В дельте Лены

Я заключил контракт с неким Иваном Портнягиным и его женой, чтобы они сопровождали меня в качестве повара и кухарки. У них был ребёнок, которого они непременно хотели взять с собой, но я утешил их за временное расставание с ним, заплатив два рубля в месяц его бабушке за заботу о малыше, присовокупив пять фунтов масла и сорок фунтов муки в качестве еды. Я договорился платить Ивану и жене пятнадцать рублей в месяц за их услуги и, помимо проезда из Булуна и обратно, давал им один фунт табака в качестве подарка. Константину Мухоплёву я назначил жалованье в двадцать пять рублей и фунт табака в месяц, а также оговорил, что в пищу ему полагается две рыбы в день. Я также подтвердил, что за перевозку наших припасов в Хас-Хата буду платить обычную ставку три копейки за пять пудов за версту, и что оставляю наши шестимесячные запасы в Булуне до следующей осени, если мне потребуется продлить поиски до этого времени, и аналогичным образом организовал доставку остальных наших припасов из Верхоянска в Зимовьелах.

Уладив все эти дела, 22 февраля я отбыл в Зимовьелах в сопровождении капитана Грёнбека и Ипатьева. Отряд под руководством Бартлетта получил приказ покинуть Булун 27-го с Константином в качестве проводника и поспешить с провизией и семнадцатью оленями в Хас-Хата. Впоследствии я узнал, что перегнать оленей через Булкур и Матвей невозможно, так как во всей этой местности не было оленьего мха, и животные наверняка погибли бы без него; поэтому я велел Бартлетту отправиться в Бурулах, а оттуда в Кумах-Сурт, где он найдёт собачьи упряжки, которые я пошлю из Зимовьелаха. Здесь он также расстанется со своим оленем, которого погонят через горы на север, в то время как он последует по руслу реки, через Булкур в Матвей, где его будет ожидать достаточный запас рыбы, чтобы доставить партию в Хас-Хата, наш северо-западный склад, с которого я предполагал начать наши поиски. Я также решил разместить провизию в Матвее в качестве нашего восточного склада, а в ходе последующих поисков в устье Яны сделал нашей базой снабжения Зимовьелах.

Мы довольно быстро добрались до оленьей станции в Бурулахе и убедили его старосту сопровождать нас до Зимовьелаха. Я попытался заручиться услугами другого местного жителя, чтобы отвезти наших оленей, когда они прибудут, в Хас-Хата, но переводчик и исправник сообщили мне, что есть только один человек, который знает дорогу, но он слишком стар, чтобы ехать в это время года. Я, к сожалению, уже знал, что в Сибири мошенников больше, чем святых, и поэтому стал настаивать на том, что непременно должен быть кто-нибудь ещё, кто знает дорогу. Но они заверяли меня, что он единственный, других нет, и по моей просьбе исправник послал за ним на другой конец деревни. Ему, конечно, пришлось прийти, то есть его привели; он опирался на плечо молодой девушки и огромный посох, выше его самого. Он был слепой и полуголый, лишь несколько лоскутов оленьей шкуры покрывали его дряхлое тело, кое-где оно было полностью открыто непогоде. Неверной походкой он вошёл в наше жилище, говоря: «Драсти, драсти». При виде его мне стало стыдно за себя, а Ипатьев расспросил его. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз проезжал через горы? «Около двадцати лет», – сказал он. Знал ли он кого-нибудь, кроме себя, кто мог бы найти дорогу? Он не знал никого, за исключением двух своих сыновей, но они оба умерли. Теперь никто не пользовался оленьей дорогой, все путешественники ездили другим путём, на собаках. Поэтому я оставил Бартлетту сообщение, чтобы он нанял человека в Бурулахе или Кумах-Сурте, чтобы тот погнал за ним своих оленей в Хас-Хата, и, если он думает, что есть хоть какая-то вероятность того, что ему не хватит для этого провизии, то чтобы он убил для еды одного из оленей и взял мясо с собой. Бартлетт получил мою записку, но сказал, что она была так неразборчиво написана, что он не смог её прочитать.

