Эти странные Рэдли

Туфля, носок, кожа.

Долг, брак, здравомыслие.

Он закрывает глаза и пытается удержать свои фантазии в рамках сексуального контекста. Нормального. Человеческого. Но это непросто.

Он медленно убирает ногу под свой стул, а она опускает взгляд в пустую тарелку. Улыбка, однако, не сходит с ее лица.

– Бизнес, – повторяет Марк, явно наслаждаясь самими этим словом. – Да и год был затратным. Кое-что в доме затеяли.

– А что именно? – спрашивает Хелен.

Марк прочищает горло, будто собирается сделать заявление общенациональной важности:

– Планируем расширяться. Надстраиваться. Пятую спальню хотим. Питер, я к тебе загляну при случае, покажу проект, прежде чем получать разрешение. Боюсь, мы можем слегка затенить ваш сад.

– Не вижу проблемы, – говорит Питер, внезапно почувствовав себя живым и опасным. – Я бы сказал, что в нашем случае тень – это плюс.

Хелен изо всех сил пинает мужа ногой под столом.

– Ну что, – говорит она, собирая тарелки. – Кому десерт?

Тарантул

На улице холодно, даже у огня, но всем, кажется, наплевать.

Люди танцуют, пьют, сворачивают косяки.

Клара сидит на земле, вглядываясь в импровизированный костер в нескольких метрах от нее, вздрагивая каждый раз, когда всплески жара и света пронзают ночь. Даже если бы она была не больна, она все равно чувствовала бы себя плохо в течение последнего часа – ну или сколько там уже Тоби Фелт трется возле Евы, пичкая ее дешевой водкой и еще более дешевыми подкатами. И все это почему-то срабатывает: они уже целуются, и шевелящаяся рука Тоби на затылке ее подруги кажется пятилапым тарантулом.

Но еще хуже Кларе из-за Харпера. Последние минут десять он постоянно оборачивается к ней, пожирая пьяными голодными глазами, от чего ей совсем дурно.

У нее что-то ухает в животе, словно земля резко уходит из-под ног.

Надо сваливать.

Она пытается встать, но тут Ева отклеивается от Тоби и обращается к подруге.

– Господи, Клара, ты что-то совсем бледная, – с тревогой, хоть и пьяной, говорит Ева. – Поехали домой? Можем вернуться на одном такси. Я сейчас вызову.

Клара видит, как за спиной у Евы Тоби что-то внушает Харперу, ей даже почти интересно, о чем они говорят.

– Не надо, все нормально, – Кларе удается перекричать мощные музыкальные басы. – Я сейчас маму наберу. Она за мной приедет.

– Хочешь, я ей позвоню?

Тоби тянет Еву за рубашку.

– Не надо, – отвечает Клара.

– Точно? – переспрашивает Ева, пьяно заглядывая ей в глаза.

Клара кивает. Ей не до болтовни. Продолжит разговаривать – снова стошнит. Она делает глубокий вдох, пытаясь вдохнуть как можно больше свежего ночного воздуха, но толку ноль.

И как только Ева и Тоби снова начинают целоваться, тошнота накатывает с удвоенной силой, а к ней присоединяется острая, выворачивающая боль.

Это очень плохо.

Клара закрывает глаза, выискивает в самой темной глубине своего нутра остатки сил, встает с земли и уходит прочь от этих танцующих счастливчиков и целующихся парочек.

Сигнал

Спустя пару минут Клара спускается к калитке участка и направляется в соседнее поле. Она хочет позвонить маме, но телефон не ловит сеть, так что приходится идти пешком. Она идет не прямиком к дороге – чтобы не бросаться в глаза остальным тусовщикам, – а через лужайку, выбрав наименее открытый путь отступления.

Она опять достает телефон. Значок антенны по-прежнему перечеркнут.

На земле спят коровы. В темноте их безголовые силуэты напоминают спины бороздящих океан китов. Только когда она подходит почти вплотную, они приобретают привычные очертания; животные испуганно просыпаются и в панике разбредаются. Она продолжает идти, направляясь по косой к лежащей впереди трассе, а оставшиеся позади звуки вечеринки затихают вместе с музыкой, растворяясь в ночном воздухе.

Никогда в жизни Кларе не бывало так плохо. Раньше у нее случались и глазные инфекции, и регулярные мигрени, и приступы диареи – ей есть с чем сравнить. Как бы хотелось сейчас лежать в постели, свернувшись калачиком под теплым пледом, и тихонько плакать от жалости к себе.

