В дельте Лены

Когда якут пришёл, Кочаровский сообщил ему об открывшейся перед ним прекрасной возможности, а затем, предварительно угостив рюмкой водки, вручил ему глиняный кувшин с маслом. Широкая довольная улыбка осветила лицо туземца, он прильнул к кувшину и стал глотать масло, как будто это было простая вода. Немного передохнул, и, отдышавшись, закончил все полпуда – сосуд был пуст! Кочаровский спросил, не хочет ли он ещё. Нет, масла, по крайней мере, ему уже не хотелось, но он с удовольствием выпил бы ещё рюмочку водки. Получив желаемое, он раскланялся и ушёл.

Я не мог не выразить своего искреннего удивления на что способен этот человек, но тут Кочаровский ошеломил меня ещё больше, рассказав одну вещь, которую подтвердил Лион, и в истинности которой я потом убедился сам. А сказал он вот что: если этот якут хороший и любящий супруг и отец семейства, то он поспешил домой и извергнул содержимое своего желудка в сосуд с водой, который затем выставили на улицу для охлаждения и отделения масла, а из жирной рвоты его жена и дети потом наслаждались сытной едой. Счастливый обладатель полного желудка водки может в благожелательном настроении аналогичным образом распорядиться частью своей выпивки; а далеко на востоке, среди чукчей, семьи часто угощаются естественным выделением жидкости из тел удачливых пьяниц, и даже пьянеют от этого. Среди этого же народа хорошо известен обычай использовать женихом и невестой мочу друг друга в качестве возлияния на свадебной церемонии, а также между друзьями и союзниками клясться таким образом друг другу в вечной дружбе. Это также весьма полезный предмет в их домашнем хозяйстве, который хранится в специальном сосуде и используется в качестве мыла и чистящего средства для тела и одежды, а также для дубления кожи и как лекарство. В защиту туземцев скажу, что это их самая отвратительная традиция, и, если какой-нибудь христианский миссионер ищет для себя новое поприще для приложения сил, я могу заверить его, что ни одно место не нуждается в его праведных усилиях больше, чем страна чукчей.

Эти воспоминания о Верхоянске несколько отвлекли меня от нашей ныне густонаселённой деревни Хас-Хата. Поэтому я вернусь к своему дневнику, перепишу и перефразирую его записи по ходу дела.

Глава XXIII. Находим тела

Привожу дела в порядок – Моя карта Дельты – В поисках хижины Эриксена – Поиски и открытия – Борьба со стихией – Якутский способ разжигать костры – Ужасная ночь – Который мыс? – Разгадка – Кострище – Находка – Ледяной дневник Делонга и его печальные записи – Положение тел – Пистолет Делонга – Выдумка прессы – Доктор Эмблер – «Два помре!».

14 марта. – Отправил Рыжего Чёрта и Константина в Кумах-Сурт за нашими оленями. Сегодня же нанял хорошую упряжку собак за пятнадцать рублей в месяц и корм для них, а также погонщика на тех же условиях. Как только я смогу раздобыть ещё две упряжки такого же уровня и снабдить их рыбой, я отправлюсь в Уэс-Тёрдюн в сопровождении Ниндеманна и начну поиски. Когда на днях Ниндеманн добрался до Хас-Хата, он сразу сказал, что я отклонился слишком далеко на запад, потому что, хотя я был на реке, вдоль которой шли Делонг и его отряд, всё же место, где он и Норос попрощались со своими товарищами, находится гораздо дальше на восток. Для меня это не поддающаяся объяснению загадка.