В Бурулахе не было собак, и мы отправились в Зимовьелах на оленях, сначала по руслу реки, а к востоку от Кумах-Сурта – по сухому руслу горного ручья. До поварни в горах было сто тридцать вёрст, от неё до Тумуса – ещё сто семьдесят. Хотя я поднялся в три часа утра и был готов отправиться в путь уже в четыре, нам всё же не удалось выехать до шести, что, в конце концов, было довольно ранним часом для этих мест. Метель бушевала самым ужасным образом, так что у ямщиков не было никакого желания ехать. По дороге нет свежих оленей, и, если непогода нас задержит, мы не только сами пострадаем от недостатка пищи, но я также задержусь с отправкой помощи Бартлетту, которому приказано действовать быстро. В ту ночь после перехода через горы нам предстоял переход по тундре протяжённостью в сто тридцать вёрст, и, посовещавшись, туземцы решили отказаться от своего намерения остановиться в поварне и вместо этого продолжили путь через тундру. В наступившей темноте с яростной снежной метелью проводники, как водится, заблудились. Пришлось ночевать на нартах, пока олени, привязанные, отдыхали и паслись, а ямщики, завернувшись в свои оленьи шубы, сидели спиной к ветру и спали.

Заблудились мы, впрочем, не так сильно и при свете дня снова нашли дорогу. К следующей ночи мы пересекли тундру и достигли бухты Быковской, но туземцы не решились её пересечь, поэтому мы её обогнули и, наконец, в десять часов, после многих неверных поворотов и возвращений, мы прибыли, все засыпанные снегом и замёрзшие до полусмерти, в хижину в Тумусе, проехав в тот день сто девяносто вёрст, без еды и воды с самого завтрака в три часа ночи в Бурулахе. Было некоторое удовлетворение в том, что нам удалось поддерживать активность наших людей, независимо от того, хотели они двигаться или нет, хотя мы и видели, как они потихоньку отрезали кусочки от замороженного мяса, перевозимого в наших санях.

В Тумусе я снова повстречал друзей-ссыльных и обнаружил, что русские и якутские купцы так же хорошо знакомы с приёмами спекулятивной скупки рыбы, так же, как наши чикагские торговцы – со скупками зерна. Кузьма сообщил мне, что они скупили всю рыбу в Тумусе. Было, правда, и утешительное известие – о том, что отсюда я могу добраться до Усть-Янска, проехав триста пятьдесят вёрст прямо через залив. Мы провели ночь в Тумусе, а рано утром отправились в Зимовьелах. Сразу же по прибытии туда я договорился с местными отправить две собачьи упряжки в Кумах-Сурт для перевозки Бартлетта и его людей в Хас-Хата. Мы загрузили их ста пятьюдесятью рыбами, а туземцы взяли ещё дополнительный запас для себя и собак. Бартлетту я послал приказ держать при себе туземцев и упряжки, пока они не довезут его до Хас-Хата. В записке я также сообщил ему, что в Матвее он найдёт запас рыбы, ибо, как только я отправил четыре упряжки в Кумах-Сурт, я собрал ещё четыре и отправил их в Матвей с указаниями сделать запас рыбы в этом месте, а затем поспешить в Кумах-Сурт и помочь в перевозке отряда Бартлетта. В шторме наступило некоторое затишье, и в это время мне удалось отправить в путь туземцев, которым на самом деле очень не хотелось ехать. Они долго дурачились перед своими иконами и прощались с друзьями, так что едва они двинулись в путь, как снова поднялся ветер, и мне было жаль бедняг. Но таков был наш уговор, тем более, что Бартлетт зависел от этих поставок рыбы, особенно если он не сможет взять с собой оленя, что было весьма сомнительно.

Но туземцы вскоре вернулись и объявили, что ветер слишком силен и противостоять ему невозможно, что на самом деле было похоже на правду. Это подтверждало рассказ Баишева и других булунцев, что ни одна упряжка не отваживалась пересечь горы в эти три месяца года. Но они пообещали поехать снова, как только позволит погода.

Я заплатил за рыбу по обычным расценкам или чуть дороже, а Ипатьев конфисковал всё, что туземцы продали или договорились продать купцам, спекулятивный картель был таким образом разрушен, и их это очень разозлило. Они пригрозили туземцам, что впредь никогда не будут продавать им соль, чай или табак, и злорадно посоветовали им приобретать эти предметы первой необходимости у американцев – «они же такие добрые». К счастью, у меня было много чая, табака и других товаров, которыми я мог расплатиться вместо наличных, и так как я добавил к цене товара стоимость его транспортировки, они получили от меня почти двойную цену против той, что они бы получили от торговцев. И всё же туземцы ничего от этого не выиграли, потому что, как вскоре мне стало известно, в Зимовьелахе была организованная банда мошенников, которые днём и ночью играли с туземцами в азартные игры за их товары и, по сути, вели свой бизнес точно так же, как в любом игорном заведении в мире.