Возвращается эта изматывающая тошнота, от которой хочется вывернуться наизнанку и вырваться из собственного тела.

Надо остановиться.

Остановиться и проблеваться.

Вдруг она слышит шум. Тяжелое дыхание.

Кажется, костер остался в паре километров позади – вон он, мерцает далеким огоньком за колючей живой изгородью, отделяющей площадку от поля.

Она замечает нечто огромное, несущееся в темноте.

– Эй, – запыхавшись, зовет оно. Точнее, он. – Клара.

Это Харпер. Ее так мутит, что нет сил даже волноваться, зачем он за ней идет. Ей так дурно, что она не обратила внимания на его похотливые взгляды и не могла предположить, что он может за ней последовать. Может, она что-то забыла на вечеринке, и он догнал ее, чтобы это отдать.

– Чего тебе? – спрашивает она и выпрямляется.

Он подходит ближе. Широко улыбается и молчит. Становится ясно, что он напился вдрабадан. Но она-то – нет. Харпер, конечно, хулиган и дубина, и она всегда считала его человеком, не способным думать своей головой. А поскольку Тоби нет поблизости и он не может подзуживать Харпера, то она выкрутится.

– Ты красивая, – говорит он, покачиваясь, словно подпиленное у корня дерево.

Его низкий гнусавый голос наваливается на нее, добавляя дурноты.

– Нет. Неправда. Я…

– Я думал, может, нам пройтись.

– Что?

– Ну там… Просто походить.

Она озадачена. Интересно, что Тоби ему насоветовал.

– Я и так иду.

Он улыбается:

– Да расслабься. Я в курсе, что ты на меня глаз положила.

А вот с этим разобраться будет сложнее. Сейчас у нее нет обычного арсенала вежливых отмазок, чтобы отвязаться от этого болвана. Поэтому ей ничего не остается, как просто идти вперед.

Но каким-то образом Харпер перерезает ей путь и встает, улыбаясь, впереди, как будто они вместе затеяли что-то веселое. За такой улыбкой запросто может последовать грубость или жестокость. Она шагает вперед, а он пятится перед ней, хотя в данную минуту ей просто нужно, чтобы рядом никого не было. Никого, кроме мамы и папы.

А он при этом выглядит по-настоящему опасно. На пьяном лице проступил весь таящийся в нем потенциал зла. Клара вдруг ощущает, как чувствуют себя лабораторные крысы и кролики, когда внезапно осознают, что ученые пришли не за ушком их почесать.

– Пожалуйста, – выдавливает она, – отстань.

Он хмурится, как будто она специально хочет его обидеть.

– Но я же знаю, что ты на меня запала. Хватит прикидываться.

Прикидываться.

Это слово сворачивается в ее сознании, превращаясь в бессмысленные звуки. Она буквально всем телом ощущает, как Земля вращается вокруг своей оси.

Она пытается сконцентрироваться.

В конце поля – пустая дорога.

Дорога на Бишопторп.

Дорога к родителям.

К дому.

Прочь от этого придурка.

Надо позвонить домой. Надо позвонить. Надо, надо, надо…

– Черт!

Ее рвет ему на кроссовки.

– Новые кроссы! – вопит он.

Клара с некоторым облегчением утирает рот.

– Прости, – говорит она.

До нее вдруг доходит вся уязвимость ее положения – и вечеринка далеко, и дорога неблизко. Она решительно обходит его и торопится по скользкой земле в сторону трассы. Но он не отстает.

– Ничего, нормально. Я тебя прощаю.

Она игнорирует его реплику, достает телефон, начинает набирать домашний номер, но поскольку сильно нервничает, то жмет куда попало и вместо списка контактов открывает настройки.

Он догоняет.

– Я сказал, все нормально, – его тон изменился.

Теперь голос звучит агрессивно, хотя он даже пытается приправить реплику смешком.

– Я заболела. Отстань от меня.

Клара открывает список контактов. На экране обнадеживающе высвечивается домашний номер. Она нажимает «вызов».

– Пошли, сейчас полегчает. Да ладно, ну я же тебе нравлюсь.

Она прикладывает телефон к уху. Раздаются гудки. С каждым звуком Клара молча молится, чтобы родители скорее взяли трубку. Но через три или четыре гудка телефон вдруг вылетает из руки. Харпер грубо отобрал его и выключает.