15 марта. – Сегодня я получил четырёх хороших собак из Северного Булуна и буду кормить их до тех пор, пока не смогу укомплектовать полную упряжку. Сегодня днём прибыли из Быково три упряжки с тремя сотнями рыб, которые были там мною заготовлены, я заплатил им за перевозку. Сейчас у меня установлена связь со всеми районами дельты, но пока нет никаких известий об упряжках с хлебом. Я постоянно получаю свежую информацию от местных жителей об окружающей местности, хижинах, островах и т.п. У меня также есть весьма причудливая карта, совместно нарисованная старым Василием Кулгахом, Иннокентием Шумиловым и Георгием Николаевым. Названия островов и жилищ я записал так, как их произносили туземцы, и также обнаружил, что в центре архипелага есть район, о котором туземцы абсолютно ничего не знают. Вполне вероятно, что кто-нибудь сможет сказать мне, кто построил хижину, в которой умер Эриксен, но я пока не смог найти этого человека. Погода сейчас великолепная, я надеюсь, что она ещё продолжится на какое-то время.

16 марта. – Ясно и холодно. Я подготовил две упряжки из двенадцати и тринадцати собак на шесть дней, чтобы мы с Грёнбеком, Ниндеманном и Калинкиным отправились на поиски. У меня пока недостаточно собак, чтобы отправить Бартлетта с юга на север, как я рассчитывал, чтобы три отряда могли встретиться и снова рассредоточиться; но вместо того, чтобы ждать его, мы с Ниндеманном отправимся в Уэс-Тёрдюн и, перейдя реку там, где это сделал Делонг, пойдём по его следу на юг. У нас есть сто двадцать рыб, не считая прочей провизии, и, следовательно, наши упряжки нагружены тяжело, но русло реки, по которому мы идём, твёрдое и гладкое. Хижины к югу от Уэс-Тёрдюна называются Мача и Большая Мача[111], это названия островов, на которых расположены хижины. У меня есть предположение, что одна из них – это хижина Эриксена.

Мы отправились в путь около девяти утра и ещё до полудня достигли маленькой старой хижины на западном берегу протоки, на которой я был прошлой осенью и сначала предположил, что это место смерти Эриксена. Теперь мне сказали, что протоку зовут Добойдак[112]. Когда мы приблизились к Маче, Ниндеманн с первого взгляда узнал это место и определил вчера, на милю дальше к северу, точку, в которой они пересекли реку. Мы возвращались по западному берегу, как это сделал Делонг, и примерно в миле к югу от Мачи я понял, что Делонг перешёл на восточную сторону реки, а не пошёл по западному берегу, как было указано в его записке.

Теперь понятно, почему я не смог найти их прошлой осенью. Руководствуясь записью и моими разговорами с Ниндеманном и Норосом, я обыскал западный берег реки вплоть до Матвея и поэтому потерял след. Когда сегодня Ниндеманн указал точку, в которой они переправились на восточный берег, я внимательно осмотрел реку, и мне сразу же стала ясна причина такого шага. Река здесь делает большой изгиб на запад. Делонг хотел отправиться на юг. Его карта, как и моя, показывала ответвление реки, идущее на запад, к югу от Матвея, так что он представлял, что тоже находится южнее Матвея, и вот почему он предположил, что находится на или около острова Тит-Ары или Тас-Ары, что поблизости[113].

Мы обыскали место под обрывистым берегом, но оно был занесено глубоким снегом, чтобы мы могли его раскопать. Однако мы обнаружили кое-какие признаки присутствия отряда, а затем, пройдя вдоль высохшего русла небольшого ручья в тщетных поисках хижины, повернули назад и вернулись на ночь в Мачу.

17 марта. – Идёт снег и дует северо-западный ветер, всё указывает на надвигающуюся метель. К девяти часам утра я пересёк реку в указанном Ниндеманном месте, и обнаружил небольшой ручей, текущий на юг. Пройдя по нему около пяти миль, мы повернули на его ответвление, идущее на юго-восток, проследовали примерно десять миль, и, наконец добравшись до хижины, о которой нам рассказали туземцы. Но это был не то, что мы искали. Затем мы вернулись к главной протоке и, начав всё сначала, последовал по ней на юг до того места, где она делает плавный изгиб на запад. Здесь Ниндеманн узнал место, где отряд разбил лагерь в первую ночь после отъезда из Мачи; и сказал, что, по его мнению, в тот день они прошли около пятнадцати миль. Мы шли по руслу ручья, пока он не иссяк и не затерялся в песчаных косах и тундре. Всё было так, как и рассказывал Ниндеманн.