Заметив в деревне несколько таких щеголеватых прощелыг, я сначала спросил Ипатьева, кто они такие. Он засмеялся и сказал: «Купцы» и, раздав на столе воображаемую колоду карт, сделал движение руками, как будто собирал в кучу деньги и засовывал их в карманы. Эти негодяи, взяв с собой чая, табака и немного денег, приезжают сюда и живут среди местных жителей, у которых они покупают всё, что им нужно, платя наличными, которые они тут же отыгрывают обратно, так что в конце зимнего сезона, когда готовы приехать настоящие купцы, они увозят с собой всё, что было у туземцев прошлой осенью, оставляя своих жертв разорёнными и голодными, но, как ни странно, страстно желающими, чтобы их снова обобрали. Я видел, как они продавали свои оленьи шкуры, одежду, медные котлы – всё, что у них было, – игрокам, которые платили деньги, немедленно садились за игру и менее чем за полчаса выигрывали всё обратно. Котелки и другие тяжёлые предметы, которые им было неудобно везти, они продавали туземцам обратно по высокой цене или брали залог в счёт добычи зверя или улова рыбы следующим летом.

И всё же якутам это, похоже, нравилось. Они проигрывали свою рыбу у меня на глазах, а затем стояли со своими жёнами и детьми, показывали мне свои пустые котелки и втягивали животы, демонстрируя какие они пустые, и это в то время, как игрок спокойно сидел тут же рядом со своей добычей. В одном из таких случаев я спросил местного жителя, который только что проиграл сотню рыб, сколько он хочет на ужин, и, когда он ответил: «Десять», я взял это число из нечестно полученной кучи перед игроком и дал их ему. «Хорошо, – сказал купец, – но тогда вы заплатите мне семьдесят копеек за рыбу», то есть на сто тридцать три процента больше их обычной стоимости. Туземец с тревогой ждал, не окажусь ли я настолько глуп, чтобы выкупить для него и семьи ужин, который он так безрассудно проиграл, но я молча вытащил из наших припасов рыбу для своего ужина и стал готовить её на огне, подумав, что для туземца будет полезным, если он отправится спать без ужина. Но я сомневаюсь, что это подействовало, так как игрок дал ему пять рыб, взяв обещание получить десять из следующего улова. И так всё и продолжается: старики и молодёжь обоих полов играют в азартные игры всякий раз, когда представляется такая возможность, и я считаю, что это главная причина большинства страданий и голода, которые преследуют людей в этой части страны.

Когда мы были в Зимовьелахе прошлой осенью, балаганы возвышались над землёй на восемь-десять футов, теперь же они представляли собой лишь небольшие холмики на поверхности снега, и только столб дыма днём и сноп искр ночью указывали на точное местоположение хижин. Сани проезжали прямо по крышам, а собаки останавливались у дымоходов, чтобы понюхать, что там внизу готовят на ужин – так сильно деревня была занесена снегом. Ожидая затишья, я собрал всех людей Быково[100] и расплатился по своим старым счетам за рыбу и гусей. Кузьме я также заплатил обещанное за доставку моего послания в Булун, но так как он не смог тогда предоставить оленьи упряжки и одежду для перевозки моего отряда, я заплатил ему только триста из оговорённых пятисот рублей, а остаток передал Баишеву, чтобы он заплатил при выполнении этой услуги. Кузьма, кроме того, получил бумагу, подготовленную исправником, которая давала ему надлежащее право собственности на вельбот, с сохранением, однако, возможности для меня или любой американской стороны бесплатно использовать её в течение лета для поиска вдоль побережья людей второго куттера.

Ипатьев уведомил всех местных жителей, чтобы они предоставили свои иски по моим долгам, и некоторые ловкачи пытались удвоить количество провизии, которую они нам предоставили, но у меня был подробный список наших долгов, который вёл Даненхауэр – уезжая из Зимовьелаха, я попросил его тщательно вести учёт всех полученных нами запасов. Это он сделал и передал мне список в Якутске.