А вот это уже серьезно. Несмотря на отвратительное самочувствие, она чувствует, что шутка перестает быть шуткой. Она – девочка, а он – пацан вдвое больше ее, и сделать он может все что угодно. В трех километрах отсюда, думает она, ее мама и папа любезно беседуют за ужином с Фелтами. Никогда еще расстояние в три километра не казалось таким огромным.

– Что ты делаешь?

Телефон исчезает в его кармане.

– Телефончик забрал. Сраный «самсунг».

Да он же дитя, понимает она. Трехлетка, раздутый до монструозных габаритов.

– Отдай, пожалуйста, мне надо позвонить маме.

– Подойди и возьми.

– Я прошу тебя, отдай.

Он приближается. Обнимает ее. Она пытается сопротивляться, но он сильнее, хватка становится крепче. От него несет выпивкой.

– Я знаю, что ты на меня запала, – повторяет он. – Ева сказала Тоби, что ты на меня запала.

Сердце Клары в панике пускается галопом.

– Пожалуйста, – в последний раз просит она.

– Да какого же хрена, а? Ты на меня нарыгала! Такая же прибабахнутая, как твой брат.

Он пытается поцеловать ее. Она отворачивается.

Его голос камнем давит на нее.

– Слышь, ты типа для меня слишком хороша? Нет уж, мне в самый раз.

Она визжит и зовет на помощь, а он крепко держит, вцепившись в ее тело, которого так жаждет.

– Спасите! – вопит она, оборачиваясь в ту сторону, откуда пришла.

Ее крик слышат только коровы, они глядят на нее со страхом, который передается и ей. Харпер тоже паникует: в его улыбке сквозит отчаяние, а в глазах – испуг. Не придумав ничего лучше, он зажимает ей рот ладонью. Смотрит в сторону трассы. Машин нет. Кругом ни души. Она кричит ему в ладонь, но выходит только сдавленный писк. Он зажимает ей рот все крепче, до боли в челюсти.

Потом бьет по ногам, под колени; она валится на землю.

– Ты ничем не лучше меня, – говорит он, не переставая стискивать ее губы. – Я тебе докажу, – он наваливается на нее всем своим весом и нащупывает пуговицу на ее джинсах.

И в этот миг ее страх сгущается в ярость. Она пихает его, вцепляется ему в волосы и изо всех сил кусает за ладонь.

Вкус крови. Она вгрызается сильнее.

– Ай! Ах ты сука! А-а-а-а!!!

Внезапно что-то меняется.

В голове наступает ясность.

Страх мгновенно уходит.

А с ним – и боль.

И слабость.

Остается только кровь, восхитительный вкус человеческой крови.

И жажда, которой она никогда прежде не осознавала, вдруг утоляется, принося облегчение, которое испытывает пересохшая пустыня при первых каплях дождя. Она полностью отдается этому вкусу, не слыша крика, с которым Харпер отдергивает руку. На его ладони – что-то темное и блестящее. Это – распахнутая зияющая рана в том месте, где должны быть мышцы кисти, а сквозь нее местами проглядывает кость. Он в полном ужасе смотрит на Клару, и она не спрашивает почему. У нее вообще нет никаких вопросов.

Ее с головой накрывает чистая, неуправляемая ярость, и Клара с неожиданной силой бросается на Харпера, валит его на землю и с упоением возвращается к тому самому вкусу.

Его сдавленный вопль затихает, а с ним – и невыразимая боль, которой она щедро одарила его, и теперь она остается наедине с этим мощным чувством наслаждения его кровью. Она вливается в эту слабенькую девушку, какой она себя считала до этого, и из глубин ее существа на поверхность всплывает некто новый – могущественный и настоящий.

В этот миг она сильнее тысячи воинов. Из мира уходит страх, а из ее тела – боль и тошнота.

Она замирает в этом моменте. Она чувствует полноту настоящего, свободного от прошлого и будущего, и продолжает насыщаться, а над ней раскидывается уютное темное и беззвездное небо.

Кровь, кровь

Хелен встает к телефону, но не успевает даже выйти из комнаты, как он замолкает. Странно, думает она с внезапно нарастающим ощущением, будто что-то не так. Она возвращается к гостям и видит, как Марк Фелт отправляет в рот огромный кусок летнего пудинга [4].

– Вкуснотища, Хелен. Дай Лорне рецепт, пожалуйста.

