Просто так, без всякой причины. А «как дела?» всего лишь разгонная фраза.

– Одно слово – сценаристка! – с наигранным негодованием воскликнула Варвара Алексеевна.

Лиза представила, как мать всплеснула свободной рукой.

– А как поживает мой отец-фабрикант?

– Лучше всех и за столом. Где еще его такими завтраками накормят!

– То есть ничего нового и путь к сердцу мужчины проходит все там же?

– Оставь эту банальность! Это все про одноклеточных, которых, кроме как набить мамону, в жизни больше ничто не интересует. А твой отец все-таки не одноклеточное…

– Он двуклеточное, – ехидно вставила Лиза.

– Это так о родном отце! Да еще психиатре! Ну ты и язва!

– Сами виноваты: такую вырастили. Короче, поздравляю вас с теплым солнечным днем, целую и желаю удачи, – Лиза собралась нажать отбой, но Варвара Алексеевна успела традиционно поинтересоваться:

– Когда заедешь?

– Думаю, в конце недели. Пару дней надо поработать, ни на что не отвлекаясь.

– Над новым сценарием?

– Над ним самым.

– Ну ладно, приедешь – расскажешь.

– Обязательно. Целую. И отца от меня поцелуй.

Разговор с матерью привел Лизу в чувство. Ей сразу стало легче, и она уже могла обращать внимание на деликатно заглядывавшее в окно солнышко, на дрожащие от легкого ветерка листочки тополя, дотянувшегося до ее этажа, а также плывущие по пронзительно синему небу облачка, безобидные и приветливые, как те самые белогривые лошадки из старого мультфильма. По крайней мере, так ей казалось.

Окончательно стряхнув с себя ночные переживания, Лиза с аппетитом позавтракала, сварив себе старую добрую и до сих пор не надоевшую овсянку. Аромат кофе из обожаемой кофеварки казался особо насыщенным. Добавив в чашку чуть-чуть корицы и водрузив ноги на соседний стул, Лиза с чувством выкушала приготовленный напиток, внимательно прислушиваясь к новым оттенкам вкуса.

Покончив с завтраком, она отправилась к станку – рабочему столу с лэптопом, подогнанным щедрым однокашником. Проходя мимо шкафа, на котором покоилась антикварная машинка, Лиза слегка дотронулась до нее, словно здороваясь, и посмотрела долгим взглядом, мысленно прося помочь с плодотворными идеями. Она поймала себя на мысли, что уже начала верить в то, что машинка ее вштыривает.

И машинка действительно не подкачала. Когда Лиза оторвалась от компьютера, была уже середина дня. Она снова подивилась, что совершенно не заметила времени. Мысли приходили одна за другой, сцепляясь, как вагоны поезда, быстро катившегося от одной станции к следующей. Писала взахлеб, не ощущая усталости. Будто допинг какой приняла.

Откинувшись на спинку кресла, она просмотрела написанное.

Марк уже успел влюбить в себя Стеллу и стать своим человеком в доме Сибирцевых. Наивная, живущая одной музыкой Стелла была на седьмом небе от счастья: неужели, действительно, так бывает, когда все вокруг – ну абсолютно все-все – хорошо? У нее появился красавец-парень, такие только в кино бывают. Она только что победила на конкурсе пианистов в Петербурге, и ее пригласили на международный конкурс в Пекине. Она парит в мечтах и ничего вокруг себя не замечает. В том числе и участившихся вопросов Марка о ее отце, о том, как тот заработал и приумножил свое состояние, которое после его смерти целиком перешло под контроль матери. Стеллу это ничуть не беспокоило. Она любила мать и была уверена, что та всегда сделает так, как надо и как лучше для нее и для дочери.

Точно также она не замечала и тех взглядов, что Марк нет-нет да бросал на Лорину Павловну, а также легкой улыбки, которой мать на них отвечала. В глазах Марка было ироничное почтение, в глазах Лорины Павловны – насмешливый интерес, за которым, впрочем, могло скрываться что-то еще.

Лиза решила, что на сегодня хватит и, сладко потянувшись, поднялась из-за стола. В этот момент раздался звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Лиза никого не ждала.