Продолжая затем наш курс на юго-восток через низменную тундру, мы ожидали встретить большую реку, текущую на юг, с высоким западным берегом; но, достигнув её примерно в двенадцати верстах от нашей отправной точки, мы были удивлены, обнаружив, что восточный берег очень высокий, а западный низкий – прямо противоположно тому, что мы искали. Местные жители называют эту протоку Мача-Уэся.

К этому времени ветер задул так яростно, что собаки не хотели идти против ветра, и так как приближалась ночь, надо было думать об укрытии. Всё вокруг изменилось, и Ниндеманн ничего не может узнать, поэтому я должен полностью полагаться на наших туземцев, которые проведут нас по всем хижинам поблизости, пока я, наконец, не найду ту, в которой умер Эриксен, и тогда мы сможем следовать на юг по западному берегу реки и искать потерянный отряд.

Мы отправились в Сыстыганнах, находившийся в тридцати верстах от нас. Ветер превратился в сильную метель, мы не могли видеть впереди себя на десять ярдов. По дороге мы остановились в хижине под названием Чаргын[114], которую я посетил прошлой осенью, и в которой у меня теперь было большое искушение разбить лагерь, но так как я намеревался оставить часть наших припасов в Сыстыганнахе, чтобы облегчить сани, мы продолжали наш путь, при этом заблудившись и блуждая в снежных вихрях больше часа. Наконец мы наткнулись на несколько лисьих ловушек, принадлежащих Иннокентию Шумилову, он сразу же сориентировался и через некоторое время благополучно доставил нас в Сыстыганнах.

Юрта тут настолько дырявая, что костёр нас почти не греет, но его хватило, однако, чтобы сварить рыбу и вскипятить достаточно воды для чая.

18 марта. – Сегодня утром штормило слишком сильно, чтобы куда-нибудь ехать, и, поскольку до Хас-Хата меньше десяти миль, я решил вернуться туда за дополнительным запасом рыбы, оставив пятьдесят в Сыстыганнахе на всякий непредвиденный случай. Поскольку я имею теперь всю информацию, которую мог получить от местных жителей, я облегчу наши сани, оставив двух наших переводчиков в Хас-Хата, а как только позволит погода, вернусь на Мачу-Уэся и последую по ней до Матвея или пока не найду хижину Эриксена.

Мы добрались до Хас-Хата в три часа дня и обнаружили, что в лагере все сыты и довольны, так как 16-го прибыли сани с продуктами: девять мешков хлеба и один мешок муки. Сани с рыбой ещё не вернулись, так как последние прибывшие, которые привезли двести рыб для Матвея и съели девяносто по дороге, должны были прибыть через шестнадцать дней, и, вероятно, потребуется ещё четыре дня на дорогу до Быково. Свежих собак пока нет. Бартлетту не терпится снова отправиться на поиски, но я не могу отправить его без собак, хотя, как только это станет практически возможным, я отправлю его на север от Матвея, чтобы встретиться с Ниндеманном и мной для поисков к югу от Уэс-Тёрдюна.

19 марта. – Погода всё ещё неспокойная, но улучшается. Дует юго-юго-западный ветер, и солнце временами пробивается сквозь снежные вихри. Я навожу порядок в своей палатке и готовлюсь к следующему этапу поисков, на этот раз на востоке. Сначала я должен найти хижину Эриксена и таким образом сократить район поисков и оправдать мои усилия. Когда Бартлетт присоединится к нам, мы сможем разделиться и рассредоточиться по местности в поисках хижины, которая является определённым ключом к решению нашей задачи. Ниндеманн не знает, по какой из многочисленных проток они попали в залив[115], но помнит, что остров Столбовой всё время находился примерно к югу от них. Если мне не удастся обнаружить хижину со стороны Уэс-Тёрдюна, у Бартлетта будет шанс найти её с юга, а после того, как я обыщу всё на юг до самого Матвея, я затем исследую каждую протоку, текущую из залива на север.