Следует сказать, что Николай Чагра, староста, поступил нечестно, дав нам самую мелкую рыбу, которая у него была, в то время как другие местные жители, особенно некий Андрюшка, всегда были щедры. Я решил наказать Николая, если представится возможность, и это произошло. Платежи производились в его хижине, где мы жили, и староста представил свои подсчёты, которые соответствовали моим записям. Но когда я спросил его, была ли его рыба большой или маленькой, он слегка скривился и сказал: «Средней». Тогда я попросил его, чтобы он показал образец исправнику, чтобы он мог посмотреть и оценить, и Николай принёс среднего размера муксуна, который был довольно большим представителем этого вида, и я тогда сам выбрал рыбу такого размера, который, по моему мнению, он нам дал. Он выглядел очень смущённым и расстроенным перед собравшимися соплеменниками, а Ипатьев упрекнул его, сказав, что он не заслуживает никакой платы, и, если я захочу, могу вообще не платить. Он пригрозил ему всякими карами, такими, как штраф, тюрьму или кнут, если он снова будет так плохо обращаться с иностранцами, и, если я захочу, он будет наказан. Николаю нечего было возразить, кроме того, что рыбы было мало, а нас было много и тому подобное. Но я не стал требовать наказания и заплатил всё, что ему причиталось, после чего он удалился под насмешки и укоры своих соседей.

Затем вперёд вышла жена Николая, и ей вручили иголки, нитки и ситец для нового платья. Её также заверили, что она была хорошей женщиной и хорошо относилась к чужестранцам. Андрюшка предъявил свой счёт, который в точности совпадал с моим, и так как он регулярно снабжал нас хорошей крупной рыбой и обычно добавлял ещё несколько сверху, то все жители с нетерпением ждали, как я с ним поступлю. Под одобрительные возгласы присутствующих я заплатил ему вдвое больше. Так я поступал и со всеми остальными – везде, где я обнаруживал попытку обмана, я сообщал об этом виновнику, а в одном крайнем случае, когда некий мужчина предъявил счёт за бо́льшее количество рыбы, чем он поставил, я вычел переплату из правильной суммы и выплатил ему остаток. Старому пирату Спиридону, которому доверился мистер Даненхауэр, пришлось очень плохо. Его счёт был полностью отклонён Ипатьевым, который ещё пригрозил ему различными наказаниями за дурное обращение с нами. Он выглядел очень раскаивающимся, но я всё же уверен, что в душе он оставался негодяем, и когда некоторые из туземцев насмехались над ним, было видно, что он никогда им этого не забудет и не простит. В довершение всего Ипатьев отстранил его от должности старосты деревни и назначил на этот пост Василия Кулгаха.

Несколько женщин из Зимовьелаха, которые чинили наш камин, оштукатурили дымоход и оказали нам ряд других услуг, таких как починка обуви, рукавиц, одежды и т.п., тоже получили подарки. Жене Андрюшки я подарил ситец для платья, а также напёрсток, иголки и нитки; не забыл я и возлюбленную Инигуина, ту, которую он называл своей «маленькой доброй старушкой», я дал ей несколько вещиц, сказав через Ипатьева, что эти сувениры прислал ей её американский тунгус – это привело её в полный восторг! Таким вот образом мы распределили справедливые наказания и заслуженные награды среди жителей деревни.

Глава XXII. Непогода

Арктическая погода – Как заблудиться в деревне – Перерыв в непогоде – Продолжение шторма – Якутская финансовая арифметика – Отправляемся в Ары – Чолбогой. – Компас в голове – Турканах – Несчастная семья – Ордоно – Кувина – В Хас-Хата – Наши «роскошные» покои – В бедственном положении – Своевременная помощь – Наконец-то вместе – Искусство жарить стейки – Воспоминание – Двадцатифунтовый напиток – Странные привычки якутов и чукчей.

Для экономии места далее следуют выдержки из моего дневника.

20 февраля. – Дует сильнее, чем когда-либо, и я не знаю, удастся ли поехать в такую погоду. Туземцы не могут этого сделать и даже не хотят попытаться, так что с моей стороны глупо рисковать, по крайней мере, сейчас.