Посмотрев в глазок, она увидела Лиду. Странно: собираясь прийти, та обычно сначала звонила. Хотя бы для того, чтобы узнать, дома подруга или нет, и если да, то в настроении ли пообщаться.

Лиза открыла дверь и не успела ничего сказать, как со словами «Это полный пиздец!» Лида пробежала мимо нее в гостиную и рухнула на диван.

Не понимая, что происходит, Лиза поспешила к подруге. Она молча села рядом в ожидании, что та сама все расскажет, но Лида просто смотрела перед собой невидящим взглядом и молчала.

Наконец, Лиза не выдержала.

– Что случилось? – осторожно спросила она подругу.

Лида подняла на нее глаза, полные слез.

– Это полный пиздец! – с отчаянием повторила она фразу, с которой, как со знаменем, ворвалась в квартиру. – Ты понимаешь – просто полный!

– Я все понимаю, – успокаивающим тоном сказала Лиза. – Но пойму еще лучше, если ты дашь мне хоть какие-то подробности.

– Мне надо срочно в вендиспансер, – объявила Лида, из последних сил стараясь не разрыдаться.

– Зачем?

Лиза тут же поняла глупость своего вопроса: если находящийся на грани нервного срыва человек собрался в подобное учреждение, значит на то у него есть веские причины.

– То есть я хотела спросить, когда тебе туда надо? – поправилась она.

– Прямо сейчас.

– А почему ты решила, что тебе туда надо?

На это Лида не ответила и лишь молча смотрела на Лизу взглядом, полным отчаяния.

– Это что, «могучий осветитель»?

– А ты откуда знаешь? – искренне удивилась бедовая подруга, так что у нее даже перестали идти слезы.

– Ты мне сама по телефону сказала.

– Когда?

– На следующий день после «показательного выступления» на свадьбе. Прямо-таки Шукшин «А по утру они проснулись».

– Мне сегодня Ленка Ковылина сказала, что недавно этот козел двух мосфильмовских заразил. Одну из них она знает. Реквизитором работает.

– А чем наградил?

– Чем, чем! Трихомониазом.

– И что, тебя тоже?

– Не знаю. Потому и хочу провериться. А одной страшно. Хочу, чтобы ты со мной пошла. Для поддержки.

– А кто он вообще, козел твой?

– Бригадир осветителей на «Мосфильме».

– Это отсюда «могучий осветитель»? Он что, и вправду могучий?

– Как Атлант. Ты же знаешь, у них работа тяжелая – свет таскать. А он, помимо всего, и сам не маленький.

– А как ты с ним вообще связалась?

– Не спрашивай, потому что не знаю! В конце вечера как в дыму была. Это он меня к себе увез. Слабостью моей воспользовался, кобелина!

– Изнасиловал тебя?

– Нет, думаю, уговорил.

– Думаю! – возмущенно передразнила Лиза, однако, глядя на Лиду, тут же «вошла в берега». – Послушай, пока результатов нет, не стоит так убиваться. Может, вообще твоя Ленка что-то напутала.

– Тут другое. Я сегодня такого мужика встретила! Он к нам на студию пришел и вроде как мной заинтересовался. А тут здрасьте-пожалуйста – трихомониаз! Я ведь не то чтобы сразу в койку… Хотелось бы серьезных отношений…

У Лиды снова полились крупные, как горох, слезы. Лиза даже удивилась: она никогда не думала, что слезы могут быть такой величины.

– Что, настолько хорош?

– По-моему, я в него влюбилась. С первого взгляда.

– А кто он?

– Сценарист, – взрыднула Лида. – Принес на просмотр сценарий.

– Ну, значит, еще придет, – успокоила Лиза.

– А если у меня трихомониаз?

– Не унывай раньше времени. Давай я тебе чаю сделаю с мятой, и ты немного успокоишься. А сама пока соберусь. Идти-то знаешь куда?

– Знаю, – в голосе Лиды звучала обида на ставшую сразу вдруг такой нелегкой жизнь.

В частном медцентре неподалеку от Лизиного дома все прошло очень быстро, но при этом Лиде сказали, что результаты будут готовы только через два дня.

– За эти два дня я умру от неизвестности! – выйдя из кабинета, с трагическим выдохом сказала Лида сидевшей на стуле у двери Лизе. В глазах у нее было отчаяние.