Ближе к вечеру вернулась из Кумах-Сурта собачья упряжка, на которой уехали туда Константин и Ефим. Возница сообщил, что Ипатьев ждёт погоды в Матвее, где он находится уже три дня, ожидая возможности добраться до Булкура, ибо в этом месте из ущелья реки вырывается ураганный ветер, сметающий всё на своём пути. Он возвращается в Верхоянск, взяв с местных жителей честное слово, что они будут добросовестно помогать мне. Константин и Ефим выехали из Кумах-Сурта на нашем олене на следующий день после собачьей упряжки и должен быть здесь сегодня.

Из Быково прибыли четыре упряжки с четырьмя сотнями рыб; так что у нас теперь достаточно и собак, и провизии, чтобы снарядить три поисковые группы.

20 марта. – Ясный день, с приятным юго-юго-западным ветерком.

Выехали рано. Бартлетт направился в Матвей с инструкциями следовать по главной протоке или одному из её больших рукавов к северу от острова Столб. У него упряжка из шестнадцати собак, палатка, провизия на шесть дней и Георгий Николаев в качестве каюра. Мы с Ниндеманном, экипированные аналогичным образом, с Иннокентием Шумиловым и молодым Кириком, отправились напрямую в Большую Мачу. Прибыв туда, Ниндеманн подтвердил, что знаком с этой местностью, но был совершенно сбит с толку и не знал, каким путём отряда проследовал на юг от этой точки. Поэтому мы поехали на юго-восток, пока он не решил, что мы слишком сильно отклоняемся на восток, тогда мы повернули на юго-запад… но он уже смутно припоминал местность. Потом мы долго ехали по большому ручью на юг, пока собаки не начали ослабевать, тогда мы остановились и установили палатку под прикрытием холма.

Поблизости оказалось очень мало плавника, но мы слишком устали и замёрзли, чтобы беспокоиться о том, горячий у нас ужин или нет. Но всё же к замороженной рыбе хотелось горячего чая. Палатка была слишком мала, чтобы мы могли развести в ней костёр, поэтому, несмотря на сильный ветер, туземцы вырыли в снегу яму, в которой вскоре развели небольшой огонь и вскипятили чайник.

Якутский способ разведения костров заключается в следующем: котелок или чайник подвешивают на ветке дерева достаточной длины и прочности, чтобы она выступала из сугроба, в который воткнута, над ямкой, вырытой в снегу под чайником, и на таком расстоянии чтобы тепло не растопило снег под веткой. Чтобы разжечь огонь, где-нибудь на высоком месте находят кусок сухого дерева, пробуя их топором, пока не будет найден полностью свободный от влаги и пригодный для растопки; его строгают на тонкие лучины. Затем собирается и нарубается подходящий плавник. Это всё понятно, но туземцы ведь не знают спичек, а только с их кремнём и кресалом, казалось бы, невозможно разжечь огонь, если нет ни трута, ни ваты, ни пакли, какого-нибудь подобного легковоспламеняющегося материала. Но вот тут-то и проявляется изобретательность якутов и тунгусов!