Лорна зыркает на мужа, перехватив этот камень в свой огород. Она открывает было рот, потом закрывает, потом опять открывает, но так ничего и не говорит.

– По-моему, – дипломатично отвечает Хелен, – я переборщила со смородиной. Лучше бы купила уже готовый пирог.

С верхнего этажа, из комнаты Роуэна, едва слышно доносится музыка, суицидальный мотив поверх гитарных риффов – та самая песня, которую Питер и Хелен в последний раз слышали много лет назад, еще в Лондоне, на самом первом свидании. Хелен почти разобрала слова – «Хочу тонуть в тебе, в сладкой твоей крови» – и невольно улыбается, вспомнив, как здорово провела ту ночь.

– Вообще-то ты мне нужен, – говорит Лорна Питеру, мурлыкая, как трущаяся о батарею кошка.

– Да? – удивляется он.

Лорна не сводит с него глаз.

– В профессиональном смысле. Я даже собиралась записаться к тебе на прием.

– На прием к старомодному традиционному врачу? – переспрашивает Питер. – Не слишком ли простовато для рефлексотерапевта?

Лорна улыбается:

– Ну надо же услышать все мнения, правда?

– Да, полагаю, ты…

Питера перебивает телефонный звонок.

– Опять? – восклицает Хелен, отодвигает стул и выходит из комнаты.

Возле телефона стоят часы, Хелен бросает на них быстрый взгляд. Пять минут одиннадцатого.

Она снимает трубку и слышит прерывистое дыхание дочери. Та будто запыхалась от быстрого бега.

– Клара?

Клара отвечает не сразу. Сперва неразборчиво мямлит, будто учится разговаривать заново.

– Клара, что случилось?

Потом речь Клары становится внятной, и Хелен чувствует, как рушится мир.

– Это кровь виновата. Я не могла остановиться. Это все кровь, кровь.

Тихо

Роуэн весь вечер просидел у себя в комнате, сочиняя стихотворение для Евы, но безрезультатно.

Он замечает, что в доме стало как-то слишком тихо. Вежливые и напряженные голоса родителей и гостей больше не слышны. Вместо них раздается другой звук.

Это шум двигателя во дворе. Он выглядывает из-за занавесок и успевает заметить машину, быстро выезжающую из их дома прочь по Садовой аллее.

Странно.

Его родители никогда не ездят на большой скорости. Уж не угон ли это. Он надевает футболку, снятую ради мучительных попыток отжаться хотя бы три раза, и спускается вниз.

Бела Лугоши [5]

Хелен выезжает на трассу, мимо в темноте проносятся деревья. Она сама села за руль, понимая, что Питер осатанеет, когда узнает о случившемся, но даже усадив его на пассажирское сиденье, она решила ничего не сообщать, пока они не выедут из деревни. Вдали от домов и улиц, ставших их новой реальностью, будет как-то легче. И вот она говорит ему, что случилось неизбежное, муж орет на нее, а она пытается собраться и смотреть на пустую дорогу, по которой едет.

– Вот дерьмо, Хелен! – психует он. – Она уже в курсе?

– Нет.

– Тогда что, по ее мнению, произошло?

Она делает глубокий вдох и пытается спокойно все объяснить.

– Мальчик пытался ее обидеть, и она на него напала. Укусила. Почувствовала кровь. Распробовала. И потеряла над собой контроль.

– А она не сказала, что…

– Нет.

Питер произносит ровно то, что она ожидает услышать, причем прекрасно понимая, что ей придется согласиться:

– Мы обязаны ей сказать. Им обоим. Они должны знать.

– Я понимаю.

Питер качает головой и свирепо смотрит на жену, но она старается не замечать его взгляда. Она сосредоточена на дороге, чтобы не пропустить поворот. Но его голос она прекрасно слышит, потому что он орет прямо ей в ухо.

– Семнадцать лет! Теперь ты наконец понимаешь, что надо было им рассказать. Отлично. Прекрасно! – Питер достает из кармана телефон и набирает номер.

Он глубоко вдыхает, готовясь к разговору, но замирает. Автоответчик.

– Это я, – дождавшись сигнала, говорит он. – Я знаю, мы давно не общались, – о нет. Не может быть. – Но нам, похоже, нужна помощь. У Клары случилась беда, и сами мы не разрулим, – так и есть. Он звонит брату. – Пожалуйста, при первой же возможности…

Хелен отвлекается от дороги и отпускает руль, пытаясь выхватить у Питера телефон. Они чуть не вылетают с трассы.