– Что случилось, то случилось, и этого не исправить, сказал один палач, узнав о невиновности того, кому он отрубил голову, – философски изрекла Лиза. – У неизвестности тоже есть сильная сторона, а именно заключенная в ней вероятность положительного исхода. Иначе говоря – надежда, – она ободряюще посмотрела на подругу.

– Очень смешно! – Лида обиженно отвернулась.

– Вместо того, чтобы накручивать себя, займись сценарием, который тебе принес твой прекрасный принц, и тяни как можно дольше. Выиграешь время, а там и анализы подойдут. Сейчас он от тебя никуда не денется. А если все обойдется, тогда уж жми на газ.

– Ты думаешь? – в глазах Лиды сверкнул проблеск надежды.

– Думаю, – энергично тряхнула головой Лиза.

Происходившее с подругой – ее реакция на явившегося ей принца-сценариста – было для нее довольно неожиданным. За все время, что они были знакомы, Лиза ни разу не видела, чтобы Лиду так разбирало на романтической почве. После университета она пошла в школу преподавать русский и литературу, и у нее случилась любовь с одним развеселым киношником – художником-декоратором со студии Горького, – которая длилась почти год и закончилась уходом декоратора к какой-то смазливенькой практикантке. Это был даже не уход, а элементарно неконтролируемое проявление блудливости – именно так определила Лида роковой поступок бойфренда, свидетелем которого стала по чистой случайности. Немного погоревав, она сказала себе, что все, что ни делается, – к лучшему, и стала жить дальше.

Впрочем, благодаря этому своему декоратору она, собственно, и оказалась в «Киновари». «С паршивой овцы хоть шерсти клок», – говорила она потом, оглядываясь на этот отрезок своего прожитого. Хотя в действительности «клок» оказался не таким уж клоком – скорее целым руном, поскольку, придя на студию, Лида тут же почувствовала, что попала в родную стихию, и, уйдя в нее с головой, доросла там до одного из ведущих редакторов.

Но вот с мужчинами у нее как-то не задавалось. Искавшие ее расположения постоянно ей чем-то не нравились, а тем, к кому тянулось сердце, чем-то не подходила уже она. Хотя внешне Лида была весьма симпатична – все при ней, и лицо, и фигура. Характер тоже вполне удался: добродушная, компанейская, остроумная и просто умная. О последнем, впрочем, даже не стоило и говорить: глупых редакторов на студиях не держат.

К затянувшемуся поиску настоящего спутника жизни Лида относилась философски – спокойно, без излишнего драматизма. Но сейчас случилось что-то. Вернее появился кто-то из ряда вон. По крайней мере, так она чувствовала, и потому оплошность на свадьбе представлялась особенно обидной.

– Расслабься, – снова ободрила Лиду Лиза. – Даже в худшем случае пропьешь пару недель таблетки, и все наладится.

– А ты откуда знаешь? У тебя что, было?

– Не было. Но как редактор ты должна знать, что нос свой сценаристам приходится совать много куда. А у тебя теперь собственный опыт.

– В смысле? – округлила глаза Лида.

– В смысле, что не век же тебе в редакторах сидеть. Может, наконец, потянет на творчество, и сама писать начнешь. Вот и пригодится.

Лида изумленно уставилась на Лизу.

– Это что, типа «будете у нас на Колыме – милости просим»? – с обидой в голосе фыркнула она.

– Это – как сама решишь! В общем, хватит слез и соплей. Завтра суббота, на работу не идти. Поедем ко мне, попьем чего-нибудь и потрещим. У меня же и переночуешь. А потом с чистой головой – обратно в жизнь.

Лида благодарно взглянула на Лизу. Было видно, что ей немного полегчало, и она первой встала со стула.

Когда они подошли к переходу, светофор для пешеходов переключился на красный, дав дорогу скопившимся машинам. Когда те резво приняли с места, в общем потоке Лиза заметила большой старый мерседес темно-вишневого цвета, за рулем которого, ей показалось, сидел не кто иной, как ее знакомый антиквар, Теодор Карлович. Но поскольку машина проехала быстро, уверена полностью она в очередной раз не была. Она проводила винтажное авто взглядом, посмотрев ему вслед.