В тундре повсеместно растёт арктическая ива. Её высохшие соцветия окружены лёгким волокнистым веществом, похожим на пух чертополоха. Всякий раз, когда туземец видит эти пушистые создания, он собирает их горстями, отделяет от них пух, слегка его увлажняет, смешивает с молотым древесным углём и скручивают в жгутики, которые затем хорошо высушивают перед очагом. Теперь это отличный трут, который легко воспламеняется и устойчиво горит. В дополнение к этому необходимо немного материала для растопки, и для этого в каждом жилище над камином всегда сушится связка длинных тонких плоских дощечек. Когда туземец отправляется в путь, или надо растопить камин, женщины дома берут несколько таких дощечек, вставляют нож в небольшое деревянное приспособление наподобие рубанка, и настругивают из дощечек тонкую спиральную стружку. Мешок, полный этих тонких завитков, которые очень похожи на материал американского производства, известный обивщикам мягкой мебели как «эксельсиор», всегда готов для путешествующего туземца и хранится сухим под спальными шкурами, а в дорогу берётся в сумке из рыбьей кожи.

Итак, теперь, имея под рукой всё, что нужно, давайте разожжём костёр: туземец достаёт из своей кожаной сумки пучок «эксельсиора», скатывает его в шар наподобие гнезда малиновки, проделывает в нём дырку и осторожно кладёт на снег. Затем, взяв щепотку трута из сумки, которая всегда висит у него на бедре, прижимает его к кремню, быстрым ударом кресала поджигает и кладёт в центр гнезда из стружек, которое затем поднимает, зажав его в пальцах и быстро машет им над головой. Сначала в воздухе витает слабый, приятный запах горящей берёзы, затем за рукой тянется лёгкая струйка дыма, и когда тепло в его руке уведомляет туземца о том, что достигнута надлежащая степень воспламенения, он прекращает взмахи, разрывает дымящееся гнездо и раздувает его в пламя. Затем, положив горящий шар на снег, он обкладывает его хворостом, и уже через несколько секунд вовсю пылает костёр.

Я наблюдал за этой операцией сотни раз и никогда не видел, чтобы она не увенчалась успехом. Я предлагал туземцам спички, но они неизменно отказывались от них, потому что зажжённые таким образом стружки горят внутри костра и выделяют мало тепла, тогда как при якутском способе они почти мгновенно превращаются в пылающую массу и никогда не потухают. Так было и сегодня вечером.

Наконец мы забрались в спальные мешки, замёрзшие и усталые, Иннокентий и Кирик спали с нами в палатке, но ближе к выходу. Под нами не было промасленной парусины, но, тем не менее, нам было тепло и уютно, потому что снег мягкий и сухой и служит гораздо лучшей постелью, чем твёрдый лёд или даже более твёрдые доски в якутском жилище. В зимнее время об этом следует помнить и использовать, но в другое время, когда снег мокрый, этого следует избегать.

Едва мы улеглись, как поднялся ветер и по небу понеслись рваные облака. Туземцы сказали «пагода, бар, бар», и к полуночи снег просеялся сквозь палатку и попал в наши спальные мешки, где растаял, а затем наша мокрая одежда примёрзла к телам, и мы не могли двигаться. Так мы мучились до шести часов утра (21-го), после чего я выгнал ямщиков из палатки, чтобы они приготовили чай. Им удалось развести огонь, но снег вскоре погасил его. Тогда туземцы настрогали немного рыбы, которую они с Ниндеманном съели, у меня из-за непогоды пропал аппетит, но в семь часов я увидел сквозь разрывы в облаках солнце и решил отправиться в путь. Я хотел добраться до Матвея по запланированному маршруту поиска, но так как ни собаки, ни каюры не могли противостоять свирепому ветру, мы повернули по ветру и понеслись в Кувину, куда прибыли около одиннадцати часов.