– Какого черта? – Хелен нажимает «отбой». – Ты обещал никогда ему не звонить!

– Кому?

– Ты звонил Уиллу.

– Хелен, там труп. Мы не справимся с этим сами.

– Я взяла лопату, – отвечает она, понимая, как нелепо это звучит. – Без твоего братца обойдемся.

Несколько секунд они молчат, пока не доезжают до поворота.

Уилл! Он позвонил Уиллу!

А самое противное – она знает, что Питер считает это правильным. Дорога сужается, и деревья склоняются к ним, как гости в безумных шляпах на полуночной свадьбе.

Или на похоронах.

– Он бы мигом унес тело, – говорит Питер спустя пару минут. – Через десять минут приехал бы. И все решил.

Хелен отчаянно сжимает руль.

– Ты же обещал, – напоминает она.

– Я помню, – кивает Питер. – Мы много чего обещали. Но это было до того, как в нашу дочь вселился Бела Лугоши на какой-то вечеринке у черта на рогах. Я вообще не понимаю, как ты ее отпустила.

– Она у тебя спрашивала, но разве ты слушал?

Питер продолжает развивать мысль:

– Он еще практикует. Он в Манчестере. Писал мне в прошлое Рождество.

Хелен передергивает:

– Писал? Ты мне не говорил.

– Интересно почему? – ехидничает он.

Хелен сбавляет скорость. Клара не очень внятно объяснила, куда ехать, мягко говоря.

– Она может быть где угодно на этой дороге, – говорит Хелен.

Питер указывает куда-то пальцем:

– Смотри.

Вдалеке виден костер и фигуры людей. Клара не могла уйти очень далеко. Лишь бы только никто не додумался пойти искать ее или того парня.

– Если ты запрещаешь просить его о помощи, то я все сделаю сам, – говорит Питер. – Слетаю и уберу тело.

Хелен обрывает его:

– Не смеши меня. Ты не сможешь. Уже не получится. Семнадцать лет прошло.

– Смогу, если глотну крови. Мне много не надо.

Хелен ошарашенно смотрит на мужа.

– Я только ради Клары, – он не сводит глаз с обочины. – Ты же помнишь, как это бывает. И что происходит. Ей светит не тюрьма. Ее просто…

– Нет, – твердо говорит Хелен. – Нет. Мы сами уберем тело. И похороним. Доберемся до пустоши и похороним. По-человечески.

– По-человечески! – чуть ли не смеется он. – О боже!

– Питер, мы должны быть сильными. Попробуешь кровь – и все рассыплется.

Он задумывается.

– Ладно. Хорошо. Ты права. Только для начала можно мне задать один вопрос, кое-что уточнить?

– Что? – спрашивает она.

Даже в такую ночь – особенно в такую ночь – Хелен не может не насторожиться.

– Я хочу знать… любишь ли ты меня.

Хелен ушам своим не верит – так нелепо это звучит в их ситуации.

– Питер, это неподходящий…

– Хелен, мне надо знать.

Она не отвечает. Странно. Так легко врать о том, что есть, и так сложно – о том, чего нет.

– Питер, я не готова сейчас играть в игры с твоим эгоизмом.

Муж молча проглатывает реплику, считая ее ответом. И вдруг впереди видит что-то – вернее, кого-то. Некто шуршит в кустах.

– Это она.

Клара выходит на свет, и реальность безжалостно обрушивается на них. Чистые вещи, в которых она ушла из дома, насквозь пропитаны кровью. Свитер, жакет – все блестит от крови, как и ее очки, и лицо. Она щурится в свете фар.

– Боже мой, Клара, – говорит Хелен.

– Хелен, фары. Прямо в глаза же.

Она выключает свет и чуть сдает назад, дочь стоит на месте, медленно опуская руку. Секунда – и Хелен выскакивает из машины, вглядываясь в темноту в попытке разглядеть труп. Холодно. Сырой ветер с моря беспрепятственно дует через все поле. Порывы развевают волосы Клары во все стороны, отчего ее лицо кажется совсем детским.

Я ее убила, думает Хелен, заметив одеревеневшее лицо дочери, которое больше, чем кровь, придает ужас ее облику. Я убила всю нашу семью.

Темные поля

Парень лежит на земле у ног Питера. Состояние тела не вызывает сомнений в том, что он мертв. Руки за головой, словно защищался. Она выгрызла его горло, грудь и даже часть живота. Разорванная глянцевая плоть кажется почти черной, органы обозначены более темными пятнами. Кишки вывалены наружу, словно расползающиеся из ямы угри.