Василий Кулгах и Николай Чагра вернулись сегодня после неудачной попытки добраться до Кумах-Сурта. Они ужасно обморозили лица, руки и ноги. Также прибыл из Ары молодой якут, скорее мёртвый, чем живой, после того, как пережил два дня сильнейшей метели. Он сидит в углу хижины в каком-то полубессознательном состоянии, плачет и раскачивается взад-вперёд, не имея ни сил, ни желания рассказать, что с ним случилось. Какой-то ямщик пришёл в деревню за помощью для молодого русского купца; они заблудились в заливе Буор-Хая к востоку от Зимовьелаха, и купец сейчас находится в поварне к юго-востоку от нас. Он и его ямщик съели всю свою провизию, а потом и собак. Затем он зарыл свои товары в снегу залива и, добравшись до поварни, отправил ямщика пешком в деревню за помощью. Последний не может передвигаться, но знает название хижины (Хараулах[101]), где находится его хозяин; и огромный, высокий, дикого вида тунгус, которого я потом нанял в качестве погонщика собак во время поисков на востоке залива Буор-Хая и в устье реки Яны, отправился к купцу на помощь, больше никто не хотел идти. Купцы в этом районе перевозят очень мало продовольствия, небольшими обозами, и поэтому зависят от погоды и часто теряются.

Я купил тысячу рыб у Кузьмы, а около девяти часов вечера так прояснилось, что уже через час мне удалось отправить собачьи упряжки со ста пятьюдесятью рыбами в Кумах-Сурт для Бартлетта.

27 февраля. – Трудно поверить, но шторм бушует ещё яростнее, чем вчера. Я надеюсь, что упряжкам, отправившимся прошлой ночью, удалось пересечь горный хребет, но, судя по нынешним обстоятельствам, я сомневаюсь, сможем ли мы начать поиски в течение месяца.

Я нанял в Быково три упряжки, включая упряжь и сани, по пятнадцать собак в каждой, за которые я плачу пятнадцать рублей в месяц и кормлю за свой счёт собак. Каждый ямщик получает двадцать рублей в месяц и пропитанье, которое включает рыбу, чай и табак. Упряжки и погонщики должны ехать туда, куда я им прикажу, и, когда не заняты другими делами, перевозить нашу провизию. Но большую часть рыбы мне придётся перевозить по дорожным расценкам – и три копейки за версту за сто штук. Сегодня я завершил покупки рыбы, поторговавшись и заплатив по здешним ценам за 5150 штук для нашей центральной станции в Матвее. Отсюда я буду забирать рыбу по мере необходимости, а 3000 оставлю в Зимовьелахе для использования в этом районе поисков.

Мне рассказали, что многие местные жители покидают Быково на период наводнений, хотя многие из них живут здесь круглый год.

Всё ещё неиствует жестокий шторм. Никто по своей воле не покидает своей хижины, и те несчастные, которые вынуждены выйти наружу, должны либо держаться за что-нибудь, либо присесть и передвигаться на четвереньках. Здесь нет компромисса. Один старый туземец вышел из нашей хижины, чтобы добраться до другой, расположенной не более чем в ста ярдах. Снег яростно бил в лицо, а свирепым ветер сбил с ног и закружил так, что он потерял всякую ориентировку. Я не знаю, кто поднял тревогу, но через несколько секунд все мужчины уже одевались в свои меха, а женщины помогали им и уговаривали поторопиться. Со старым Николаем во главе они отправились на поиски, а я последовал за ними, чтобы понаблюдать за их действиями. Отметив направление ветра и их нынешнее местоположение, все сели прямо на снег, а затем поползли по ветру, крича изо всех сил – и нашли его, громко взывающего о помощи, на небольшом расстоянии с подветренной стороны амбара.

Я никогда не видел такой кошмарной погоды, как эта – ни в Арктике, ни где-либо ещё. Мне не терпится дождаться, как она наконец выдохнется и даст мне шанс приступить к работе. Ветра дуют всю зиму, в основном с юга до юго-запада, и все сильные штормы исходят с этой стороны, но иногда ветер переменный и дует с любой стороны света.

А как было тихо к югу от горного хребта! Когда там сани задевали ствол дерева, на нас сваливалась куча снега, а здесь же тундра и плоскогорья начисто оголены ветрами от снежного покрова, а долины и ущелья им завалены. Эта задержка невыносима, мне не терпится исследовать район, где находятся мои товарищи.