Это убогая дырявая хижина, но мы были рады ей хотя бы потому, что это позволило нам приготовить завтрак из горячего чая и варёной рыбы. Ближе к полудню шторм утих, и мы уже готовились отправиться в Матвей, когда из Быково по пути в Хас-Хата прибыли семь упряжек и остановились в Кувине, чтобы укрыться от метели. Молодой Кирик решил, что с него хватит и сказал мне, что от он такой работы «пропадёт», поэтому я уволил его и взял на его место Капитона, который кажется гораздо отважнее. Две партии рыбы я повернул в Матвей, куда мы прибыли сегодня же вечером. Бартлетт уехал отсюда на поиски на север сегодня утром. Ему повезло, что прошлой ночью он провёл под крышей над головой, но сейчас он во власти непогоды. Но всё же у него есть палатка, в которой, несмотря на все её неудобства, сегодня ночью ему будет не хуже, чем нам в этой старой ветхой хижине без дымохода. Дым ужасно ест глаза —хоть лежать на спине, прикрыв глаза рукавицами, хоть на животе, уткнувшись лицом в ладони.

22 марта. – Сильно дуло всю ночь и продолжало дуть весь день. Хижину засыпало снегом, те из нас, кто лежит у западной стены, наполовину погребены в нём. Мы весь день просидели внутри, в слепящем дыму, и потому вынуждены сидеть или лучше лежать, так что ночь и сон нам очень кстати.

23 марта. – Рано утром погода всё ещё была ветреной, но с наступлением дня прояснилось. Теперь я сделаю ещё одну попытку с юга, и если смогу найти высокий мыс, с которого Ниндеманн видел Матвей, то нет никаких сомнений, что мы сможем пройти по следам до хижины Эриксена.

Со временем выглянуло солнце, и, хотя ветер всё ещё гонит позёмку, я могу различить очертания берега залива. Наши глаза так измучены дымом, что с трудом переносят солнечный свет. Проблема, которая теперь меня озадачила, заключалась в следующем: какое из доброй дюжины направлений перед нами является тем, которым пошёл Ниндеманн, когда добрался до залива? Замёрзший, голодный, без компаса и с приказом «держаться западного берега», он знал только, что шёл на юг и запад – но как далеко? Не имея никакого предпочтительного варианта, я решил начать с северо-запада и следовать от точки к точке, пока не найду нужную. Ниндеманну не терпелось сразу отправиться восточнее и начать оттуда, но я не стал этого делать, опасаясь пропустить тот мыс, который был мне нужен. Опять же, если, как написал Делонг, он пойдёт по следу Ниндеманна и Нороса, то в какой точке он разбил свой последний лагерь?

Поэтому мы двигались от мыса к мысу, тщательно изучая каждую протоку, пока, наконец, не пришли к большой протоке с быстрым течением – Когыстахской[116], где мыс далеко вдавалась в залив. Ниндеманн всё ещё пребывал в нерешительности и сидел в своих санях, тупо уставившись на остров Столб, который были ориентиром для него и Нороса, когда они шли на юг и которые теперь виден почти к югу от нас. Тем временем я поднялся на возвышенность мыса и наткнулся на кострище, примерно шести футов в диаметре, вокруг которого было множество замёрзших отпечатков ног, так как ветра, к счастью, очистили мыс от снега.

«Вот они!» – закричал я, и Ниндеманн, а за ним туземцы, вскоре оказались рядом со мной. Это было похоже на сигнальный костёр, – такими большими были бревна, а когда я спросил наших проводников, сделали ли его якуты, они уверенно ответили: «Суох! Якут огонь маленьки-маленьки».