Даже в прежние времена, после самых отвязных попоек, мало кто оставлял трупы в таком ужасном состоянии. Но кое в чем он должен себе признаться: увиденное шокирует его не настолько сильно, как должно бы. Он прекрасно знает: начав, Клара ни за что не смогла бы остановиться, и вина за случившееся лежит исключительно на них, так извративших ее природу. Но сам вид крови завораживает и действует на него как древнейшие из гипнотических техник.

Сладкая, сладкая кровь…

Он берет себя в руки и вспоминает, что должен сделать. Его задача – оттащить тело в машину, как велела Хелен. Точно, вот что нужно. Он встает на колени, подхватывает тело юноши под спину и пытается сдвинуть его с места. Ничего не выходит. Он слишком слаб. А пацан сложен как взрослый мужик. Причем весьма крупный мужик, качок и регбист.

Нет, один он не справится. Он бросает взгляд на Хелен. Она укутывает Клару в одеяло и крепко прижимает к себе. Руки Клары безвольно свисают по бокам. Надо перетащить тело, замести следы. Обещают дождь. Допустим, пойдет полноценный ливень, который смоет следы. А как насчет ДНК? В восьмидесятых об этом волноваться не приходилось. Вот Уилл бы точно нашел решение. Почему Хелен так на него взъелась? Что они не поделили?

Питер берет труп за лодыжки и тащит по земле. Слишком тяжело. Слишком медленно.

Он останавливается, чтобы отдышаться, и смотрит на свои руки, покрытые кровью. Он клялся Хелен, что не станет даже задумываться о том, о чем задумывается прямо сейчас. Кровь блестит, переливаясь черным и багровым. Где-то за лесополосой вдоль дороги мелькает свет. В их сторону медленно едет автомобиль – словно водитель что-то выслеживает.

– Питер! – кричит Хелен. – Сюда едут!

Она торопливо ведет Клару к машине и снова зовет его:

– Питер! Оставь тело!

Труп парня теперь лежит ближе к дороге, и потому его легко можно будет заметить в свете фар – вроде бы противотуманных. Питер отчаянно, изо всех сил дергает тело, игнорируя стреляющую боль в спине. Выхода нет. Счет идет даже не на минуты, а на секунды.

– Нет, – говорит он.

Питер снова рассматривает свои окровавленные руки, пока к нему не подбегает Хелен.

– Увози Клару. Я со всем разберусь. Я смогу.

– Нет, Питер…

– Домой. Быстро. Да бога ради, Хелен, уезжайте!

Она даже не кивает. Она молча садится в машину и трогается с места.

Глядя на приближающийся свет противотуманок, Питер облизывает руку, ощущая вкус, который не ощущал уже семнадцать лет. И происходит то, что должно произойти. Сила наполняет его тело, изгоняя все хвори и боли. Он буквально ощущает, как отчетливо восстанавливаются кости и зубы и он превращается в рафинированную версию самого себя. Невероятное облегчение, словно он снял неудобный костюм, который приходилось носить много лет.

Машина приближается.

Он запускает руку в разорванное горло юноши и слизывает сытную, вкусную кровь. Потом подхватывает тело, не замечая его веса, и стремительно взлетает над темным полем.

Быстрее, быстрее, быстрее.

Он старается сдержать свою радость, сосредоточиться на задаче. Он летит, управляя собой с помощью одних только мыслей.

Вот что делает вкус крови. Он до нуля сокращает разрыв между мыслью и действием. Мысль равна действию. Ни одна частица жизни не остается непрожитой, когда твое тело омывает ветер, когда внизу проносятся унылые деревни и поселки, превращающиеся на скорости в размазанные скопления огней, а сам ты мчишься над землей и Северным морем.

И сейчас он может насладиться этим чувством.

Он упивается переполняющей его жизнью, сосредоточенной в настоящем, без малейшего страха перед последствиями, перед прошлым и будущим. Для него сейчас не существует ничего, кроме свиста ветра в ушах и вкуса крови на языке.

В нескольких километрах от берега, над водой, не оскверненной темными тенями лодок, он отпускает труп и кружит над волнами, пока тот не скрывается в глубине. Потом снова облизывает руки. Он сосет пальцы и закрывает глаза от наслаждения.

Вот она, радость!