28 февраля. – Вчера вечером один ссыльный отважился прийти к нам и заблудился. Ему удалось добраться до наветренной стороны хижины Николая. Кто-то услышали его крики и после получасовых поисков нашли его – он вырыл в снегу яму и заполз в неё, его быстро занесло снегом и в сугробе он согрелся. Спасло его и то, что на нём была длинная парка из оленьей шкуры, в которой он, несомненно, мог бы пережить всю ночь. Это был старый Семён Алексеев, русский ссыльный, это его приключение сильно его напугало.

Ближе к утру шторм утих, и туземцы убирали снег вокруг жилищ и таскали дрова и лёд, готовясь к очередной снежной осаде. Я воспользовался затишьем, чтобы отправить две собачьи упряжки с двумястами рыбами в Матвей или, если получится, в Хас-Хата, а оттуда на помощь Бартлетту в Кумах-Сурт. Сегодня сюда прибыл один ссыльный из Северного Булуна. Он был в пути пять дней, и всю дорогу ветер дул ему в спину. Он говорит, что Иннокентий Шумилов отправился в Кумах-Сурт и может помочь там Бартлетту или приехать к нам в Быково в распоряжение Ипатьева.

Погода сегодня до самого вечер – лучшая, что были у нас за последние недели. Туземцы потеряли почти месяц рыбной ловли и испытывают трудности с дровами и водой, так как они не любят использовать для питья снег. Хотя сейчас у них много рыбы, всё же значительную часть её им нужно продать за наличные, чтобы купить чай, соль и табак, а также заплатить налоги. Я обнаружил, что стоимость перевозки рыбы здесь выше, чем её цена. Я тщетно пытался купить их с доставкой в Матвей, но для туземца это был слишком сложный расчёт, они всегда продавали свою рыбу в Быково и отдельно нанимались перевозить её по три копейки за версту – так они привыкли и так всегда будут делать. Сегодня я услышал, что в Усть-Янске и на Омолое[102] голод, и большая нехватка продовольствия в Северном Булуне. Ипатьев советует мне покупать сейчас всё, что мне может понадобиться, так как он думает, что после 1 апреля я не смогу купить вообще ничего. Если бы я был уверен в соли и вяленой говядине из Верхоянска, я мог бы обойтись меньшим количеством рыбы, но я не уверен и не могу полагаться на такую неопределённость, когда мне нужно накормить более двенадцати человек, и кроме того три собачьих упряжки для поиска и, вероятно, ещё пять для перевозки рыбы и грузов. Эти якуты перевозят всё так медленно, что мне впору заняться этим самому. Туземец не может заставить себя ни спешить, ни всё время идти – все они путешествуют, как им заблагорассудится, останавливаясь в хижинах, поварнях и деревнях, когда захотят. Но если мне удастся держать их подальше от их хижин и женщин, они будут в моих руках!

В течение мая месяца работать в любом месте дельты будет опасно. Здешние жители говорят, что временами, когда река прорывает ледяной затор, поток воды устремляется по реке на многие мили со скоростью лошади, унося с собой всё, что попадается на её пути, пока не исчезнет во множестве проток и не достигнет моря. Это повторяется до тех пор, пока паводковые воды полностью не освободят пойму реки ото льда.

Погода снова изменилась. Сперва тихо падал снег, но к восьми часам вечера снова подул ветер – опять с той же силой.

1 марта 1882 г. – На рассвете снова наступило затишье, но оно было очень коротким, и к одиннадцати часам утра шторм возобновил своё бесчинство. Ветер подхватывает всё, что не закреплено, и уносит куда-то через залив; поэтому я не удивляюсь, как раньше, почему туземцы всегда педантично крепят к земле свои пустые сани.

Сегодня утром, пока погода была ещё хорошей, двое туземцев, приехавших сюда из Булуна порыбачить, отправились вытаскивать свои сети. Вскоре после их отъезда поднялся ветер, и в три часа дня, когда они так и не появились, жители деревни отправились на их поиски. Всем им приходится здесь нелегко: голод, с одной стороны, и опасность замёрзнуть до смерти – с другой. Я здесь всего лишь четыре дня, а за это время только в этой деревне пришлось спасать четверых мужчин. Одного русского купца, Санникова, шторм задержал в Турканахе[103] на тридцать пять дней. У него и двух его погонщиков было достаточно еды, чтобы продержаться, но у собак не было ничего, поэтому они убивали по собаке в день, чтобы другие животные могли поесть, и, наконец, отправили одного погонщика с упряжкой из шести собак в Быково, в семидесяти верстах, где была получена помощь.