Я ещё не нашёл тела, но, несомненно, напал на их след; ибо теперь, рассуждал я, отряд обогнул эту точку, и мы обнаружим их где-нибудь на западе. И всё же мне хотелось найти записи и другие ценности в хижине Эриксена, и поэтому мы тут же отправились исследовать берега протоки. Ниндеманн сказал, что одним из заметных ориентиров на этом ручье была старая плоскодонка, лежащая на берегу, и в которой он и Норос ночевали через пару дней после того, как расстались с Делонгом, и теперь, чтобы найти её, он поехал впереди меня. Я обращал внимание на все необычные и незнакомые предметы на местности, приказав и остальным делать то же самое, и вскоре, когда Ниндеманн, наконец, увидел плоскодонку и поспешил к ней, я заметил некий чёрный предмет, торчащий из снега примерно в трёхстах ярдах к югу от лодки, и тут же соскочил с саней, после чего ямщик, увидев это, повернул упряжку вслед за мной. Я поспешил к чёрному предмету, привлёкшему моё внимание, и обнаружил, что это верхушки четырёх палок, связанных куском верёвки, а на них на ремне висит винтовка Ремингтона, дуло которой выглядывало из снега. Я так спешил добраться до неё, что запнулся и упал на палки, сильно ударившись лицом. Вытащив винтовку и очистил её от снега, я мгновенно определил, что она принадлежала Алексею. В стволе не оказалось, против моего ожидания, записки, поэтому я послал своего каюра Иннокентия за Ниндеманном, предполагая, что Делонг, не имея возможности нести документы и записи дальше, спрятал их здесь и установил этот знак в качестве ориентира. Кострище, которое я только что нашёл на мысе, подтверждало мою догадку, поэтому, как только появился Ниндеманн, я организовал наших туземцев раскапывать снег. Это было надолго, и через несколько минут Ниндеманн сказал, что пойдёт посмотрит, что находится на север отсюда. А я направился к кострищу на мысу, чтобы по компасу определить направления на остров Столб, Матвей и других ориентиры, так как надеялся на ночь уехать в Матвей. Иннокентий сопровождал меня, неся компас, и по пути я увидел на возвышенности над рекой старую одежду, рукавицы и тому подобное. Подойдя ещё ближе к месту, где был костёр, я заметил на снегу что-то тёмное, и, подойдя, обнаружил закопчённый медный чайник.

«О, чайник!» воскликнул я и уже намеревался поднять его, как вдруг заметил у самых своих ног выглядывающую из-под снега руку и плечо человека. Иннокентий уронил компас и в ужасе попятился, перекрестившись.

По одежде я сразу узнал Делонга. Он лежал на правом боку, подложив правую руку под щеку, голова его была направлена на север, а лицо на запад. Его ноги были слегка согнуты, как будто он спал, а левая рука без рукавицы согнута в локте и приподнята. Я нашёл его маленькую записную книжку – тот самый «ледяной дневник» – примерно в четырёх футах позади него, то есть к востоку, куда он отбросил его левой рукой, которая так и замерла в этом движении…

Открыв её на последней записи, я прочёл: «30 октября, воскресенье. – Ночью умерли Бойд и Герц. Мистер Коллинз умирает.»

Два других предмета оказались телами доктора Эмблера и Ах Сэма, повара-китайца. Вокруг валялось несколько мелких предметов, которые я собрал и положил в чайник. Помимо дневника я также нашёл аптечку и жестяной цилиндр диаметром три дюйма и длиной почти четыре фута, в котором находились чертежи и карты экспедиции. Отправив Иннокентия за Ниндеманном и, пока он не прибыл, я занялся тем, что стал читать записи в дневнике, начиная с последней. Я узнал, что после Эриксена следующим умершим была Алексей, и что он похоронен во льду реки возле плоскодонки. Из этого я понял, что весь отряд должен находиться где-то здесь, в пределах пятистах ярдов. Отойдя от лодки ещё примерно на триста ярдов, они были остановлены сильным южным ветром и поэтому разбили лагерь там, где мы нашли знак из палок с винтовкой, и там все, кроме этих троих, погибли. В дневнике рассказывалось о том, как оставшиеся люди были настолько слабы от голода, что не могли похоронить Ли и Каака – следующих двух, которые умерли после Алексея, – во льду реки, поэтому «отнесли их за угол с глаз долой». «Затем, – пишет Делонг, – у меня закрылись глаза». (Ниндеманн говорил мне, что у капитана сильно заболели глаза, и когда они расставались, он был почти слеп, что объясняет эту запись в дневнике.)